Текст книги "Случай в Кропоткинском переулке"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ

– Ну что ж ты так мнёшь её, милый?

Смеляков резко повернулся на голос и вытянулся по стойке «смирно». Перед ним стоял Степан Корнеевич Бондарчук, начальник Отдела по охране дипломатических представительств. Виктор держал в руках свёрнутую в куль чёрную милицейскую дублёнку.

– Что ж ты мнёшь шубку-то? За неё ведь валютой платили. За такими дублёнками народ ночами в очередях давится… Эх, молодёжь, не умете вы ценить то, что вам легко достаётся, – Бондарчук покачал головой. Ему было шестьдесят, он прошёл всю войну.

Вслушиваясь в голос начальника, Виктор холодел всем телом. На вид Бондарчук был интеллигентнейший человек, но за его кажущейся мягкостью скрывался очёнь требовательный, почти жёсткий характер. Степана Корнеевича боялись и уважали все. Однако расхожее выражение «боятся – значит уважают» не имело отношения к начальнику ООДП. Бондарчука уважали за его профессионализм, неуёмную работоспособность, умение объективно оценивать своих сотрудников. Боялись – за требовательность. Он никогда не наказывал без причины, но спрашивал со всей строгостью за малейшие огрехи в работе. «Мы с вами должны работать наверняка, товарищи. Ошибка в нашей работе – это всё равно что какой-нибудь недовёрнутый болтик в крыле самолёта: вроде бы ерунда, а самолёт имеет все шансы рухнуть вместе с пассажирами. Улавливаете? Так что вы уж не обессудьте, но за просчёты я с вас стружку снимал и снимать буду!»

Виктор глядел в лицо Степану Корнеевичу, желая только одного – отвести глаза, но не мог сделать этого. Неловко прижимая к себе скомканную дублёнку, он напряжённо молчал. Начальник смотрел на него без улыбки, но и без строго сведённых бровей – обычное, почти доброе лицо.

– Ты, что ли, встряхни шубку-то, милый, дай ей распрямиться.

– Так точно, – Виктор растерянно моргнул.

– Пристрой её на вешалку. Ну просто как малое дитя. Ты ж в милиции служишь, тебе ведь посерьёзнее вопросы придётся решать…

– Так точно, – Смеляков кивнул.

– Ступайте, молодой человек. Вы ведь после дежурства? Идите отдыхайте. Ночь-то была омерзительнейшая, промозглая. Самое время чайком согреться. Ступайте, ступайте.

Смеляков козырнул и, по-военному повернувшись, зашагал по коридору, пытаясь чеканить шаг, хотя в валенках сделать это было невозможно. Из двери комнаты, закреплённой за отделением, в котором работал Смеляков, вышел лейтенант Воронин.

– Что, братец, – ухмыльнулся он, – Корнеичу попался?

– Да, отчитал, – Виктор удручённо покачал головой, и во всём облике его было столько отчаянья, что Воронин громко засмеялся.

– Брось, Витюха! Разве это отчитал? Это он пожурил по-отечески. Вот меня однажды отчитал – это да!

– За что?

– Да так… Было дело… – Воронин отмахнулся. – Ну ты что? В общагу, что ли?

– Нет, – Виктор прошёл в комнату и начал переодеваться. – Подожду Андрюху Сытина. Сегодня ж зарплату дают. Придётся подождать тут. Почитаю…

– Да, когда ночное дежурство на получку выпадает, это неудобно, – согласился Воронин.

– Трудно им, что ли, – подал голос из угла сотрудник, шнуровавший свои башмаки, – пусть бы касса с утра работала. Знают же, что многие после ночной смены! Что мы, не люди, что ли? Да разве это кого-то волнует? Нам-то хоть тут ждать, а тебе-то, Витька, ещё тащиться в свой отдел…

Смеляков пожал плечами, мол, ничего не поделать, таковы особенности службы. На время стажировки, пока слушатели ещё не получили офицерские звания, все они числились не в ООДП, так как свободных должностей милиционеров в ООДП не было. Виктор Смеляков и Андрей Сытин были милиционерами первого отдела по охране метрополитена, там же получали деньги…

Виктор переоделся.

– Покурим? – остановился он около Воронина.

Они вышли вдвоём во двор. Утренняя мгла ещё не рассеялась.

– Спать охота, – зевнул Виктор.

– Ничего, скоро уж лето, – Воронин выпустил густое облако сигаретного дыма, оно тут же взвихрилось, подхваченное мартовским колючим ветром. – Летом ночное дежурство – совсем иное дело, легко проходит, почти незаметно. Когда снег и холод, то ночь – это ночь. А летом, когда тепло, то ты вроде как на прогулке… А вот и твой Сытин…

Из подъехавшего «рафика» вылезали, тяжело переставляя одеревеневшие ноги, милиционеры. Всякий раз, когда Смеляков видел, как очередная группа возвращалась с дежурства, он с сочувствием смотрел на их лица. Уставшие, промёрзшие… И всякий раз с содроганием думал, как выглядит сам, возвращаясь со смены. Уж если на лицах бывалых сотрудников усталость была написана крупными мазками, то на что была похожа его собственная физиономия?

– Привет, – Сытин пожал Смелякову руку. Губы его казались сизыми. – Ну и погодка сегодня. У меня, похоже, яйца сейчас расколются, перестукиваясь.

– Сегодня зарплата, – напомнил ему Виктор. – Ждать тут придётся.

– Позже, старик, позже, – Сытин устало отмахнулся. – Дай отогреюсь. Ноги отваливаются.

Приехавшие гурьбой прошли в здание, сразу наполнив его гулом голосов.

– Валенки отряхивайте, черти! Грязи сколько несёте!

Через несколько минут во двор вкатил, надсадно гудя, ещё один микрик, и новая волна гудящих голосов, приветствий, дружеских «подначек» прокатилась по отделу.

– Витька, слышь? Может, перекусим? – заглянул в комнату Андрей Сытин.

– Отогрелся уже?

– Ага…

Через пять минут они уже стояли в кафе ресторана «Прага». В этот ранний час они были единственными посетителями. Нестерпимо вкусно пахло мясом, бульоном и маслом.

– Прекрасно, – потёр ладонью о ладонь Андрей Сытин, – сейчас на славу пошамаем… Надюша, милая, доброе утречко, – Сытин поставил перед собой поднос и бодро побарабанил по нему пальцами.

– Здравствуйте, мальчики, – отозвалась стоявшая за прилавком девушка в белом халате и подпоясанная фартучком. – Что кушать будете?

– Ну, для начала, купаты, как всегда, – крякнул Виктор, и его губы растянулись в сладкую улыбку.

– А мне сразу и стаканчик сметаны, – решил Сытин.

– И кофейку, – добавил Виктор. – Надюша, что-то вы сегодня хмурая.

– Не выспалась, – бесцветным голосом пояснила девушка и вытерла руки о фартук. – Вам в одну тарелку?

– Разумеется, Наденька, нам всё как всегда. Но кофе, пожалуйста, каждому в свой стаканчик, – Сытин с удовольствием засмеялся своей шутке.

– Откуда в вас столько задора-то, мальчики? – спросила со вздохом девушка, ставя перед ними тарелку с купатами. – Вы ж небось с дежурства? Неужто спать вам не охота?

– Ещё как охота, Надюша, – Сытин выразительно шевельнул бровями, заигрывая с девушкой. – Но как погляжу на вас, так у меня всё внутри вскипает и сон как рукой снимает.

– Ой, скажете тоже! – на её губах появилось подобие улыбки, а по лицу, хоть оно и оставалось по-прежнему сонным, пробежала какая-то волна. – Чего это у вас там вскипает?

– Кровь, Наденька, кровь вскипает. Ведь вы, можно сказать, воплощаете собой мой идеал женщины, – Сытин подался чуть вперёд и подмигнул. – Я о такой девушке всю жизнь мечтал.

Она улыбнулась в ответ шире, посмотрела на Андрея, затем перевела взгляд на Виктора.

– А приятель-то ваш… как это… ловелас, донжуанистый очень, – проговорила она, обращаясь к Смелякову, глаза её оживились. – Комплиментами так и сыплет. Видать, сердцеед.

– Надюша! – воскликнул Сытин. – Мы у вас каждую неделю то завтракаем, то обедаем. Вы разве видели, чтобы я хоть раз ел сердце? Исключительно купаты…

– Остряк! – хмыкнула она и поставила перед Сытиным два стакана с коричневой жидкостью. – Кофе возьмите. Может, сахару побольше?

– Да, уж вы подсластите нам, пожалуйста…

Ближе к полудню, перед тем как поехать за своей зарплатой, Смеляков и Сытин решили заглянуть в «Дом книги».

Воздух был наполнен шарканьем ног и гулом голосов. Откуда-то доносились звуки радио, плоский голос, словно из жестяной банки, говорил:

– Формировать духовный мир нового человека, строителя коммунизма – такая задача стоит перед советскими писателями. Работа нашей партийной организации направлена на дальнейшее повышение идейно-художественного уровня произведений, создаваемых московскими писателями, на активизацию их творческой и общественной деятельности, на более тесную связь с жизнью страны, с жизнью родной столицы. Своими книгами, пьесами, сценариями и публицистическими произведениями в печати мы призваны способствовать неуклонному росту политической сознательности, идейной убеждённости трудящихся…

С первого этажа на второй тянулась очередь. Виктор часто заглядывал в этот книжный магазин, иногда в милицейской форме, иногда – в штатском; некоторые продавщицы знали его в лицо. Подойдя к одному из прилавков на первом этаже, он поздоровался с миловидной девушкой, одетой в меховую безрукавку, и поинтересовался:

– Марина, не подскажите, за чем выстроился народ?

– «Тихий Дон» дают, – сказала Марина, вздохнула и постучала по прилавку деревянной линейкой, которую зачем-то держала в пухленькой руке, – двухтомник.

– «Тихий Дон»! Ёлки-палки! – вырвалось у Виктора очень громко. – Но народищу-то сколько! Прорва! – он посмотрел на Сытина и беспомощно развёл руками. – Стоять-то нам некогда, в отдел уже пора…

– А вы купить хотели? – спросила продавщица.

– Да, я Шолохова очень люблю, – кивнул Виктор.

– Ну так пойдите без очереди. Вы же милиционеры! – просто сказала Марина.

– Что с того? – Смеляков передёрнул плечами и вдруг смутился. – Во-первых, мы не в милицейской форме сейчас, – попробовал объясниться он, – во-вторых, как-то неудобно пользоваться своим положением… Мы ж не для того форму носим, чтобы без очереди…

– Честно, вы смешные такие, – улыбнулась девушка и поёжилась. – Своим положением надо уметь пользоваться! А если положением не пользоваться, то зачем оно нужно? Давайте деньги. Сейчас принесу книги. Вам обоим взять?

– Обоим, – поспешил сказать Сытин.

Минут через десять Марина вернулась и положила перед ними книги.

– Спасибо! – Смеляков радостно придвинул к себе сложенные один на другой томики. – Вот уж спасибо, так спасибо! Марина, вы просто чудо какая девушка!

– Чудо? – она засмеялась, но смех её был полон грусти. – Чудо в том, что я на этой работе ещё не свихнулась. Стоишь тут целый день, вокруг все орут, требуют чего-то, ругаются, сами не знают, чего хотят… Так и пролетит вся жизнь, за этим прилавком-то.

– Зачем вы так печально настроены? – заговорил Сытин.

– Да осточертело мне всё, – она взяла свою линейку и постучала ею по ладошке. – Сегодня хоть книги продают, вот уж настоящее чудо! А то ведь смешно: центральный книжный магазин, а из книг только партийная литература – Брежнев, Ленин… А никто их даже в нагрузку не берёт…

– Зато у нас много журналов выходит литературных: «Новый мир», «Знамя», «Юность» и прочие всякие, – убеждённо произнёс Смеляков. – Там много интересного печатают. Конечно, хотелось бы побольше книг… Нет, Марина, зря вы так, с литературой у нас нормально.

Девушка вздохнула, подчёркивая вздохом своё равнодушие к теме, и отвернулась к окну:

– И чего это я разоткровенничалась сегодня?

Сытин облокотился на прилавок:

– Мариночка, вы не вешайте, как говорится, носа. Вы такая прелестная девушка! Поверьте моим словам… Может, в кино сходим как-нибудь?

Она медленно, будто неохотно, повернула голову и посмотрела на Сытина, чуть вздёрнув подбородок. Взгляд её получился оценивающим и как бы свысока.

– В кино? – взвешивая эту мысль на кончике своего языка, уточнила она.

– Ну да.

– Что ж, – она помедлила, – пожалуй… Никогда не ходила в кино с милиционером.

Сытин выпрямился и улыбнулся, довольный собой:

– Ладно, договорились. Вы сегодня во сколько заканчиваете? Я к концу рабочего дня подгребу.

Марина поправила двумя пальчиками завиток волос возле уха:

– Я буду ждать вас здесь, – трагические нотки пропали, в голосе колокольчиком зазвучала игривость.

Покинув магазин, Смеляков и Сытин быстрыми шагами направились в сторону станции «Арбатская». Погода заметно испортилась, косо повалил мокрый снег.

– Дрон, а ты не уснёшь в кино-то? – спросил Виктор, перекрикивая свист ветра и шум проезжавших автомашин. – Всё-таки после ночной смены.

– Фигня, с такой барышней я буду бодр и весел, – решительно отозвался Сытин. – И чего это мне раньше в голову не пришло пригласить её? Такие глазки! Такие губки! А ты тоже хорош!

– А чего я? – не понял Виктор.

– Девушка тебе душу изливает, рассказывает, как ей одиноко за этим прилавком, а ты ей про журналы: «Звезда», «Москва»… Ты бы ещё про социалистическое соревнование ей рассказал и про борьбу за мир во всём мире…Тюфяк ты, Витька… Ты заметил, какие у неё ноги? Просто блеск!

* * *

Держа руку в кармане, Виктор ощупывал пальцами полученные деньги. Девяносто рублей.

Каждый раз в день зарплаты на него накатывало странное ощущение: то ли недоумения, то ли растерянности. Он порадовался получке только в первый раз, затем на смену радости пришло это непонятное чувство. Виктор не мог дать ему точного определения, оно не поддавалось описанию, оно было похоже на вопрос: «Что это?», заданный человеком, которого в тёмной комнате что-то шмякнуло по голове.

Деньги удивляли Смелякова, он не понимал их, не понимал главного – почему именно столько и кто это решает? Где хранится эталон, по которому отмеряют заслуги? Где чаши, взвешивающие человеческий труд? Он знал, что по окончании стажировки и учёбы, то есть после присвоения слушателям офицерского звания, им повысят оклад до ста тридцати рублей. Но почему именно до ста тридцати, а не до ста пятидесяти или ста сорока? Что это за точность такая? Чем она определяется? Кто, как и по какому принципу оценивает в государстве человеческий труд?

Нет, природа денег оставалась для него непонятной. Он пользовался деньгами, как и все люди, но пользовался ими как-то бездумно, по необходимости. Если он начинал задумываться о том, что представляют собой деньги, он ощущал некое подобие суеверного ужаса.

«И почему коммунизм так и не наступил? – рассуждал мысленно Виктор. – Общество без денежных знаков! Как было бы здорово! Какая была бы свобода! Почему о коммунизме столько говорят, а его всё нет? Если бы он был недостижим, то люди почувствовали бы это. Не стали бы они отдавать свои жизни за беспочвенный миф. Столько сил, столько энергии… Как всё странно».

Выходя из вагона метро, он увидел девушку. Она стояла у стены, словно обессиленная.

– Вам плохо? – подошёл он к ней.

Она кивнула. У неё было круглое лицо, большой нос, курчавые короткие волосы и печальные осоловелые глаза.

– Давайте я помогу, – предложил Смеляков и взял её за руку.

– Вы скажите мне лучше, – забормотала она, – почему люди не читают Андерсена?

От неё пахло вином.

– При чём тут Андерсен, девушка? – не понял Виктор. – Вы пьяны?

– Все мы пьяны. Все мы не умеем трезво смотреть на жизнь, мальчик мой.

– Я вам не мальчик, – ответил он строго, немного раздражаясь. – Куда вам? Давайте я помогу дойти. Может, врача вызвать? Как вас зовут?

– Серёгина Наталья, мне семнадцать лет, – отрапортовала она. – И не смотрите на меня такими глазами. Ваши глаза полны осуждения… Да, во мне течёт еврейская кровь, я этого не стыжусь. Да, я пьяна, но пьяна не из-за моей национальности, а из-за того, что я всё время читаю Андерсена. Он ведь такой грустный и такой правдивый… Люди должны чаще читать Андерсена… Вы любите Андерсена?

– Я люблю Достоевского.

– Достоевский был псих, – убеждённо сказала она. – А вот у Андерсена были крылья ангела… Послушайте, строгий мальчик, помогите мне поймать такси…

– Пойдёмте.

– А это что у вас? – она указала рукой на томики «Тихого Дона». – Шолохов? Вы что, и Шолохова любите?

– Люблю.

В ответ она презрительно фыркнула.

Он вывел её на улицу и сразу остановил машину с «шашечками».

– А вы похожи на Пиноккио, – объявила девушка Виктору, вяло дёргая дверцу машины.

Он помог ей открыть дверцу:

– Разве похож?

– Очень даже… Дрянной мальчишка.

– Довезите её до подъезда, – нагнулся Виктор к шофёру.

– Пиноккио! – девушка высунулась из окна. – Может, поедешь со мной? У меня предки отсутствуют до завтра. И выпивка имеется.

– Спасибо, но я сегодня отдыхаю.

– Понятно, – она грустно улыбнулась, – отдыхаешь в обнимку с Шолоховым. Тогда прощай… Не забывай читать Андерсена… Поехали, шеф…

ИТК№ 1. АСЛАНБЕК ТЕВЛОЕВ

Направляясь в рабочую зону, заключённые выстроились в колонну по пять человек, Асланбек стоял крайним слева в третьем ряду. Погода была сухая, но пасмурная; шёл март, но весны совсем не чувствовалось. Впереди, возле вахты, дежурила смена контролёров, которых возглавлял прапорщик Шувалов по кличке Бегемот, грузный, наглый, пучеглазый, известный тем, что лично обнюхивал каждого зэка – от кого пахло вином, тех заносил в список, где против фамилии ставил чёрточку. Чёрточка означала, что на провинившегося будет составлен рапорт о задержании в нетрезвом состоянии; это означало лишение личного свидания или ссылку в ШИЗО. Чтобы избежать наказания, нужно было при возвращении с работы заплатить Бегемоту пять рублей, тогда он чёрточку напротив фамилии превращал в крестик – «дело» закрывалось. Бегемот считался самым виртуозным «сшибателем пятёрок». Его ближайший друг прапорщик Литвинов, если дежурил в ночь, лично разносил по баракам вино в десятилитровых канистрах и продавал канистру по десять рублей, а сдавая дежурство Бегемоту, обязательно докладывал, в каком отряде купили у него вино.

Перед вахтой колонна остановилась.

– По пятеро на проверку! – гаркнул Бегемот.

Рыжеволосый Костя Калмык, получивший свою кличку за расплющенный в драке нос, стоял прямо перед Асланбеком. Задумавшись о чём-то, он снял кепку и, зажав её в одной руке, громко постукивал ею о другую ладонь. Бегемот остановился перед Калмыком и вытаращил и без того выпученные глаза, на его лице было написано раздражение.

– Ты, бычара, быстро надень кепку! Чего уставился, псина безносая? Давай надевай свой кепарь, а то щас на вахте заставлю тренироваться, по команде научишься снимать и надевать! За мной, знаешь, не заржавеет!

Костя Калмык ничего не ответил, его рябое лицо слегка дёрнулось, он молча сплюнул и вдруг, коротко замахнувшись, со всей силы треснул Бегемота кулаком в переносицу. Прапорщик качнулся, но не упал, его трудно было свалить одним ударов. Отшатнувшись, он схватился за своё лицо и зажмурился, из ноздрей хлынула кровь.

– Ах ты, блядина! Смена, смена! Ко мне! – заорал во всё горло Бегемот, но сам к Калмыку не приблизился.

Стоявшие за спиной Бегемота два других прапорщика шагнули было к Калмыку, но тот выхватил из-за пояса кухонный нож, и они сразу отступили.

– Ты чего, парень! А ну брось, сволочь!

Колонна заключённых развалилась сама собой, высвобождая место для драки. Отовсюду слышались выкрики, подзуживавшие то ли прапорщиков, то ли Костю Калмыка, кто-то мрачно смеялся. Не выпуская ножа из рук, Костя достал папиросы и чиркнул спичкой. Присев на корточки, он принялся курить, зажав папиросу зубами и поглядывая на ворота, выходящие на плац; там переговаривались контролёры, там же тёмной массой собрались уже прошедшие через вахту зэки.

Минут через пять из дверей вахты вышел насупленный Юдин. Он был без фуражки, выглядел уставшим, помятым, бледным. Держась на безопасном расстоянии от Калмыка, стоявшего в боевой позе, лейтенант негромко сказал:

– Отдай нож! – голос его подрагивал, но не от неуверенности, а от ночной попойки, устроенной вчера майором Аникиным по поводу рождения у него второго сына.

– Да пошёл ты! – Калмык сделал лёгкий прыжок в его сторону, и Юдин попятился.

– Кончай дурить! – лицо лейтенанта будто ещё сильнее осунулось, он вытянул перед собой руку с растопыренными пальцами, пальцы дрожали.

– А ты не пугай, гражданин начальник, – ощерился Калмык. – Я уже пуган-перепуган вашим братом! А вот подойди, подойди! Я хоть душу отведу, подрежу тебе крылышки!

– Калмык! Нарываешься! – Юдин почти закричал, чувствуя своё бессилие в сложившейся ситуации.

– Надоели, сучары говнистые! – Калмык ударил башмаком по упавшей к его ногам кепке. – Всё надоело! С малых лет одни несчастья! Ненавижу!

Юдин утомлённо провёл рукой по глазам и пошёл к воротам.

– Ты, чурка, сам напросился! – бросил он, остановившись в воротах. За его спиной маячили растерянные прапорщики.

– Канай отсюда, гражданин начальник! Да в следующий раз шаблон [19]19
  Ш а б л о н – фуражка.


[Закрыть]не забудь нацепить! – закричал ему вдогонку Калмык.

Кто-то за спиной Асланбека негромко сказал:

– Всё, каюк Калмыку. Как пить дать в Новочеркасскую [20]20
  Н о в о ч е р к а с с к а я тюрьма во второй половине 1970-х годов была, согласно свидетельствам попавших туда заключённых, своеобразной «лабораторией» по шлифовке самых страшных методов пыток; там функционировало около пятидесяти спецкамер с разными методами издевательств, вплоть до убийства.


[Закрыть]отправится.

Асланбек смотрел на Костю Калмыка и пытался понять, зачем тот повёл себя столь нагло. О Калмыке кто-то распустил слух, будто он является осведомителем администрации. Должно быть, Костя решил поднять таким образом свой авторитет. Асланбек внимательно смотрел на лицо Калмыка. Костя сощурился, искоса оглядывал собравшихся вокруг него людей. Медленными шажками он пятился до тех пор, пока спиной не упёрся в стену пожарной части. Слева от него находился барак другого отряда, оттуда кто-то крикнул, подбежав к железному забору:

– Калмык, держи! – и через решётку перелетел небольшой свёрток.

Калмык быстро подобрал свёрток, там оказались таблетки. Он криво усмехнулся и бросил всю горсть в рот. Асланбек видел, как заработали энергично челюсти Калмыка, перемалывая наркоту. Время словно застыло, напряжение пропитало атмосферу до предела. Наконец возле вахты появились шесть солдат в зелёных защитных жилетах, в руках они держали длинные спецдубинки.

– А, суки! – закричал Калмык диким голосом. – А ну возьмите! Хер получите, падлы лягавые!

В его глазах появился особый блеск – наркотики стали действовать. Калмык решительно сбросил с себя спецовку и снова закричал, на этот раз без слов, просто голосом, что было мочи…

Приставив лезвие ножа к животу, чуть в стороне от пупка, он ударил по ножу другой рукой. Когда солдаты подбежали, бить Калмыка не имело смысла, он уже упал и лежал скорчившись, из-под него вытекала кровь.

– В медчасть его!

Асланбек покачал головой. Он понимал, что не всякий человек был способен на такой поступок. Все знали, что можно точно отмерить место – от пуповины на спичечный коробок влево и на спичечный коробок вниз живота – и нанести туда удар, который не должен задеть внутренних органов. Многие пробовали делать это, приняв для смелости наркотики, но били криво и погибали. Нужна была не только решимость, но и уверенность…

Теперь авторитет Калмыка был не просто восстановлен полностью, но даже вырос.

* * *

В кабинете было темно. Настольная лампа освещала половину стола, грудь сидевшего за столом Юдина и нижнюю часть его лица, остальное пространство было погружено во мрак. За окном тоже лежала неподвижная ночная бездна.

– Ну что, Бек? Не надоело тебе здесь? – спросил Юдин, закуривая. Сизый дым густо окутал его голову и растворился в темноте.

– Как не надоесть, гражданин начальник? Конечно, надоело, только ведь срок мне накинули.

– Вот и мне надоело. Скажу тебе честно: я просто подыхаю здесь. Я молод, умён, может быть, даже талантлив, но я ни хрена не могу проявить из моих талантов! Потому что здесь – дыра! Хуже, чем в заднице!

– Понимаю, гражданин начальник.

– Я долго не дёргал тебя.

– Да, – Асланбек сонно кивнул, – мы давно не разговаривали, гражданин начальник.

– Мне кажется, что ты вполне созрел. Пора распрощаться с этим заведением, не так ли? – Юдин снова выпустил дым, на этот раз вниз, и дым тяжело расползся по поверхности стола.

– Так ведь срок…

– Да, срок, – согласился лейтенант устало. – Но ведь я тебя, Бек, предупреждал. Или разве не предупреждал? Что молчишь? Я больше не хочу заниматься твоим делом. Я решил, что пора перевести тебя в другую колонию. Я своё помучился, пусть теперь другие опера потрудятся. Информации на тебя вдоволь, так что работать им будет над чем… И начнётся твоя эпопея с самого начала. Как тебе это?

– Я согласен, гражданин начальник, – голос Асланбека звучал тихо, подавлено.

– Что? Ты согласен поменять зону? Или в Новочеркасскую надумал?

– Нет, я согласен дёрнуть отсюда с вами.

– Да? – Юдин даже не поверил тому, что услышал.

– Не хочу я больше париться тут.

– Не хочешь? Молодец, что не хочешь… Значит, ты согласен привести меня к тайнику? – Юдин бросил на стол папиросы. – Кури, Бек, я забыл предложить тебе. Кури…

Асланбек взял папиросу и размял её крепкими пальцами. Сейчас свобода показалась ему желанной как никогда. Он чиркнул спичкой.

– Чифир хочешь? – спросил Юдин.

Асланбек кивнул. Его фигура была почти не видна в темноте, но лейтенант уловил движение его головы. Юдин встал и прошёл к тумбочке, где на электрической плитке стоял чайник.

– У меня чай хороший, – сказал, приободрившись, лейтенант и повернул ручку включателя, – индийский, настоящий.

– Мы без чифиря сломаемся, надо как-то держать себя, в натуре.

– Сломаетесь… Как же! У вас, у зэков, порода какая-то особая. Вы ни от анаши не ломаетесь, ни от бормотухи, которую вам по ночам в канистрах носят, ни от этила, ни от всех прочих «удовольствий», которые бывают в ШИЗО.

– Вы когда на моём месте будете, гражданин начальник, у вас в крови тоже особая порода проснётся.

– Что? – Юдин чуть ли не прыгнул к Асланбеку. – Что ты сказал, падла? Я на твоём месте? – Он схватил Тевлоева за ворот. – Ты никак угрожаешь мне, Бек? Ты, может, подставить меня надумал?

Асланбек громко сглотнул слюну:

– Ничего не надумал, гражданин начальник, никакого западла… Я просто так, к слову… Я подумал, что мы базарить можем теперь на равных, раз мы в доле…

– Чего, чего? – Юдин не сразу понял смысл услышанного. – На равных? Ах да… Ты, конечно, прав… Вот только дело в том, что мы ещё не слиняли с тобой из зоны, – Юдин вернулся к электроплитке и чайнику, – ещё не слиняли… Но скоро мы отвалим с тобой…

Асланбек с облегчением вздохнул.

– Я всё организую, – лейтенант взял гранёный стакан. – Заметь, я больше не спрашиваю тебя о тайнике. И не буду спрашивать. Ты просто отведёшь меня туда. Там всё поделим пополам… И разойдёмся… – Юдин замолчал и долго стоял, не произнося ни слова. Затем он заварил чифир в стакан и поставил его на край стола. Он остановился у окна и, глядя во тьму, сказал: – И никто больше не услышит обо мне. Я, наконец, распрощаюсь с этой страной… Прощай, Советский Союз! Прощай, самая большая жопа в мире! Здравствуй, свобода!