Текст книги "Случай в Кропоткинском переулке"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

МОСКВА. АНТОН ЮДИН

Приехав в Москву, Юдин в первую очередь отправился в камеру хранения, чтобы освободить себя от бремени золота – не разъезжать же по городу с таким ценным грузом. Он проверил ящик автоматической камеры несколько раз, меняя шифр, бросая опять и опять монетку, открывая и закрывая дверцу, и никак не решался уйти из зала. Дважды он покидал вокзал, но снова возвращался, чтобы убедиться, что дверца его ящика заперта. И с каждым разом уходить было тяжелее, душа не желала расставаться с золотом, оставленным в общественном месте.

– Всё! Хана! Больше нельзя, мать твою! – выругал он на себя. – Надо довериться этой хреновине, иначе я просто сойду с ума!

Выйдя из здания вокзала, он долго стоял, изучая открывшуюся перед ним площадь. Машины шли сплошным потоком, их шум сливался с людскими голосами и превращался в мощный гул, зависший над улицей. Этот гул был голосом огромного города, он давил, напирал, бился о стены домов, разливался по переулкам, заявляя о себе всюду и непрерывно.

– Москва, – объяснил сам себе Юдин. – Ё моё, это Москва!

Выстояв длинную очередь на стоянке такси, он сел в машину.

– Куда поедем? – таксист звонко повернул рычаг счётчика.

– По городу… Посмотреть хочется…

– Что ж, желание клиента – закон… Первый раз у нас? – полюбопытствовал таксист, наблюдая за Юдиным в зеркальце заднего обзора. – Как первое впечатление?

– Большой город.

Когда они выехали на набережную, откуда открывался вид на Кремль, Юдин постучал по спинке водительского сиденья.

– Шеф, остановись.

– Нравится?

Юдин не ответил. Глядя на тёмно-красную крепостную стену, позади которой вздымались белые башни соборов, увенчанные золотыми каплями куполов, он невольно затаил дыхание. Такой могущественной красоты ему не доводилось видеть раньше. Он опустил стекло окна и высунул голову.

– Да, хорошо…

– Нравится? – повторил свой вопрос водитель.

– Нравится, – ответил Юдин, принимая прежнюю позу и мрачнея на глазах.

– А мне кажется, что не радует вас столица.

Москва ошеломила Юдина своими размерами. Город был гигантским, он тянулся ввысь, разбегался вширь, казался безразмерным. Улицы перетекали друг в друга, рождаясь одна из другой, тянулись плавными линиями и вдруг ломались на крутых поворотах и мчались дальше, прямые, как стрелы. Из-за высоких домов вдруг появлялись безбрежные пространства зелёных парков и красивых аллей. То и дело на площадях и в скверах встречались каменные и бронзовые изваяния, на стенах домов висели мемориальные доски. Районы сменялись стремительно и неузнаваемо …

– А чего радоваться-то? У нас всюду говно, а тут просторы и шик! Чему радоваться? Мы в таком дерьме живём, а тут…

– А вы откуда?

– Оттуда! – рявкнул Юдин и замкнулся в себе.

– Куда дальше-то ехать?

– Да куда угодно.

– Может, в гостиницу? Вы в которой остановились?

– Нигде я не остановился ещё. Надо найти…

– О! Если у вас не забронировано, то дело плохо, – сказал таксист бодро, будто его радовало, что с гостиницами были проблемы. – Так вам ночлег нужен?

– Нужен, – ответил Юдин без особого энтузиазма и впервые задумался над тем, что в Москве, может быть, снять комнату не так уж просто. – А как у вас тут с этим?

– С хатой?

– Ну да.

– Надо подумать… Не так это просто…

В голосе водителя Юдин уловил плохо скрытую ложь. Таксист наверняка знал какие-то места, он лишь хотел, чтобы всё выглядело труднее, чем было на самом деле.

– Подсобишь, шеф? – спросил Юдин.

– Ну…

– Не дрейф, деньги есть, не обижу…

– Это дело такое…

Они долго крутили по улицам.

– Я так с ходу не могу придумать, – сказал таксист. – Есть у меня кое-что, но это не лучший вариант.

«Вот врёт, сука! Была бы моя воля…»

Пару раз таксист останавливался возле телефонной будки и вызванивал кого-то.

– Ну хоть куда, чтобы заночевать, – попросил Юдин.

– Давайте заброшу вас для начала к моему дружку. Для начала остановитесь там, а завтра к вечеру я вам что-нибудь поприличнее подыщу.

Квартира, куда таксист привёл его, была мрачной и грязной. Обои на стенах во многих местах отклеились, торчали рваными лохмотьями. Мебель в комнате была представлена продавленной кроватью и старым двустворчатым шкафом, одна из дверц которого провисла на сломанных петлях и никогда не закрывалась. Посреди комнаты стояли также два стула с продранными обивками. Хозяин – сутулый костлявый мужик с пропитым лицом – сидел на кухне, одетый только в длинные синие трусы, и был занят подсчётом пустых бутылок, расставленных на замызганном столе.

– Вот с ним расплатитесь за постой, – кивнул таксист на хозяина. – Его Семёном зовут.

– Да хоть Карлом Марксом, – Юдин с первого взгляда понял, что оставаться в таком месте дольше одной ночи было опасно, так как в такие квартиры обязательно регулярно наведывался участковый милиционер. – А кровать тут одна. Где хозяин-то спать будет?

– К Вальке пойдёт. Вам даже лучше, что его здесь не будет.

– Да уж… Что это за район? Как в центр добраться?

– Отсюда до метро «Семёновская» пять минут пешком, – сказал таксист, пряча в нагрудный карман рубашки заработанные деньги.

Утром Юдин ушёл, твёрдо решив подыскать другое жильё. На таксиста надеяться не стал, хотя на всякий случай записал номер его телефона.

В полдень он появился возле Кропоткинского переулка, но к посольству не подошёл, полюбовался флагом Финляндии издалека и быстро ушёл, с трудом справляясь с охватившей его нервной дрожью.

«Вот оно где! Вот оно! Близко, очень близко!»

* * *

Стоя на площади перед станцией метро «Семёновская», он внимательно разглядывал людей. Густая толпа расходилась от кинотеатра «Родина», должно быть, только что окончился сеанс. Слышались громкие голоса, кто-то смеялся.

Одинокая женщина лет тридцати пяти села на скамейку и долго о чём-то думала.

– Вы позволите присесть? – остановился перед ней Юдин.

Она кивнула, не поднимая глаз.

– Вы чем-то опечалены? – он пытался завязать разговор.

Она посмотрела на него. Аккуратная борода, усы, вьющиеся русые волосы, уложенные по моде, голубые глаза, большой шрам над правой бровью. Мужчина был хорошо одет, широкий ворсистый пиджак бежевого цвета придавал его облику особый шарм, какую-то богемность.

– Вы курите? – спросил Юдин. – Хотите курить?

– Может быть.

Он достал из кармана пачку «Беломора» и ловким движением заставил вылезти оттуда кончик папиросы.

– «Беломор»? – удивилась женщина.

– Вы предпочитаете что-нибудь другое?

– Мне всё равно, – она пожала плечами, – я человек простой, неизбалованный. Просто не думала, что вы курите «Беломор», вы такой… элегантный.

– Привычка с армии… Вас как зовут? – он чиркнул спичкой.

– Надежда.

– Надежда? – улыбнулся он. – Это хорошо, очень кстати.

– Почему?

– Мне сейчас очень нужна надежда. Будем считать, что вы повстречались мне не случайно. Так сказать, на счастье…

– Думайте что вам угодно…

– А меня зовут Николай, – представился Юдин.

– Николай так Николай…

– О чём же вы печалитесь, Надя? Почему такая грустная?

– Кино смотрела, – она указала головой в сторону кинотеатра и выпустила струйку дыма. – «Романс о влюблённых»… Тяжёлый фильм…

Разглядывая собеседницу, Юдин быстро пришёл к заключению, что она была незамужняя, малообеспеченная, потрёпанная судьбой, но не опустившаяся.

– А другие не очень-то грустные, – проговорил он. – Не всех, похоже, фильм тронул, как вас.

– Да что мне другие?..

– Не хотите посидеть где-нибудь, Надя?

– Да мы вроде сидим, – она похлопала рукой по скамейке.

– Нет, я не имею в виду кафе.

Она посмотрела на него и вдруг надрывно рассмеялась. Смех был грубый и неприятный.

– Чего это ради? Вы за кого принимаете меня? – спросила она. – Я не девочка какая-нибудь. Думаете, если я такая простушка, так я меня можно и запросто подцепить?

– Зачем же так? – Юдин изобразил обиду и покачал головой. – Я без задней мысли. Мы же с вами интеллигентные люди…

– Да хватит уже! Вы-то, может, интеллигентный, а я баба простая, уборщицей в райкоме работаю. Видите вон то здание? – Надя махнула рукой через плечо, указывая на современную постройку. – Райком партии. Спасибо одному хорошему человеку, что пристроил меня там…

– Я не хотел обидеть вас, – Юдин встал. – Зря вы так.

– А чего это вы меня приглашаете? – она тоже встала, словно испугавшись того, что снова останется одна. – Может, я понравилась вам? Так ведь я старше вас, наверное, лет на десять…

– Не знаю, – проговорил он угрюмо и пожал плечами. – Надо как-то скоротать время. Вечер хороший, а на душе кошки скребут… Я сам-то не из Москвы, я тут по одному делу… малоприятному…

Надя опять посмотрела на Юдина, теперь в её глазах появился интерес. Любой человек, у которого что-то неладилось, становился ей сразу более близким. Жизнь сделала её равнодушной и даже агрессивной по отношению к удачливым людям, но она испытывала сочувствие к тем, кому было плохо, видя в них «родственную» душу.

– А вы откуда приехали? – спросила она.

– Из Карелии. Я художник.

– Художник? А в Москву чего? Командировка?

– В некотором роде. Правду искать приехал. В министерство культуры хочу достучаться, а то творческому человеку у нас в городе совсем жизни нет, – Юдин посмотрел задумчиво вдаль. – Только давайте не будем об этом, Надя. Не хочу я про это… Ну так что? Идём в кафе?

– Пойдёмте.

– И куда идти? Подсказывайте, я же ничего не знаю тут.

Кафе было невзрачным, полупустым. Негромко играл магнитофон, от которого тянулись толстые белые провода к расставленным по разным концам прилавка. Крупная буфетчица с сонными глазами молча выслушала заказ Юдина, затем долго нажимала на кнопки кассового аппарата, то и дело поглядывая исподлобья на Юдина, и наконец выставила на прилавок бутылку шампанского и четыре пирожных на тарелке. Пирожные имели мятый вид, тарелка была мокрая.

– За кофеем попозже подойдёте, – процедила сквозь зубы буфетчица, отворачиваясь. – Чашек нет чистых.

– Хозяйка, полюбезнее нельзя? – Юдин почувствовал, как в нём поднялась волна безумной ненависти к этой здоровенной женщине. Ему захотелось броситься на неё и порвать зубами её толстую розовую шею. Он даже сделал шаг вперёд, но спохватился и заставил себя остановиться.

Надя сидела за столиком возле окна во всю стену и смотрела на темневшую улицу. За окном неторопливо прогуливались молодые люди, проехал громыхающий трамвай.

– Работают так, будто одолжение делают, – пожаловался Юдин, подходя к столику. – Что за страна такая!

Надя увидела шампанское и улыбнулась.

– За что будем пить? – спросила она.

– За мечту.

– У вас есть мечта?

– Есть, только я не хочу об этом говорить… Чтоб не сглазить.

– О мечте не хотите рассказывать, о командировке тоже…

– Да у меня, собственно, не командировка. Я же за свой счёт… Снял вон какую-то комнату, где алкаши обитают… Гадко, грязно, свинарник… Даже думать противно, не хочу говорить об этом, не хочу… Давайте скорее выпьем!

– Что ж, давайте. Значит, за мечту?

Постепенно они разговорились, Юдин умело вывел Надю на рассказ о её жизни и неожиданно для себя услышал историю, которая была ему прекрасно известна.

– А потом муж стал пить больше и больше, – вспоминала она, уставившись в бокал. – Начал поколачивать меня… Я не выдержала, сбежала с сыном. А он чуть ли не на следующий день устроил пьяный дебош в доме у своей сестры, она тоже любила к бутылке прикладываться, ну вот они напару натрескались, а потом он изнасиловал её… и зарезал. Понимаете? Собственную сестру изнасиловал! А убил, я думаю, из страха… Испугался, что она заявит… Не знаю… Следователь ко мне приезжал, рассказывал, что Димку (мужа-то Дмитрием зовут) обнаружили соседи. Он, видать, уйти хотел, но уснул прямо на лестнице, а дверь в квартиру нараспашку оставил… Ой, не хочу вспоминать об этом. Он мне письма слал, а я переезжала снова и снова. Вот добралась до Москвы…

– Кафе закрывается, товарищи! – крикнула буфетчица из-за прилавка. – Заканчивайте!

Юдин через плечо окинул взглядом помещение. В дальнем конце невысокая женщина в синем халате уже вынесла ведро с водой и швабру и теперь занималась тем, что переворачивала стулья, ставила их на стол ножками вверх на пластиковую поверхность стола. Кафе с каждой минутой всё больше ощетинивалось никелированными ножками.

– Что ж, посиделки кончились, – Юдин встал и развёл руками.

– Уйдёмте отсюда.

Они вышли на улицу.

– Я провожу? – предложил он, почти наверняка зная, что женщина не откажет. Она успела открыться ему, довериться. Ей хотелось общества.

– А вы не спешите, Коля?

– Куда спешить-то? На квартиру к алкашам, что ли? Нет, Надя, мне туда чем позже, тем лучше.

Возле подъезда её дома они долго стояли молча, Юдин выразительно смотрел на неё, курил.

– Может, поднимемся ко мне? – предложила она наконец и смущённо улыбнулась.

– Ну… – Он ждал этого предложения. – Не поздно ли? Потревожим кого-нибудь…

– Да никого нет. Пашка, сын-то мой, на дачу к школьному приятелю укатил… Знаете, все хулиганом его называют, а этот парень, Лёшка-то Нагибин, к нему по-человечески относится, книги даёт читать, дружит с ним, в гости даже зовёт, а семья-то у него приличная, не чета нашей. Его родители поди косо смотрят на моего Пашку…

– Значит, никого дома нет?

– Никого. Посидим, чаем побалуемся…

Они поднялись на второй этаж по тёмной массивной лестнице, и Надя посетовала на то, что кто-то постоянно вывинчивает лампочку на лестничной клетке.

Комната, куда они вошли, была крохотной, но зато в квартире был просторный коридор и огромная кухня. На кухне стоял диван.

– Вот здесь я сплю, – сказала Надя.

– А сына, значит, в комнате устроили?

– Ему нужнее.

– Почему нужнее? Сколько ему? Ведь школьник ещё? А если к вам… ну, гости, мужчина, скажем, заглянет?

– Никто ко мне не заглядывает, – она повернула краник газовой плиты и поставила чайник на конфорку. – Кому я нужна-то?

– Это вы зря, Надя. Вы очень интересная женщина.

– Что? – она посмотрела на него через плечо, печально улыбнувшись. – Интересная? Не смешите меня, Коля.

– Я искренне, поверьте слову художника.

– Издеваетесь?

– Ничуть, – он подошёл к ней сзади и положил руки ей на плечи.

Надя резко повернулась и почти испуганно вперилась в его лицо. Из угла доносилось надсадное тарахтенье холодильника, тонко гудел газ в конфорке, сквозь раскрытую форточку долетало бренчание расстроенной гитары во дворе.

– Коля, вы что? Вы что себе думаете? Вы посмотрите на меня, посмотрите!

– Я смотрю. И мне очень нравится то, что я вижу…

– Чушь какая-то! – она передёрнула плечами, но не высвободилась. – Да вы что? Хватит вам, честное слово!

– Вы знаете, что такое одиночество? – он взял её лицо в свои руки, как чашу, из которой собирался испить. Она кивнула, насколько это позволяла его хватка. И тогда он прижался ртом к её губам. Это были сухие губы, почти жёсткие, без малейшего привкуса женственности. Они встретили его неподвижностью мертвеца и оставались такими в течение нескольких секунд, затем они шевельнулись и чуть раскрылись под властным напором его языка.

– Коля, что вы? – выдавила она, задыхаясь, когда сумела отстраниться от Юдина. – Что вы такое выдумали?

– Мы оба одиноки, – он продолжал гнуть свою линию. – У каждого из нас полно своих забот… Неужели мы не можем дать друг другу немного счастья?

Женщина посмотрела на него широко открытыми глазами и, издав громкий вздох, внезапно заплакала.

– Коля, ах, Коля… Неужто такое случается?

Юдин сгрёб её обеими руками и принялся целовать в лицо и шею, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Он очень опасался, что эта женщина не пробудит в нём никаких желаний, однако вскоре он понял, что ошибся. Она была страстной, но весьма неумелой.

– У меня был всего один мужчина за всю мою жизнь, – прошептала она, когда наступило время отдыха после стремительного соития. – У меня был только муж.

– Только муж? Тот, который потом свою сестру зарезал? Сколько тебе лет?

– Тридцать три.

– И только один мужчина? – не поверил Юдин.

– Только муж. Теперь появился ты, – она погладила его своей грубой ладонью по щеке.

«Надо же быть такой дурой, – подумал он, разглядывая Надежду. – Ведь вполне нормальная баба, а живёт без мужика. У неё же тело в самом соку… Надо бы зависнуть у неё тут. Вот жаль только, что сын её скоро появится: через несколько дней уж учебный год начнётся…»

МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ

Смеляков ждал Веру у выхода из станции метро «Площадь Революции». Солнце светило ярко, но сентябрь уже вступил в свои права, и порывы ветра приносили с собой ощутимую прохладу.

– Привет! – вместо Веры возле Смелякова вырос Борис Жуков. Он был одет в лёгкий светлый плащ поверх красивого серого костюма-тройки, смотрелся элегантно и официально.

– Салют, – Виктор пожал протянутую руку. – Ты откуда?

– Вера попросила предупредить тебя, что задержится минут на тридцать. У неё что-то неотложное… Она звонила тебе в общежитие, но тебя не нашли.

– И ты ради этого прикатил сюда?

– Ну, если девушка просит, то мне не трудно, тем более что мы с ней собирались вечером в театр махнуть, – сказал Борис.

– С Верой?

– Да ты не смотри на меня такими глазами. У меня с ней нет ничего такого… Мы с ней давние друзья, с детства вместе. Не подумай, я за ней не ухаживаю, у нас всё по-товарищески, хотя она, бесспорно, барышня интересная.

– Да я ничего и не думаю…

– Она не предупредила тебя о театре?

– Нет, – Виктор погрустнел. Он уже пару раз встречался с Борисом во время свиданий с Верой, и внезапные появления Жукова раздражали его. Но сейчас Смелякова особенно огорчило, что Вера, оказывается, собралась с Борисом в театр.

«Чего ж она тогда согласилась на свидание со мной? Впрочем, разве она обещала гулять со мной до глубокой ночи? И разве она не имеет права сходить в театр?.. А то что Борис приехал сюда только для того, чтобы предупредить меня о её опоздании – это даже благородно. Он хоть и утверждает, что мы не соперники, но всё же…»

– Пройдёмся пока? – предложил Жуков.

– Давай, – без особого энтузиазма согласился Виктор.

Они неторопливо обошли гостиницу «Москва» и вернулись почти на прежнее место.

Возле них остановилась мрачная толстая женщина, потопталась и пошла дальше, заворчав так, чтобы её слова были слышны молодым людям:

– Вот стоят тут… Нарядились, как баре… Бездельники…

– Чем мы не угодили ей? – не понял Смеляков.

– Быдло, – коротко и равнодушно ответил Жуков. – Ты привыкай к таким, тебе с ними работать придётся.

– Мне?

– Ты же на юриста учишься. Вот интересы таких образин и будешь отстаивать…

– Допустим, не все такие…

– Допускай что хочешь, – отмахнулся Борис. – Но лучше будь готов к тому, что в стране таких людей большинство. Толпа, невежественная толпа, всюду толпа.

– Ты преувеличиваешь.

– Ты видел, как эта свиная туша посмотрела на меня? Мой костюм ей барским показался… Эта тётка – типичный представитель толпы! Ей враждебно всё, чего у неё нет. Ей противно всё, что сделано качественно и красиво. Но ей и не нужны красивые вещи, её ломает покупать качественные товары. Она лучше купит какое-нибудь барахло за копейку, зато оставит побольше денег на жратву и выпивку. Она и ей подобные ненавидят всех, кто живёт иначе. И так идёт из века в век. Ненависть и невежество всегда идут рука об руку и всегда одинаковы.

– У неё просто дурное воспитание и дурной вкус, – Виктор попытался найти какое-нибудь оправдание раздражённой женщине.

– Вкус предполагает образование. Необразованный человек не имеет вкуса.

– Ну, тут я вряд ли соглашусь с тобой. Необразованным людям что-то нравится.

– Да, нравится. Только какое это имеет отношение к эстетическому вкусу? «Что-то» им нравится так же, как нравится колбаса. Им даже один сорт колбасы нравится больше другого, но это не означает, что они разбираются в колбасе… или в вине. Чтобы разбираться в тонкостях качества, надо быть образованным. И я говорю не о том, чтобы тупо перепробовать сотню разных сортов вина, колбасы, хлеба, тупо пересмотреть сотни картин или прочитать сотни книг. Я говорю об умении оценивать качество, а это предполагает образованность, потому что за качеством всегда лежит чей-то труд, условия труда, история сотворения данного продукта, – Борис заметно распалился, Виктор никогда не видел его таким заведённым. – Вот представь, приходит человек в музей, смотрит на картину, и она ему вроде нравится. Но что нравится? Изящность мазков? Гамма? Композиция? Он не способен оценить эту картину по-настоящему, если он не знает хотя бы азов живописи и мало-мальски не знаком с историей искусства.

– По-твоему, нельзя любить искусство, будучи неосведомлённым в тонкостях?

– Человек никогда не оценит, сколько мастерства вложено в иероглиф, написанный единым росчерком кисти, если он не понимает, что такое изящество линии, что такое вообще искусство написания иероглифа и какое место занимало это искусство в жизни самурая… Да, многое может нам нравится, мы даже можем любить очень многое. Но речь-то не о любви идёт, а об умении оценивать качество. Ты не способен оценить что-либо или кого-то по-настоящему, если ты слепо влюблён. Мало любви, нужна культура.

– Я никогда не думал об искусстве с этой стороны.

– А ты подумай!

– Если следовать твоей логике, то получится, что подавляющее большинство людей не умеет полноценно воспринимать произведения искусства.

– Именно так оно и есть! Вот ты возьми, к примеру, книги. Спрашивается, почему романы, написанные двести лет назад кажутся сегодня скучными и наивными? Да потому, что изменилась жизнь, сместились центры тяжести всех моральных аспектов. Люди стали другими. Рядовой читатель отбросит старинный роман, не увидит в нём никаких достоинств и вообще ничего интересного, а то и не поймёт даже, о чём идёт речь. А культурный человек оценит эту книгу, потому что умеет соотнести произведение с временем, когда оно было сотворено, и с особенностями того времени: что было в почёте, что под запретом… Чтобы оценить, нужен вкус, а вкус вырабатывается в процессе образования… Погляди на Вальтер Скотта или Фенимора Купера. Их же, бедолаг, в детские писатели зачислили! А в действительности они авторы очень серьёзные, к детской литературе никакого отношения не имеют. Вальтер Скотт – это кульминация рыцарского жанра в литературе, и нельзя оценивать его романы просто как развлекательные приключенческие книжульки. За ним лежат мощные пласты истории и литературной эволюции. Но так как рыцарство нынче не в чести, великого Скотта втиснули в категорию детского чтива, а заодно с ним отправили Купера, Санд, Рида, Дюма и многих других…

Борис замолчал.

– Пожалуй, ты прав, – согласился после некоторого раздумья Виктор. – Надо уметь разбираться в тонкостях, но ведь все не могут быть специалистами.

– А всем и не надо быть специалистами. Специалисты – это узко. Я говорю о культуре. Однако основная масса людей даже не понимает, что такое культура, и довольствуется малым. Народ проглотит что угодно. Народ – это толпа. Народу не нужно изящество.

– Ну…

– Нет тут никаких «ну»… И нет ничего обидного в слове «толпа».

– Я не согласен. Толпа предполагает безликость…

– Так я о том и говорю: в толпу сливается безликая масса. Народ – это всегда масса, всегда без своего «я». Когда у человека есть «я», он не идёт с толпой, он идёт сам по себе. «Я» всегда предполагает индивидуальность. А ты посмотри на этих, – Борис указал глазами на проходивших мимо людей. – Пошла мода на причёску, и все разом остриглись на один манер. Спроси любого, зачем? И ты обнаружишь, что каждый, оказывается, хочет быть особенными, хочет выделяться из безликой массы. Но зачем же тогда все под одну гребёнку? Для чего бегут за модой? Мода же стирает индивидуальность, чёрт возьми!

– Стирает, – согласился Виктор.

– Так отсутствие индивидуальности и превращает людей в толпу! Неужели это тебе не понятно? – возмутился Борис.

– Да понятно мне! – огрызнулся Смеляков. – Просто это звучит грубо.

– Что грубо? Толпа?

– Да… За людей обидно, – Виктор отвёл глаза. Он согласился с Борисом, но почему-то испытывал неловкость из-за этого. Неприятный осадок оставался от того, что за словами Жукова притаилось нечто более серьёзное и даже коварное, чем рассуждения о слепой погоне большинства за модой.

– А ты за людей не обижайся, – Жуков ухмыльнулся. – Ты поступай так, чтобы с толпой не смешаться. Человека выковывай из себя. Помнишь слова классика? «Человек – это звучит гордо!» Вот и будь человеком, будь личностью…

– Смотри-ка, вон Вера, – Смеляков поспешил ухватиться за возможность уйти от темы, в которой не мог найти твёрдой почвы для себя.

– Ой, мальчики, простите, что задержалась так сильно, – она подошла к ним лёгкой походкой и чмокнула каждого в щёку. О чём беседуете?

– О разном, – улыбнулся Жуков.

– Борис открывает мне глаза на мир, втолковывает, почему не любит людей, – сказал Виктор, стараясь вложить в эти слова побольше иронии.

– Вот уж неправда, – Жуков обиженно покачал. – Я к людям никакой нелюбви не испытываю. Я тебе про толпу говорил, а не про людей… Это не есть одно и то же.

– Так, мальчики, – Вера взяла их обоих под руки и потянула за собой мимо музея Ленина к Красной площади. – Давайте гулять, пока погода позволяет. Сентябрь уже на переломе, скоро наступит такая слякоть, что не захочется носа высовывать из дома.

– Вот ты не соглашаешься со мной насчёт толпы, – продолжил Борис, поглядывая на Виктора, – а между тем, не будь толпы, не произошло бы многих неприятностей… Посмотри-ка налево, – сказал Борис, когда перед ними открылась Красная площадь.

– Смотрю, – послушно сказал Смеляков.

– Вот здесь, – Борис указал рукой на угол улицы 25-го Октября [39]39
  Никольская улица.


[Закрыть], – раньше стояла церковь.

– Где?

– Видишь пустое место? Тут была церковь. Теперь здесь общественный туалет устроили. Да-с…

– Ты сейчас о чём?

Борис едва заметно покачал головой:

– Эту церковь, как и многие другие храмы, снесла обезумевшая толпа. Не мыслящий человек, не представитель цивилизации, а толпа. И я уверен, что толпа готова снести что угодно.

Виктор с удивлением посмотрел на Жукова:

– А тебе-то что? Мало ли сколько всего за долгую историю человечества сломано. Тебе церквей жалко? Ты разве верующий? Разве ходишь туда?

– А ты думаешь, что ценить и уважать надо только те места, куда ты ходишь? – губы Бориса вытянулись в насмешливую улыбку. – Вот мы с тобой опять вернулись к разговору о культуре… Знаешь, есть такая вещь как синдром оккупанта.

– Ты о чём?

– Мне мой дед, который в партизанах был, рассказывал, что во время войны немцы вели себя на оккупированной территории так, как никогда не позволили бы себе у себя дома. А ведь это немцы – культурнейшая нация. Дед часто вспоминает одного пленного, которого он допрашивал и всё хотел чисто по-человечески разобраться, почему так происходило. Тот немец до призыва на фронт преподавал в университете, интеллигентный человек, но в избе, где он и его солдаты устроилось на постой, он запросто выплёскивал на пол остатки супа, мочился прямо под окном, расстреливал из автомата глиняные горшки, выставляя их в качестве мишени. Уйдя на фронт, он как бы оставил всю свою культуру у себя на родине и с лёгкостью превратился в оккупанта. Всё, что попадалось ему на пути, было для него враждебным, и он считал в порядке вещей ломать и крушить… Наполеон велел своим солдатам стрелять из ружей и пушек по Сфинксу, Наполеон велел заминировать Кремль в Москве. «Величайший» император терял на чужой территории человеческий облик. Это и есть синдром оккупанта.

– И при чём тут разрушенные церкви? – не понял Смеляков.

– При том, что революционная толпа (ты уж извини, но я не могу обойтись в данном случае без слова «толпа») ворвалась на чужую территорию и с удовольствием стала всё крушить. И с этой психологией народ не расстался до сих пор!

– Борь, ты же комсомолец, – помрачнел Виктор, в его голосе прозвучал холодный укор. – Куда ты клонишь? И чего ты о церквах печёшься? Во-первых, они же не все разрушены. Во-вторых, не нужно нам столько церквей, сколько их раньше было. Сейчас они пустые стояли бы, верующих-то совсем никого не осталось. А в качестве исторических экспонатов и этих достаточно.

Он увидел, что Вера хитро улыбнулась, но не понял, что послужило причиной её улыбки.

– Церкви возводились не в качестве музейных образцов, а как храмы, – голос чуть Бориса сделался резким, он снова начал раздражаться. – Почему советская власть берёт на себя право распоряжаться той областью, к которой она не имеет отношения? Ведь если у нас государство отделено от церкви, то почему же государство вторгается в жизнь церкви?

– Не знаю, – пожал плечами Виктор, не знаю.

– А ты подумай хорошенько! Ты же на юриста учишься! Ты во всём должен видеть правовую основу!

– При чём тут правовая основа? – Виктор внезапно взбеленился. – Советская власть победила, она наделила себя такими правами, какие сочла нужными. Победителю достаётся всё! Победитель не спрашивает побеждённого: «Чего изволите?»

– Этак можно далеко зайти…

– Ты когда-нибудь дрался? В морду, в рёбра, кулаками, по-настоящему?

– Это неинтеллигентно.

– То-то и оно, – засмеялся Виктор, сразу почувствовав определённое превосходство над Борисом. – Видно, что ты никогда на собственной шкуре ни испытывал, что такое быть побеждённым и что такое быть победителем…

– Ладно, мальчики, кончайте бодаться, – Вера отошла от них и закружилась на месте. – Темнеть начинает, есть возможность насладиться последними лучами солнца. Ваши споры в данную минуту ничему не послужат… Давайте гулять…