Текст книги "Случай в Кропоткинском переулке"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

ОПЕРАТИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Сов. Секретно.

Начальнику ГУИД МВД СССР

Генерал-лейтенанту

тов. Луспекаеву А.В.

Экз. № 1

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

В ночь с 14 на 15 апреля 1975 из ИТК № 1 совершил побег заключённый Асланбек Асланбекович Тевлоев 1947 г.р., осуждённый Верховным судом ЧИ АССР в 1972 году по ст. 206 ч II УК РСФСР к трём годам лишения свободы.

В ходе первичных оперативно-разыскных мероприятий установлено, что в 21.00 14 апреля 1975 года осуждённый Тевлоев А.А. в нарушение действующих инструкций был вызван в оперативную часть ИТК ст. инспектором лейтенантом вн. службы Юдиным Антоном Викторовичем, 1950 г.р. уроженцем г. Петрозаводска, в органах с 1969 года.

До подъёма Тевлоев А.А. в отряд не вернулся, после чего были приняты меры к его обнаружению. В результате чего установлено, что Юдин А.В. совершил побег и скрылся в неизвестном направлении с осуждённым. Тевлоев А.А. разрабатывался оперативной частью ИТК по заданию КГБ ЧИ АССР с целью выяснения места незаконного хранения 25 кг золота, которое он намеревался контрабандным путём переправить через госграницу СССР.

От агента «Гусев» получено сообщение, что лейтенант Юдин склонил Тевлоева к побегу, в результате давления на него с применением незаконных мер воздействия, целью которых являлось завладение золотом. Об этом «Гусев» узнал от Тевлоева в процессе внутрикамерной разработки последнего по заданию Юдина, намерения которого агент ошибочно принял за оперативную комбинацию.

В связи с особой опасностью намерений сбежавших прошу Вас дать указание об ориентировании на их розыск все подразделения МВД и КГБ СССР.

Начальник УИД МВД ЧИ АССР

Полковник вн. службы Заурбеков С.Х.

ШИФРОТЕЛЕГРАММА

Сов. Секретно.

Председателю КГБ Карельской АССР

Генерал-майору Степанову В.И.

В ночь на 15 апреля 1975 года из ИТК № 1 УИД МВД ЧИ АССР, расположенного в с. Чернокозово, ст. инспектором оперативной части колонии лейтенантом внутренней службы Юдиным Антоном Викторовичем, 1950 г.р., уроженцем г. Петрозаводска, организован побег объекта нашей заинтересованности по делу «Странник» Тевлоева Асланбека Асланбековича, 1947 г.р., уроженца г. Назрань, до осуждения проживавшего по адресу ул. Орджоникидзе, д. 25.

До службы в органах МВД Юдин А.В. проживал в г. Петрозаводск по адресу ул. Ленина, д. 8, кв. 47. По службе характеризовался положительно. По заданию органов госбезопасности вёл активную агентурную разработку Тевлоева А.А. в местах лишения свободы, с целью установления места хранения 25 кг золотых самородков, добытых незаконным путём.

По агентурным данным УИД МВД ЧИ АССР Юдин А.В., используя различные методы давления на разрабатываемого, склонил его к побегу из ИТК с целью завладения золотом. После побега труп Тевлоева А.А., застреленного из табельного ПМ Юдина, обнаружен сотрудниками МВД неподалёку от одного из горных сёл Чечено-Ингушетии.

Прошу Вас провести оперативную проверку по месту жительства Юдина А.В., местонахождение которого до настоящего времени не установлено. Выявить связи, которые могли бы оказать содействие в его розыске и прояснить мотивацию его поведения.

Для координации совместной работы командируем к Вам капитана Тамаева Гелани Оптиевича.

Председатель КГБ ЧИ АССР

Генерал-майор Прохоров А.К.

ПЕТРОЗАВОДСК. КАПИТАН ТАМАЕВ

Тамаев равнодушно смотрел сквозь стекло «жигулёнка» на прохожих. Петрозаводск сильно отличался от Грозного, и всё же он тоже был провинциален. Капитан Тамаев неоднократно бывал в Москве – вот с чем можно сравнивать, вот где решительная разница, вот где облик настоящего советского города. А в Петрозаводске, в общем-то, всё как везде. Впрочем, воздух здесь был другой, какой-то более свежий, что ли, чувствовалось присутствие воды – город вытянулся вдоль Петрозаводской губы Онежского озера почти на двадцать пять километров.

– Удалось вам выяснить что-нибудь, Василий Николаевич? – спросил Тамаев сидевшего за рулём молодого мужчину.

– Мать Юдина с неохотой идёт на контакт.

– Её Валентина Терентьевна, кажется, зовут? – уточнил Тамаев.

– Да. Женщина она пожилая, страдает радикулитом, повышенным давлением, слышит плохо. Работала учительницей, сейчас на пенсии. Одинокая, муж её погиб через пару лет после свадьбы.

– Погиб? Как?

– Водителем работал, пьяный был, в карьер свалился… После того как она узнала о побеге сына, замкнулась в себе.

– Ну хоть что-то удалось узнать от неё?

– Велела прийти через пару дней. Говорит, что должна успокоиться. Думаю, что завтра можно будет навестить её… Мы установили нескольких одноклассников Юдина, которые живут сейчас в Петрозаводске. Среди них есть некая Анна Львовна Ромашина. Они вроде как любили друг друга, знакомы были лет с десяти, бок о бок росли.

– Вроде как любили? – уточнил Тамаев.

– Юдин обещал жениться на ней, но когда был призван на срочную службу во внутренние войска МВД, прекратил с ней какие-либо отношения. То есть поначалу письма писал ей активно, каждую неделю в продолжение трёх месяцев, письма по два еженедельно. Затем перестал… Ромашина рассказала нам, что Юдин лет с пятнадцати заинтересовался Финляндией.

– Финляндией? – «жигулёнок» повернул налево возле облупившегося здания Русского драматического театра.

– Да, началось это после приезда к его матери родственников из Финляндии.

– У неё там родственники?

– Родственники мужа, дальние какие-то. До революции у них в наших местах дом был.

– Любопытно.

– Ромашина утверждает, что они привезли много фотографий, подарков.

– Василий Николаевич, а давайте-ка сейчас прямо к этой Ромашиной рванём, – предложил Тамаев.

– Может, сначала в гостиницу, Гелани Оптиевич?

– Никуда гостиница не денется. Давайте работать, а то уже почти полдень…

Анна Ромашина была дома.

– На работе нам сообщили, что вы захворали, Анна Львовна, – сказал Тамаев, представившись.

– Да, что-то меня скрутило. Вчера ни намёка на простуду, а сегодня ноги отказываются держать, – она затянула поясок на халате, надетом поверх толстой кофты ручной вязки, и утомлённо провела рукой по растрёпанной голове. – Извините, что я в таком виде. Не ждала никого. – Она выглядела старше своих двадцати пяти, под глазами лежали тёмные круги.

– Вы, Анна Львовна, устраивайтесь как вам удобнее, не обращайте на нас внимания.

– Ничего себе «не обращайте внимания», – она невесело покачала головой. – У меня в квартире офицеры КГБ, а я могу не обращать внимания.

– Разве мы такие страшные? – улыбнулся Тамаев. – Вы посмотрите на Василия Николаевича. Такой симпатичный молодой человек. Почти красавец.

– Да, красавец, а я даже не причёсана… Чаю приготовить? – спросила Ромашина; она остановилась посреди комнаты и оперлась обеими руками на стол, устало провиснув на них всем телом, как на костылях. – Страшные, не страшные – в том ли дело? Вы сами прекрасно понимаете, о чём я…

– Понимаем, – согласился Тамаев. – Нет, чаю не надо, спасибо. Вы устраивайтесь так, чтобы меньше устать. Ложитесь, вы же лежали, – он увидел разобранный диван, две подушки, скомканное одеяло.

– Ладно уж, я посижу, – отмахнулась она и опустилась на стул перед стоявшим посреди комнаты круглым столом.

– Анна Львовна, вы рассказывали моим коллегам, что Юдин интересовался Финляндией. Не могли бы вы…

– Подробнее об этом? А чего подробнее? – она пожала плечами. – После того, как к ним приехали однажды какие-то родственники оттуда, Антон словно заболел заграницей.

– Заграницей вообще или именно Финляндией?

– Скорее Финляндией. Они показали ему фотографии, дом у них огромный, красивый.

– Фотографии остались?

– Да, – кивнула она. – Он ими очень дорожил… А потом он стал собирать о Финляндии всевозможные статьи из газет, журналов. Книги покупал… Это мы уже в восьмом классе учились, не такие уж и дети, целовались по-настоящему… А вскоре Антон на полном серьёзе стал называть себя угро-финном.

Тамаев внимательно слушал, незаметно оглядывая комнату, где они расположились. Стены были оклеены розовыми обоями с крупными расплывчатыми цветами, одиноко висела чья-то фотография под стеклом. Возле разложенного дивана громоздился платяной шкаф, в углу стояла рядом стояла тумбочка, заваленная газетами, в другом углу комнаты приютилась детская кроватка. Ромашина перехватила взгляд Тамаева.

– У меня дочка, два годика, – пояснила Анна. – Сейчас в детском садике.

– Вы замужем?

Она кивнула:

– Муж у меня архитектор, – она хотела добавить, что муж пишет стихи, но остановила себя, задумалась, испугалась, что её начнут расспрашивать подробнее, и тогда пришлось бы признаться, что стихи не публикуются, муж из-за этого злится и прикладывается к рюмке, иногда даже чрезмерно, и что из-за этого их жизнь всё больше окрашивается в серые тона. И Анна поспешила вернуться к разговору о Юдине. – Вы знаете, как-то понемногу в Антоне начало проявляться что-то вроде раздражения ко всему.

– К чему именно?

– Ну вообще. Улицы ему наши не нравились, дома… Со злостью всё время показывал на продуктовые авоськи, в которых обычно вывешивают зимой продукты за окно.

– Анна Львовна, а не озвучивал ли Юдин когда-нибудь случайно своего желания уехать в Финляндию? – спросил Тамаев.

– Даже не случайно. К концу школы он часто об этом говорил… Да вы лучше не меня, а Валентину Терентьевну поспрашивайте. Она с Антоном по этому поводу ух как ругалась…

– По поводу Финляндии?

– Да. Он считал, что достоин лучшей жизни. Он ведь был отличник. Рисовал хорошо. Все учителя отзывались о нём очень лестно.

– Скажите, Анна Львовна, а вы как относились к его увлечению заграницей?

– Никак. Я же понимаю, что уехать куда-то почти невозможно. Я хоть и не была отличницей в школе и сейчас не в передовиках производства хожу, но вовсе не так глупа, как вы можете подумать…

– Помилуйте, Анна Львовна…

– Я очень трезво оцениваю ситуацию. Может, поэтому Антон и порвал со мной.

– То есть?

– Я не поддерживала его мечты об отъезде из Советского Союза. Может, там и красиво, в Финляндии-то, но только там чужие никому не нужны. Чужие нигде не нужны. У всех полно своих собственных забот. А красивыми этикетками и открытками меня не заманишь. Антон хоть и способный был, но…

– Что «но»?

– Неразумный… – она встала из-за стола и отошла к окну, в задумчивости остановилась и пощупала листочки какого-то бархатистого растения, росшего в облупившемся горшке на подоконнике. – И чересчур, думаю, самолюбивый, легко обижался… И ещё упрямый, по-плохому упрямый. Я бы даже сказала – упёртый… Он мог вбить себе в голову любую ерунду и верить в неё…

– Что ж, Анна Львовна, спасибо вам за содействие.

– Пожалуйста. Только разве я помогла чем-то?

– Картина проясняется, стало быть, помогли. Только у меня к вам просьба: вы не афишируйте наш разговор.

– Что вы, товарищи! – усмехнулась она. – Разве я себе зла желаю?

Тамаев внимательно посмотрел на женщину:

– Неужто вы к нам так плохо относитесь?

– Почему я? Все… Да и не плохо вовсе… Просто опасаются люди. Очень уж авторитет у вашей организации… непростой…

В машине Тамаев закурил.

– Грустно, – пробормотал он.

– Что? Что вы сказали, Гелани Оптиевич?

– Я говорю, что грустно из-за того, как к нам относятся. Невыносимо грустно… Вот у меня дед по отцу был расстрелян в сороковом году. Дед по материнской линии отсидел десять лет в ГУЛАГе. Я бы должен чекистов ненавидеть. Вроде все основания на это есть. А вместо этого я сам работаю в органах безопасности – смываю честным трудом тень прошлых лет с лица этой организации. Но никто не спрашивает меня никогда о моих родных, никому нет дела до моих репрессированных предков. Все видят во мне не гражданина, который преданно служит делу государственной безопасности, а продолжателя дела Ежова и Берии… Как вы думаете, Василий Николаевич, сумеет ли когда-нибудь КГБ освободиться от груза сталинских лет?

– Нет. Никуда от этого не деться. Разве что со временем забудется. Но лучше бы и не забывалось.

– Почему? – Тамаев густо выпустил сигаретный дым.

– Люди должны чего-то остерегаться. Без этого государство не выстоит.

– Но мы всё-таки не карательные органы.

– Мы и не должны быть карательными. Электрическую розетку тоже не надо бояться, но все должны знать, что она может убить током. Это вовсе не значит, что она карает… Хотя, пожалуй, карает. За беззаботность, за бездумность карает…

– Вам нравится мысль, что вас побаиваются?

– Наверное… Боятся – это уважают.

– Нет, Василий Николаевич, – вздохнул Тамаев, опуская стекло, чтобы выбросить окурок, – боятся – это боятся. И никакого тут уважения нет… Взять хотя бы Юдина. Сбежал сам, помог сбежать уголовнику, застрелил его, завладел ворованным золотом… Вы думаете, он не боится нас? Ещё как боится. Поэтому затаился где-то, хвост поджал, сволочь… Но если бы уважал нас, то уважал бы в нашем лице государство и законы страны. И если бы уважал, то разве совершил бы противозаконные действия? Нет, уверен, что не пошёл бы на преступление. Преступление – это всегда отсутствие уважения, прежде всего отсутствие уважения к праву другого человека на спокойную жизнь… И думается мне, что в сталинские годы наши с вами предшественники нарубили столько кровавых дров именно потому, что не было в них уважения к чужой жизни…

Их машина выехала на главную городскую магистраль – проспект Ленина, протянувшийся от набережной к железнодорожному вокзалу.

– Город-то старый? – поинтересовался Тамаев, вглядываясь в улицу.

– Петрозаводск? Пожалуй, можно сказать, что старый, – отозвался Василий Николаевич. – Где-то в первых годах восемнадцатого столетия основан, поначалу назывался Петровской Слободой. Только от старины-то ничего не осталось. Теперь всюду новостройки.

* * *

Валентина Терентьевна Юдина сидела около стола, сильно согнувшись, глядя куда-то в пол. Иногда она поднимала глаза и смотрела на руки капитана Тамаева, неторопливо перебиравшего фотографии Антона Юдина. За её спиной поднимались до потолка книжные стеллажи, стояли полные собрания сочинения Ленина, Короленко, Маяковского, Пушкина, Диккенса и отдельные книги других известных авторов, теснились многочисленные журналы, в углу комнаты лежали одна на другой кипы перевязанных газет. На старинном шкафе, под самым потолком, Тамаев углядел стопки книг с пурпурным переплётом и золотистым тиснением «Сталин».

– Вот портфель, – она чуть двинула ногой тяжёлый школьный ранец, стоявший около стола.

– Что там, Валентина Терентьевна? – спросил Тамаев.

– Журналы всякие, вырезки из газет, открытки, фотографии.

Тамаев поднял старенький портфель и взвесил его в руках:

– Тяжёлый.

– Что вы сказали?

– Тяжёлый! Много ваш сын собрал вырезок.

– Антон с этим ранцем ещё в первый класс ходил. Он аккуратный у меня был, вещи берёг, не чета другим ребятишкам.

– Валентина Терентьевна! – громко позвал Тамаев. – Вы часто разговаривали с сыном о Финляндии?

– Он любил поговорить о том, что надо к родственникам уезжать. Меня не слушал, не понимал…

Она замолчала и увидела перед собой сына.

Антон сидел в белой рубашке, только что выбритый и причесавшийся на аккуратный пробор. Он собирался к кому-то на день рождения.

– Мама, жизнь не должна быть такой!

– Какой «такой», сынок?

– Вот такой, – он ткнул пальцем в окно, – серой! В этой стране жить нельзя! Разве ты не видишь, что во всём мире люди живут иначе! Лучше живут! Красивее живут!

– Это одна лишь видимость, сынок. Видимость.

– Вспомни, какие подарки привезли нам из Финляндии!

– Это было так давно, Антоша, что я уж и не помню.

– Зато я помню. Нам тут ни за какие деньги не купить таких вещей. И это не видимость, мама, это явь.

– Не в этом счастье, сынок. Если бы тебе довелось пережить военное время…

– При чём тут военное время? – Антон резко поднялся, выведенный из равновесия хорошо знакомыми словами матери. – Почему надо всё время талдычить одно и то же? Военные годы! Трудности восстановления! У нашей страны было так много врагов! Да мне плевать на всё это! Мне плевать на то, что было раньше, мама! Меня интересует сегодняшний день. А сегодня мы ни с кем не воюем! Разве ты не видишь, что государство держит тебя на голодной пайке? Всех нас держит на голодном пайке!

– Не говори так. Ты не знаешь, что такое голод.

– А я и не должен знать этого. Никто не должен знать, что такое голод. У нас огромная страна, у нас до черта всяких богатств, а мы живём не лучше отсталых африканских республик. Но там хотя бы бананы растут сами по себе, а у нас ничто само не растёт, у нас за всё надо биться в социалистическом соревновании! Почему нас приучают к постоянной войне против кого-то и за что-то? Я не хочу воевать! Я не желаю сражаться! Я хочу просто жить и наслаждаться! Я молод и умён. У меня есть право на счастье.

– Счастье нельзя познать, не испытав трудностей.

– Чушь! Какая это чушь! – он стукнул кулаком по столу. – Ты думаешь, что на Западе все проходят через трущобы и через безработицу? Нет, не все! Вспомни наших родственников. У них всегда был свой дом, они никогда не жили в коммуналке.

– И они всегда тяжело работали. С неба им ничего не падало.

– А ты разве легко работаешь? Небось, потруднее приходится, чем им! А что ты имеешь в результате? Шиш с маслом!

– Антоша, ты пойми… Финляндию поддерживало множество стран. У них же целый капиталистический лагерь. Они друг за друга стоят, когда надо против нас ополчиться. А нашей стране всё на собственном горбу пришлось вытаскивать.

– А страны социалистического лагеря разве не друг за друга?

– Сынок, это совсем другое. Они же на пустом месте появились после войны. Советский Союз всем должен был помогать, поэтому так мало средств для себя оставалось… То очень нетерпелив, Антоша. Но я уверена, что ты увидишь лучшую жизнь. Скоро у нас всё наладится.

– Да, я увижу лучшую жизнь, мама! Только не здесь, а в Финляндии. Я уеду туда! Туда! Я не хочу дожидаться какого-то абстрактного светлого будущего здесь. Я не верю, что здесь что-то изменится. Здесь только слова, слова, слова. Бесконечные комсомольские собрания, субботники, лозунги… И грязь на улицах! Мне надоела грязь!

– Антоша, сыночек, но ведь если только возмущаться грязью, как это делаешь ты, то грязь-то никуда не денется. Надо трудиться, надо хотеть трудиться. Если бы ты видел, как нам тяжело приходилось перед войной с фашистами, как мы голодали… Но мы выстояли, мы вынесли всё, что на нас обрушилось… Если бы ты видел ту нашу жизнь, то понял бы, насколько сейчас всё налажено и благополучно.

– Разве это налажено? – фыркнул он. – Вот у финнов налажено.

– Нам во время Финской войны никто не помогал, а финнов поддерживали немцы, стеной за ними стояли! И после войны нам никто не помогал, сынок.

– Опять двадцать пять! Ну что ты заладила, мама! – Антон повернулся, чтобы выйти из кухни.

– Потому что мы тридцать лет после войны сами выкарабкиваемся! – почти закричала Валентина Терентьевна. – Мы социализм строим! И другим помогаем строить его! Я-то знаю, чего это стоило нашей семье, сколько крови и пота ушло на то, чтобы ты сейчас мог в этой белой рубашке в гости пойти! А ты думаешь, что всё само по себе в руки даётся? Вот у них там, на Западе-то, думаешь, все в потолок плюют, а денежки сами капают? Нет, Антон! Нет! Там жесточайшая эксплуатация! Там трудиться надо поболее, чем здесь!

– Не рассказывай сказки, мама. Мы тут живём хуже, чем рабы в Древнем. Риме!

– Не смей так говорить! Не смей! Ты ещё даже не работаешь, даже не попробовал работать! Ты не рубля домой не принёс, а уже смеешь рассуждать!

– А ты меня не попрекай, мама! – закричал он в ответ. – Я и не мог работать, потому что я в школе учился!

– А в капиталистическом мире ты бы давно газеты продавал или машины мыл бы, а не знаний набирался в школе! – выпалила она.

– Ты меньше слушай, что тебе на партсобраниях втюхивают! Можно подумать, что у них школ нет.

– Есть, но за это деньги надо платить. При капитализме за всё надо деньги платить! И не смейся, Антон, прекрати зубы скалить! Не смотри на меня, как на дурочку. Я знаю, что говорю. Я жизнь прожила! Полную жизнь! Непростую жизнь! Но честную и потому счастливую жизнь! А ты хочешь звёзды руками ловить! Да кому ты нужен там, в Финляндии!

– Уж кому-нибудь буду нужен, – убеждённо отрезал сын. – Я школу с отличие окончил. Мои знания дорогого стоят!

– А где ты эти знания получил? В Советском Союзе! Что ж ты так хвалишься своими знаниями, если страну, которая обучила тебя, не любишь? За что же ты так не любишь родину?

– За серость!

– Господи! Что ты говоришь, Антоша! Да как у тебя язык-то поворачивается! Неужто ничего тебе не нужно, кроме жвачек и ярких этикеток?..

Валентина Терентьевна закрыла глаза и тяжело вздохнула, опустив голову на руки. Воспоминания о спорах с сыном разрывали её сердце.

– Вам нехорошо? – спросит капитан Тамаев.

Она кивнула.

– Хотите, я приду завтра? – предложил он.

– Завтра легче не будет. Да уж и рассказывать особенно-то нечего… Тянуло Антона моего туда, – она качнула головой, указывая за окно. – Болезненно и наивно тянуло. Он не понимал, что там такая же жизнь, просто более ухоженная… Не понимал он, не хотел понимать… Но разве могла я предположить, что он решится на побег? Ох, какой позор на мою голову? Какой стыд… Как же я людям в глаза смотреть буду после этого?