Текст книги "Случай в Кропоткинском переулке"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

МОСКВА. НАГИБИНЫ

Алексей Нагибин вернулся домой в мрачном настроении. Стычка со шпаной произвела на него неизгладимое впечатление. Ему не было жалко тех двух рублей, которые он мог лишиться, но испытанное чувство унижения – вот что подкосило его. Это чувство в считанные мгновения затопило чёрной краской весь окружающий мир, сделало его душным, угрюмым, беспросветным. Всё, что совсем недавно вселяло радость и надежду, стало ненужным. Даже лицо Нины Антоновой, согласившейся поехать с ним парк Горького, растаяло в густой тьме меланхолии, сдавившей грудь Алексея. Он проводил Нину до подъезда её дома, попытался поцеловать её, но она порывисто сказала:

– Нет! Нельзя! Нехорошо это!

И он не настаивал. В другом настроении он попытался бы ещё раз прикоснуться к бархатистой коже её щеки, сломать девичье упорство, овладел бы неумело её губами… Но не теперь.

– Будь здорова, – невыразительным голосом попрощался он.

– Лёша, что с тобой? Ты обиделся на меня?

– Да при чём здесь ты?

Он наотрез отказался объяснять причину внезапной перемены своего настроения.

Дома он вспомнил Пашку Исаева, его крепкие кулаки… Нет, не в кулаках дело. Что-то другое делало Алексея слабым. Физически он был вполне развит, но какой-то необъяснимый психологический барьер превращал его в беспомощное существо перед лицом возможной опасности.

– Ты что такой угрюмый, Алёша? – мама остановилась перед ним, направляясь на кухню.

– Да так…

– Не грусти.

– Мам, – он отвернулся и подошёл к окну, – может быть, я трус?

– С чего ты взял? – спросила она через всю комнату.

– Сегодня ко мне хулиганы пристали… Я не решился ответить им…

– Подрались? – в её голосе не прозвучало беспокойства.

– В общем-то нет, но я всё равно не смог бы драться…

– Вот если бы подрались, то смог бы. Я тебя уверяю. Я помню по своей школе, как самые слабые мальчики неожиданно превращались в настоящих тигров, когда их загоняли в угол…

– Но я не хочу драться.

– Поэтому и чувствуешь себя… слабым, неспособным защититься, – мама подошла к сыну и обняла за плечо. – Твоё нежелание применять силу внушает тебе чувство, которое ты принимаешь за страх. Уверяю тебя, в случае необходимости ты перешагнёшь через это… У тебя ещё всё впереди. Тебе только четырнадцать лет…

Зазвонил телефон. Алексей вздохнул и поднял трубку.

– Алло?

– Алёша, это папа. Я задержусь на работе. Скажи маме, чтобы не ждала к ужину… У нас экстренное мероприятие…

– Ладно, скажу, – он положил трубку на телефонный аппарат и посмотрел на маму. – У папы какое-то срочное мероприятие, он задерживается.

Мама молча кивнула. Алексей увидел, как на её лицо легла тень. Эту тень он замечал в последнее время всё чаще и чаще.

– Мам?

– Что?

– Нет, ничего… Я просто хотел спросить… Мне кажется, что ты с папой в ссоре.

– Нет, сынок, – она вздохнула. – Никакой ссоры нет. Это другое…

– Что «другое»? Почему у взрослых всё обязательно должно быть сложно?

– А у тебя не сложно? – спросила мама из двери.

– У меня сложно потому, что взрослые не разрешают мне жить по-моему. Но вы-то живёте так, как хотите… Как выбрали… Почему же вы тогда всё время недовольны?

– Наверное потому, что мы сделали неправильный выбор.

– И вы с папой тоже?

– Не знаю, – она пожала плечами. У неё никогда не получалось разговаривать с сыном на «взрослые» темы. Она привыкла видеть в нём ребёнка. Но мальчик взрослел, уже влюблялся, уже задавал вопросы о семье… Что она могла ответить ему? Разве могла она объяснить ему, что ей боль приходит к ней из-за мысли о том, что её муж спит с другой женщиной? Разве могла она объяснить это сыну, если не могла объяснить это даже себе самой? Она силилась, искала ответ на единственный вопрос: «Почему больно?» Ответа не было… Ревности не было… Было чувство униженности и оплёванности… Но почему? Если она и Володя стали друг другу чужими, то почему же присутствует боль? Мир полон чужих людей, но до них нет дела – кто с кем спит, кто кого обманывает… Почему же ей больно?..

Она снова посмотрела на сына.

– Как ты похож на отца, – проговорила она. – Просто одно лицо.

* * *

Владимир Нагибин сидел за своим рабочим столом и мучительно старался сосредоточиться. Работа не шла в голову. Он снял телефонную трубку с рычага и снова набрал номер.

– Алло, добрый вечер, будьте добры Валерию Германовну.

Секунд через десять на другом конце провода отозвался хорошо знакомый ему женский голос:

– Алло, я вас слушаю.

– Лера, это я.

– Здравствуй, ты где?

– Я на работе. Сегодня не получится встретиться…

– А раньше ты не мог позвонить? – приглушённо спросил женский голос. – Я ведь ждала здесь…

– Извини, но сегодня не получается… Дела. Понимаешь?

– Понимаю, – отозвалась трубка холодно, затем раздались прерывистые гудки.

– Чёрт возьми! – Нагибин закрыл глаза и сделал медленный вдох. – Чёрт возьми. Никто не верит… Ну просто как в анекдоте: жене говорю, что иду к любовнице, любовнице – что иду к жене, а сам – работать, работать, работать… Почему они только подозревают? Почему в них – сплошное неверие? Неужто я так часто вру, что они готовы за каждым моим отказом видеть в первую очередь какой-то умысел?.. Им бы в нашей конторе работать, с такой-то подозрительностью…

Он вернулся к документам, лежавшим перед ним.

– Так, что мы имеем от наших товарищей? Опять Тед Малкович, опять его появления в диссидентских кругах…

Нагибин перелистнул две страницы.

– Так, во время поездки в Грозный пытался установить контакт с некоторыми из чеченских националистов… Это понятно… Встречался… Беседовал… Так… Большой знаток истории Северного Кавказа…

Нагибин взглянул на наручные часы и причмокнул губами:

– Однако, время, господа…

Он поднял телефонную трубку и набрал номер. Телефонный диск крутился медленно, с ровным жужанием. Номер соединился сразу.

– Алло, привет, старина, это я. Ты ещё не ушёл? Это славно… Я спущусь к тебе на пару минут? Мне насчёт Малковича надо кое-что прокачать…

РОСТОВ-НА-ДОНУ. АНТОН ЮДИН

Застолье у Анны ничем не отличалось от времяпровождения у других знакомых Эльзы Шапошниковой; собралось человек восемь, из которых Юдин видел прежде только одну семейную пару, разговаривали под звуки магнитофонных записей о нарядах, причёсках, хрустальных вазах и любовных похождениях ближайших знакомых. Анна пыталась дважды пригласить Юдина на танец, но он отяжелел от выпивки и отказался, хотя она жарко дышала ему в ухо и даже многозначительно пожала колено.

По дороге домой Эльза упорно молчала, шагая впереди и демонстративно не оборачиваясь к Юдину. Он брёл позади, погружённый в свои, никому не ведомые мысли. Несколько раз он останавливался, громко отрыгивал и невнятно матерился. Возле подъезда, где жила Шапошникова, он не остановился, прошёл мимо в задумчивости, и молчаливая гордость Эльзы мгновенно улетучилась.

– Ты куда? – выбежала она на улицу, обнаружив, что Юдина не было на лестничной клетке. – Коля!

– Что? – он остановился и достал из нагрудного кармана рубашки пачку «Беломора».

– Разве ты не ко мне?

Он пожал плечами.

– Устал я, – он чиркнул спичкой, и пламя выхватило из темноты его осунувшееся лицо. После парикмахерской он выглядел почти красавцем. Умелые руки мастера придали изящество его тёмно-русой бороде и превратили вихрастую копну волос на голове в аккуратные волнистые пряди, разделённые ровным пробором.

– Коля!

– Чего? – он безучастно выпустил из ноздрей едкий дым.

Эльза взяла его за руку и потянула за собой. Юдин не отказывался. Дважды он споткнулся на ступеньках и чуть не упал, ободрав тыльную сторону руки о вывернутые прутья, на которых держались перила.

– В каком всё-таки махровом говне мы живём, – проворчал он. – И какие у тебя бездарные подруги.

– Уж какие есть! Можно подумать, что у тебя знакомства получше моих, – раздражённо откликнулась она, сбрасывая туфли. – Что-то я не заметила, чтобы ты водил меня к твоим друзьям… Куда все твои художники подевались? Или обделались? Боятся встречаться с тобой из-за твоей судимости?

– Заткнись.

– Они-то небось за тунеядство не отсиживали, нашли, как приспособиться к нашей жизни… И рисуют себе, рисуют! Они хоть что-то рисуют, а вот ты вообще забыл о том, что ты художник… Только пьёшь… Между прочим, я глаз-то на тебя положила не из-за твоего члена… Думаешь, этого добра вокруг мало?.. Я думала, что ты художник, интеллигент, талант…

– Проглоти язык, я тебе сказал!

– Слушай, Коля, – Эльза села на стул, раздвинув колени и свесив между ними руки. В этой расслабленной позе, со склонённой головой, полуприкрытыми пьяными глазами, растрепавшимися волосами, она смотрелась не лучшим образом, и Юдин отвернулся к окну. – Слушай, дорогуша, ты чего так на Аньку-то пялился? – Эльза говорила медленно, вяло, неуверенно. – Все вы мужики на один манер скроены. Эх… Ну, чего ты пялился на неё? – чувствовалось, что она ещё не определилась в душе, ругаться или нет. Она ещё не до конца поняла, как её вести себя с сожителем, жёстко или дипломатично.

– Чего ты пристала ко мне, Эля? – Юдин продолжал глядеть в окно. – Ничего я не пялился на твою Аньку.

– Как же! Можно подумать, то у меня гляделки ни хрена не работают… Ну пойди ко мне… Пойди сюда…

* * *

– Вот ты говоришь, чтобы я не заводила речь о семье. Но почему? – Эльза перевернулась на бок и указательным пальцем, словно рисуя, провела по бороде и усам Юдина. – Разве я не женщина? Разве мне не хочется настоящего уютного дома?

– Ну вот! – продолжая лежать на спине, он вытянул руки вверх и просительно потряс ими.

– Что «ну вот»?

– Только этих разговоров нам не хватало! Какая у нас может быть семья? Я грузчик, дура ты моя! Грузчик! А ты официантка! Подай-принеси! На какие шиши мы с тобой жить будем?

– На хорошие! – выпалила Эльза.

– Мы с тобой вон как любим поесть-попить. Мы все твои чаевые просаживаем в два счёта. А семья требует многого… Да и вообще… В этой вонючей стране создавать семью противопоказано…

– А ты не бойся, – таинственно заворковала Эльза, прижимаясь губами к его шее. – Я тебя обеспечу. Есть у меня деньги, Коленька.

– Какие деньги? Что ты мелешь? – он нахмурился, подчёркнуто изображая неудовольствие её беспочвенным хвастовством.

Она проворно выскользнула из постели и, сверкая круглыми ягодицами, выбежала из комнаты. Юдин приподнялся на локтях, ожидая её возвращения.

– Смотри! – воскликнула она, появившись в дверях комнаты.

В руке она держала большую жестяную коробку круглой формы из-под импортных конфет.

– На, полюбуйся, милый! Это мои сокровища! – она весело хохотнула.

В коробке лежали золотые кольца и серьги.

– А ты говоришь, что на чаевые прожить невозможно, – торжествующе провозгласила она, подводя победную черту под разговором.

– Ни хрена себе пельмешка!

– А ты что думал? Стала бы я унижаться из-за копеек на этой работе. «Девушка, что вы так медленно? Почему приборы грязные? Что это за порция такая жалкая?» Тьфу на них на всех! Терпеть не могу! Но терплю…

– Да уж, – всё ещё не веря своим глазам, кивнул Юдин, – терпения у тебя, оказывается, хоть отбавляй.

– Жизнь такая, милый. Нужно уметь терпеть. Нужно уметь ждать. И поверь мне: я буду ждать долго-долго, чтобы дождаться моего времени. И моё время настанет! Я дом себе отгрохаю. Машину собственную заимею. Я буду терпеть и ждать, чтобы на старости лет с трясущейся ручонкой у паперти не стоять. Моя старость будет красивая.

– А уехать тебе никогда не хотелось?

– Куда? Из Ростова?

– Из Союза!

– Ты что? Про уехать – это всё сказки. Нет, Коленька, мне тут хорошо будет. Здесь всё можно, если средства позволяют. А там… Кому я там нужна? Там ни друзей, ни знакомых… Я и языков-то никаких не знаю. А без языков и поболтать не с кем будет…

– Значит, хочешь тут, в говне?

– Почему ты так говоришь? Разве ты сейчас в говне, Коля? Ты в чистой постельке, из чистых бокальчиков коньячок попиваешь… Чем тебе плохо?

– Тем, что здесь Советский Союз…

– Не понимаю тебя. Ну какая разница, где ты живёшь, если тебе хорошо живётся?

Юдин возвратил Эльзе громыхнувшую серьгами коробку и отвернулся. Его резко покоробило нежелание этой женщины понять его переживания. Эльза была лишена полёта мыслей, лишена красивых фантазий. Она удовлетворялась тем, что было под рукой, хотя и старалась всеми силами наполнить руку богатством. Но она не нуждалась в широких улицах, залитых ослепительными огнями рекламы, не нуждалась в элегантных людях вокруг, не нуждалась большом чистом пространстве. Ей вполне устраивало существование на ограниченном островке, пусть хорошо ухоженном, прилизанном, богато уставленном, но всё же посреди замусоренного океана. Она была согласна ютиться в своём крохотном мирке и видеть в окно заплёванную улицу, утыканную красными флагами и патриотическими лозунгами. Нет, эта женщина не подходила Юдину. Она умела жить, но не собиралась ничего менять в своём существовании.

– Ты о чём-то задумался, котик мой? – Эльза чмокнула его в подбородок.

Юдин отстранился.

– Ты расстроен? – не поняла она.

– Нет в тебе широты, Эля.

– Какой широты?

– Дура ты, баба.

– Это не интеллигентно, Коля. Ты же художник!

– Какой я, в задницу, художник? Меня родина лишила права рисовать в своё удовольствие! – он почти закричал и замахал руками. – Меня родина лишила права быть свободным человеком! Понимаешь ты, тупица? Мне срок припаяли за «тунеядство»! А художник – это не тунеядец! Художник – это творец! – Юдин словно выстреливал из себя фразы, выкрикивал их, испытывая чуть ли не физическую боль от пережитых кем-то унижений. В него будто вселился дух кого-то из тех заключённых, с которыми он неоднократно в своём служебном кабинете проводил беседы на эту тему. Он настолько вдруг проникся чужими словами и мыслями, что говорил почти искренне, почти веря в то, что вёл речь именно о себе. – Я не могу видеть эти чёртовы плакаты на улицах, не могу видеть пьяные хари, вдыхать вонь в магазинах, слышать всюду идеологический понос, смотреть эту программу «Время» каждый день по телевизору! Меня тошнит от этой жизни! Я хочу красоты, мать твою!

– Коленька, милый мой, ты такой ранимый! – Эльза прижалась к нему всем телом. – Дай-ка я приласкаю тебя.

Она повалила его на кровать и принялась неистово целовать.

– Погоди, – оттолкнул он её грубо, – погоди.

– Что такое?

– Коробку свою спрячь. Мало ли кто придёт сейчас. Не надо, чтобы такие вещи кто-то видел.

– Котик мой, какой же ты умный и предусмотрительный! – она умилённо улыбнулась, поглаживая его по животу. – Я мигом…

Юдин, не одеваясь и почёсывая пятернёй свои волосатые ноги, прошлёпал за Эльзой на кухню.

– Я пока чайник поставлю, – бросил он, искоса поглядывая, куда Эльза прятала ценную коробку.

– А я знаю, что Анька тебя на прицел взяла! – сказала вдруг Эльза. – Она точно решила тебя прибрать.

– Ты опять про эту швабру?

– Она же серьги нацепила, которые никогда из своего тайника не достаёт! Специально для тебя нацепила!

– У неё тоже тайник есть?

– Ещё какой! У неё побольше, чем у меня золотишка будет. А хранит она всё это под ванной! Представляешь, какая дура? Слесарь придёт трубы менять, сунется под ванную, а там мешок с кольцами! Вот подарочек-то ему будет!

Эльза замолчала, засовывая коробку в нижний отсек шкафа и обкладывая её пачками соли.

– Коля!

– Что?

– Я совсем забыла. Мне надо навестить деда. У него же сегодня день рождения.

– Какого ещё деда? – Юдин наполнил водой эмалированный чайник.

– Моего деда… Ты что так смотришь на меня? – она потянулась и хрустнула косточками. – Я тебе надоела?

Он равнодушно отвернулся и протянул руку к водопроводному крану, из которого тонкой струйкой бежала вода:

– Вот что мне надоело. Я неделю назад новые прокладки поставил, а уже опять протекает!

– Но это же такая ерунда, Коленька. Я слесаря вызову, он мигом всё наладит. Тебе и делать ничего не надо самому. Честное слово, такая ерунда, а ты переживаешь…

Эльза металась по тесной кухне, хватала что-то, переставляла, останавливалась перед Юдиным, заглядывала ему в глаза.

– Остановись ты, чтоб тебя! – не выдержал он. – Когда ты к деду едешь?

– Вечером, часам к пяти, – пролепетала она.

Он устало прислонился голой спиной к стене:

– Подай-ка сигарет… Я поеду, пожалуй, с тобой. Хоть разнообразие какое-то. Кто он у тебя, дед твой?

– Никто, просто дед, – она достала из пачки сигарету, протянула Юдину и тут же зажгла спичку.

– Боже, какая же здесь тоска…

* * *

Старичок был совсем маленький, сухонький, покрытый копной седых вихрастых волос на задней стороне головы, передняя же часть его черепа была голой, блестящей, без единой морщины. Лишь возле бровей начинались глубокие складки кожи, стекавшие вниз по лицу на шею и ниже, под распахнутый воротник давно сношенной и потерявшей свой цвет красной рубахи.

– Вот так и живу, Элечка, – звонко говорил он, причмокивая и звучно отхлёбывая дымившийся чай. – А вы, молодой человек, я забыл имя ваше, кем будете?

– Он мой жених, – ответила Эльза мягко, но внушительно и накрыла руку Юдина своей ладонью.

– Все мы женихи, внучка, а правильнее – кобели… Не хмурься, мелочь! Я знаю, что говорю, знаю! У меня жизнь за плечами! Я до Берлина собственными ножками дотопал, фашистов штыком кромсал! Я в колхоз пацанёнком пошёл, голыми руками землю копал, когда лопат на всех нехватало… А девок у меня было! Ой сколько девок! И какие девки были! Ядрёные казачки! Нынче таких уж нет… Так что я знаю… Это я сейчас едва ковыляю, – он звонко пошлёпал себя по худеньким ляжкам и указал худой рукой на костыли, стоявшие возле стола, – а раньше я был боец хоть куда… Я тебя чего позвал-то, внученька… Умирать я надумал.

– Брось ты, дед.

– Ничего не «брось». Моё дело старое, – старичок замахал руками. – Я смерти не боюсь, она мне теперь навроде самой нежной подруги – приласкает, успокоит… Я тебе хотел вещички кой-какие оставить…

Эльза всхлипнула.

– Ты не плач, дура. Не понимаешь ничего, – дед возмущённо затряс головой. – Я пожил вдоволь. Я человеком себя успел почувствовать. И через голод прошёл, и через сытное время. У меня счастья столько было, что с кем угодно поделиться могу… Это вы, молодёжь теперешняя, лёгкой жизни требуете, думаете, что счастье – в удовольствиях… Мы-то знали что к чему.

– Времена меняются, Макар Денисович.

– Пустое! Что вы знаете про времена моей молодости? Как сравнивать можете? Это я могу: я тогда был и теперь есть. А вы только нынешнее спокойное и зажиточное время знаете.

– Зажиточное? – хмыкнул Юдин. – Да вы посмотрите правде в глаза, Макар Денисович.

– Вы, молодой человек, мне на правду не указывайте, – постучал старик пальцем о стол. – Вон, к примеру, мать её, – он кивнул на Эльзу, – профком в клубе возглавляла. А что она умела-то? Почему посадили в это кресло? Да потому, скажу я вам, что умела она вовремя юбку задрать перед нужным мужиком. Да, внученька, мать твоя вертихвостка была знатная. Сколько я ремнём её обхаживал, да только не помогло. Слаба на передок была.

– Зачем ты маму обижаешь, дед? Мне ведь горько слышать такое.

– А мне не горько? – засмеялся он почти радостно. – Моя ведь кровинушка-то! Но я не плачу. Как вышло, так и вышло…Это ты в неё пошла.

– Куда в неё? – надулась Эльза.

– В гулянку любишь играть. До серьёзного дела у тебя охоты нет. Только бы веселиться.

– А почему бы мне не веселиться, если жизнь позволяет? – с вызовом спросила Эльза. – Бог милостив, войны нет, можем спокойно жить.

– Вам бы только гулять да развлекаться, – не меняя своего весёлого голоса отозвался дед. – О своём удовольствии думаете только… Да где б вы сейчас были, детки, если бы мы в ваши годы думали только об удовольствиях? А мы батрачили на вас, на будущее страны, в которой вам жить.

– Не сильно ж вы набатрачили, – глаза Юдина потемнели. – Все силы, похоже, на партсобрания растратили. А страна как была без дорог, так и осталась.

– А ты, женишок, что в своей жизни успел сделать? – дед впервые за весь разговор согнал улыбку с лица. – Ты для людей-то что-нибудь построил? Коров надоил? Может, преступника какого поймал? Или ту самую дорогу асфальтом закатал? Что ты сделал такого, что даёт тебе право осуждать нашу родину?

– Да плевать я хотел на такую родину! – отмахнулся Юдин.

Эльза под столом толкнула его ногой. Она знала своего деда. Макар Денисович был большевик до мозга костей. Несмотря на то что принадлежал он к семье раскулаченных и познал в детстве горечь унижения, он свято верил в справедливость советской власти и с прекрасное будущее Советского Союза. При нём нельзя было произносить при нём слова, которые позволил себе бросить Юдин.

Старик недоумённо перевёл взгляд на внучку, похлопал глазами.

– Это кто? – спросил тоненько и потыкал пальцем в сторону Юдина. – Это кто?

– Это Коля, – смущённо ответила Эльза.

– Кто он такой? Он что? Он чей хлеб ест? Он по чьей земле ходит?

– Дед, успокойся.

– Да кто он такой? Его родина вскормила, образовала, работу дала! Да ты знаешь ли, щенок безмозглый, каких нам сил стоило страну эту поднять из разрухи, когда вокруг только битый кирпич и уголь на полях? Ты, может, на улице, под открытым небом живёшь? Ты, может, нищенствуешь? Чего тебе надо? Откуда ты взялся такой?

– Откуда и все, – Юдин отвернулся. – И не надо всех этих патриотических слов. Я уж их наслушался вдоволь, из ушей течёт.

– Да что ты сделал в жизни своей?

– Что сделал, то сделал, – резко оборвал Юдин. – Уж о себе позаботился как смог…

Через несколько минут он шагал с Эльзой по засыпавшей улице. Они молчали.

– Зря ты так, – проговорила наконец Эльза. – Он у меня дед хороший.

Юдин молчал.

– Теперь небось всю ночь спать не будет. Коля, ты всё-таки несдержанный какой-то…

– Плевать.

– Ну, как-то надо о других-то немного думать…

– Плевать мне на других.

Эльза остановилась и взяла его за локоть:

– Плевать? И на меня плевать?

– Прости, Эля, – он поспешил обнять её. – Я не то сказал. Я про других… Про всё это… – он обвёл рукой тёмную улицу. – Про эти дома кривые, фонари разбитые, асфальт раскуроченный… Терпеть не могу эту грязь…

– А что ты можешь изменить? – с грустью спросила она, держа голову у него на плече.

Он отстранился:

– Есть страны, где всё выглядит иначе, Эля… Почему кому-то посчастливилось родиться там, а нам приходится жить здесь?

– Не знаю…

В окне дома виднелся силуэт Макара Денисовича. Он смотрел вслед удалявшейся паре, словно хотел что-то крикнуть. Но не крикнул, не позвал, не остановил.

«Что за народ пошёл…»

Почему-то перед взором возник зимний пейзаж 1942 года. По дороге, вдоль которой лежали трупы лошадей, брёл лыжный батальон – дети лет семнадцати, все с автоматами, клинками, шанцевым инструментом на ремнях и свёрнутыми плащ-палатками за спиной. Они выглядели нестерпимо измучено, то и дело останавливались и валились в снег, принимая странные, трогательные, беззащитные позы. Макар Денисович вспомнил их усталость и тоску.

«Да, минули те времена, – вздохнул он и почувствовал острое сожаление, ударившее его в грудь, как острый нож. – А ведь как славно жили!»

Он не мог внятно объяснить, что же было хорошего в той полуголодном существовании, полном тревог и неопределённости. Впрочем, определённость была – будущее, которое надо было отвоевать и построить. Была светлая радость в груди, радость за детей, которым предстояло родиться в том будущем. И ради этого будущего семнадцатилетние мальчишки поднимались из-за брустверов и с криком «Ура!» наступали под шквальным огнём противника, именно осознанно наступали, пересиливая страх, а не бежали безвольно, как стадо баранов.

Макар Денисович снова увидел тот лыжный батальон, вспомнил, как подошёл к одному из тех ребят, свернувшемуся калачиком на снегу, как в детской постели, и сказал:

– Держитесь, мальцы, держитесь.

Ему хотелось сказать им что-нибудь ободряющее, хотелось обнять и расцеловать их, но он не нашёл никаких слов.

«Какие люди были!» – Макар Денисович всхлипнул и отвернулся от окна.