Текст книги "Отмщение"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Да... на словах-то просто... Прямо семечки. – хмыкнул Фурманов. – А если нет? Если всё гораздо сложнее: не пара несчастных зарядов, а сложная разветвленная сеть?

– А у нас есть выбор? – парировал Ильин. – Если, упаси бог, ситуация действительно НАСТОЛЬКО хреновая, как мы думаем, то в конечном итоге не имеет значения: сбежим или провалим штурм. Подготовка зря не пропадет – просто лишнее время затратят на переброску наших трупов и обгорелых каркасов бронетехники. Так что идти нужно по-любому.

– Согласен, – спокойно кивнул Юрий.

– Так чего же было Ваньку ломать? – Лазарев усмехнулся, скрестив руки на груди.

– А я просто хотел намекнуть, что задача сложная...

– Пф! – хохотнул десантник – Это и так ясно!

– ... И Чемезов один не справится. – твердо закончил Фурманов. – Я пойду с ними...

Глава N11 – Кузнецов, Камерун. 22.21, 17 ноября 2046 г.

Снять не то что квартиру – комнату! – оказалось делом до отвращения сложным. Даже за два червонца, хотя ещё неделю назад суммы хватало на две недели снять номер в хорошей гостинице. Теперь же едва удалось отыскать комнату, да и то лишь на четыре дня. После торга в карманах осталась пара измятых рублей, да щедрая горсть мелочи – всё, что осталось от "золотого запаса", выданного на дорогу Поджигой. Впрочем, дело, конечно, не только – да и не столько – в ценах.

За часы поисков Кузнецов невольно погрузился в совершенно неприглядную сторону народившихся спекулятивных взаимоотношений. И если раньше адмирал просто без особой симпатии относился к неограниченному частному капиталу – благо лекции полит экономии помнил крепко – то уж теперь и вовсе... Никогда общество, где личное выше общественного, причем – бесконтрольно выше, не будет ни счастливым, ни успешным...

Увы, война склонна обострять, выводить на свет лучше всяких лакмусовых бумажек суть человеческую. Только на "Неподдающемся" пресловутая суть оказалась яркой, сияющей – словно искрящаяся бледно-золотым сталь, только что выплавленная в заводских печах. Вспоминая лица товарищей, Кузнецов мог только сожалеть, что так и не успел, не смог подольше быть вместе в момент наивысшего проявления духа... Впрочем, нет, не так: в момент истинного становления, взлета!

Хорошо было думать, что так будет везде, всегда. Хотелось думать. Благо, так упрямо, так истово жизнь подталкивала к вере в лучшее: Геверциони, Ирвин... офицеры, бойцы... После приземления Поджига. И, конечно, Алиса... Алиса... Пускай имя и отзывается в сердце жгучей болью, благодарности за всё, что хрупкая девушка вытянула на плечах тому не умалить.

Но правда не может позволить себе трепетного обращения с грезами. Что, конечно, и правильно... Дорога показала, что на деле происходит. Без надуманного блеска, суконных лозунгов и кухонного патриотизма. Голод, разруха, страх. Люди хотят жить – везде и всегда. И сейчас тоже. В старом-добром фильме, что Александр увидел впервые в детстве, ярче всего происходящее описывал диалог молодого командира с бойцом: "Что же вы, на немцев работали?" – так спрашивал лейтенант. Искренне, без злобы, понимающий жизнь по абстрактным правилам и в том по-своему правый. А боец что-то дерзко и громко отвечал. Потому что и у него своя правда – настоящая, честная, которую узнал с потом и кровью. Сейчас Кузнецов уже не мог вспомнить всего ответа. Но главное помнил: "Не голодали вы..." – просто закончил объяснения боец. Категоричное детство, конечно, тогда не позволило трезво оценить происходящее и упреки лейтенанта – правильного, честного -казались несокрушимыми, верными без сомнений. Понимание пришло позже. Пускай и не в качестве абсолютной перемены взглядов. Но все же Александр сумел понять: "Даже если сам не согласен, не отрицай права других поступать иначе, чем ты, если нет в поступке бесчестия".

Ведь люди хотят жить. И спасти родных, близких. Чтобы и те жили. И нет в этом желании ни грана хоть на миг достойного быть осужденным. Если желание спастись – не любой ценой. А именно так чувствует подавляющее большинство людей – не любой! Только те, кто в меньшинстве, увы, в силу подлости громче, наглее. Оттого и бросаются в глаза, оттого и влекут за собой колеблющихся.

Но даже понимая суть происходящего, даже испытывая искреннюю жалость, сострадание к людям, Кузнецов не мог изжить из сердца ненависть. Не только к противнику, но и не устоявшим, дрогнувшим, слабых духом. Пускай не всегда и везде их вина, но она есть. Нет и не может быть такого времени, где всякий навсегда гарантирован от сложного выбора, где жизнь подобна бесконечной череде беззаботного лета. Так нельзя обвинять время, окружающих, кого бы то ни было, что в сложной ситуации оступился, выбрал неверно. Даже если их вина есть – не в том дело. Главное, что Александр исповедует истово, неукоснительно: "Свою подлость нельзя оправдать чужой". Оттого с особой болью и воспринималось каждое небольшое зло, заставляющее усомниться, разочароваться, подозревать и в других худшее...

Хотя, конечно, видеть только жажду наживы в квартирной хозяйке глупо: хорошо немолодая женщина, лет на десять старше Кузнецова, измотанная постоянной нервотрепкой последних дней. От всех пертурбаций она сделалась вялой, недоверчивой и черствой. А для недоверчивости есть серьезная причина: если за все время короткое время присутствия немцев особого осложнения ситуации не наблюдалось, то в последние дни значительно возросла строгость. Паспортный контроль, комендантский час, проверки и облавы. Сразу стало очевидно – не утаить шила в мешке, – что-то затевается. Что-то нехорошее. Радости открытие не доставляло, но и поделать ничего, увы, нельзя. Потому терпят.

А ни Кузнецов, ни Камерун документов не имели. Впрочем, кончено, имели. Только вот предъявлять в оккупированном городе военный билет и паспорт на имя кадрового военного – а уж тем более кадрового службиста – чистое самоубийство. Вычислить что и как в современных условиях – пара пустяков. Впрочем, подобная мелочь скорее означала наличие осложнений в писках и оплате, чем вовсе отсутствие вариантов. Потому, соблюдая превеликую осторожность, Александр сумел-таки не привлечь особого внимания и притом ухитрился отыскать вариант для ночлега.

Не привлечь особого внимания – именно та фраза, которой Кузнецов честно обрисовал положение. Поскольку на протяжении всего вечернего похода через незнакомый город никак не мог расстаться с чувством чужого взгляда на спине. Не раздраженных наплывом беженцев обывателей, не часто шнырявших тут и там военных. Даже не разгулявшегося преступного элемента. Профессиональное чутье явно свидетельствовало: взгляд принадлежит хищнику – опасному хищнику, который не раз видел и был смертью сам. Такое предчувствие ни с чем не спутать...

Делать, правда, не оставалось ничего, кроме как, сохраняя спокойствие, иди в комнату, пережидать ночь. Кузнецов ясно понимал: на морозной, пустынной улице, где бандиты и патрули, в незнакомом городе – да ещё и с Алисой на шее! – он всяко более уязвим, чем в доме...

Хотя ночь от того выдалась не лучшей... Первым из насущных проблем оставалось состояние Алисы. Беспросветная меланхолия по-прежнему не разжимала объятий, пускай острые грани и несколько пообтесались. Но ни слова, ни внятной реакции девушка так и не проявляла. Впрочем, времени прошло совсем мало – что стоит день-другой для сердечной боли? Да и сам Кузнецов оставался жестоким раздражителем. Как бы при этом сам адмирал не понимал и не желал избежать подобного издевательства – а иначе и не назвать происходящую пытку – сделать ничего нельзя. Не оставлять же Алису одну.

Комната невольно лишь способствовала усугублению кризиса. Хотя, чего ждать от одно комнаты необычного? Выбора не было – взяли, что нашлось. А нашлась одна двуспальная кровать. Но тут Кузнецов решил быстро: пусть Алиса и не возражает, но поступать иначе – подлость. Потому Александр полностью предоставил девушке в распоряжение кровать, а сам соорудил место для ночлега у порога. Причем к вопросу подошел с военной основательностью – благо, это хоть ненадолго позволило отвлечься от никуда не девшейся из груди боли.

Получилось не походное ложе, а лежбище – натуральный плацдарм. Исходя из понимания ситуации, Александр постарался по-максимуму выжать достоинства интерьера. В итоге хотя и пришлось спать на полу, но удалось взамен обрести пусть слабое, но чувство безопасности. Будь под рукой привычный ГШ – и вопросов бы не возникло. Увы, пистолет, как и прочее явно свидетельствующее о военном прошлом, пришлось оставить. Из всего сохранить удалось лишь красноармейскую книжку и погоны...

Так что рассчитывать приходится только на себя, потому и не исторгнуть до конца сомнения – противник ведь церемониться не станет. А тогда уже будет не до рефлексии. Но даже без оружия адмирал опасен, как и любой войсковой офицер, не только из спец подразделений. Армия – это ведь не курорт и не стройбат, где всем на все наплевать. Раньше, что греха таить, так бывало... Особенно когда кризис Идеи возник. Не идеи, а Идеи! Той самой, которая смутно сияла сквозь года, сквозь беды и грозы. Иной, недалекий человек, скажем так, может утверждать, что можно и без всяких там идей прожить. Что есть и страны, и армии без подобных глупостей. И воюют там за деньги...

Воевать за деньги можно. Даже убивать – можно. А умирают – не за деньги. Умирают за идею. Даже по глупому геройствующией европейские молодчики, прибывшие лично поучаствовать во втором "Драг нах Остен" – и те за идею. Глупую, ребяческую, но всё же.

И потому, когда со всей пугающей очевидностью стало ясно, что и в СССР начинается, начинается... Сумели эту заразу, помешанность на «гуляше» перебороть. Чудом, наверное, как иначе скажешь? Только и остается народу в ноги поклониться, что в решающий момент не променяли многолетний труд дедов и отцов на сытую не-жизнь...

Потому и государство крепко стоит, и армия – сильна. Стыдно просто офицеру (которого и в страшном сне не сочтут за недалекого простака, от которого общество избавилось, сослав в зону повышенного риска) быть недостойным. Есть, конечно, и исключения, как есть и те, кто продолжают гнобить армию, поплевывая на неё свысока, с воображаемых олимпов собственного величия. Первых можно, как говорится, переучить, а вторых... Что ж... Когда разговор на равных исключен, правая сторона может взять монтировку. Для пользы дела.

Кузнецов только ухмыльнулся с благодарностью тому, что не живет в какой-нибудь суррогатной стране, пресмыкающейся перед сильными из-за глупости властей ли, народа ли, променявших будущее на... Просто променявших. А в стране, где "офицер" – звучит гордо, звонко, рокочуще. И, как уже говорилось, офицер – это офицер. Где он есть, а не кажется, оставаясь ходячей подставкой под невообразимо разросшуюся фуражку. И где смело можно счесть военного на пару порядков выше всяческих супергероических типажей, что вместе со своей культурой привнесли в СССР уже как век назад выходцы из США.

А пилоты в этом отношении все больше тяготеют к десантникам. То есть обучены профессионально уничтожать противника всем, что попадется под руку. Отрезанные от надежного снабжения в силу специфики профессии, авиаторы без всякого оружия способны на чудеса: не только банальные ножи, но даже форменный ремень с утяжеленной пряжкой способен заставить многих неосторожных сильно пожалеть. Не окажется ремня – вполне сгодится камень, ветка – словом, всё.

Именно из подобного расчета исходил Кузнецов, обустраивая позицию. Дверь открывается внутрь, что вполне удачно: банальная табуретка к стене и с ходу настежь открыть уже не получится. Дальше сбоку – единственном естественном пути для проникновения – тумбочку. Достаточно низко, чтобы переступить и вполне высоко, чтобы успешно спрятать маленькую ловушку: щедро рассыпанные здесь же стеклянные бусины. Что ещё? Зеркало напротив входа... И, в качестве завершающего штриха, аккуратно пристроить пустую пластиковую бутылку на входной ручке.

Проделав все нехитрые приготовления, Кузнецов сумел несколько успокоиться – что ни говори, а механическая работа положительно воздействует на расшатанные нервы. Да и спать хотелось после напряженного дня вполне ощутимо. Потому в итоге Александр улегся на куцый матрас, ощущая готовность забыться. Но сон долгое время не шел: взбудораженный разум ещё несколько часов упрямо не желал выключаться – то и дело с абстрактных грез мысли сворачивали на терзающие душу чувства. Погасить конфликт можно было лишь волевым усилием, для которого требуется в достаточной мере проснуться. И так по кругу. В итоге сон пришёл, пускай и в образе тревожной, болезненной дрёмы: оставшиеся до утра часы Кузнецов постоянно "выныривал" в предвосхищении чего-то опасного. Не находил и тут же проваливался на краткое время в черноту, чтобы вскоре вновь сорваться.

Так и промучился до рассвета. Утро не принесло желанного отдыха – только головную боль и усугубившееся чувство усталости. Впрочем, за годы службы к подобной мелочи Кузнецов прочно успел привыкнуть. Так прочно, что и внимания не обращал. А уж сейчас подобные банальности вовсе отошли на задний план. На войне жизнь, здоровье главные ценности. Остальное само собой прикладывается.

Чтобы не отдаваться во власть хандры, адмирал споро, но тихо поднялся. С удовлетворением проверил обстановку: всё в норме. Алиса всё ещё мирно посапывала. На автопилоте собрать с пола тонкий матрас, одеяло верблюжьей шерсти. Затем взбить подушку, хотя куда уж... Совсем жидкая: перо за пером гоняется. Но привычка есть привычка – и постель в итоге свернута в тугой, аккуратный "рулет".

Дальше, Александр подумал было размяться прямо в комнате. Но почти сразу же отбросил идею: все-таки не один. Девушке же нужен здоровый, крепкий сон – чем больше, тем лучше. И не стоит без необходимости будить...

Кузнецов невольно поймал себя на мысли, что продолжает думать об Алисе с прежней нежностью и любовью. Несмотря ни на что. Возможно, что все произошедшие лишь обострило, усилило чувство. Все ненужное, напускное смыто очистительным огнем и правда сияет ярко. Сомнений больше нет... Это маленькое открытие вопреки логике не ввергло в тоску, но даже наоборот – приободрило. Пускай радость и отдает горечь, она от того не перестает быть радостью. Окрыленный эмоциями, Кузнецов какое-то время наблюдал за Алисой. Недвижимый, безмолвный, опустившись на пол возле кровати, он стоял и просто смотрел...

Так в молчании и тишине прошло... Кто знает? Вроде бы вот только что солнце еще только-только с ленцой переваливало из-за горизонта, расцвечивая неожиданно погожее морозное утро ярко оранжевым. И теперь сразу же успело на несколько сантиметров приподняться. Впрочем, конечно, дело не в спринтерском рывке. Опомнившись, Александр ошарашено огляделся по сторонам – подумал было отыскать часы. Но почти сразу отказался от крамольной мысли. Верно говорят: влюбленные часов не наблюдают. И потому, раз причисляешь себя к избранным светлым чувством – не грех отказаться от снобизма...

Александр решил в корне изменить мнение: утро вовсе не кажется столь суровым, столь безрадостным и мрачным, как после пробуждения. Ощущая некоторый душевный подъём, адмирал аккуратно поднялся, стараясь в этот момент даже не дышать. Медленно отступив от кровати, Кузнецов с превеликой осторожностью разобрал "баррикады" у двери и вышел прочь. Лишь когда замок едва слышно клацнул, Александр с облегчением вздохнул.

И наконец приступил к тому, чем в прежнее время занялся бы уже давно – в первую очередь. А именно – осмотрел прихожую, кухню, ванную и туалет. Вчера разведку местности помешали усталость и присутствие хозяйки. Домовладелица, при всей спорности характера в вопросах быта оказалась весьма прозорливой: среди прочего активно экономила электричество (чего, естественно, требовала и от жильцов). Так что вчерашняя темень отнюдь не способствовала. Хорошо еще, что жильцов больше в квартире нет...

Беглый осмотр оставил чувства противоречивые, но в целом негативные. Скудность обстановки – не порок, а вполне себе закономерная черта любой жилплощади, приспособленной под сдачу в наем. К этому пункту претензий нет. Конечно, можно бы и задуматься: как и куда хозяйка успела за столь короткий срок вывести ценности и все мало-мальски дельное. Но Кузнецов уже проникся некоторым пониманием местной хозяйки – потому подобными сомнениями не терзался.

А вот явная запущенность не радует... До мозга костей человек военный, Александр уже не может представить домашний уют без тщательного порядка. Бедность, как водится, не порок, но вот неаккуратность, неряшливость... Они действительно способны привести Кузнецова в ярость. Или, как минимум, – ярое негодование. Впрочем, в чужой монастырь не лезут со своим уставом. Да и не до жиру...

В который раз адмирал одернул чересчур требовательный характер. "Хватит привередничать, товарищ капитан! – даже мысленно приказал для большей уверенности – В конце концов никто не виноват, что за все эти годы ты успел стать прожженным снобом и брюзгой..."

Встряхнувшись, Кузнецов споро приступил к тренировке. Привычный комплекс пришлось изрядно разгрузить – ослабленное после ранений тело всё еще не могло в полной мере эффективно переносить прежние нагрузки. Так что приходится работать вполсилы, на холостых. Впрочем, эффект ощущается довольно заметный – не без удовольствии отметил Александр: мышцы уже не "выключаются", а лишь отдают приятной усталостью, тяжестью растекающейся по рукам и ногам... "А значит к черту тяжесть! – решил Кузнецов – непременно душ!" И тут же вынужденно придержал полет души закономерным вопросом: а работает ли водопровод?

После чего со смехом отмел сомнения. Если уж на улице мороз, а в доме вполне комфортная температура, то котельные точно работают. Значит, ничто не должно по идее мешать давать в город и обычную воду.

Не затрудняясь больше ненужными колебаниями, Кузнецов решительно распахнул дверь ванной. Шагнул внутрь и первым делом проверил воду: оба крана открылись легко, холодная с горячей присутствовали, хотя последняя и оказалась несколько "выстуженной". Тепло ощущалось едва. Впрочем, этого и не требуется – главное, что есть холодная. Закрыв защелку на двери, Александр с удовольствием стянул одежду. И наконец с наслаждением ступил под упругие, холодные струи...

Глава N12 -Фурманов. 05.13, 18 ноября 2046 г.

С каждым шагом, с каждой минутой Юрий всё отчетливей понимал – ожидание неприятностей неспроста считают много хуже свершившегося факта. В особенности, если ты не только формально, но и номинально главный, если от тебя лично зависит не один десяток жизней. Причем не где-то далеко, в виде флажков на аккуратно расчерченной карте, а совершенно живых и настоящих – на расстоянии вытянутой руки.

За годы кабинетной работы и редких полевых операций, Фурманов привык к отсутствию груза ответственности начальника. При всех больших звездах он оставался одиночкой, солирующим на собственном техническом фланге. Конечно, солидарность с Робертом и Алисой всегда оставалась, но это уже стали отношения близкие к родственным, где сложно представить иное. Даже после начала нынешнего хаоса Юрий вначале был при Геверциони, затем – с Ильиным полностью устранен от прямого командования. Сам того не подозревая, полковник в значительной мере разделял опасения начальника. Только Георгию пришлось безжалостно преодолевать иллюзии с ходу, разом. А Юрию – теперь. Благо, что постепенно. Хотя ответственность нешуточная.

Стараясь отвлечься от нервов, Фурманов невольно перескочил на насущные проблемы. Решать конкретные задачи всё легче, чем терзаться абстрактными категориями. И самой первой стояла проблема расстояния. Стояла не таясь, в полный рост. Если бригада могла худо-бедно, но ехать, то разведчикам грозит путь в сотню с добрым придатком километров своим ходом. Весьма сомнительная радость. А уж если учесть необходимость опередить Ильина, то и вовсе невероятная: не считая расстояния ведь никуда не исчезли порядки противника. Не перепрыгнуть, не перелететь. Пройти же мимо настоящего фронта незамеченными... Понимая разницу в возможностях – и в первую очередь в технической оснащенности – Фурманов такой вариант считал безоговорочно сказочным и невыполнимым. Человека обманешь, а технику – нет. Не в их случае точно.

Таким образом, остается весьма куцый выбор: в открытую или в открытую нагло. То есть с хамством, стрельбой и прочим бардаком. Поразмыслив, Ильин и Юрий справедливо заключили, что поезд, как единственное средство транспорта в условиях суровой зимы и нетронутой природы, не подходит. Местные таможенники вряд ли повально подвержены слабоумию и на два десятка мощных здоровяков внимание обратят непременно. Следом непременно раскопают оружие – без которого идти бессмысленно вовсе. А уж что раскопают точно. Чем штаб брать, ножами перочинными? Дальше стрельба, паника, куда непременно подтянутся армейские силы. И все. Как бы высоко офицеры не ценили талант личного состава, все-таки отдавали отчет – не вытянуть взводу. Даже если кто вырвется – егерей на шею повесят. А на дворе не двадцатый век.

Второй вариант – наиболее дельный – наличествующие в запасах снегоходы. Которые, как ни удивительно, больше всего ратовал захватить в поход совершенно не склонный к авантюрам Лазарев. В качестве средства разнообразить тактику штурмовых групп. А теперь им вышла совершенно иная судьба. Все-таки прорваться на слабом участке фронта – шанс. Учитывая небольшой вес можно подобраться вплотную, а затем рывком уйти. Конечно, рассчитывать на удачу в планировании – последней дело. Не зря древние напутствовали молодых, что ничего и никогда не бывает так, как запланировано. Относительную уверенность вселял лишь оптимизм Наполеона, упоминавшего, что любое дело, спланированное на треть можно считать – спланировано хорошо. Хотя судьба весьма и весьма неодобрительно отнеслась к автору высказывания, так что авторитет авторитетом, но и своя голова не зря дана.

Хорошего в итоге ничего: ноль конкретики – одни "если" и "может быть". А альтернатив никаких. Посокрушавшись скупо безвыходности положения, Ильин и Фурманов решили было остановиться на втором варианте. Но тут в штабе появился Чемезов и основательно смешал все расклады.

Сейчас Юрий позволил себе вспомнить предложение друга с иронией и даже теплотой – как и каждый к разным пустяшным мелочам перед лицом настоящих проблем. В ледяном плену сибирских лесных просторов минуты редкого затишья оценивались иначе. А тогда, в штабной палатке легко брошенная фраза обернулась немой сценой.

Чемезов с привычной бесцеремонностью распахнул полотнище над входом, быстро прокачал ситуацию по ключевым словам и обрывкам фраз. И молча перешагнул порог, подошел к разложенной на шатком столе карте. В ответ на взгляд майора снедаемые тяжкими мыслями полковники лишь коротко кивнули. При дефиците кадров и огромном багаже проблем офицеры вовсе перестали обращать внимания на формальности – до мирного времени обождут. Даже вне сложившегося рабочего ядра старших.

Несколько минут Роберт продолжал молча вслушиваться в ленивую перебранку "начальства". Ильин и Юрий так и эдак прокручивали вариант прорыва, выискивая конструктив, а Лазарев по большей части бил редкими, скупыми репликами по слабым местам. И почти под конец, когда офицеры таки пришли к шаткому согласию, примирившись с ворохом натяжек пополам с допущениями, майор нарушил баланс.

– А если одновременно и на поезде, и на снегоходах?

– Роберт... – Ильин протянул с усталостью в голосе, в легком раздражении прикрыв ладонью глаза. – Это мы уже обсуждали. Никак не выходит. Не просто это...

– А что, если не просто? – непреклонно продолжил Чемезов.

– Что значит "просто" – "не просто"? – Иван Федорович как ни в чем не бывало отнял ладонь от лица и спокойно поймал взгляд майора. Маску спокойствия нарушил лишь непроизвольно дернувшийся уголок губ – Словесная эквилибристика. Как ты себе представляешь – пройти через кордоны для пары взводов десантников?

И вот здесь-то Роберт и выдал неотразимое:

– Очень просто. В гробах...

Сказал и с совершенно детским озорством стал наблюдать за реакцией товарищей. Первым уже по привычке выпалил Лазарев:

– Ты чего, майор, отморозился?! Тебе здесь шутки-прибаутки?! – видя, что попытки воззвать к совести безрезультатны – Роберт продолжал стоять подбоченившись и безмятежно ухмыляться – полковник перенес фокус негодования на Ильина. – Иван Федорович! Мало того, что этот щёголь издевается, так ещё и гримасничает!...

– Подожди, Алексей Тихонович. Подожди. – Ильин, не привыкший рубить если уж не сплеча, то безоглядно, внимательно посмотрел на Чемезова. Немигающие, холодные глаза поймали взгляд майора да так и приковали к себе. – Можешь обосновать?

Невольно перебегая от одного лица к другому, Фурманов внезапно со звенящей в сознании трезвостью разглядел, как сильно минувшие дни изменили ставших и бывших близкими людей. Вопреки предрассудкам, ни малейшего следа холености мирного времени не осталось – все сошло словно багровая листва в ноябре. Да и был ли это лоск? Так – видимость, причуда затишья, распустившая слегка военных людей. А теперь только один стальной сердечник и остался. Ильин, Лазарев, Чемезов, другие офицеры – совершенно одинаковые обветренные лица. Такие же, как и у всех бойцов – ничья совесть не заподозрит, не даст повода упрекнуть. Черные тени вперемешку с морщинами, запавшие и красные глаза. Глаза уставшие, но при этом невероятно чистые, ясные. Словно чья-то невидимая рука смахнула пелену, обнажив то самое зеркало души. Чья-то рука? Нет, не чья-то, а их, из собственная.

И, вот так, глядя на боевых товарищей, Юрий понял – никто не станет шутить подобным. Это словно открытая книга читалось в той самой сверкающей душевной глади. Значит, Роберт что-то придумал. Что-то дельное. А Ильин, не раз доказавший невероятную проницательность и аналитический талант, моментально все понял. И теперь не столько требует отчета за слова, сколько ищет подтверждения имеющимся догадкам.

– Безусловно. Можно и подробно, – легко пожав плечами, Чемезов склонился над картой, кивком пригласив офицеров.

– Смотрите – отточенное острие карандаша скользнуло поочередно вдоль железнодорожных веток. – Вот три пригодные для нас пути. Первый – самый загруженный – выходит на Итаку и через Октябрьский на Томск. Второй и третий по относительно незаселенной местности на Красный Яр и Самусь.

– Познавательно, майор, – снисходительно фыркнул Лазарев. – И как мы сами не заметили.

Чемезов в ответ лишь стрельнул насмешливым взглядом и продолжил как ни в чем не бывало:

– Как может видеть высокое начальство, наиболее предпочтительно для прохода использовать первый путь.

– Справедливо, – спокойно прокомментировал Ильин. – Гадать где лучше-хуже без толку, а уж если наглеть – так по самой оживленной трассе.

– Да, именно. В особенности для нашей авантюры.

– А при чем здесь гроб? – Решил ненавязчиво поинтересоваться Юрий. – Или это для красного словца было?

– Верно, – поддержал Лазарев. – К чему вообще вся эта круговерть с поездами? Только все взвесили, подсчитали – и тут снова-здорово.

– Гроб здесь очень даже причем. Покойником и раньше не ошарашить было, а уж сейчас... Время тяжелое – стреляют, жгут, грабят. Холод и голод опять же. Зато внимание отвлекает стопроцентно. Кто в здравом уме – а уж тем более европеец – станет подозревать сопровождающих покойника?

– Ты смотри, какой знаток психологии... – усмехнулся Ильин. – Прятать не просто на видном месте, а прямо под нос подсовывать... И что, думаешь – пройдет? Хм! Они же пуганные, худо-бедно соображают. Проверят за милую душу, не побрезгуют.

– В том-то и дело! – ничуть не смутившись поддержал Роберт. Разве что по колену не стал хлопать от переизбытка чувств.

– Да что ж здесь радостного? – непонимающей усмехнулся Юрий. – Что они увидят? Цинки, взрывчатку и склад оружия?

– Почему это? Не-е-ет. – Чемезов слегка покачал головой. – Увидят они как раз натурального покойника.

– Ты... Ты того... – даже не нашел, что возразить Ильин. Сказал, да так и замолк.

– Роберт, ты вообще о чём сейчас? – робко воззвал к здравому смыслу Фурманов.

– Точно – отморозился, – хмыкнув, резюмировал Лазарев.

– Никакого у вас стратегического видения, товарищи офицеры... – Чемезов не без удовольствия окинул взглядом лица товарищей. – Это же я фигурально выразился.

– Ты сначала научись внятно изъясняться, мысль по-человечески выражать, а уж потом речи толкай, оратор... – вновь не упустил повода подтрунить над коллегой полковник.

– Ещё раз объясняю – по пунктам. Берем добровольца со здоровьем и нервами покрепче. Укол нашим транквилизатором, да можно и два для верности. После готового к употреблению в качестве муляжа укладываем в деревянный макинтош. А под двойным дном организуем склад.

– Много же ты там организуешь! – для разнообразия реплику, более свойственную Лазареву, выдал Юрий. – Танки собрался прятать? Ради чего риск? Ради призрачного шанса и надежда на наглость?

– Нет, здесь как раз не на авось. – Роберт вновь коротко качнул головой и склонился над картой. – Одно другого не исключает, так что здесь как раз тонкий расчет. Смотрите... Учитывая нашу и скорость противника встретимся мы при переходе на дуге Сор-Крутоярск-Батурино. И я предлагаю совместить проход двумя путями, замаскировав один другим...

Полковники предпочли пока воздержаться от комментариев – и Роберт спокойно продолжил.

– Вот где-то здесь, на изгибе – ноготь майора чиркнул по дуге железнодорожного полотна. – можно, прикрываясь поездом, пустить в прорыв снегоходы. А, с другой стороны, группа в поезде избавится от излишне рьяной проверки. Что до танков – да, много не спрятать. Только две группы все-таки лучше, чем одна. Для взрывчатки места хватит, а оружие... Если нужно – всегда в городе отыскать можно. Или, на крайний случай, у тех же немцев арендовать. Так сказать взять на прокат. Все лучше, чем поставить на единственный шанс...

– Да... Это ты, конечно... Да... Авантюра... – протянул задумчиво Ильин. Резкие линии морщин легли на лоб, опоясали прищуренные глаза. Автоматически постукивая по карте костяшками, полковник какое-то время молча переминался на месте. Затем принялся, заложив руки за спину, расхаживать вокруг стола. Остальные не спешили прерывать размышления командира – благо и самим доставало пищи для размышлений.

Так сам Юрий отнесся к предложению довольно благосклонно. Не первый год работая в команде Геверциони, он невольно привык к рискованным, смелым ходам. Только вот теперь приходится учитывать многократно возросшую цену ошибки: локальные операции спецслужб – одно, а нынешняя – совершенно иное. Да и, что говорить, поспешность не на пользу делу. Поддаться общему настроению, порыву легче легкого, а потом придется расплачиваться по самой высокой цене...