Текст книги "Отмщение"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

"Хорошо... Очень хорошо..." – Фурманов, незаметно входя в состояние боеготовности, начал размышлять с привычной холодностью. Важно теперь только относящееся к делу, моральные же категории и прочая рефлексия – в сторону до лучшего момента. Раз противник чего-то не понимает, значит всё по плану. Однозначная определенность свидетельствовала бы в пользу того, что и выбранный вариант немцами предусмотрен.

На всякий случай Юрий вновь несколько раз прокричал заученную фразу. Мороз ожег, стягивая горло тисками, но полковник продолжал упрямо заявлять о полной лояльности и совершенно пацифистском настроении.

Наконец немцы поняли, что затягивать молчание дальше просто неприлично. Привычный голос, недавно предлагавший сдаваться, с заметно меньшей уверенностью ответил:

– Поднимите руки! Руки над головой! – замечание совершенно излишнее: десантники и без того уже пару минут к ряду старательно отмораживают ладони. – Медленно продвигайтесь вперед! Не делать резких движений! Когда будет приказ – всем остановится!

Фурманов, подавая пример, с показной нерешительностью сделал шаг вперед. "Пусть... Пусть думают, что боимся... – не без злорадства подумал полковник. – Черт с ними! Пусть куражатся!" Затем, продолжая разыгрывать панику, – ещё шаг, ёще. Десантники двинулись следом.

В напряженном молчании, щурясь на яркий свет, Юрий ведет людей. Мысленно считая, как неумолимо сокращается расстояние, как тают заветные метры... "Время... Ещё потянуть время... – только эта мысль напряженно стучит в сознании. – Ближе! Ближе!!" Каждый шаг сейчас – спасенные жизни, неоценимый вклад в победу. И с невероятным напряжением сил полковник продолжает вслушиваться в тишину, выискивая знаки. Все сильнее свет, прожекторы по краям постепенно затухают – чтобы не слепить своих же. Неумолимо тают метры, но как же их много! И каждый – барьер, карниз на отвесной стене. Лишь громче грохочет сердце, и в такт ему звучит в сознании "Вперёд! Вперед! Вперёд!...".

– Стоять! – рокочет голос уже совсем близко. Темнота вокруг огненный колец прожекторов становится ещё гуще от нацеленного в грудь десантникам оружия... Юрий покорно замер на месте, будто всю жизнь только и ждал возможности подчиниться. Удовлетворившись послушанием, голос продолжил:

– Оружие перед собой – на снег! Медленно! Аккуратно – без глупостей!

– Вы же видите! У нас нет оружия! – надсадно выкрикнул в ответ Фурманов, стараясь, чтобы прозвучало в меру подавлено. – Мы не собираемся сопротивляться! Мы пришли в ответ на предложение о сдаче!

– Кто старший?

– Юрий Фурманов, полковник...

– Сколько с вами людей? Сколько осталось? Что делают оставшиеся? – стандартные вопросы. Маркеры. На которые ни в коем случае нельзя врать. Потому, что ответы задающим известны. И важно не получить информацию от пленных, но проверить – насколько те сломлены. Сейчас каждое слово – тот же шаг по краю. Но Фурманов с Кузнецовым и остальными офицерами заранее проработали стратегию разговора.

– Триста с небольшим человек! Осталось около четырех с половиной тысяч! Оставшиеся собираются прорываться на Новосибирск по льду! – с угодливой поспешностью затараторил Фурманов. Ни на секунду не сомневаясь в сказанном: именно с таким расчетом Ильин и Лазарев заранее выстроили технику, имитируя меры предосторожности. Параллельно, под прикрытием этого маневра развернули артиллерию. Так что истинный вариант оказывается спрятан в ложном словно в матрешке. – Только, боюсь, теперь изначальный план отменят... Они ведь знают, что я всё расскажу!

И действительно, именно это и видят сейчас немцы: лихорадочную перестановку техники, мельтешение людей, панику и хаос. Юрий же, продолжая играть роль, кричит:

– Пожалуйста, не стреляйте! Я говорю правду! Нас заставили силой! Грозили расстрелять! Там никто, никто не хочет умирать! Но командиры грозят всех расстрелять за предательство! Помогите нам! Помогите оставшимся! Нас ведь не перестреляли в спину только потому, что надеются на помощь!

Фурманов кричал надрывно, жалко. Так, чтобы даже самому стыдно стало. Истерика окончательно сломленного человека отчаянно сквозила в голос, нервной дрожью сотрясая тело, судорогами сдавливая горло, делая речь рваной, несвязной. Противно, конечно, так, что слов нет... Но сейчас не до собственных амбиций. На них – наплевать и растереть. Всё что угодно Юрий готов сделать, лишь бы поверили, что он сломлен, подавлен, что окончательно и бесповоротно пал.

Бойцы за спиной в строгом соответствии со сценарием начинают клянчить, упрашивать. Кто-то дрожит, кто-то – с усердием размазывает по лицу слезы. Конечно, всё шито белыми нитками. Да и десантники не труппа художественного театра на выезде. Но иногда намеренно завышенная эмоциональность – лучшая стратегия. Это в спокойной обстановке легко анализировать и сопоставлять. Всегда можно остановить, перемотать обратно, взять крупным планом. А сейчас все на нервах, на адреналине. И потому видны хорошо лишь яркие эмоции, полутона сглажены, стерты до предела.

– Внимание всем! – вновь грянул после секундного замешательства безликий голос. Роковая пауза буквально сгустила обжигающий морозный воздух. – ... В соответствии с обещанием немецкая армия предоставляет вам, как добровольно сложившим оружие, убежище!...

"Получилось!... – всё ещё не веря удаче коротко выдохнул Фурманов. – Господи! Неужели получилось?!"

Десантники отреагировали в полном соответствии с планом: прервав говорившего на полуслове, гудящей волной качнулись вперед. Голос тут же грянул на порядок громче и злей:

– Стоять! Стоять! Соблюдать спокойствие! Проходить вперед спокойно, соблюдая очередность! Не создавать давку! На любую провокацию без предупреждения будет применена сила! Внимание! Медленно двигайтесь вперед!

Юрий с замиранием сердца вновь сделал шаг. И тут произошло, на что не смели надеяться ни Фурманов, ни Кузнецов в самых дерзких мечтах: прожектора чуть притихли – да и осталось их не больше полутора десятков, – а навстречу десантникам вышли совершенно невероятные, невозможные здесь корреспонденты. С камерой, микрофоном на кронштейне.

"Хотя, почему невероятные... Мы ведь на это и рассчитывали. С чего бы иначе устраивать цирк с окружением? Перебили бы молча – и все дела... – перебил себя Фурманов. – Вполне ожидаемо. Снять сюжет про победу над сломленным противником. Отличный ход. Только о византийском коварстве забыли... Идеологическую войну хотите, сволочи? Вы её получите!..."

До порядков противника осталось, похоже, не более двадцати метров. И Юрий, стараясь выиграть максимум расстояния, широкими шагами ринулся вперед – навстречу хроникёрам.

Корреспондентов ведет охрана, что совершенно предсказуемо – шестеро мощных парней в броне, увешанные оружием. Лиц за масками и очками не различить. А за спинами – вырисовываются на черном фоне едва заметные контуры техники. И ещё люди – десятки темных силуэтов. "Как же здорово!" – Юрий, шагая вперед, откровенно боялся сглазить. Ещё бы – такая удача!

Готовясь в любой момент подать сигнал бойцам, Фурманов небрежно сомкнул ладони на затылке. Почти одеревеневшие от мороза пальцы тут же встретили привычную рукоять ножа, прикрепленного под шапкой. Теперь только надеяться, что разберут, не проморгают ребята! Полковник, подстраховываясь, на всякий случай четко свои соображения передал об увиденном, корректируя направление атаки. Изображая параллельно всё ту же угодливую гримасу – прямо в объектив камеры.

Вот уже расстояние сократилось до нескольких метров – при этом телевизионщики почти не продвинулись, занятые работой: корреспондент просто заливается соловьем, активно превращая происходящее в торжество немецкого оружия. Операторы так и метались по рядам "сдающихся" десантников – выискивали кадры поэффектнее. Вероятно, в ожидании двойных премиальных от начальства: и за эксклюзивный материал, и за опасную работу на передовой. Хотя какая это уже война? Натуральное избиение.

"Давно, ой как давно вам никто не показывал, что это такое... – невольно подумалось Юрию. – Куда же, черт возьми, мы катимся, раз война превращается в зрелище... Неужели и мы тоже можем стать такими? Лучше вовсе до такого не дожить..."

А выступление тем временем продолжалось. Диктор, нимало не переживая о неизвестных терзаниях советского полковника – да и вообще особо не переживая – распалялся все злей, все яростней. Сквозь то и дело ударяющие порывы ветра все отчетливей слышались пафосные рулады:

– Граждане СССР! Граждане стран Объединенного Мира! Сейчас, в прямом эфире вы видите, как прекращается бессмысленное – ненужное сопротивление крупной группы военных! Несмотря на наши постоянные призывы отдельные соединения и группы несознательных лиц ведут совершенно варварскую, жестокую политику противостояния! Никак иначе нельзя назвать противостояние живущих предрассудками людей, жадно цепляющихся за привычное, и отвергающих новы лучший мир! Отвергающих общее счастье ради личных, эгоистичных интересов! Но отжившее непременно склоняется перед новым, вслед темным векам варварства и войн грядет эпоха мира и процветания! И постепенно разум противостоящих свету очищается от скверны, постепенно приходит осознание тщетности – и даже глупости борьбы! Действительно – как можно человеку быть против победы над голодом, болезнями, войнами?! И эти заблудшие овцы возвращаются в лоно прогрессивного человечества! Как и эти бывшие военные, что сейчас перед нами! Военные, сложившие оружие, которым человечество дарит прощение и любовь! Ведь возвращению блудного сына мы радуемся порой больше, чем верным и преданным...

Корреспондент мог бы, видимо, вещать часами – даже без повода и каких-то непонятных военных в кадре. Отрабатывая социальный заказ, говоривший активно жестикулировал, играл мимикой, жонглировал цитатами и словами. Оператор едва поспевал за творческими порывами коллеги, вынужденный ловить их будто капитан парусника порывы ветра.

Заметив плавно возникшего в кадре Фурманова в последний момент, журналист лихо завернул заготовленную фразу на автопилоте про дружбу, братство и единение, добавив:

– Что может господин полковник сказать нашим зрителям? – И микрофон тут же фамильярно ткнул Юрия в лицо.

По-всему – это долженствовавший стать выпускным тест на лояльность. Ещё бы! Для любого пленного – невероятный шанс на весь мир прокричать о лояльности, преданности. Представиться своим в доску, параллельно заклеймив позором кого-то конкретно или всех оптом.

Юрий даже невольно задумался на миг, что действительно можно сказать? Что он, полковник советской армии думает о словах корреспондента? Ведь в них есть правда. Почти то же – те же реплики – звучало в споре с Робертом. Чемезов тогда с невероятной до небрежности легкостью разметал аргументы противника. Но не опровергнул – лишь помог на время примириться. А теперь перед совестью прежние вопросы стали с новой силой. С новым содержанием.

Не является ли идеал его – Фурманова – той самой отжившей моделью? Неприятно ощутить себя представителем феодальных веков перед многократно более развитыми современниками. Может и вправду вся ожесточенность борьбы не столько справедливое отмщение, сколько страх отказаться от привычного меньшего зла в пользу неизвестного общего добра? Неужели банальный человеческий эгоизм, о победе советского строя над которым в лице мирового империализма и капитализма так долго говоривший и сам Юрий, теперь пожрал победителей?

Или ещё проще: как дети внутренне противостоят ограничениям свободы непонятными учебами, воспитаниями и прочей взрослостью... Не то ли происходит сейчас? Может все сопротивляющиеся действительно лишь неразумные дети, страшащиеся собственного блага? Как же тяжело найти ответ! Честный, объективный – правильный! Да и есть ли такой?

"Не знаю... Но знаю другое! – решительно заявил себе Юрий. – Не бывает счастья по заказу. Не бывает счастья для всех и сразу. Мы прошли через тысячи километров. И что видели? Страдания, разруху, боль! Разве просвещенное общество, исповедующее благородные идеалы может вершить такое? Ведь там не было сопротивляющихся. Где же милосердие нового лучшего мира? Или этот мир не исповедует, но лишь делает вид! Отчего иначе было начинать агрессию? Разве просвещенной формации не просто доказать превосходство примером? Сопротивляющиеся рано или поздно приняли бы правду, убедившись в выдающихся – несравнимых, если верить сказанному – примерах.

Но нет – первыми агрессию начали просвещенные! Начали и продолжают. Боялись бы глупостей дикарей с возможностями – просто локализовали бы все значимое оружие и ушли. Как уже давно могли бы сделать. И тем гарантировали себя от вреда. Но нет. Не сделали, не ушли. Воюют до победы, до разгрома! А так важно воевать только с теми, кого считаешь опасным. И кого боишься. И кто тоже прав..."

Наверное, никто и никогда не узнает – что сможет принести победа одних или других, кто прав, кто виновен. А жертвы – в любом случае останутся излишними и жестокими. Никогда нельзя выбрать абсолютную правду человеку – в противном случае он должен быть равен богу. Но можно другое: взвесив всё, осознанно сделать выбор. Взяв на душу тяжесть потенциальной ошибки и грех субъективности. Взять – и сделать шаг.

Ещё только приближаясь к оператору Фурманов старательно преобразился. Ещё несколько секунд назад производил впечатление раздавленного, сломленного человека, отчаянно цепляющегося за жизнь. Но вдруг переродился. И в кадр вошел настоящий – без чешуйки, без изъяна игры. Более того – наконец разобравшийся в себе, обретший пусть относительный, хрупкий – но мир. Стерлась с лица скорбь, тяжесть потери, будто разгладились морщины, а глазам вернулся открытый, ясный блеск. Живой. Обветренное, истерзанное морозом и снегом лицо вдруг наполнилось светом, вспыхнуло несгибаемой внутренней силой.

Заметивший метаморфозу корреспондент от удивления даже примолк, превращаясь в изысканную стойку для микрофона. Короткая мысль успела промелькнуть в сознании Фурманова: "Только бы прямой эфир! Пусть повезет! Пусть ещё совсем немного!" Промелькнула и исчезла. А потом Юрий просто наклонился и, глядя в камеру, произнес:

– Товарищи... Соотечественники... Единственная мера правды, добра и зла – лишь вы. Никогда, не смотря ни на что – любите. Дерзайте быть.. И пусть вам повезет. Мы с вами, мы не сдаемся. Прощайте...

Отшвыривая журналистов в сторону, начиная последний, отчаянный рывок, Юрий успел наискось скользнуть взглядом по раскрывшейся глади звездного, бесконечного неба. И, ощущая как начинает раскручиваться спиралью, ускорятся неумолимое время, подумал: "Ты видишь? Посмотри – мы делаем шаг, мы идём..."

Глава N23 Геверциони, Толстиков. 02.13, 19 ноября 2046 г.

Конец начался, как ему и положено – утром очередного неотличимого от прочих дня... Рассвет на "Алатыре" встретили спокойно. По хитрым проводам секретной системы связи прибежали привычные сигналы от других баз, обратно пошли местные новости. Всё так же рутина, всё те же люди...

Но беда не приходит внезапно. Смутное ощущение надвигающегося витало в воздухе, с каждой секундой лишь усиливаясь. Кто – больше, кто – меньше, но почти каждый ощущал происходящее в виде неясного поскребывания на сердце. И только Геверциони, пожалуй, оказался единственным наверняка знающим правду. Лишь успев открыть глаза, генерал ясно понял: пришло время.

Не тратя ни секунды зря, Георгий сразу же приступил к подготовке. Лично дважды отгладил чудом спасенную Фурмановым форму. И лишний раз поблагодарил провидение, что со времен той Войны парадная одежда так и не подверглись кардинальной реформе. Почти такой же двубортный мундир цвета морской волны с жестким стоячим воротником: массивные золоченые пуговицы, рукава и воротник обхвачены кантом и орнаментом в виде лавровых листьев. Разве что брюки не галифе – совершенно обычные, лишь с двумя широкими красными полосами по бокам идентичными по цвету с кантом на мундире и околышем фуражки.

Фуражка так же у большинства родов войск осталась прежней, не переросла в невообразимых размеров блин, горделиво задранный к верху – среди бандитских государств, расцветших на просторах Африки именно на такие образчики головных аэродромов Георгию довелось вдоволь насмотреться. И совершенно не тянуло перенимать обычай подобного срама.

Следом Геверциони тщательно разгладил белые перчатки тонкой кожи, пояс, начистил золоченую бляху. До блеска натер сапоги, аккуратно разложил поясной ремень с портупеей. В последнюю очередь подступился к шашке. Не просто помпезному атрибут – настоящему оружию, наследнице грозного и лихого гвардейского столетия. Вполне пригодного для настоящего боя. Заточка, полировка заняли времени больше, чем вся предыдущая подготовка. Но итог стоил труда. Довольный результатом, Геверциони в последний раз окинул взглядом аккуратно разложенные вещи. А затем приступил к облачению.

Со стороны скажут: глупости всё, смешно и нелепо смотрится подобный маскарад. Можно так сказать? Конечно можно. Как говорится: грязью забросать можно каждого. Ну а, говоря серьезно – каждому свое. Для кого-то традиции, церемонии и мораль – лишь пережиток, должный быть отброшенным. Переубедить ли таких? Вряд ли. Тем более, что практика показывает: жизнь по подобным установкам гораздо легче и удобней. Жизнь маленького человечка. Гибкого и юркого.

Но только эта жизнь при первой, при малейшей опасности рушится. Осыпается карточным домиком. И только сильные люди, твердо знающие что они любят, во что верят и куда идут, могут выдержать самую страшную бурю. Когда держаться можно только за самого себя. Что выбирать? Каждому – свое...

Под конец торжественного процесса раздался стук в дверь. Даже не глядя, навскидку Георгий понял: Толстиков. Вчера товарища Геверциони видел лишь под вечер, да и то мельком. Но, судя по подобной настойчивости, что то всё же случилось – и это что-то скорее хорошее, чем наоборот.

– Открыто же, проходи... – склонившись к зеркалу, Георгий как раз заканчивал одеваться – приноравливал шашку для ходьбы. Увы, с новой ногой походка серьезно изменилась, что не могло не сказаться на портупеи: пришлось где приспускать, где подтягивать крепежи. Но, когда входная дверь решительным рывком распахнулась, Геверциони уже оказался полностью готов – разве что перчатки сиротливо лежали на столе.

Увидев столь разительные изменения в облике товарища Толстиков сбился с шага. Даже чуть не запнулся о порог. Радостная улыбка при этом не исчезла с лица, однако выражение глаз сменилось с восторженного на радикально недоумевающее.

– Ты что, на войну собрался? – произнес Илья первое, что пришло на ум.

– Скорее на торжественные переговоры...

– Тогда ордена и медали не забудь... – автоматически посоветовал Толстиков. И лишь затем с удивлением спросил. – Какие ещё переговоры? Это что, шутка такая, да?

– Да нет, не шутка, – загадочно усмехнулся в ответ Георгий. – А что до медалей... Не уверен. Не люблю я этого. Плашек вполне достаточно.

– Ты толком можешь объяснить, что происходит? – не унимаясь продолжил Толстиков.

– Ничего... Пока ничего. Скоро, как мне кажется, всё сам узнаешь... – Геверциони в очередной раз уклонился от прямого ответа. И даже контратаковал. – Лучше скажи, что там у тебя на личном фронте?

Удар подействовал безотказно – не мог не подействовать: Толстиков моментально переключился на переполнявшие радостные эмоции:

– Знаешь, я, кажется, все-таки женюсь!

– Ну и молодец! – Георгий легко подошел к товарищу, обнял за плечи. – Молодец! Давно бы так! Совет да любовь. Хотя, скажу по секрету... Ох и наплачешься ты со своей Галиной!

Закончив, Георгий не удержался от радостного хохота. Толстиков не обиделся и вполне искренне поддержал инициативу товарища. Отсмеявшись, Илья спросил:

– Но откуда ты узнал? Я же не говорил – точно помню...

– Наша служба и опасна, и трудна, – ответил Георгий, хитро подмигивая. – И на первый взгляд, как известно, – не видна... Я же все-таки целый генерал страшного НКГБ!

– Да уж, шуточки у тебя... – поежился Толстиков. – Никогда не думал, что от такой иронии у обычных людей мороз по коже?

– Разве я такой кровожадный? – изобразив на лице искреннюю обиду, спросил Геверциони.

– Глупостей не спрашивай, – пристыдил товарища Илья. – В зеркало лучше посмотри. От твоего остроумия уже на базе эпидемия истерики: особо чувствительные ждут массовых расстрелов и арестов.

– Ты чего, серьезно? – с недоверием уточнил Георгий.

– Ну, не до такой степени, конечно... – признался Толстиков. – Только уж и перегибать не следует...

– Да уж... Злые вы... Уйду я от вас... Во влажный сумрак кремлевских казематов...

– Лыжи нести? – небрежно поинтересовался Илья.

– А почему не личный бронепоезд к перрону? Генералам не положен личный бронепоезд?

– Не положено по инструкции, товарищ чекист. – решительно отрезал Толстиков. – Ни бронепоезда, ни кареты. И пешком дойдете, если припекло.

– Бюрократ... – восхищенно цокнул языком Геверциони. – Ну и кто и нас после всего страшней?

Однако ответить Илья уже не успел. Ещё секунду назад царившая на базе тишина разорвалась надсадным воем сирен, разбившись осколками эха о камни и бетон.

– Что за чёрт?! – встревожено воскликнул Илья.

– Началось... – с какой-то обреченностью в голосе, но по-прежнему спокойно произнес Геверциони.

– Мне нужно на командный пункт, ты идешь? – Толстиков обратился к Геверциони уже стоя за порогом. Тот лишь кивнул в ответ. Хорошо, что идти оказалось не далеко: после того, как десантники покинули базу, осиротевшего генерала переселили поближе административному сектору – чтобы в случае необходимости лишний раз не гонять "инвалида". Подобная снисходительность вызвала у Геверциони разве что добродушную ухмылку. Однако, в кои-то веки благие намерения пригодились. И уже через пару минут оба товарища благополучно добрались до цели. Однако Белозёрский и Ветлуга успели ещё раньше. Как и следовало ожидать.

– Что происходит? – с порога бросил Толстиков.

– Не знаю! Чёрт! – Галина разрывалась между разбросанными по столу телефонными трубками. – Все молчат! Чёрт бы побрал! Рафаэль, помоги!

– Секунду... – Белозёрский деловито дослал последний патрон в обойму, прищелкнул магазин. После чего, со звонким лязгом передернув затвор, удовлетворенно хмыкнул. – Уже иду!

Геверциони лишь сейчас заметил: привычный образ рафинированного интеллигента претерпел разительные изменения. Уже не костюм – повседневная форма, причем не мешковатая, а ладно подогнанная по фигуре, явно ношенная. Движения лишились былой вальяжности, обрели быстроту, порывистость. Лишь только взгляд оставался по прежнему леденяще спокойным. Но теперь в нем ощущалась скрытая грозная сила. Привычкам, однако, генерал не изменил: тяжелый автомат лег на отполированную поверхность стола аккуратно, чтобы не оставить царапин, не повредить лак.

"Вот тебе и весь педант... – усмехнулся про себя Геверциони. – Поистине чужая душа – потемки..." А Рафаэль тем времен уже быстрым шагом подошел к Ветлуге, встав за спиной, принялся помогать. Однако и его вмешательство не помогло: аппараты упрямо молчали.

– Что за ...?! – повторилась Ветлуга. И неожиданно оборвала фразу на полуслове, поразившись громкости собственного крика. Сирены неожиданно смолкли, ровно как и аварийные лампы перестали подмигивать красным глазом. База погрузилась в тишину рывком, так же, как совсем недавно – в тревогу.

– Однако, – хладнокровно заметил Белозёрский, приподняв бровь и скорчив неопределенную гримасу.

– Может, что-то сломалось? – предположил Толстиков. – Чем черт не шутит? Ведь сведений от наблюдателей до сих пор нет.

– Всё может быть... – нервно отозвалась Ветлуга. Женщина всё ещё оставалась на взводе и потому невольно резка в словах и движениях. Лишним доказательством тому ни в чём не повинная трубка с жалостным хрустом ударилась о столешницу и обиженно отскочила на дальний край стола. Чудом не перевалившись за грань и не потянув за собой связку аппаратов по инерции.

– Рафаэль Леопольдович... Я заметил, что пули у вас необычные...– Геверциони решил воспользоваться суматохой и попытаться кое-что узнать. На самом деле разглядеть успел достаточно – ещё в ладонях заметил вместо привычного свинцового сердечника заполненную янтарным раствором ампулу.

– Ах, хватит уже! – неожиданно для Георгия Белозёрский махнул рукой, скривив губы в язвительной ухмылке. – Чего ты все со своими подковырками? Знаем, как вы с Ильей Сергеевичем особо секретные запасы разворовывали. Ну, чего смотрите?

– Зна... Знали?! – воскликнул Толстиков. На лице генерала словно на холсте отразилась превосходная степень растерянности и удивления.

– Знали, знали... – усмехнулся Белозёрский. – Ты что же, вправду подумал, что здесь сидят не люди, а механизмы для подписывания бумажек? Мы сразу все поняли. Ну и позволили тебе поиграть в саботажника. Очень натурально, кстати, получилось.

– Знали... – задумчиво пробормотал Толстиков, всё еще оставаясь в ступоре.

– Но зачем огород-то городить было? – поинтересовался невозмутимый Геверциони.

– Говоря сухим научным языком, вероятность успеха серьезно возрастает в случае отсутствия избыточного количества посреднических звеньев в цепи... – С важным видом изрек Белозёрский. И тут же озорно добавил. – Что знают двое, то знает свинья, если по-простому.

– Да уж... У народа как-то лаконичнее получилось, И мудрее... Так вы-то все равно знали, – пожал плечами Георгий. – Зачем разыгрывали комедию?

– Если я скажу, что так интереснее, поверишь? – в очередной раз криво усмехнулся Белозёрский. – Ну очень захотелось поиграть в опереточных злодеев.

– Знаешь... Теперь, пожалуй, поверю... – поддержал усмешку Геверциони. – значит, готовимся отражать атаку?

– Готовимся, готовимся... – кивнул Белозёрский. Тут похоже наступила и для Рафаэля очередь прозреть. – Ну а сам-то что вырядился? Тебе что прислали торжественный вызов на парад? Ещё и шашку нацепил...

– Скажи спасибо, что шпор нет... – злобно осклабился Геверциони. – А то бы я вам все паркеты испортил.

– Спасибо... – Белозёрский не постеснялся изобразить вполне себе шутовской поклон. – Тут, кажется, ещё найдется, кому испортить...

И, словно в ответ на неосторожное предположение, громко фыркнули динамики по всей базе: "Внимание! Внимание! Персонал базы "Алатырь"! Эго Эйми. Эго Эйми... "

– Это кто такой? – растерянно поинтересовалась Ветлуга?

Белозёрский и Толстиков лишь недоуменно пожали плечами. И лишь один Геверциони с насмешкой произнес:

– А у тебя самомнение ничего, наглец... Высоко метишь...

– Что вы имеете в виду? – Галина настойчиво потребовала объяснений.

– Это по-гречески, – пояснил Георгий. – "Это Я" или "Я есмь"...

– И что? – всё еще не понимая, продолжил Толстиков.

– А ничего, – усмехнулся Геверциони. – Он просто показал, что считает себя равным богу...

– Так это что же?! Они здесь?!! – Ветлуга инстинктивно вскочила с кресла, затравленно оглядываясь по сторонам. Но уже через несколько секунд взяла себя в руки. Подавая пример, Галина медленно стянула с шеи цепочку с первым ключом. – Действуем по красному протоколу! Илья, время!...

Между тем из динамиков послышалось нечто новое: "Геверциони... Предлагаю встречу. Всем гарантирую жизнь..."

– Галина, Илья, постойте. Не нужно торопиться... – Георгий взмахом руки призвал генералов остановиться. – Всегда успеется...

– У нас инструкция... – с суровой решимостью в голосе возразила Ветлуга. Толстиков молча кивнул. Оба уже успели вставить ключи – оставалось лишь замкнуть цепь.

– Отчего же вы так не хотите жить? – грустно усмехаясь, повторил Геверциони. – Да разве не понятно? Ведь, стоило им захотеть, давно бы здесь были и взяли, что требуется...

– Это демагогия... – мрачно ответил Белозёрский. – Игра ума. А нам важно выполнить долг...

– Долг... – Георгий произнес слово, будто пробуя на вкус – медленно, напевно. – В чем же твой долг?

– Исполнить приказ, – решительно отрезал Рафаэль. Ветлуга и Толстиков молча наблюдали за перепалкой, так и застыв над панелью запуска систему самоуничтожения.

– Твой долг – победить противника и при этом – суметь выжить... – усмехнулся Геверциони. – И спасти тех, кто доверил тебе свои жизни.

– Трус! – с презрением бросил Белозёрский – Наконец ты показал истинное лицо! А я то думал ты герой. А ты просто трус!

– Галина, Илья. Я прошу вас – пол часа. – спокойно попросил Геверциони. Слова Рафаэля нарочито пропустив мимо ушей.

– Георгий... – с мукой в голосе произнес Толстиков. – Неужели правда? Неужели ты испугался?

– Эх... – Геверциони лишь покачал головой, грустно усмехаясь. – Жаль, что ты сам не понял. Нет, не испугался. Если мои слова ещё что-то значат. Странно, что ты не понял... Это ведь и есть тот самый финал, к которому мы готовились...

– Ты... Хочешь сказать... Ты что, всё это просчитал?! – обескуражено воскликнул Толстиков.

– Это просто, – усмехнулся в ответ Георгий. – На ИХ месте я бы тоже метил по верхам. Единственное, чего до конца нельзя было утверждать, что наши действия сочтут достойными внимания. Но я надеялся...

– Ты собираешься... Вот зачем... – пробормотал Толстиков, неотрывно вглядываясь в лицо товарища. – Ты знал...

– Надеялся... – поправил Геверциони. – Ещё раз прошу: дайте мне пол часа. После – поступайте как знаете...

Илья переглянулся с Галиной. Та ответила на просящий взгляд искренним удивлением:

– Ты что, серьезно?!

– Да, – твердо кивнул Толстиков. – Галя, прошу...

– С ума сошел?! – негодующе воскликнула женщина. – Это ведь предательство!

– Нет, – по-прежнему твердо ответил Илья. – Это попытка победить. Возможно, единственная. И если мы не воспользуемся, можем потерять всё.

– Ты... Ты это серьезно?

– Вполне, – Толстиков кивнул. – Зная, я готов рискнуть.

– Но ведь... Мы должны... Приказ...

– Послушай меня, Галя – Илья отпустил ключ, отступая от приборной доски. Брошенная цепочка жалобно звякнула о столешницу. – Разве я тебя когда-нибудь обманывал? Поверь мне: этот шаг – не трусость. Я ведь люблю тебя...

– Я... Илья, я... – в голосе Ветлуги всё явственней слышалась дрожь, неуверенность. Глаза внезапно наполнились влагой, заблестели. В душе её шла жестокая борьба: самая мучительная и безжалостная, что только есть на свете – между разумом и чувствами. И вот неожиданно все закончилось. Яростный пыл угас, слезы вырвались наружу. Словно подкошенная, Галина рухнула обратно на стул, прикрыв лицо ладонями. Сквозь сдавленные рыдания Геверциони едва расслышал невнятную речь:

– Что... Что же ты со мной делаешь?!

Толстиков подошел к возлюбленной. Присев на корточки, нежно обнял за плечи. Ветлуга жадно, и вместе с тем как-то трогательно изо всех сил вцепилась в руки Ильи, уткнувшим тому в грудь лицом.