Текст книги "Отмщение"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Довольно! – директор раздраженно хлопнула ладонью по зеленому сукну. Только на этот раз похоже эмоции вполне искренние. – Немедленно прекратили! Мы здесь делом занимаемся или что?! Илья Сергеевич, приступайте...

Толстиков, невозмутимо пожав плечами, взял слово:

– Хорошо. Итак, по порядку. Начну с хозяйственной части... – генерал не глядя выудил из папки кипу листов и принялся излагать с места. При этом голос Ильи разом преобразился – исчезли без следа намеки на иронию. Генерал стал похож на генерала: строгий, подтянутый, серьезный. Каждое слово ложилось на слух словно отточенный, отполированный кирпич в ряд. – На сегодняшний день к изначально подготовленному парку из шестидесяти тяжелых танков ИС-10 и двухсот основных, среди которых десять – Т-117КА, сто сорок – Т-115А, пятьдесят – Т-110А. Дополнительно собрано из резерва пятьдесят единиц: десять тяжелых и сорок основных соответственно. Резерв на сегодня составляет сто сорок тяжелых для оперативной сборки, пятьдесят для полного цикла, тысяча пятьдесят пять основных для оперативной и двести для полного. Что дальше?... Развертка линий конвейерной сборки завершена на семьдесят процентов: завершены работы по первому цеху, второй и четвертый на уровне контрольной проверки цикла. Третий цех будет разморожен по завершении в равной степени пуско-наладочных работ на остальных объектах...

– Илья Сергеевич, – Ветлуга прервала Толстикова, на вздохе. – Это все, конечно, здорово. Только ведь мы эти цифры наизусть помним – уже не первый год здесь. Если есть качественные изменения, прошу, – давайте сразу к ним.

– Хорошо, – Толстиков непринужденно кивнул. Ладони умеренными, небрежными пасами перетасовал листы. Подровняв края, опустив стопку ребром на стол, генерал продолжил: – Тогда так... Эксперименты с рефлектирующими кристаллами пока не продвинулись дальше известного – преодолеть рубеж в пять метров не удается. Так что пока технология неэлектронной связи недоступна.

– А для единичных случаев? – уточнила Галина. Сосредоточившись на работе, женщина невольно забылась – по старой привычке, укоренившейся с молодости, принялась ожесточенно грызть карандаш. Толстиков невольно улыбнулся, наблюдая за разительной переменой в характере: из сурового директора Ветлуга успешно перевоплощалась в прилежную ученицу.

Галина же пропустила мимо реакцию Толстикова, спокойно продолжая:

– Для разведывательно-диверсионных операций сейчас разработку можно использовать?

– Опытные образцы достаточно стабильны... – уклончиво ответил генерал. Затем, сложив что-то в уме все-таки выдал однозначный ответ. – Можно. Только, конечно, в пределах допустимой прочности.

– А каков сейчас показатель?

– При постоянной нагрузке кристаллическая решетка деформируется необратимо после пяти часов. Конечно, в среднем. После критическая масса ошибок превращает передаваемую информацию в полную бессмыслицу...

– И что, – недоверчиво поинтересовался Белозёрский. – Никакого излучения? Никаких полей?

– Нет, – твердо заверил Толстиков. – Используется совершенно новый принцип. С уверенностью могу сказать одно: каким бы ни было взаимодействие – в привычном спектре мы его не видим.

– Если до сих пор не видите – есть ли вообще смысл полагаться на разработку? – Рафаэль Леопольдович, состроив скептическую гримасу, откинулся на спинку кресла. Пальцы ладоней сплелись, образовав подобие пирамиды. – Ведь нет гарантии, что противник не осведомлен о чем-то схожем. А, если учесть колоссальную разницу потенциалов звездной и нашей цивилизации, так и вовсе...

– Нет, – вновь односложно ответил Толстиков. В мягком голосе звучит непоколебимая убежденность – истовая, непререкаемая. – Я уже неоднократно заявлял: это вредная точка зрения. Если сравнивать, что мы знаем и что не знаем, то можно далеко зайти – следуя подобной логике человечество должно сражаться не только безоружно, но и голышом. Ведь мы же, право слово, не можем быть уверенны в надежности внешних физических объектов вплоть до уровня молекулярного взаимодействия, нет?

– Абсурд! – Белозёрский возмущенно хлопнул ладонями по столу. От избытка чувств даже невольно привстал. – Вы, Илья Сергеевич, передергиваете! Одно дело рассчитывать на принципиально новую технологию – не изученную и не проверенную до конца. Никто при этом не заставляет отказываться от всего наследия цивилизации!

– Абсурд? Ничуть! – Толстиков упрямо поджал губу. – Мы не инквизиция – мы на острие прогресса. Какого чёрта?! Да ведь в любом проявлении мы заведомо слабее!...

– Только ведь технику-то используем с ограничителями! – справедливо поддел Белозёрский.

– Согласен! – кивнул Толстиков. – Но в обычном стрелковом оружии никаких страховочных систем нет, а мы ведь используем не меньше!

– Ну-у-у! – Белозёрский всплеснул руками, подняв открытые ладони над головой. – Так мы точно никуда не продвинемся! Если предположить, что противник способен управлять течением процессов – например, горением, – то можно прямо сразу бежать сдаваться!

– Именно! – Толстиков, облокотившись о стол, перегнулся на сторону Рафаэля и назидательно ткнул в сторону коллеги пальцем. – Так чем подобное нежелание делать подобное предположение отличается от предложения о нашей разработке?...

– Так, хватит! – Ветлуга вновь грозно громыхнула кулачком по столешнице. – Вам хочется языком чесать? Милости прошу – в свободное время! Этический вопрос уже давно решили – всё! Илья Сергеевич, давайте дальше – и по-существу!

– Слушаюсь, товарищ генерал! – Толстиков, мгновенно переключившись, шутливо взял под козырек. – Тогда, я думаю, сразу перейду к главной разработке...

– Не интригуйте, – Белозёрский скривился, словно от зубной боли. – Что у вас там может быть нового?

– Как ни странно, Рафаэль Леопольдович, есть, – с самым заговорщицким видом усмехнулся Толстиков. Выдержав театральную паузу, генерал победоносно окинул взором присутствующих. – Нам удалось создать устойчивый штамм "Трояна".

– Сколько? – Белозерский от этих слов весь подался вперед, навис над столом. Дыхание сбилось, пересохли от волнения губы. – Сколько?!

– Пол кубика достаточно для стопроцентного заражения в зоне более ста квадратных метров. Естественно, на закрытой местности.

– Какова скорость реакции? Последствия?

– В течение получаса того же объема достаточно на объекты массой до двух центнеров.

– А... живучесть? -прищурившись спросила Ветлуга.

– Сорок две минуты при соприкосновении с воздухом... – Толстиков огорченно цыкнул.

– Отлично! – с неподдельным восторгом Галина порывисто вскочила с кресла. Острые каблуки звонко застучали по плитке. – Это ведь уже аргумент! Очень, очень весомый!

– Все хорошо... – подал голос и Белозёрский. Генерал успел справится с эмоциями – привычная скептическая холодность вернулась. – Но только ведь нет силы, чтобы направить удар...

Да, это были жестокие, но справедливые слова. Галина невольно замерла, облокотившись о стол. Только что владевшее сердцем настроение мгновенно испарилось, оставив горький привкус тоски. Усталым шагом Ветлуга вернулась на рабочее место. Жесткое, вытертое за годы кожаное кресло молча приняло хозяйку в объятия.

– Всего пять дней прошло... – пробормотала Галина. Тонкие пальцы нервно теребили подлокотники. – Да, ещё могут успеть. Есть надежда – всегда есть.

– Глина Викторовна... – Белозёрский тяжело вздохнул. Вы прекрасно понимаете, что мне, как и каждому, хочется надеяться на лучшее – я же не изувер. Но... Но так же хорошо вам известны и выкладки. Ни одного сигнала от приписанных групп не пришло.

– Это ничего не меняет, – твердо возразил Толстиков, тяжело падая обратно в кресло. – Статистика статистикой, а жизнь аршином не измерить.

– Илья Сергеевич! – воскликнул Белозёрский. – Да разве я не хочу, чтобы случилось исключение?! Только ведь мы не имеем права только надеяться на чудеса... Если ещё в течение трех дней никто не подойдет – по инструкции следует задействовать резервный протокол...

– Не бойтесь, – усмехнулся Толстиков. – Вероятно, общий сбор так и так придется трубить...

Внезапно различив на грани слышимости шаги, генерал замолк на полуслове, резко обернулся к дверям. Коллеги недоумевающие переглянулись, но всё же последовали примеру Толстикова. И действительно – спустя несколько секунд раздались совершенно явные характерные звуки – сухая трель каблуков по плитке.

Вестник, следовало признать, бежал вполне быстро. У Галины внезапно зашлось сердце. "Что же случилось?! – единственный вопрос обнаженной жилой дрожал в сознании. – Что же?!"

Лица мужчин невольно обрели подобающую моменту суровость. Переглянувшись, генералы синхронно проверили оружие: Белозёрский в подмышечной кобуре, а Толстиков – небрежно заложенный за спину на ремень.

Наконец тягостное молчание – вместе со звоном шагов – прервалось. Отдышавшись пару секунд, вестовой решительно двинул костяшками о дверной костяк:

– Галина Викторовна! Срочное донесение!

– Входите! – крикнула Ветлуга. Женщина изо все сил старалась скрыть волнение в голосе. Вроде бы получилось, хотя и Толстиков, и, кажется, Белозёрский заметили проскользнувшую дрожь.

Дверь рывком распахнулась. Через порог переступил взволнованный молодой парень – из новичков, их всегда держат первое время на дежурствах.

– Галина Викторовна! – слова жгли язык. И, судя по восторженному недоумению, застывшему на лице, Ветлуга с облегчением поняла: принес хорошую весть. – Галина Викторовна!! Пришли...!

Глава N2 – Гуревич. 04.17, 9 ноября 2046 г.

"Живой... Неужели? Живой... Живой?" – нехитрая мысль ожесточенно дрожала в сознании, подминая под себя весь мир. На некоторое время Рустам даже потерял связь с прошлым, настоящим – всё, даже имя перестало иметь значение. Только одно безграничное удивление, щедро замешанное на боли существовало в тот миг: "Живой... Живой?"

Память, впрочем, как и чувство реальности постепенно возвращались. Мелкими, будто нарочно садистскими шагами, заставляя сполна заплатить за каждый миг воспоминаний. События последних дней с холодной неторопливостью палача строго одно за одним всплывали в сознании: флотские учения, завершившиеся невиданной бойней, безумная атака "Неподдающегося"... После бегство: неизбежное, но от того не менее мучительное. И ушедшие навсегда товарищи лишь обостряют боль утраты... Бесконечный ледовый поход, где за ошибки, за промедление пришлось заплатить немалую цену. За ошибки в том числе и самого Рустама. Если бы успеть раньше – на десять, даже на пять минут! – всё было бы по-другому... Но ничего не изменить. И эта кровь навсегда останется на его совести...

Гуревич вдруг с явной отчетливостью осознал: последние несколько дней чувство вины накапливалось, подспудно давило на сердце. Пускай даже и не признавая в открытую, подсознательно Рустам искал выхода. И в конце концов отыскал – в разведке на Сургут. Предлагая вариант Геверциони Гуревич искренне планировал уцелеть, перегруппироваться и продолжать борьбу, хотя бы и в отрыве от остальных сил. Но правда в том, что уже тогда майор готовился заплатить единственную цену, которую мог. И последний приказ Добровольскому стал лишь закономерным итогом, где сознание наконец примирилось с эмоциями.

Тогда, покинув наконец пределы города, словно куцая стая волков, затравленная невероятной оравой раззадоренных, остервеневших гончих, разведчики не искали спасения, – лишь продолжали оттягивать противника подальше, чтобы отвести даже минимальную угрозу от мирного населения. Но это бегство уже изначально было обречено... Если в пределах городской черты группа с легкостью петляла в лабиринте улиц, играючи отрывалась от преследователей. То на открытом пространстве, изредка перемежающемся кустарником и отдельными деревцами, противник сумел должным образом использовать преимущество в технике и оснащении. И ощущение скорой крови опьянило достаточно, чтобы с восторгом вцепиться в самый хвост – ведь немцы твердо знали: впереди нет ни засады, ни вообще крупных сил противника. Значит, гону не оставалось преград... Чего и добивался Гуревич.

И вот, когда наконец противник подошёл достаточно близко, обогнув с флангов обессилевших диверсантов, Рустам понял, что конец наступил. И успокоился. Когда на постепенно светлеющем неба вдруг расцвели яркие огненные бутоны, слишком горячие и живые для звезд, Гуревич уже не таясь остановился. Тяжело дыша, майор опустился на землю, рядом с обреченной невозмутимостью пристроились товарищи. Такое невероятное поведение совершенно сбило с толку преследователей – погоня захлебнулась, ведь и сами гончие в недоумении, нерешимости замерли на месте. А одуматься уже не успели. Времени хватило лишь чтобы проследить за печальным взглядом русских, пристально разглядывающими небо...

Короткая жизнь рукотворных звезд меж тем неумолимо подошла к концу. С отстраненной холодностью, легкостью Гуревич наблюдал, как рушатся с неба огненные стерли. Разрывая воздух, с плачем вонзались ракеты в землю, переламываясь и исторгая из недр белоснежное пламя, расцветающее на свободе за считанные мгновения бесчисленными оттенками: от багрового до янтарно-алого. Оставляя глубокие борозды, шрамы на теле планеты, звезды продолжали рушиться, затопляя беспощадным огнем мир вокруг – огнем, что не признавал и не знал жалости ни к своим, ни к чужим. Жадные ладони пламени подступали ближе, пока наконец жар не ударил Гуревича в лицо, не отшвырнул прочь словно жалкого котенка. Сознание милосердно померкло и майор искренне принял сердцем конец. С облегчением...

Но теперь оказалось, что ничего не кончено. Во всяком случае, если только в загробной жизни не продолжают болеть раны... И какой-то странный шум на грани притупившегося восприятия: с одной стороны раздражающий, резкий, но с другой – убаюкивающий размеренной ритмичностью.

Забытье между тем отступало, пусть и с неохотой, но возвращая законные права сознанию. Постепенно помимо воспоминаний и боли Рустам ощутил, что вновь может контролировать тело. Хотя это, конечно, лишь сказано громко. На деле даже просто пошевелить ладонью или ступней оказалось непросто: каждое усилие сторицей пришлось оплачивать болью. Кроме того, никак не удается отрыть глаза...

От этого внезапного открытие пробрало морозом до костей. Если к потенциально потере конечности Гуревич отнесся с отстраненностью, то слепота пугала на много порядков сильней. Майор не только испытывал свойственный большинству суеверный трепет от возможности одним махом лишиться половины восприятия мира. В силу специфики профессии, Рустам на личном опыте знал, НАСКОЛЬКО тяжела потеря.

Нервное возбуждение придало сил и на время притупило болевые ощущения: майор сумел-таки непослушной ладонью ощупать лицо. Как и предполагал – повязка. Причем не только на глазах, а наподобие сплошной маски. Но это всё ещё ничего не значило... Понимая, что на ощупь ответ найти не удастся, Рустам волевым усилием заставил себя успокоиться. Хотя далось спокойствие нелегко.

Когда дыхание выровнялось, улеглось ожесточенное биение сердца, майор вновь ощутил достаточную трезвость ума. И с неожиданным облегчением заметил, что даже сквозь бинты может различить слабое свечение. Вероятно, Рустам по неосторожности сдвинул повязку, но сейчас именно этой небрежности как никогда радовался.

Настроение мгновенно поднялось. Или, скорее, вернулось к нейтральному положению – ведь последние несколько мучительных минут и вовсе граничило с откровенным отчаянием. Теперь можно жить! Даже мерный стук перестал казаться раздражительным. "Кстати!..." – окрыленный, Гуревич сосредоточенно прислушался. Что бы там ни было – всё лучше разобраться, чем мучиться неведением. Или хотя бы попытаться...

Открытие вышло действительно неожиданным. Не зря перестук так настойчиво напоминал о знакомстве. Знакомство действительно давнее. Да и кто в Советском Союзе не помнит мерный стук – фирменный знак мерно мчащегося по путям поезда? Каждому знакома неизменная, убаюкивающая мелодия. Еще одним подтверждением стал пол, плавно раскачивающийся в такт ударам. А ведь майор всерьез предполагал, что ощущение качки – дань полученным травмам...

Но каким образом очутился в вагоне, Рустам решительно не понимал. Как впрочем и многое иное: начиная от направления движения и заканчивая самым главным – почему остался жив. Поразмыслив, майор пришел к выводу, что терять нечего. И решительно выкрикнул:

– Эй, есть здесь кто?!

Увы, и задора, и сил оказалось довольно лишь на первую "Э". Дальше голос дрогнул, словно подрубленное дерево, срываясь в тихий и хриплый клекот. От долгого молчания в горле пересохло, да и жажда сделала черное дело. В итоге, едва сумев-таки выговорить до конца фразу, Рустам зашелся в жестоком приступе кашля. Который лишь закономерно отозвался спазмом в каждой поврежденной мышце.

Когда приступ закончился, Гуревич с трудом перевел дыхание. На какое-то время он успел даже подумать, что так и задохнется – ведь ни сил, ни возможности, чтобы просто вдохнуть, не оставалось. Но обошлось... Однако до второй попытки дело так и не дошло. Рустам только сосредоточился – вдруг рядом послышались шаги: и кто бы то ни был, отчаянно скрипящий пол выдал приближение с головой.

"Один, два, три, четыре..." – за неимением лучшего Гуревич меланхолично отсчитывал шаги. Внутренне майор успел подготовиться ко всему, и худшему тоже. В теперешнем положении и вправду не до выбора, потому нервничать ни к чему. На всякий случай Рустам лишь постарался более-менее сгруппироваться, приготовить тело к работе в интенсивном режиме. Не беда, что надолго сил не хватит – вслепую больше пары секунд противник все равно не даст – а, чтобы хотя бы одном свернуть шею, большего не потребуется. Придя к подобному выводу, майор остался вполне доволен. Душевное равновесие достигнуто.

Однако реальность в очередной раз сумела преподнести неожиданный сюрприз. Спокойствие и невозмутимость слетели мигом, стоило лишь неизвестному произнести пару слов. И сразу же превратиться в старого доброго знакомого.

– Как ты, командир? – низкий, зычный голос ни с кем не перепутать.

– Иван Александрович... Ты?! – прохрипел Гуревич через силу. – Как? Что... кх!... произошло... Кто из наших спасся?

– Погоди, командир, – с усмешкой прервал Добровольский. Даже с закрытыми глазами Рустам как наяву представил привычную усмешку на лице товарища. – Не гони лошадей. Тебе сейчас не до разговоров...

– Но... – Рустам попытался было возразить. Однако попытку тут же безжалостно прервали.

– Лежи и молчи, Ринатович. Все, что нужно, – сам расскажу. Считай, приказ.

– Я все-таки старше... – Гуревич не удержался от кривой усмешки.

– Ну, я хоть и прапорщик, – невозмутимо парировал Добровольский. – Только ты теперь и вовсе ниже. Твоя сейчас должность – пациент. Так что не спорь. Если хочешь, после отыграешься.

– Ну да... – единственное, что смог ответить Рустам.

– Так вот... – Иван Александрович решительно свернул дискуссию. – Начну с главного: всё в порядке. Во всяком случае, насколько возможно. Ни город, ни мирные жители не пострадали – система навигации выше всяких похвал. Наша, одно слово. Кучность вышла прямо образцово-показательной, да и точность на удивление. Так что в чистом поле похоронили вражескую рать... Считай, пару полков подчистую выбили.

– Но ведь "язык" говорил...

– Мало ли, что он там говорил! – пренебрежительно фыркнул Добровольский. Подсознание в который раз услужливо дорисовало картинку – Гуревич словно наяву увидел, как на обветренном, покрытом щедрым узором шрамов лице товарища губы тронула слегка искривленная улыбка. – Да и комендант крысой хитрой оказался, не смотря, что трус... Оказалось, в Сургут не какой-то несчастный резервный полк перебросили. Это для показухи. На деле там как раз разворачивалась механизированная бригада, пускай и из новых. Как раз тех, кто первыми успел выгрузится мы за городом и перещёлкали...

Гуревич и сам понял, что обозначенная пленником величина смехотворна мала. Что значит полк – от силы две тысячи – для почти миллионного горда? Кроме того, если город не простой, а стратегически важные узлы достойны пристального внимания. Так что дивизия – вариант вполне реальный...

Добровольский между тем продолжал:

– Дальше, пока обезглавленные и паникующие немцы метались, пока соображали что к чему, моя четверка прямым ходом рванула на выручку...

– Я же... приказывал... – выдавил Рустам через силу. Каждое слово казалось раскаленным, острым камнем, прочно застревающим в горле. – Отступать...

– Ничего, командир, – Добровольский вновь иронично усмехнулся. – Как поправишься, хоть в трибунал подавай. Были бы живы...

– Плачет по тебе... губа... Просто заливается...

– Ничего, я не против. Пусть поплачет, если без свидания, – прапорщик беззаботно хохотнул. Но почти сразу же голос вновь обрел серьезность. – Примчались мы быстро, благо Гальцев вновь выручил. Проехали с ветерком, по-наглому: считай, под самым носом у немцев, а те и слова не сказали. На месте оказались почти одновременно с "ихними". Пока суть до дела, они сопли жевали, а мы десантировались и успели проскочить прямо к вам...

Здесь Добровольский невольно смолк. Видно, пытаясь подобрать слова – говорить по потери своих всегда непросто. Особенно про тяжелые потери. Естественно, майор почувствовал напряжение. Да и как не почувствовать? В конце концов, отвлекающие искренне считали себя смертниками. Надеялись разве что на чудо. И вот командиру повезло. А что с остальными? Неужели один?!

– Не тяни... – Гуревич постарался вложить в слова максимум решимости, былой твердости. Хотя, увы, на деле вынужден бороться с невероятным волнением. В сознании сразу же непроизвольно возникли тысячи мрачных мыслей – и нет им конца. Что говорить командиру родным? Как посмотреть в глаза? Сам выжил, а остальных похоронил? Одно за одним перед глазами вставали лица: всё живые, здоровые, радостные. Ещё того счастливого времени, когда никто не собирался умирать... Что с ними теперь? Ответа на вопрос Рустам невольно ждал словно откровения, которое либо раздавит окончательно, либо даст силы жить. – Правду...

– Правду... С тобой, командир, осталось семеро... – слова товарища словно хищная плеть стегнули по сердцу. От пронзившей сознание боли Гуревич внутренне скорчился, стараясь не подавать виду. Не дело, когда командир проявляет слабость... Какой бы тяжелой не оставалась ситуация, командир должен на ногах стоять крепко, тогда и подчиненные найдут силы подняться. – Выжили тринадцать. Но ожоги и раны оказались слишком сильными. Трое у нас на руках погибли прямо на месте, ещё троих так и не удалось довезти до госпиталя... Тебя и самого, командир, чудом вытащили. Думали, пропадешь, а ты вопреки всему...

– Ясно... Про меня лишнее... Не нужно... – преодолевая себя, переламывая боль, Гуревич задал вопрос, который должен задать. Потому, что живые важнее сейчас. Нет! – важней всегда. Ведь им можно помочь. И нужно, черт возьми, если считаешь себя офицером! – Где мы?... Куда направляемся?

– Из Сургута по-любому нужно было выбираться, уж слишком мы там нашумели... Просто не город, а развороченный улей. – ответил Добровольский. И с сожалением добавил. – Хотя, жаль, что ушли... Как бы немцы прошлый раз не вспомнили... Не начали бы карательные акции проводить...

– Тем более... нужно спешить... – твердо высказал Гуревич. – Карать можно не только... не только в Сургуте... Можно везде, было бы желание... Потому с войной нужно кончать... Кстати, не знаешь... Удалось Геверциони?

– Удалось, – с явной уверенностью ответил Добровольский. – Не знаю, как долетят, но то что сумели взлететь – факт. Лично видел: как раз когда начли обрабатывать преследователей ваших, три транспорта за лесом поднялись. И низко так, почти вплотную над тайгой ушли на север.

– Хотя бы здесь слава богу... – с облегчением выдохнул Рустам. – Значит, все-таки не зря... Не зря...

– Так вот, – прапорщик вернулся к первому вопросу. – Бойцы мы пока никакие: из одиннадцати человек один тяжелый, трое средних и шестеро с легкими ранами. Ходячий лазарет на выезде... Потому и решил отступать. Из вариантов "куда" выбирать не приходилось – времени мало было. Вот и сели на товарный в Томск. Самый годный вариант, как ни кинь.

– Да уж... – через силу ухмыльнулся Гуревич. – Теперь будем Томск отвоевывать... или ты решил сразу на Новосибирск? Чтобы не мелочится?

– Ну уж чем ближе ко второй столице, тем лучше, – невозмутимо парировал Добровольский. – И информации больше, и простора. Если повезет, к своим выйдем.

– Только бы не попасться... – мрачно возразил Рустам. – Там, где людно и светло, искать станут не в пример тщательней... Да и противника там немало...

– Ничего, командир, прорвемся, – Добровольский ответил как всегда спокойно и уверенно. Без единого намека на молодцеватую лихость в словах. За долгие годы службы прапорщик отучился надеяться на удачу. Вот и теперь он не надеялся, а знал. Знал, потому, что явно представлял собственные силы. И потому говорил уверенно. – Впрочем, хватит пока разговоров... Отдыхай... Дорога дальняя, ещё успеем на языках мозоль натереть.

Товарищ почувствовал усталость, прежде, чем сам Гуревич. Майор решил было возразить, но почувствовал, что не может произнести и слова. Слабость и дремота внезапно навалились глухим покровом, нанеся предательский выпад из-за угла. Уже проваливаясь в черноту забытья Рустам успел-таки расслышать последнюю фразу:

– Ах ты ж! Совсем, командир, заговорил! Как всегда: только о деле и о других. А о себе ни слова... Можешь не переживать: целы и руки-ноги, и глаза... Рано в отставку. Скоро будешь отплясывать. Так что будем жить, командир...

"Вот и отлично... – успел подумать Гуревич. – Значит, все-таки повоюем..." И наконец, обессилевший, провалился в мягкие объятия черного, крепкого сна.

Глава N3 – Ильин, Фурманов, Лазарев. 06.50, 12 ноября 2046 г.

Перекинув автомат за спину, Ильин позволил себе вздохнуть полной грудью. Наконец-то казавшийся бесконечным переход закончился. Последние часы, когда свирепый мороз сменился простым, но так прочно забытым теплом оказались особенно тяжелы. Полковник, вынужденно исполняющий обязанности командира, оставался на посту до последнего: размешал людей, отдавал приказы, объяснял или же накрепко молчал.

Когда насущные, не терпящие отлагательств дела оказались улажены, Ильин первым делом направился к Геверциони. Последний переход дался дорогой ценой и самое яркое проявление – состояние генерала. Лишние трое с лишним суток – под безжалостным северным ветром, в плену холода, без провизии и почти без надежды...

Да. Ещё три дня назад бригада сохраняла строгую организацию: на марше роты шли ровными "коробками", упрямо чеканя шаг. Но после вынужденного приземления все пошло кувырком. И, чудом вырвавшись из капкана, соединение уже не смогло оправиться. Даже совершенно здоровые десантники держались из последних сил – что уж говорить о раненых? Под конец уже возникла реальная опасность, что Геверциони не вынесет ещё одного перехода – открылись раны, началось заражение, рецидив некроза. Да и среди бойцов прибавилось обмороженных. У людей словно подошел к концу запас прочности – исчезло желание бороться: яростно, ожесточенно. Впрочем, немудрено: последний раз теплое питьё и еду десантники видели на последнем привале – близь Сургута. А после случился длительный перелет, обернувшийся в итоге ожесточенным столкновением – и чуть было не полной катастрофой. И снова долгий марш, марш, марш – в полную неизвестность... Ильин прекрасно отдавал себе отчет: большая удача, что удалось сегодня выйти на обещанную Геверциони базу. Даже не просто удача – спасение всей бригады.

Слава богу сейчас людьми занялись профессионалы. Мгновенно оценив ситуацию, местные доктора с ходу подхватили на руки раненных и бросились в медицинский корпус. В тот момент полковник просто не мог оторваться от дел – даже чтобы просто узнать прогноз местных эскулапов. И только через несколько часов опасениям суждено было окончательно развеяться.

Усталый, но вполне довольный главный врач базы сообщил: большая часть поступивших на лечение сейчас находится в удовлетворительном состоянии. Отдельные тяжелые – в реанимации. Однако их жизням тоже ничего не угрожает. Особо профессор упомянул и Геверциони – случай оказался самым тяжелым. Похвалив проведенную главным бригадным хирургом работу, обстоятельно рассказал о повторной операции, возможных последствиях и процессе реабилитации.

Разговор с врачом успокоил Ильина. Полковник окончательно избавился от тяжелого груза на сердце. И только тогда позволил себе расслабиться. Однако, тут же вновь собрался – до отдыха ещё долго... Прежде ему вместе со старшими офицерами предстоят переговоры с местным начальством.

Дабы не позорить честь бригады, офицеры за немногое имеющееся в наличии время привели себя в порядок: с удовольствием наскоро ополоснулись горячей водой с мылом, сбрили явно неуставную щетину. С формой пришлось хуже – запасных комплектов не осталось. Пришлось так и остаться в повседневной полевой – ради торжественного выхода камуфляж лишь наскоро отскоблили от грязи, сажи и масла. Придирчиво окинув товарищей взглядом, Ильин лишь невесело усмехнулся. Но делать нечего – собрав ставший уже привычным квартет, Ильин вместе с Лазаревым, Фурмановым и Чемезовым отправились к местному директору.

Путь оказался непривычно неблизкий. Вообще в бесконечном переплетении коридоров, переходов и лестничных пролетов Ильин постоянно ловил себя на мысли, что не представляет базу как скрытый надежно в толще скальных пород бункер. От обычного здания – правда, колоссальных размеров, – "Алатырь" отличало лишь отсутствие окон. И частые решетки вентиляционных колодцев.

– Не верится даже... – пробормотал Лазарев, придирчиво озираясь по сторонам. Полковник словно подслушал мысли коллеги. – Не думал, честно скажу, что план Геверциони самая что ни на есть правда... Всё подвоха ждал. А оно вот как обернулось...

– Но подвох то был, – лукаво усмехнулся Ильин. – Если бы генерал Юрию записку с координатами не оставил, замерзали бы мы сейчас под Норильском...

– Да уж... – Лазарев с готовностью разделил неодобрение. – Никак не мог без "чекистских" штучек обойтись. Всё надо было в тайну играть...

– Тайна – не тайна, а по-другому нельзя, – возразил Фурманов. – Ведь он даже мне не говорил всего – и не из-за патологической паранойи. Просто чем меньше знающих, тем меньше вероятность утечки.

В ответ на это Ильин криво усмехнулся, а Лазарев скорчил раздраженную гримасу. Несколько последующих минут офицеры шагали в молчании. Каждый с головой ушел в переживания, мысли, на время отрешившись от окружавшей действительности.