Текст книги "Антология современной уральской прозы"

Автор книги: Андрей Козлов

Соавторы: Андрей Матвеев,Вячеслав Курицын,Владимир Соколовский,Александр Шабуров,Иван Андрощук,Александр Верников,Евгений Касимов,Юлия Кокошко,Нина Горланова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

КАСИМОВ Евгений Петрович

1954

Старуха

Старуха каждый день собирает чемоданы. Она встаёт часов в десять, когда все уже давно на работе, и начинает собирать вещи в тяжёлые фибровые чемоданы.

– Охо-хо, – бормочет старуха, – без четверти девять уже.

Приглаживая космы жёлтыми ладошками, она идет на кухню пить чай. Пусть заварка скверная и хлеб чёрствый – чай она пьёт долго, со вкусом. Она макает корочки в бледно-лимонный кипяток, аккуратно ест, беспрестанно смахивая со стола крошки себе в ладонь. Потом она моет посуду. Посуды много – осталось после вчерашнего дня. Старуха моет плохо, оставляя жирные пятна на тарелках. Её опять за это будут бранить, но она об этом пока не знает. Ну вот, слава Богу, посуда вымыта – старуха идёт в большую комнату.

– Охо-хо, – шепчет она, – без четверти девять уже...

Большие настенные часы в деревянном корпусе встали пять лет назад, но старуха этого не заметила.

Старуха медленно и старательно одевается. Старательность вообще в её привычке: если начнет, например, пол мести, то своими жёсткими пальцами из ковра каждую соринку вытащит. Она напяливает одну кофту, другую, одёргивает их, одёргивает. Кофты буро-зелёного цвета, локти продраны. Старуха надевает тяжёлое зимнее пальто, валенки, повязывает на голову обрёмканный кашемированный платок и, забыв про чемоданы, выходит из квартиры. Она уже дошла до лифта, но забыла, зачем вышла, – тогда она возвращается, но – беда! беда! – забыла номер квартиры. Тогда она пробует наугад.

Звонок не работает.

В другой квартире никого нет.

Из третьей высунулась лохматая голова и заматерилась. Старуха пугается и семенит прочь. Она спускается этажом ниже и тычет корявым пальцем в звонки, и снова пугается, и скользит бесполой тенью дальше, и, совсем обессилев от непонятного страха, садится на бетонные ступеньки и пригорюнивается. Так она сидит – может, час, может, два, – потихоньку дремлет, иногда вздрагивая от стукотни дверей, от лязга лифта, от протяжных порывов ветра за ровно сияющим окном лестничной площадки. Тут её находят сын и сноха, пришедшие на обед.

– Что? Опять?

Её ведут домой, раздевают и кормят обедом.

– Ты ела? – спрашивают её.

– Ничегошеньки я не ела и не пила.

Ест она долго, тщательно пережёвывая. Съев тарелку борща, она вынимает вставную челюсть и украдкой обсасывает её.

– У-у! Противная! – говорит сноха.

Старуха, тонко постанывая от удовольствия и ничего не слыша, идёт в большую комнату и там садится в кресло с высокой спинкой. Так она сидит, дремлет, пока не наступят сумерки.

Короток зимний день. Старуха медленно встаёт, покряхтывает, зевает, подходит к окну, откидывает тюль, долго смотрит на улицу, где закипает легкая метель. Потом идёт к часам.

– Без четверти девять, – говорит старуха с удовлетворением. – Нет, у нас так темно не бывает.

Старуха идёт на кухню пить чай.

Старуха тоскует по сладкому. Она берёт сахарницу и сыплет через край сахар в рот. Крутит губами, чмокает.

Что-то скрипнуло в глубине квартиры, и на старуху нападает страх. Она осторожно ходит по комнатам, пугливо ёжится, заглядывает в ванную, в уборную, опять в ванную, в спальню, во все кладовки, во все закоулки. Поняла, что одна, успокаивается, но какая-то тёмная сила толкает её – ей страшно! Она опять ходит и ходит по квартире. Двери поскрипывают, постукивают.

Приходит с работы её сын. Это её младший сын.

– Федя! – ласково встречает его старуха.

– Совсем сдурела, старая, – ворчит сын. Его зовут Александр. А Фёдор – это брат старухи. Он иногда заходит попроведать сестру. Все остальные братья и сестры давно умерли, но старуха забыла это и часто говорит о них как о живых.

– Сколько, сколько время? – спрашивает она, волнуясь.

– Ах, поезд уйдёт, – бормочет она.

– Какой поезд? – кричит сын. – Куда? Куда?

– Домой, домой, – говорит старуха в беспамятстве.

Приходит с работы жена Александра.

Ей в свое время досталось от старухи. Когда-то старуха была властной и вредной, сноху свою прижимала к ногтю, а та была сиротой, воспитывалась в детском доме – тихоня тихоней. Но уж сейчас-то она старухе спуску не давала – придиралась к ней, потихоньку куражилась.

Старуха стоит у окна.

– Нет, у нас так темно не бывает, – говорит она.

– Где это «у нас»? – иронично спрашивает сноха.

– У нас, в Свердловске.

– А сейчас-то ты где? – ещё ироничнее спрашивает сноха.

– В гостях, у брата. У брата... Иоиля.

– Дура ты, дура старая! Иоиль помер давно! – сноха ну просто покатывается со смеху.

– Нет, не помер, – неожиданно твёрдо говорит старуха. Она гордо выпрямляется, и в глазах её мелькает что-то осмысленное. Но через секунду она уже смешалась, забыла, о чём речь, – и вдруг лезет целовать сноху. Дескать, голубушка... Это у старухи бывает.

Сноха змеей вывернулась и, воровато оглянувшись, бьет старуху по лбу костяшками пальцев.

– Ой-ёй! – плачет старуха. Она садится в кресло и противно всхлипывает. Она хочет, чтобы её оставили в покое.

– Ты грязная, вонючая обезьяна, – с наслаждением говорит ей сноха.

Приходит с работы старшая дочь Александра. Она работает учительницей в музыкальной школе. Она очень устала и хочет спать. Только она укладывается в своей комнате, как входит старуха. Старуха не может признать её.

– Спасите, – шёпотом говорит старуха и оглядывается – за ней по пятам идёт сноха.

– Бабушка, поди вон, – уже сонно говорит внучка.

– Ну чего тебе тут надо? – кричит сноха и тащит старуху за рукав на кухню. Рукав трещит, старуха ойкает.

– Чисти картошку, – говорит сноха.

Старуха рада, что её оставили в покое. Она не спеша чистит картошку и что-то мурлыкает себе под нос.

У Александра есть вторая дочь. Она уже давно не живёт с родителями, она живёт с мужем и сыном Борькой в соседнем районе. Иногда они чинно приходят в гости – пьют самогонку, закусывают беляшами и разговаривают о политике. Борька, этот маленький негодяй, чистосердечно травит старуху. Кто она ему? Прабабка? Совсем чужая...

Однажды он стянул у неё из-под подушки вставную челюсть и спрятал её, а потом целый день ходил за бабкой и украдкой посмеивался, глядя, как она шарится по углам, как получает за это подзатыльники, как жуёт деснами обед.

Старуха думала, что Борька – это её сын. Или внук. Имя его она забывала редко.

Мать Борьки к старухе совершенно равнодушна. Она не ругалась с ней, не оскорбляла её – только смотрела холодно и презрительно.

В декабре старухе исполнилось девяносто три года. Все ждали, что она вот-вот умрёт, но старуха всё не умирала, и все уже отчаялись. А старуха просиживала свои смутные дни в кресле подле батареи отопления, беззубо жевала тайный хлеб, смотрела по-рыбьи перед собой, и кровь медленной холодной волной омывала её гнилой мозг, и резко, отчетливо вставали перед ней какие-то картины прошлого, может быть, её, а может быть, чужого, вычитанного из толстых романов с продолжением. То какие-то люди играли в лото или в «подкидного» за цветным столом, жарко горела керосиновая лампа, а за дряхлым маленьким окном выла вьюга, железная вьюга рвала странные красные флаги, железная метель мела по екатеринбургским улицам, заплёванным серыми солдатскими окурками, прооранным насквозь хрипатыми голосами; то цокот копыт пробивался сквозь дрёму, подмигивал молоденький офицерик, луч солнца сиял на его погоне, а офицерик улыбался и кончиком языка всё трогал реденькие нежные усы; то звонко и страшно бил по окнам винтовочный залп; и постоянно какое-то жужжание – оно просто с ума сводило!

Сноха хотела пристроить старуху в дом престарелых, но, во-первых, туда попасть очень трудно – большая очередь, а во-вторых, Александр воспротивился – что люди скажут? Другие сыновья аккуратно присылали денежные переводы, но мать к себе брать не хотели.

Однажды старуху посадили на поезд и дали телеграмму старшему брату – встречай! Была ещё надежда, что старуха где-нибудь затеряется, пропадёт где-нибудь... Старуха вернулась через два дня и с тех пор каждый день собирает чемоданы.

Если сноха уж чересчур тиранила старуху, та, всплакнув, призывала её к совести: как тебе, дескать, не стыдно, я старый человек, а ты изгиляешься... Что? – вскипала сноха. А кто тебя вытащил из грязи, когда даже соседи не хотели присмотреть за тобой? А кто стирает твои засранные простыни? А за что? За что мне такое наказание? Ты дрянь! Дрянь! Всю жизнь, всю жизнь палец о палец не ударила, а сейчас упрекаешь?

Она протягивала свои растопыренные пальцы с обломанными ногтями к самому лицу старухи и плакала от бессилия.

Старуха чистит картошку. Входит старшая дочь Александра – какой к чёрту сон: в голове одни гаммы!

– Бабушка! – кричит она. – Ты опять мои тапочки надела! Бестолочь!

Старуху разувают, и она, клацая нестрижеными жёлтыми ногтями по линолеуму, идёт искать свои туфли. Долго ищет, поправляя обувь в прихожей, потом открывает шкафы, комод...

– Ну чего шаришься? – кричит сноха. – Чего шаришься?

Старухе дают подзатыльник, кидают ей под ноги старые валенки. И хотя валенки стирают в кровь икры – старуха рада.

Потом старухе делают выговор за посуду. А тут и ужин готов. Все садятся за стол. Старухе наваливают полную тарелку картошки.

– Ешь, – говорит сноха. – А то всё говоришь, что голодная, что не кормят тебя. Вот и ешь. Пока не съешь, из-за стола не вылезешь.

– Что? Картошка? Не буду... – бормочет старуха. – Что я – свинья?

Все дружно ахают:

– Смотрите-ка, барыня! Не хочет! Поглядите-ка! Не будет!

Сноха говорит:

– Значит, не голодная.

Старуха молча ест картошку. Поглядывает в чужие тарелки.

Наконец, спать. Старухе ставят раскладушку. Где постель, спрашивает старуха.

– Там же, где и всегда, – отвечает сноха.

Старуха открывает комод, шкаф...

– Чего шаришься?! – кричит сноха. – Сказано: где всегда была – там и сегодня ищи.

Стоит, наблюдает.

– Дак я же не знаю, я же первый день здесь...

Старуха совсем теряется.

– Дак! Дак! – кричит сноха. Она вываливает на пол груду белья.

Постель готова. Со старухи сдирают платье, укладывают её спать.

Свет ещё долго горит в комнате. Сноха вяжет, зорко поглядывая за старухой.

Ночью сноха плачет. Ей жалко себя, свою жизнь, исковерканную, загаженную старухой. В душе нет сострадания – она пуста и холодна, как выжженное дупло. Сноха чувствует, что умрёт раньше старухи, и оттого ей тоскливо и горько. Всю жизнь на это чудовище положить! За что? За что?

И старуха встаёт в дверном проёме, как привидение. На ней застиранная мужская майка и громадные панталоны грязно-фиолетового цвета.

– Спасите, – шепчет она.

Господи, думает сноха, ну за что мне такое наказание? И идёт укладывать старуху.

1977