Текст книги "Три имени вечности"

Автор книги: Андрей Лебедь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Да, верно! Я вспомнил! – воскликнул Саян. – У них есть общее название – тиртханкары, «делатели переправы» или «создатели брода» в буквальном переводе, а иначе говоря, первопроходцы, провозвестники спасения.

Тагир покивал головой:

– Да, верно… пожалуй, по общему смыслу этот термин соответствует индуистскому «аватара» и буддистскому «бодхисаттва»…

– Говорят, первым из тиртханкар считается так называемый древнейший основоположник Ришабха, или Адишвара. Сначала он был принцем, а потом стал аскетом, жившим в неимоверно глубокой древности, миллиарды лет назад, и достигший нирваны на горе Кайлас.

Тагир скептически покачал головой:

– Да уж… миллиарды лет… ну-ну... «Делатели переправы», Ника, в данном случае означает, что это люди, которые создают другим некую духовную переправу через бурный поток жизни, показывают путь к освобождению. Иногда они даже принимали в быту имена, связанные с понятием «переправа» – как намек тем, кто ищет путь. Конечно же, во всех языках эти имена разные…

– Сложно понять, – Ника развела руками, – но это очень интересно!

– А кстати, как звали того японца, который рассказывал вам про котодама? – обратился Тагир к Глебу.

– Его звали Оониси-сан.

– Оониси? Да, это одна из распространенных в Японии фамилий… По ней трудно что-то сказать.

– Хотя, постойте! – Глеб встрепенулся. – Я вспомнил еще кое-что! Тот молодой переводчик, Итиро, он назвал Оониси-сан еще как-то по-другому… Эх, как же он его назвал-то? Ва… Ват… Ватаси? Нет, не так… Ватари? О! Точно! Ватари-сэнсэй! Он назвал его Ватари.

– Ватари? – Тагир повернулся к своему книжному шкафу, который, наверное, был вместилищем всей мудрости человечества. – Сейчас посмотрим в словаре. Так. Ватари… Ватари это, друзья мои, означает не что иное, как именно переправу.

– Ух ты! Ватари это переправа! – глаза Ники засияли так, что Глеб не мог отвести глаз от ее лица. – Ну скажите, разве это может быть совпадением?! Он тоже, тоже один из тиртханкар! И он направил тебя, Глеб, а потом и меня по пути поиска живого слова!

Некоторое время все молчали, потом Саян снова заговорил:

– Основоположники Махаяны, то есть Великой колесницы или Бодхисаттваяны, ветви северного буддизма, говорят, что есть люди, которых называют шравака, пратьекабудда и бодхисаттва. Шравака, буквально «ученик», следует учению Будды и, в конечном счете, достигает нирваны. Пратьекабудда, или индивидуальный Будда, самостоятельно уходит в нирвану, но он неспособен открыть истину другим, как это делает истинно просветленный будда.

– А бодхисаттва это кто? – спросил Глеб с любопытством.

– Бодхисаттва это такой человек, который развил свое сознание до такой степени, что способен достичь нирваны, но намеренно отказывается от нее ради блага других. Я так понимаю, Ника и Глеб, что по какой-то причине вы встретились в Иерусалиме с одним из бодхисаттв… Или – с одним из тиртханкар? Я не понимаю... Тагир, а ты что думаешь?

– Для начала нужно провести научное исследование, – Тагир воодушевился, – было бы неплохо сначала мне встретиться с Ариэлем, чтобы узнать его мысли и идеи по различным вопросам. Я составлю примерный опросник… хотя нет, возьму за основу уже готовый… Потом я встречусь с Оониси-сан и предложу ему тот же самый набор вопросов. А ты, Саян, в Туве встретишься с учителем Ники. Сравнив и проанализировав их ответы, мы сможем понять, насколько их взгляды на мироздание и происходящие в мире процессы сходятся. А где они, так сказать, друг с другом не согласны…

Тагир потер руки в предвкушении интересного исследования.

– А потом… потом хорошо было бы провести несколько психологических и адаптационных тестов в лаборатории… Потом мы все это обобщим и увидим…

– Тагир, – Глеб поднял руку. – Это невозможно, ты же понимаешь… ты что, надеешься с помощью опроса идентифицировать бодхисаттв?

– Да? – пробормотал Тагир, – Ты так полагаешь, что это не пройдет?... Жаль, жаль…

– Да, Тагир, это невозможно, – решительно сказала Ника. – Ну как ты себе это представляешь?! Хотя, если представится возможность, я вас обязательно познакомлю. А сейчас нам пора идти.

В маленькой, ярко освещенной прихожей, подавая Нике ее сумку с этюдами и набросками, Тагир сказал:

– Вот хоть и не верю я во все эти ваши фантастические истории, а все-таки немножко вам даже завидую… Искать, то чего, может быть, и не существует: бога, слово, имя… искать жизнь вечную – ведь вы ее тоже ищете? В этом есть что-то такое увлекательное…

Но он сразу же опомнился:

– Впрочем, что же это я… Однако, вот что я еще вспомнил. Вполне возможно, тот же упоминавшийся уже сегодня мною Эммануил Сведенборг был прав, когда говорил про забытое, давно утерянное Слово… говорил примерно так: «…ищите его в Китае, но вполне возможно, что вы найдете его в Великой Тартарии…».

– В Великой Тартарии? – удивилась Ника. – Это еще где?

– Великая Тартария, Тартария Магна, это, между прочим, территория от западного Приуралья до забайкальский степей и Монголии, а на юге – до Каспия.

– А Тува тоже часть Тартарии?! – глаза Ники засияли.

– И Тува, и вообще, вся Сибирь, и Северо-Запад России и много еще чего. Поэтому, как мне кажется, задача ваша очень сложная, ведь территория слишком обширна.

– Ну и пусть, – Ника упрямо свела тонкие брови. – Я думаю, что стоит искать.

А Глеб добавил:

– Искать хотя бы ради того, чтоб идти вперед.

Глава 9. Ты помнишь?

После возвращения из Иерусалима Глеб продолжил жить своей обычной жизнью. Работа и повседневные заботы захватили его, однако свои тренировки в боевых искусствах он продолжил. После семинара ему удалось набрать хорошую физическую форму, и он начал замечать, что занятия оказывают существенное влияние не только на его тело, но и на образ мышления и поведения. Глеб не то что бы стал другим, но приобрел несвойственные ему ранее мышечную реакцию и почти звериную чувствительность, мгновенно реагируя на любые изменяющиеся обстоятельства. Он не ощущал никакого дискомфорта и не испытывал никаких внутренних сомнений в правильности своего выбора.

Главное же – ему нравилась динамичность и какой-то особый дух этого контактного стиля карате, одного из многих «ветвей» знаменитого стиля кекусинкай. Почему-то его очень привлекали именно функциональность и жесткая практичность этого стиля, в которых он стал находить даже своеобразную красоту и мягкую эстетику. Движения казались ему истинным воплощением свободы и плавной грации. Бойцы владели своим телом на высшем уровне. Хотя иногда, пытаясь взглянуть на себя со стороны, он начинал подмечать в своих коллегах по клубу, да и в себе тоже, признаки едва уловимой бессердечности по отношению к людям. О ней ему несколько раз говорили даже его друзья.

Глеб стал смутно осознавать, что иногда смотрит на окружающих людей как на объекты потенциальной схватки, но вскоре это чувство его покинуло, и он, как ему казалось, снова стал тем же, что и раньше.

Он пришел к занятиям карате уже взрослым, сформировавшимся человеком. Этот факт, хотя и не позволял надеяться на какие-либо успехи в постижении нюансов техники и духа карате, придавал ему уверенности в том, что он всегда сможет увидеть негативные изменения в своем характере. И пока что он их не видел. Наоборот, позитивные изменения были вполне явными – он окреп физически, появилась гибкость в суставах и позвоночнике, а мышцы и сухожилия приобрели эластичность. Одним из необычных для него эффектов от тренировок стало то, что он стал гораздо менее чувствительным к боли – сказывались постоянные физические контакты с жесткими как кокосовые орехи кулаками бойцов.

Однако окружающий мир мало-помалу предъявлял свои права. Глебу стало казаться, что нет никакой возможности вырваться из заколдованного круга мелких проблем, возникавших одна за другой как из пустоты и всегда требовавших немедленного решения.

Первое время после встречи с Оониси-сан Глеб искренне собирался искать воплощенную котодама. Однако же, как-то незаметно он забыл о своем стремлении. И лишь спустя некоторое время смог осознать, что втянулся в ритм, который отнял у него массу сил и времени.

Даже не осознав, что происходит что-то не совсем правильное, он мгновенно втянулся в циклически повторяющуюся вереницу похожих один на другой дней, заполненных решением чужих вопросов. Какие-то малосимпатичные личности вились вокруг, требуя от него выполнения массы различного рода заданий, входивших, а часто и не входивших в круг его обязанностей. Глеб старался выполнять свою работу безукоризненно, но ее количество все увеличивалось и увеличивалось, а его рабочее время продолжалось иногда до позднего вечера, захватывая зачастую и выходные дни.

Он начал забывать о том, что произошло с ним еще совсем недавно на семинаре, когда ему встретился Оониси-сан, и потом, на Масличной горе в Иерусалиме. Даже образ Ники, которая уехала по своим делам на несколько дней в Москву, начал блекнуть и растворяться в тумане повседневности.

В довершение всего Глеб начал писать научную статью. Заряд энергии, полученный им в Иерусалиме, был настолько сильным, что написав работу в кратчайший срок, он представил ее знакомым специалистам и получил одобрительные отзывы. Однако сам он не был удовлетворен качеством своей работы, поэтому отправил ее в мусорную корзину и за день написал новую.

Глеб был уверен, что все делает правильно. Он убеждал себя, что совершенно не изменился. Он говорил себе, что стоит ему только захотеть, и он сможет в любую минуту двинуться вперед… Нет, он даже не сомневался, что и не останавливался ни на секунду, что все это время находился в непрестанном поиске, что он выше бытовых обстоятельств, опутавших его с ног до головы.

Поворотным моментом явился инцидент, произошедший в один из вечеров. Этот вечер он по обыкновению собрался провести за разработкой очередного инженерного проекта. Оставшись на своем месте после окончания рабочего дня, Глеб внезапно поймал себя на том, что в категорической форме требует от своих коллег посвящать работе не меньше времени, чем он сам. С изумлением, словно бы со стороны он услышал свой громкий требовательный голос. Он был уверен, что поступает разумно, но…

Но это было абсолютно несправедливо.

В нем словно что-то оборвалось. Это был удар, который сбил ему дыхание. Его внутреннее существо не могло такого вынести. Все-таки он был добрым человеком по своей природе, и не мог поступать несправедливо. В искреннем порыве раскаяния он скомканно извинился и ушел. Выйдя из здания, он, как был, в офисном костюме, отправился бродить по окрестным улицам и переулкам и вскоре вышел к набережной Невы. В его голове словно произошел взрыв – настолько он был не готов к тому, что увидел в самом себе.

Ноги сами принесли его к излюбленному месту. Усевшись на теплую ступеньку гранитной лестницы, сбегавшей к воде, Глеб долго глядел на маленькие волны, ритмично плещущие о камень набережной. Потом он закрыл глаза и отдался охватившим его чувствам. Он погрузился в глубокое состояние подлинного катарсиса, неконтролируемые потоки эмоций сотрясали его тело.

На смену раскаянию пришло ощущение заторможенности. Его чувства словно застыли, а вечернее солнце остужало их все больше и больше. Периферией внимания он ощущал, что где-то рядом шумит городская жизнь, на звоннице православного храма неподалеку ударил колокол. Его звук показался ему не цельным, он некоторое время прислушивался, пока не решил, что, похоже, в колоколе есть микроскопическая трещина или раковина, которая и мешает ему издавать чистый звук.

Такая же трещина, казалось, существовала и в нем. Внешне все было в порядке, однако внутри его была дисгармония, которая и выявилась так неожиданно. Но и это чувство вскоре ушло, и он остался один на один с накатывающей на него рекой.

Глеб не открывал глаз, но непостижимым образом чувствовал текущую воду. Сильный звук, похожий на гудение басовой гитарной струны, захватил его внимание. Глеб слушал, ожидая, когда вибрация струны затихнет, но этого так и не случилось. Наоборот, звук прибавлял в силе и вскоре превратился в бушующий рокот, который словно двигатель танка заглушил все звуки, которые он воспринимал.

Испугавшись, что на него может наехать кто-нибудь из лихих байкеров, которые на своих мощных мотоциклах проникали куда угодно, Глеб попытался открыть глаза, чтобы подняться и уйти. Но ему только с огромным трудом удалось разлепить веки – они были словно склеены вязкой невидимой субстанцией. Невозможность пошевелить ни руками, ни ногами – вот что беспокоило его больше всего. На Глеба накатывало нечто совершенно неописуемое. Ему пришла в голову мысль, что внезапно сказались последствия травмы, полученной когда-то на тренировке.

Прилагая неимоверные усилия, он смог, опершись на руки, привстать и посмотреть назад – за спину. Там никого не было. Только прохладный ветер раскачивал травинки, пробивавшиеся в трещины гранитных ступеней, а в темнеющем небе зависли высокие облака. Глеб снова обернулся к реке и чуть не потерял сознание – на берегу спиной к нему сидел человек в костюме. Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять, что этот человек и есть он. Он сидел на берегу Невы и одновременно видел самого себя со стороны. Не зная, как правильно поступить в этом случае, он просто стоял и смотрел.

Сколько прошло времени, так и осталось для него неизвестным, потому что необычное состояние внезапно было нарушено. Глеб ощутил невероятное давление на мозг – ментальные вихри, непрерывные потоки, ураганы разнообразных мыслей, чувств, бестелесных образов захлестнули все его существо. Одно из этих чувств выплыло на передний план, отодвинув на задворки сознания все остальные, и стало доминирующим. С минуту он «присматривался» к нему, пока не смог опознать со всей достоверностью. Это было чувство власти и силы. Глеб увидел его так ясно, как видел перед собой гладь реки.

Это новое состояние, в котором он сейчас пребывал, давало ему безграничные возможности. Глеб был готов действовать, у него даже наметился некий план. Однако что-то остановило его – он внезапно понял, что этот «план» несет в себе семена разрушения.

И в этот момент завибрировал его мобильный телефон – кто-то ему звонил.

В мгновение ока Глеб перенесся назад в свое тело, которое даже не вздрогнуло от такого события. Сразу же он обрел контроль над мышцами. Отработанным до автоматизма движением он достал из внутреннего кармана пиджака телефон и, увидев на определителе, что звонит Ника, нажал кнопку принятия вызова.

– Глеб, Глеб! Ты где?

– На берегу.

– На каком берегу?! Послушай! Это невозможно! Это… это... – она почти кричала от волнения.

Глеб успокаивающе проговорил:

– Подожди, подожди, не торопись, Ника. Что произошло?

– Я не могу… не могу по телефону… нам нужно встретиться! Срочно! – она сделала паузу и неуверенным голосом, уже потише, позвала: – …Глеб?

– Да.

– Это ты?

– Ну конечно.

– Точно – ты?

– Хммм...

– А… а ты там один?

– Нет, – ответил Глеб, – нас тут двое. Я и… я.

Его начал немного нервировать этот разговор. К тому же он был уверен, что только что с ним тоже произошло нечто очень удивительное, и этому «нечто» тоже следовало бы уделить хоть какое-то внимание.

– Какие двое? Ты что там, головой стукнулся? Нам нужно срочно встретиться! – Ника, казалось, была на грани нервного срыва.

– Что произошло? С тобой все в порядке? Ты можешь мне внятно изложить? – Глеб уже начал беспокоиться.

– Со мной все нормально, но кое с кем далеко не все хорошо.

– Кое с кем?!... Хорошо-хорошо, скоро буду.

Глеб бросил последний взгляд на темную массу речного потока и, остановив проезжающее мимо такси, поспешил на встречу с Никой. Всю дорогу до места, где они уговорились встретиться, пожилой таксист болтал без умолку.

Глеб вошел в маленькое кафе, секунду осматривал зал в поисках Ники и увидел ее в дальнем углу. Перед нею уже стоял заказанный на них обоих ужин.

– И что случилось? – спросил Глеб, усевшись на неудобный железный стул с прямой спинкой. – Тебя укусила собака? Или ты ее укусила?

Ника погрозила ему кулаком:

– Не смешно. Мои сны…

– Что с ними произошло? – слова Ники заставили Глеба мысленно покачать головой.

После своих собственных непонятных снов он начал читать все подряд на эту тему. Среди потока всевозможных книг и брошюр о снах и сновидениях, ему попалась и научно-популярные публикации о работе головного мозга, основной идеей которых было то, что сны не более чем продукт нашего подсознания. Именно возбуждение отдельных участков мозга заставляет вспыхивать хранящиеся в синапсах головного мозга образы нашего жизненного опыта, наши воспоминания.

Эти воспоминания, как пытался уверить себя Глеб, могут быть не только следствием пережитого опыта, но каким-то образом индуцироваться нашей генетической памятью, которая может хранить не только наш личный жизненный опыт, но и опыт наших предков. Причудливость и яркость снов, считал он, были продуктом многослойного наложения, интерференции этих воспоминаний.

Ника же убеждала Глеба, что те сны, которые она видит, имеют под собой вполне реальную основу и никак не соотносятся с ее жизненным опытом. К примеру, она рассказывала, что как-то раз во сне посетила дом своей родственницы, жившей в другом городе в доме, который она никогда не видела. Ника уверяла, что во время своего сна будто бы смогла разглядеть в подробностях почти все комнаты этого дома. Особенно поразила ее написанная маслом картина, одиноко висевшая между двух больших окон, выходящих в сад. На ней были изображены древнегреческие боги, восседавшие вокруг Зевса на горе Олимп.

Ника с серьезным лицом рассказывала, что, выбрав время, она специально поехала в тот город и нашла эту картину именно там, где видела во сне – висящей на стене, оклеенной голубыми обоями, в проеме между двух больших окон. Время от времени она рассказывала всевозможные невероятные истории о ее путешествиях во снах, каждый раз все более причудливые и фантастические.

Наконец, Глеб уже перестал различать, где правда, а где фантазии, и попросту махнул рукой на попытки это понять. Вот и в этот раз он был довольно скептически настроен

– Ты слишком веришь своим иллюзиям, Ника, так нельзя. Вот Наталья Бехтерева…

Ника нетерпеливо перебила Глеба:

– …ты мне сам говорил, что прочитал в одной из ее книг, что у Бехтеревой было в жизни четыре необычных сна, которые она называла «как будто не сны» или «странные сны». И, кроме того, ведь это же она рассказывала о встречах с призраками умерших людей…

– Да, но…

– А сам-то ты… взять хотя бы твои собственные сны о музыкантах эпохи барокко. Эх, ты, скептик!

Глеб пожал плечами:

– Ну хорошо, хорошо… Пусть так… ну, рассказывай.

– …ну, села я в электричку и поехала за город. Чтоб там, значит, в одиночестве побыть… Там есть одно место такое, да ты знаешь… Сосновый бор, мох кругом белый с голубоватым оттенком, на ощупь мягкий-мягкий, ручей веселый бежит, народу никого…. И сосны такие желтые с густыми темно-зелеными кронами, а между деревьями расстояние по десять метров, так что бор прозрачным кажется. А воздух… О-о-о! Не передать словами. Там одна сосна когда-то упала, так я в вывороте корней маленький костер сделала, дров на всю ночь наносила… Постелила я коврик туристический на землю, сижу, сумерки пришли. И стала я смотреть на огонь….

– И заснула незаметно, да?

– Ну… почти… Это был не сон, Глеб! Это было настоящее шаманское путешествие. Ты же знаешь, я немножко шаманка. – Ника усьлыбнула, но сразу посерьезнела. – Я сидела-сидела, глядела на огонь и – раз! Я уже там. Во сне или в иллюзии, не знаю, как назвать. Продолжаю сидеть и смотреть на огонь, и костер-то словно тот же самый! Нисколько не изменился. Хотя я знаю, что во сне оно так не бывает – если начнешь на что-то смотреть, понимаешь быстро, что этот предмет как бы и не настоящий…

– Как это – не настоящий?

– Ну как… С виду только настоящим кажется, а на самом деле он как на картонке нарисован – за ним ничего нет, ничего не ощущается. Полноты в нем нет, что ли… не знаю, как выразить… Я-то сразу поняла, что в сон попала, дай, думаю, похожу, погляжу, что там вокруг есть…

Глеб уже хотел добродушно посмеяться, но осекся: внезапно ему показалось, что перед ним сидит не Ника! Лицо сидевшей перед ним женщины изменилось до неузнаваемости – это была незнакомая дама средних лет с благородной осанкой и внимательным взглядом зеленых глаз. Глеб потряс головой, и наваждение рассеялось – перед ним снова была Ника, обеспокоенно спрашивающая:

– С тобой все в порядке?

– Да… спасибо… – он несколько раз глубоко вздохнул, стараясь втягивать воздух в область солнечного сплетения.

Эта техника, которой он научился во время занятий карате, предназначалась для того, чтобы в условиях стрессовой ситуации можно было быстро приходить в нормальное состояние. Выдыхать в этом случае нужно было очень медленно, словно бы долго-долго произносишь звук «хха-а-а-а-а» и следить за тем, чтобы поток воздуха был идеально ровным и выходил под умеренным напором. Его сэнсэй уверял, что такое дыхание стравливает избыток агрессивности и приводит организм в сбалансированное состояние. Глеб иногда использовал эту технику в спортивном зале, но в жизни к ней почти никогда не обращался.

Через пару минут он успокоился и улыбнулся:

– Ну, рассказывай.

Лицо Ники выразило нерешительность. Она пару раз оглянулась по сторонам и, не найдя ничего подозрительного, заговорила вполголоса:

– Вот, значит… Вижу я сон, что я в лесу, в том же самом лесу, где и заснула… Костерок горит, сосновый бор вокруг. Все как всегда. Птица ночная где-то посвистывает. И тут… и тут я словно бы начинаю проваливаться!

– Как это проваливаться?

– Сквозь землю! Как будто она меня не держит, и я начинаю погружаться все глубже и глубже, быстрее и быстрее. А глаза-то у меня открыты, и я все вижу. Какие-то ветвистые корни деревьев передо мной мелькают, почва, горные породы. Потом темнота, а я все проваливаюсь. И ведь ничего не могу сделать… все вниз и вниз! И вдруг – бац! Приехали, остановка.

– Постой, Ника, – Глеб едва сдержался, чтобы не засмеяться, – какой бац?! Где остановка?

– Бац в прямом смысле. Клацнуло что-то как затвор у винтовки... И я уже никуда не двигаюсь. Стою на твердой почве, а вокруг меня…

Она задумалась.

– Что? – не выдержал Глеб.

– …в общем, хочешь верь, а хочешь нет, попала я в место, где умершие люди… живут… эээ… Не то чтобы живут, а… обитают. Временно, скорее всего. Может, это и не самый его центр, мира того, а, скорее окраина… Но выглядит реально все, реально до такой степени, что невозможно отрицать…

Глеб зачарованно слушал Нику. С ее слов выходило, что где-то, неизвестно где, существует своего рода резервация для умерших людей. Не все люди, путь которых на Земле закончился, попадают в нее, но те, которые там очутились, образовали в тех местах нечто вроде социума, что-то подобное ограниченной «человеческой формации» и занимаются примерно теми же делами, какими занимались при жизни. Они пытаются решить некоторые задачи, которые были в них заложены при рождении на Земле, но не были реализованы.

– Они все полупрозрачные. Словно бы в них отсутствует какая-то очень важная часть, духовная часть, так можно сказать… – Ника наморщила лоб. – Чего же в них не хватает… не могу понять… Ну вот если взять людей вокруг и присмотреться, то видно, что в них есть нечто такое, что отличает живое от неживого… Свет, что ли какой-то, внутренний… А в тех – такого света нету. И нигде в том мире нет. И от этого все они выглядят ужасно тусклыми. Тусклыми еще и потому, что они несут в себе мысли о тех временах, когда они были по-настоящему живыми, да и мысли-то все эти одинаковые… все их мысли о бытовых вещах, о каких-то удобствах, какими они обладали. И недостижимость утерянных благ их заставляет страдать.

– Что ты такое говоришь, Ника?! – Глеба пронизал ледяной спазм. – Как же такое может быть?!

– А я откуда знаю? Мое дело увидеть и рассказать… а ты что хочешь с этим делай. Может, именно в этом мое предназначение – рассказать тебе об этом… И еще их заставляет страдать отсутствие всевышнего света. Они о нем не знают ничего. Оттого и страдают.

– Ужасно!

– Ну конечно. Однако есть у них нечто такое, что в какой-то мере заменяет им тот свет. Это такая вещь… я тебе скажу, только ты не смейся.

– Что ты говоришь, конечно, не буду смеяться!

– Они называют его ковчег. Это что-то вроде большого тяжелого деревянного короба. Разукрашенный яркими красками, резной весь такой. Из дерева сделан какого-то непонятного… розоватого цвета. Ручки сбоку приделаны серебряные.

– Ручки? Зачем?

– А мне откуда знать? Нужно, значит, зачем-то – вот и приделали ручки. Ковчег этот светится янтарным светом и спрятан где-то на дальней окраине их мира, в глухом лесу. А он, этот мир, очень ограничен в своих размерах. Люди, которые там живут, приходят к своему ковчегу время от времени, чтобы увидеть отблески света, источник которого им неясен. Для них это сияние как смысл жизни, и они знают: пока они видят его, они под защитой, как под защитой своей матери. И ковчег этот для них – предмет неописуемой ценности. Он смысл их бытия. Он словно ниточка, которая связывает их с истинным светом.

– И что дальше?

– Ничего. Я там походила-походила… Никого из знакомых не встретила… это меня почему-то обрадовало, – улыбнулась Ника. – Ну и проснулась потом и домой поехала. Утром.

Глеб перевел дыхание и покачал головой:

– Не очень я тебя понимаю, Ника. Вот ты говоришь, что «поняла, что в сон попала». Как такое может быть?

– Это ты не понимаешь потому, что тебе об этом никогда не рассказывали. А мне когда-то одна женщина шаманка в Туве тропу показала.

– А что за тропа такая?

– Тропа? Ну… не знаю… она прямо тут начинается, – Ника помахала рукой перед глазами. – Это она так называет – «тропа». А мне кажется, что это как ширма или занавеска… она перед глазами висит, и ничего не видно, что за ней происходит. А приглядишься – видно, что она как будто из марли сделана… в ней есть много-много маленьких дырочек. В одну из них посмотришь – и раз! Тебя туда втянуло. И ты уже не тут.

– А где? В другом мире что ли…? – Глеб не мог преодолеть скептического отношения к ее словам.

И это было странно. Одна часть его разума, холодная и пытающаяся все контролировать, уверенно говорила ему, что рассказы Ники не более чем просто фантазия. Другая же часть, более легкая, шептала едва уловимо, что все это правда.

– Не знаю… – Ника пожала плечами. – Никогда не задумывалась. Да мне без разницы. Где-то – и все дела… А можно еще и не так. Можно по-другому.

– Как?

– Если хорошенько присмотреться к чему-то, например… ну, например, вон к той стене, – Ника махнула рукой, и Глеб автоматически последовал взглядом в том направлении, – то увидишь в глазах что-то вроде ряби. Она незаметная, эта рябь, но она есть. Предметы вокруг как будто дрожат мелкой дрожью. Изображение реальности, оно ведь не очень устойчиво…

– Нестабильно?

– Ну да, нестабильно. И все время оно, это изображение грозит рассыпаться, только мы этого не замечаем. Но что-то в окружающем пространстве постоянно заставляет эту рассыпающуюся иллюзию воссоединяться… снова и снова, снова и снова. Без конца.

– А что это?

– Да ты разве же не помнишь? Мы ж с тобой об этом уже говорили, когда в Иерусалиме были. Это воля.

– О чем ты говоришь? Какая воля? Чья?

– Ну, я не знаю… Воля, в общем. Некая глобальная воля соединяет все воедино. И постоянно поддерживает мир в таком состоянии. Если где-то что-то испортится – сразу же эта воля все ремонтирует… зашивает все или заклеивает, я уж процессов этих не понимаю. Да и, наверное, их мало кто понимает.

– Бред какой-то…

– Нет, Глеб, это не бред. – Ника подняла свои серые глаза на Глеба, и он понял, что она нисколько не шутит. – Мне когда-то об этом рассказывали. И про сны, и про тропу, и про реальность. Наш учитель даже показывал нам, как можно отбросить покрывало наваждения. Но он говорил, что таких покрывал не одно, а несколько… Так вот, однажды в горах Тувы мы увидели спрятанный за занавеской иллюзии целый город с куполами. Примерно так же, как мы с тобой видели древний Иерусалим с Масличной горы.

– Да, это-то я помню, разве такое забудешь!

– Ну вот. Арье же нам объяснил потом все про видения древнего города. Помнишь?

– Объяснил?! Нам?! Я ничего не помню. А где я был?

– Ты куда-то отошел в сторону, когда мы вниз спустились с горы. Пока мы ждали, а ждали мы почти полчаса, между прочим. Я у него и спросила. Чтобы хоть что-то спросить…

– Не помню, – Глеб обескуражено почесал подбородок, но не стал возражать. Он вполне мог допустить, что пропустил часть объяснений Арье.

– Сам виноват, надо было остаться и послушать. Я немного рассказала Арье о себе. Он сказал, что ткань реальности устойчива, но не настолько, чтобы не было возможности отодвинуть ее хоть на мгновение. Например, шаманы это могут делать легко…

– Так уж прямо и легко…

– Ну да, это он так сказал... Им, может, и легко. Еще Арье говорил, что шаманы и другие люди, имеющие тайные знания, используют абсолютное сознание для того, чтоб выявить суть вещей.

– Как это?

– Я тоже до конца не поняла, но примерно так: человек входит в необычное состояние. С помощью молитвы или медитации. Шаман с помощью бубна или даже без его помощи. Даже простой человек иногда может войти в такое состояние под влиянием стресса или необычных жизненных обстоятельств. И тогда его внутреннее человеческое «я» каким-то образом соединяется с… небом…? с… богом? с…

– С универсальным сознанием вселенной?

Ника посмотрела на Глеба и с притворным восхищением кивнула:

– Ну, вот видишь, какой ты умница, Глебушка! Все ведь понимаешь… Да, точно, с ним. Вот именно с этой штукой, про которую ты сейчас так здорово сказал, и соединяется сознание шамана… Или не обязательно – шамана. Как назовешь человека, так и будет правильно. И когда эти два сознания соединяются, то человек начинает обладать могуществом… ну почти что… почти как боги.

– Как это?

– В этот момент человек становится центром вселенной, и через него начинает… в общем он начинает светиться светом… особым каким-то светом, который до этого момента в мире почти отсутствовал. И… абсолютное сознание вместе с индивидуальным сознанием человека образуют единый светящийся поток… нет, не поток… он такой… одновременно струится во все стороны. Как свет от лампы, но это не поток частиц, и это не энергия…. Ну… в общем, абсолютное сознание действует как универсальный растворитель, – Ника улыбнулась, довольная подобранной метафорой. – И оно растворяет иллюзию.

– А зачем?

– Затем, чтобы показать кому-нибудь то, что стоит за иллюзорной картиной, которую мы каждый день видим перед глазами. Чтобы реальность показать.