Текст книги "Сириус Б (СИ)"

Предприятие Подкрышена было расположено очень удачно – на окраине Боброва, рядом с самым большим городским кладбищем в помещении бывшего гаража какого-то разорившегося совхоза.

Эмилий Крысовский прекрасно понимал всю выгоду такого удачного расположения – от накладных транспортных расходов его ЧП почти не страдало. Все потребители прибывали к его товару своим ходом, правда, уже не совсем самостоятельно. А в случае долгожданного прихода мирового кризиса, еще тепленьких, с пылу с жару плачущих ангелов, можно было подвозить прямо к центральному входу кладбища на специальной ручной тележке и продавать их там как горячие пирожки.

Силантия все эти деловые виды его неожиданного работодателя не интересовали абсолютно. Он намеревался с помощью ДЭ -3918/12 бис установить связь с крейсером "Ломотанго". Теоретически такое вполне могло оказаться возможным, так как домна, несмотря на свои размеры, была рассчитана на запредельно высокие давления и температуры. Правда, для этого ее нужно было вывести на максимальную мощность, а вот с этим-то и возникли проблемы.

Дело в том, что, как бизнесмен Подкрышен-Крысовский был сторонником штучного производства дорогого качественного товара, а не массового производства какого-нибудь низкокачественного ширпотреба. Поэтому во время переговоров с заказчиками он всегда упирал на нематериальные активы своего бизнеса – высокую художественную ценность производимых изделий, их антивандальные качества, долговечность и т.д. Таким бизнес-подходом он невольно мешал настройке космического канала связи с крейсером "Ломотанго".

Все это было очень досадно Силантию, так как он волновался за судьбу своего крейсера. Ведь он не знал даже – есть ли среди экипажа "Ломотанго" опытные офицеры, которые могут взять на себя командование кораблем на время вынужденного отсутствия капитана. Оставалась одна надежда – Мари. Но Силантий не знал даже того – кем же она была на самом деле. Астронавигатором? Косморазведчицей? Астробиологом? Космодесантницей? Штурманом? Чем больше Силантий об этом думал, тем больше терялся в догадках, ведь Мари никогда не танцевала в мундире, а только в бальных платьях различных фасонов и видов на которых не было ни шевронов, ни эмблем, ни погон, ни других знаков различия.

Положение с каналом связи было крайне неопределенным и потому особенно мучительным для Силантия вплоть до сегодняшнего утреннего разговора. Когда Крысовский намекнул на желательное увеличение выпуска продукции, Силантий вдруг почувствовал радостное возбуждение, а затем, в его голове тут же сложился план действий по установлению канала связи с "Ломотанго". Для себя он все уже решил еще тогда – во время утреннего совещания. Силантий просто не знал как помягче, без травмирующих психику последствий, сообщить о своем решении другим работникам "Скорби". Ведь они не были виноваты в том, что помимо своей воли оказались втянутыми в его космическую эпопею. А кроме того он ясно видел, что дед Митроха пока находился в сознании, да и сознание Сивушек все еще не покинуло их тела окончательно...

– Силантий! Силантий, где ты там! – донеслись из литейной крики деда Митрохи. – Иди сюда, выпьем за католическое Рождество!

– А давайте его хором позовем? – спросил кто-то из Сивушек.

– Дедушка Мороз! Дедушка Мороз! – закричали литейщики. – Ты подарки нам принес?!

Силантий бросил в пепельницу пустую обгоревшую гильзу от папиросы и подошел к окну. На улице уже начинало темнеть и мела слабая метелица. "Дед Мороз, – с горечью подумал Силантий. – Вот так..." Вдруг он заметил, что прямо под окном возникли два вращающихся снежных вихря. По телу Силантия прошла волна так хорошо знакомой ему по прежней жизни электрической дрожи.

– Мари, – прошептал Силантий. – Я все понял, Мари. Я уже иду.

Он сплел пальцы рук в замок, а затем быстро вывернул их наружу, громко щелкнув суставами. После этого Силантий расплел пальцы, бросил последний взгляд на снежные вихри и решительным шагом направился в литейную.

Пройдя мимо черного плачущего ангела с наброшенной на крылья фуфайкой, Силантий вышел на середину мастерской и осмотрелся. Малая поляна уже понемногу сходила на нет. За столом оставались только дед Митроха с Косым Сивушкой, а Кривой уже отошел к верстаку и занимался там своей катаной.

– А вот и Дедушка Мороз пришел! – пьяно воскликнул Косой. – Иди сюда, борода, скажи всем присутствующим тост!

Силантий подошел к столу, взял свой стакан и залпом осушил его, а потом, не закусывая, громко и отчетливо произнес:

– С католическим Рождеством вас всех.

– Вот, молодец! – воскликнул дед Митроха. – Слушай, Силя, а может, пошабашим на сегодня? Сломаем подающий кран, а пока Миля будет для него запчасти искать, начнем уже отмечать новогодние праздники?

– Нет, мы начнем лить, – твердо сказал Силантий. – Прямо сейчас.

– Ну-у, как знаешь, – разочарованно протянул Митроха. – Лить так лить...

– Сколько ты вчера шихты загрузил? – спросил Силантий.

– Как всегда – на два статуя и на сотню копий для пацанов.

– Отставить копья. Грузи под завязку, будем отливать пять статуй.

– Что значит – "отставить копья"? – встрепенулся Косой. – С какой это стати отставить? У нас уже на них покупатели имеются.

– Отставить копья, – твердо повторил Силантий. – Будем отливать пять штук ангелов.

– Ни хрена! – воскликнул Косой, вставая из-за стола. – Ты что, Силантий? Это ты на трепотню нашего благодетеля повелся?

– Нет.

– А что тогда?

– Хочу удивить добряка, – сказал Силантий первое, что пришло в голову.

– Удивить? – потрясенно спросил Косой. – Добряка? Да ты хоть знаешь – на что он деньги свои переводит? Он на них кольца покупает и своим бабам раздаривает! Ты, что хочешь, чтобы он им алмазные ожерелья начал дарить?

– Пойми, Косой, – сказал Силантий, поглаживая усы. – И деньги, и ожерелья, и ангелы в итоге все равно местным бабам останутся, их с собой не заберешь. А удивление – заберешь.

– Это куда ж ты свое удивление забирать собираешься? – осторожно поинтересовался дед Митроха.

– Туда – к звездам...

Косой стоял перед Силантием и растерянно хлопал ресницами. В глазах его читался третий важнейший вопрос русской жизни: "Бить или не бить?". Постепенно веки Косого замедлились, и в его глазах тут же высветился третий важнейший ответ русской жизни: "Бить!"

Косой издал дикий кошачий вопль и бросился на Силантия, но был остановлен страшным ударом в центр грудной клетки. Его тело сначала поднялось в воздух, а затем рухнуло на грязный пол литейной, несколько раз перекатилось по нему и замерло в положении "лежа на спине".

– Ты что творишь, гад? – тихо спросил от своего верстака Кривой. Глядя на Силантия, он быстро вращал рычаг тисков, освобождая катану.

Силантий осмотрелся и взял в руки тяжелый стальной пробойник, похожий на чудовищную прямую кочергу с загнутым в пастырском стиле, круглым кольцом на конце. С этой штуковиной в руках он тут же сделался похожим на мудрого, но еще полного сил и уверенного в себе пастыря.

– Не нужно, Кривой, – спокойно сказал Силантий, перехватывая пробойник правой рукой за кольцо. – Оно того не стоит.

Но Кривой уже высвободил свою катану из тисков. Он занес ее двумя руками над головой и, прихрамывая, с криком "Ой-йе!" побежал на Силантия. Дед Митроха наблюдал за всем происходящим очень спокойно, с достоинством, не делая никаких попыток вмешательства в серьезный мужской разговор, хотя его глаза при этом и были распахнуты на максимально возможную ширину.

Силантий подождал, пока Кривой приблизится на расстояние длины пробойника, а затем быстро присел и сделал два коротких выпада. Звякнул металл, катана взлетела вверх, а затем несколько раз перевернулась в воздухе и с противным дребезжанием врезалась в поверхность праздничного стола прямо возле бороды деда Митрохи. Но тот и глазом не повел. Митроха сидел за столом абсолютно спокойно и широко открытыми глазами смотрел на вибрирующее лезвие, словно подобное происходило в литейной чуть ли не каждый день.

Тем временем Силантий нанес Кривому удар тупым, свернутым в пастырское кольцо, концом пробойника точно в центр лба, словно бы благословляя его и разом прощая ему все будущие грехи и обиды. Тот закачался, прихрамывая попятился назад и свалился на стопки скользких деревянных дощечек, используемых изредка для начальной растопки домны. Дощечки завалили Кривого с ног до головы, но он еще некоторое время возился под ними, пытаясь подняться на ноги. Скользкие дощечки разъезжались, не давая ему этого сделать и, в конце концов, Кривой тоже затих.

Силантий аккуратно прислонил пробойник к стене и сел за стол. Внешне он оставался абсолютно спокойным.

– Силя, ну зачем же так? – тихо спросил дед Митроха, выглядывая из-за лезвия катаны. – Их же тоже можно понять. По-человечески.

– Да, – согласился Силантий. – Я знаю.

Он нагнулся вперед, выдернул катану из столешницы, а затем напряг руки, согнул ее несколько раз под разными углами и отбросил к доменному поддувалу.

– Все эти сабли, пики и шпаги ни к чему, – пояснил Силантий свои действия Митрохе. – В случае чего всем вам выдадут по новому, самому надежному автомату в мире.

Он вдруг почувствовал сильный голод и начал быстро закусывать всем, что попадалось под руку – хлебом, салом, селедкой.

– И потом – эта домна не выдержит такого перегруза, – осторожно продолжал дед Митроха. – Улетим ведь все. Прямо в космос.

– Выдержит, – уверенно сказал Силантий, быстро прожевывая кусок сала.– У нее внутри титановое усиление и два дополнительных контура охлаждения.

– А почему на манометре красный сектор начинается с двенадцати атмосфер?

– Это не штатный манометр. Штатный манометр, наверное, кто-то увел во время переезда. Но это не страшно, многое можно понять просто по виду внешней оболочки. На предельных температурах огнеупорные кирпичи раскаляются и начинают светиться слабым малиновым светом, но этого бояться не нужно.

– Ага, понятно, – говорил дед Митроха пристально, всматриваясь в глаза Силантия.– Не нужно бояться, конечно. Понятно...

– И еще, – продолжал Силантий, наливая себе самогона, – скоро здесь будет довольно жарко, поэтому теплое белье лучше снять прямо сейчас, потом просто некогда будет.

– Ну, это само собой... – говорил Митроха, продолжая с тревогой всматриваться в глаза Силантия. – Конечно, теплое белье лучше снять заранее, да...

За спиной Силантия послышалось кряхтение. Это Косой Сивушка уже перевернулся на живот и теперь пытался подняться на четвереньки.

– Да он сдурел просто... – тихо сказал он. – Меняйте свое белье сами и лейте здесь что хотите, а мы с братаном уходим.

Силантий встал из-за стола, подошел к Косому и, схватив его за отвороты спецовочного костюма, рывком поднял вверх. Голова Косого втянулась в плечи, тело обмякло, а носки тяжелых ботинок начали трястись мелкой дрожью. Силантий посмотрел в его глаза и сказал:

– Прости, Косой, но капитан Ломотанго больше не может ждать...

– У-у-у, – ответил Косой, и его голова втянулась в плечи еще больше.

– К опокам! – закричал Силантий Косому прямо в лицо Косого и разжал пальцы.

Глава X

Сны и реальность

Эмилий Подкрышен-Крысовский с большим превышением скорости гнал свой БМВ по центральному проспекту Боброва. Он опаздывал на встречу с Аделькой, которая уже должна была ожидать его у парадного ресторана «Патриций». Опаздывать на подобные встречи Эмилий никогда раньше себе не позволял, поэтому на душе у него было тревожно. И дело здесь было не только в Адельке. Главным образом дело было в том, что он уже точно знал – очередная черная полоса в его жизни началась. Черная зебра показала ему свои зубы и с этим срочно нужно было что-то делать.

Это было теперь понятно Эмилию по особому настроению, которое обычно охватывало его в самом начале вступления в черные полосы жизни, и ошибиться здесь было просто невозможно. Обычно, перед самым очередным вступлением, Эмилий впадал в меланхолию и ощущал тихую грусть, а затем эти неплохие, в общем-то, чувства постепенно трансформировались в ядовитый сарказм, презрение ко всем и вся, а порою так даже и в ненависть по отношению к окружающим на фоне всепоглощающей жалости к самому себе.

Снаружи как-то неожиданно, вдруг, началась сильная метель и Эмилий включил надежные германские дворники. "Как же все-таки глупо и неосмотрительно я живу, – думал он, всматриваясь в лобовое стекло. – Возомнил себя эдаким сибаритом, а если разобраться, то окажется, что я всего лишь заурядный представитель местного среднего класса, можно даже сказать – весьма среднего. Но все же – с довольно сильным тяготением уже и к высшему местному классу, это несомненно. Ничего, вот придет кризис, и тогда все увидят – какой Эмилий Подкрышен-Крысовский человек на самом деле. Какой он замечательный и дальновидный бизнесмен. Только бы кризис наступил вовремя, не задержался где-нибудь, не заблудился по дороге. Хотя, конечно, водочный бизнес Невзлобина мне не переплюнуть все равно, но это не страшно, ведь водочный и ритуальный бизнесы не враги, не конкуренты, а скорее – союзники. Они органично дополняют друг друга".

Дорогу быстро заносило снегом, и на торпеде загорелся экранчик бортового компьютера. На нем появилась схема подвески с разноцветными колесами – добросовестное немецкое авто сигнализировало Эмилию о том, что сцепление задних колес с дорожным покрытием постепенно и опасно ослабевает. "Какие все-таки милые люди эти немцы, – с теплотой подумал Крысовский. – Милые и навивные. Думают, что мы здесь вот так несемся по ноздри в снегу, а краем глаза следим за показаниями бортовых систем их надежных карет, изучаем цифры, всматриваемся в символы. Добрая старушка Европа, одним словом, что с нее взять". После этой мысли Эмилий понял, что уже понемногу начинает хандрить – вот и немцы стали ему уже не такие...

"А все-таки, с чего же началась эта черная полоса, – продолжал размышлять Эмилий. – Неужели с отмены злосчастной новогодней поляны для моих наемных работников? Ведь Митроха из моего кошмара дал мне это понять весьма определенно. Неужели представители нашего низшего класса настолько чувствительны к подобным вещам? А я взял и вот так, походя, обидел этих славных простых людей, этих скромных тружеников. Нужно было не покупать это колечко, а надо было плюнуть на все, заехать к Аслану и взять у него пару ящиков осетинской "Столичной", черт с ним, ну и закуски разной, конечно, сырков там украинских, шпротов эстонских и прочей дряни. Приехал бы на фирму и сказал: "Да вы че мужики всерьез обо мне такое подумали? Я же пошутил! Нате вот – пейте и кушайте на здоровье, с наступающими вас..."

Хотя, с другой стороны – разве Аделька не достойна этого несчастного колечка? Конечно, достойна. Вот и получается, что нельзя быть хорошим для всех. Или-или, либо-либо. Ибо – ибо или так, либо вообще никак. Вот так! Да нет, все я сделал правильно, колечко Адельке нужнее, а низшие классы как-нибудь перетопчутся, без этих земляничных полян, в самом-то деле. Да они ведь еще и подворовывают у меня, наверное. Вот сердцем чувствую, что да – воруют, а как – понять не могу, все барахло вроде на месте и улыбаются все, как Золушки перед балом. Какой, однако, вокруг неприглядный вид!"

Действительно, метель понемногу набирала силу и плывущие навстречу БМВ углы серых хрущевок в свете немецких фар выглядели ужасно. Казалось, что они выныривают из мглы только для того, чтобы тут же в ней снова и утонуть. Дорога была абсолютно пустынной, и Эмилий почему-то почувствовал ужасное одиночество. "Вот заносчивые москвичи ругают свои пробки, – подумал он, – и даже не подозревают, какое это счастье – находится в тесном кругу людей, занятых одинаковыми проблемами, озабоченных одинаковыми вопросами. А, кроме того, там можно опустить стекло, поговорить с соседом, поделиться с ним своими проблемами, поругать власти, покопаться в интернете, почитать книгу. Да в пробке можно даже позаниматься кадровыми вопросами, жениться прямо там, в салоне какой-нибудь "Мазды", а потом кого-нибудь родить все в том же салоне. А здесь? Того и гляди из-за хрущевки пара волков прямо на дорогу выскочит. Или еще хуже – древние пьяные матросы встанут у заснеженной обочины и своими винтовками голосовать начнут. И все же – когда эта проклятая черная зебра наступила мне копытом на горло?"

Эмилию вдруг показалось, что огромная черная зебра смотрит на него откуда-то сверху – прямо из холодного Космоса. Он даже нагнулся к рулю и посмотрел вверх. Из-за метели ничего не было видно. "Да и как мне рассмотреть черную зебру в черном космосе? – с грустью подумал Эмилий. – Разве что если она улыбнется во все свои тридцать два ужасных зуба? Чур меня – думать о таком перед этим самым... Перед "Патрицием", перед Аделькой, но как все-таки не вовремя приходит эта... эти... это животное".

Вдруг колеса на экранчике компьютера покраснели, и он начал тихонько наигрывать бранденбургский марш, а затем неожиданно погасли все придорожные фонари.

– О, майн гот!– воскликнул Эмилий, почему-то на неродном для себя языке, и ударил по тормозам.

Он успел включить дальние фары и вывернуть руль вправо, но БМВ уже вошел в состояние свободного полета. Немецкое авто летело над поверхностью заснеженной дороги, плавно вращаясь и приближаясь к стволу совсем простецкой на вид, но очень толстой березы.

А затем что-то хлопнуло, треснуло, ухнуло и лицо Эмилия утонуло в упругой, пахнущей тальком резине. Некоторое время, он сидел спокойно, пытаясь прийти в себя, а затем начал ожесточенно мять эту упругую массу руками. Когда подушка безопасности опала, Эмилий осмотрелся. Сиденье пассажира почему-то отсутствовало, а на его месте белел гладкий березовый ствол. Короткие черные полоски, покрывающие его поверхность, говорили сознанию Подкрышена о многом, но он решил не поддаваться этим полоскам, и сделал вид, что ничего не понял.

– Ничего, – сказал Эмилий, похлопывая по стволу березы дрожащей ладонью. – Ничего...

Затем он отстегнул ремни безопасности и вывалился из салона БМВ, как из кабины подбитого мессершмитда. Пора было включать режим "стоицизм", включать на полную мощность. Эмилий открыл багажник, схватил теннисную сумку и, прихрамывая, побежал по заснеженному проспекту. До ресторана "Патриций" оставалось всего ничего, не более одного километра, если бежать к нему по прямой линии, через пустынные заснеженные дворы.

***

Под рабочим псевдонимом «Аделька» скрывался ни кто иной, как бывшая секретарша директора ЗТЛ Бычина, Люся. Дело в том, что первым делом «инвесторов», после появления их на заводе, стало увольнение Бычина и капитальный евроремонт в его кабинете. Сбоку это выглядело так, будто важнейшей инвестицией в ЗТЛ был вынос его прежнего директора из его же кабинета, а также срывание с кабинетных стен дубовых панелей и быструю их замену на модный европейский пластик.

По неписанной секретарской традиции, в случае увольнения директора, его личная секретарша уходила вслед за ним, и Люся вскоре оказалась на улицах Боброва без денег, без связей, да и без профессии, если честно, чего уж там ей было хитрить в таких вопросах, да еще с самою собой. Только теперь она осознала как много в ее жизни значил товарищ Бычин, и какой опорой для нее было все последние годы мягкое бычинское плечо.

Первое время, она сильно страдала, не зная – что теперь делать, как жить дальше и что можно предпринять для своего личного спасения, для своего выживания во враждебном бобровском социуме. Варианты были самыми безрадостными. Можно было продать однокомнатную квартиру в бобровской хрущевке и уехать в Москву – общероссийский центр самых широких жизненных возможностей. Но что делать там? Ответ как бы напрашивался сам собой, но жизненный опыт говорил – все это не то, не то, Люсенька, думай родная, думай – как тебе дальше жить.

Многие бобровские девушки, оказавшиеся в ее положении после предсказанного Красным Гендульфом, разворота, шли работать на федеральную трассу ╧7, по которой теперь шли на столицу бесконечные караваны с гуманитарной помощью и товарами широкого потребления. Такая работа Люсе была не нужна, она была девушка порядочная и умная. Иногда ей удавалось подслушать кое-что из разговоров, ведущихся в кабинете Бычина, и она успела многое намотать на ус (ну или на что там наматывают подобный опыт смышленые молодые женщины). Жизнь требовала немедленных, быстрых и точных решений и Люся вскоре сумела выработать для себя довольно сложный, но весьма перспективный план обустройства в новых условиях.

План состоял в том, чтобы уехать все-таки в Москву, но ни в коем случае не выходить там на Тверскую-Ямскую улицу. Интимное обслуживание немецких ямщиков в планы Люси на счет Москвы не входило. Она намеревалась поступить в столичную юридическую академию и сделаться прокурором, а затем вернуться в родной Бобров с погонами на плечах и начать делать здесь юридическую карьеру. Для воплощения этих планов в жизнь нужны были деньги, и этих денег требовалось немало, так как Москва уже тогда начала понемногу превращаться в самый дорогой город на поверхности планеты.

Вот так на свет и появилась Аделька – девушка по вызову, но по вызову не для кого попало, а для приличных и состоятельных граждан города Боброва. Будущий государственный советник третьего ранга Люся никак не хотела отождествлять себя с проказницей Аделькой, поэтому, с целью психологической защиты, придумала очень сложную, почти магическую игру.

Во-первых: все личные вещи Адельки хранились отдельно от вещей Люси (даже зубные щетки у них были разными), во-вторых: у них был разный внешний вид. Аделька была крашеной блондинкой, а Люся – коротко стриженной брюнеткой с наивным "конским хвостиком" на затылке. Этого добиться было не просто, но с помощью косметики, специальных ментальных усилий и пары париков вполне возможно. В-третьих: Аделька и Люся даже мыслили по-разному, лишь изредка вступая друг с другом в короткий обмен мнениями, и достигалось это тоже путем сложных ментальных усилий. В-четвертых: у Адельки не было цели в жизни, а у Люси она была. Ну разве же они не были разными личностями, временно прописавшимися в одном теле? Конечно, были, так и считала Люся.

Обычно, утром, в однокомнатной хрущевке просыпалась Люся. Она неспеша умывалась, завтракала и смотрела утренние новости. Затем Люся выходила в центр комнаты, закрывала глаза, стягивала с головы парик с "конским хвостиком" и делала резкое движение головой, чтобы роскошные белые кудри рассыпались по ее плечам. Но и это была еще не Аделька. Аделька приходила только после манипуляций с косметическими наборами и переодевания в различные кружевные тряпочки вызывающего вида. Потом Аделька упаковывала свое тело в стильную верхнюю одежду и отправлялась на ночные заработки, а Люся спокойно засыпала до утра (или даже до следующего вечера, здесь как получится, здесь уж какой попадется клиент). Когда Аделька возвращалась, превращение происходило в обратном порядке, а затем Люся шла штудировать римское право. В особенно тяжелые моменты (а при такой напряженной жизни они, конечно же, случались) Люся смотрела старый советский фильм "Москва слезам не верит", и эти просмотры удивительным образом помогали ей в ее битве за собственное счастливое завтра.

В том, что все у нее получится с карьерой юриста, Люся не сомневалась ни минуты, ведь у нее в книжном шкафу была специальная полочка, плотно заставленная аккуратными бумажными скоросшивателями, а провожая Адельку на работу, Люся всегда давала ей с собою крошечный японский диктофон.

На обложке скоросшивателей аккуратным школьным почерком были выведены порядковые номера и короткие, словно у французских романов, названия. Например там были такие – "Скользкий Йорик" (Дело ╧4), "Пампушечка" (Дело╧7), "Товарищ Строго" (Дело╧11), "Зацелуйка" (Дело ╧ 13), "Мистер Вабанк" (Дело╧5), "Сгусток Воли" (Дело╧3), "Пушистый Сибарит"(Дело╧18), "Сгусток Вони" (Дело ╧2) и еще пара десятков им подобных. И эта полка постоянно пополнялась новыми делами, а старые дела непрерывно росли и пухли. Это происходило потому, что все клиенты Адельки становились необычайно болтливыми после секса, что было чрезвычайно полезно для будущей прокурорской карьеры Люси.

Иногда, Люся видела один и тот же удивительный сон. В этом сне она, в строгом синем мундире с майорскими звездами и сильно зауженной юбке с совсем небольшим разрезом, летящей, раскованной походкой заходит в пустой зал судебных заседаний. Справа, у стены, стоит огромная стальная клетка, плотно набитая полуголыми жирными мужиками в развратных костюмах то ли кролей, то ли зайцев, всех цветов и расцветок. Зайцев так много, что они уже не помещаются в клетке и их ягодицы, тяжелые меховые хвосты, мохнатые уши, руки и ноги выпирают наружу. При виде Люси все кроли начинают страшно волноваться, качать клетку и громко кричать дурными, совсем не кроличьими голосами. Впрочем, два огромных омоновца со зверскими лицами их быстро успокаивают телескопическими дубинками, прямо через прутья решетки.