Текст книги "Сириус Б (СИ)"
Автор книги: Андрей Лапин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
А вот древние теории греческих киников и стоиков вызывали у Крысовского симпатию. Они никак не противоречили марксистскому учению о наиболее полном удовлетворении потребностей и чуть позже, уже в эпоху дикого капитализма, помогали ему выживать на вновь образованных рынках, которые скоро и очень быстро распространились по одной шестой части суши. Кинизм оказался очень хорош для бизнеса, стоицизм – для езды по бобровским дорогам, а присущая Эмилию природная склонность к сибаритству подсвечивала весь этот духовный багаж мягким радужным сиянием потребительского отношения к окружающей действительности.
И он был далеко не одинок в своем древнейшем греческом неделании. Вся нынешняя элита Боброва, по наблюдениям Эмилия, определенно тоже была и сибаритами, и киниками, и в каком-то высшем смысле этого слова, стоиками. Конечно, Крысовский не мог сравниться в своем сибаритстве с хозяином водочного завода "Экстра-КТ" – господином Невзлобиным (да-да, тем самым Валерием Михайловичем), который содержал теперь сеть ресторанов "Патриций" с номерами для встреч на верхних этажах и с саунами в подвалах, но все же, все же...
Этот самый Невзлобин был известен теперь на весь Бобров не только своим водочным заводом, ресторанами и саунами, но также и тем, что для новогодних полян на своем предприятии заказывал бригады очень популярных в прошлом, а сейчас уже сильно престарелых западных звезд. Во время этих праздников (которые язык не поворачивался назвать "корпоративами") эстрадные европейские старики со слезящимися красными глазами стояли на худых подагрических ножках на сцене, стилизованной под отбитое донышко водочной бутылки и раскрывали полные фарфоровых зубов рты под фонограммы со своими древними мелодиями и напевами. Исполняя свои лебединые песни, они с ужасом наблюдали за упившимися бесплатной водкой мастерами, грузчиками, уборщицами и менеджерами среднего звена. Все эти измученные напряженной работой, штрафами и камерами видеонаблюдения, люди, скакали вокруг них как угорелые, чему-то ужасно радовались и громким хором подпевали им хриплыми голосами. Да, это было сибаритство очень высокого по бобровским меркам полета, так как певцы и певицы былого стоили очень дорого – от сорока тысяч зеленых за сеанс фанерного пения и выше.
– Чин, Чин, Чингисхан,– пропел Крысовский фальшиво и тихо.– Москов, Москов, оха-ха-ха-ха...
Крысовский нажал на кнопку, опустил боковое стекло и сплюнул под колеса встречной фуры. Конечно же, его поляны не могли тягаться ни в каком смысле с полянами Невзлобина (да и других видных предпринимателей Боброва), но это пока кризис не грянул, а там еще нужно будет, как говориться, посмотреть – кто скакнет выше, а кто и на спину прямо посередине поляны опрокинется.
Вообще же, под влиянием смеси из марксизма, кинизма, стоицизма и сибаритизма в голове Эмилия сложилось свое собственное представление о жизни.
Он считал, что жизнь похожа на африканскую зебру. Весь доступный человеку мистицизм как раз и заключался в этом неумолимом мелькании черных и белых полос. Ведь даже совсем глупому человеку могло бы со временем прийти в голову, что эти полосы мелькают перед его глазами не просто так, а по воле Невзлобина Эмилий сподобился понять все это в весьма юном возрасте. Очень может быть, что перманентное макание человека то в белое и теплое, то в черное и холодное, было отражением борьбы каких-то темных и светлых сил, а ареной борьбы этих сил человек и был изначально, онтологически. А при подобном духовном раскладе, если вдуматься, нет ничего практичнее древнегреческих философских теорий. Началась черная полоса – отключай кинизм и включай стоицизм. Пошла белая – делай наоборот. Вот и все. Единственное, что мог делать любой человек в подобной ситуации, так это только всеми силами расширять белые полосы и любыми доступными способами сужать черные и единственным недостижимым идеалом при таком раскладе являлась как бы мистическая зебра идеального белого цвета.
– Мой ласковый и нежный зверь, – тихо пропел Крысовский, – ты тайну мне свою поверь...
Он легонько нажал на педаль газа. БМВ уже въехал на центральный проспект Боброва и Крысовский пытался попасть в "зеленую волну", чтобы не стоять на практически пустых перекрестках под горящими красными глазами древних советских светофоров. Вдруг прямо перед лобовым стеклом возникло перекошенное злобой морщинистое лицо в потрепанном сером платке.
– А! – вскрикнул Эмилий, вдавливая в пол педаль надежного немецкого тормоза, и резко выворачивая руль вправо.
Перекошенное злобой лицо быстро ушло в сторону, великолепные германские тормоза тихо скрипнули и удержали БМВ на дороге, а резкое выворачивание руля влево без проблем вернуло великолепную машину на дорогу. Прибавив газу, Эмилий птицей полетел от страшного места, но "зеленая волна" была безнадежно утеряна, и вскоре ему пришлось встать в жалкой пародии на полноценную автомобильную пробку перед ржавым светофором советского производства.
Вроде бы все обошлось, удара по корпусу БМВ точно не было, но перед глазами почему-то стояла ужасная сцена – машины с мигалками, раздавленный труп в сбившемся на затылок сером платке, злорадный блеск в хитрых глазах дэпээсников, суетливые белые халаты на фоне грязного снега, сваренная из арматуры клетка в помещении районного суда, а в самом конце – темное помещение с зарешеченными окошками и двухъярусными нарами.
– Вот так черную зебру и получают, – сказал Крысовский, трогаясь на зеленый сигнал. – Угольно-черную, это без вопросов... Здесь поймать черную зебру на древней дороге жизни легче легкого, нужно быть повнимательнее к ближним пешеходам, а то не ровен час, сам под черного ангела где-нибудь на зоне ляжешь, причем далеко не под чугунного, мнда...
Во всем этом мимолетном событии чувствовался какой-то мрачный знак, и Подкрышен решил немного вложиться в светлую сторону жизни. Через два светофора Эмилий свернул в переулок и подъехал к витрине ювелирного киоска, который содержали здесь какие-то люди с лицами жгучего восточного типа – Аделька страшно любила неожиданные подарки.
Выбравшись из салона, Крысовский подошел к витрине и принялся рассматривать товар. Цены кусались. Это, впрочем, не очень беспокоило – деньги у него сейчас имелись.
Накануне какая-то медицинская московская фирма отвалила сумасшедшие деньги за плачущего ангела. В Москве якобы хоронили какого-то известного психиатра, уроженца Боброва и на его малую родину прибыла целая делегация – собрать фотографии, пригласить родственников, то да се... Единственный, оставшийся в живых, близкий родственник этого психиатра (тетя по материнской линии) якобы и пожелал заказать для своего племяша у "Скорби" памятник нового, прогрессивного типа.
Вскоре во двор ЧП въехал роскошный черный джип и небольшой грузовик с московскими номерами. Крысовский наугад назвал заоблачную цену на своего ангела, и два хмурых молодых человека в дорогих темных костюмах, тут же, без разговоров ее уплатили наличными.
Весь коллектив "Скорби" сразу был направлен на погрузочные работы, а Крысовский и хмурые молодые люди стояли тогда на крыльце ЧП и наблюдали за погрузкой ангела в кузов грузовика. Когда черные чугунные крылья скрылись под тентом, дед Митроха громко матюгнулся и на глазах молодых людей тут же, как по команде, выступили крупные прозрачные слезы.
Эмилий машинально похлопал себя по заднему карману джинсов и улыбнулся. Как опытный и смекалистый бизнесмен, он уже давно понял, каким замечательным бизнесом владеет.
Ведь вся сфера ритуальных услуг работала как бы в противофазе к остальной экономике. В тихие времена она приносила относительно небольшой, но стабильный доход, а вот во время различных потрясений прибыли ритуальщиков возрастали скачкообразно. Этими потрясениями могло быть все, что угодно – природные катаклизмы, президентские выборы, перегрев реактора на Фукусиме-1, обвал облигаций ГКО, резкое падение (или взлет) обменного курса или даже глупая фраза, произнесенная неумной героиней популярного телесериала на фуршете с главой какого-нибудь инвестиционного фонда.
Но все это были цветочки. Все ритуальщики мира уже давно и с нетерпением ждали обещанного ведущими экономистами мирового финансового кризиса. Даже на первой волне 2008-го года Подкрышен заработал столько (и это на тогдашних-то бетонных плитах), что чуть сгоряча не приобрел подержанную белую яхту. Поэтому он каждый вечер внимательно смотрел выпуски CNN и аналитические обзоры экономических обозревателей. Пару раз, когда стрелки фондовых индексов краснели и переворачивались остриями вниз, его сердце сладко сжималось, но настоящий кризис все никак не приходил. В общем, деловая перспектива в целом была просто прекрасной, и Крысовский верил в свою бизнес-звезду, а близость к столичному региону подкрепляла эту веру чугунной уверенностью в завтрашнем дне.
Разглядывая витрину ювелирного киоска, Эмилий поймал себя на корыстолюбивых помыслах – его глаза сами выискивали среди представленного товара изделие подешевле. Осознав это, он устыдился и решил действовать как настоящий киник. Крысовский решительно выбрал самое дешевое кольцо с сомнительным красным камушком, быстро за него расплатился и вернулся в машину. Встреча с Аделькой была запланирована у него на шесть вечера, и куда-то нужно было деть целых восемь с половиной часов.
"Вернуться, что ли на фирму? – подумал Крысовский. Он положил скрещенные ладони на руль, а затем опустил на них подбородок. – Обормоты сейчас сидят и пьют самогон. Это – к гадалке не ходи. Налететь на них коршуном, накричать, чтобы они о полянах и думать забыли. Вот какие все-таки люди, а? Здесь, можно сказать, кризис на носу, открываются новые горизонты для бизнеса, а они сидят и пьют, сидят и пьют... А все почему? Национальная идея утрачена – вот почему. Накануне, можно сказать, всему человечеству на светлый путь бронзовым пальцем указывали, а теперь? Изо всех сил пытаемся все доллары мира заработать. А их все печатают и печатают, печатают и печатают, да как бы еще и не из местной древесины. У американцев вот есть золотой теленок, у немцев – аккуратные резьбовые соединения и пиво, у евреев – ветхие тексты от Самого, у индусов – Шива, у японцев – катаны. Да что там какие-то японцы? Даже у белорусов есть свой любимый Батька, и украинцы удивили вот – теперь у них есть свой европейский плач на майдане. У каждого есть что-то свое, родное. А у нас, что? Православие, самодержавие и народность? Ну, с православием, я как киник, спорить не стану, что-то такое для размягченного мозга по-любому не помешает. А вот с остальным как быть? Монархию реставрировать что ли? А вот с народностью что делать – ругаться матом? Пить? Вводить крепостное право? В XXI-ом веке? Кругом одни косяки. А все из-за этих политологов, мля. Сидят себе в тепле по фондам, сладко потягиваются и фонды эти осваивают да пилят, а умного ничего придумать и не могут. Я бы их всех собрал за круглым столом, где-нибудь в загородном подвальном помещении и сказал: "Так, ребята. Поигрались, попилили фонды, средства поосваивали и будет с вас. Как хотите, а к утру национальная идея, чтобы была. Точка. Какая – мне пох, но чтобы самоидентификация была полной, и чтобы всех вокруг гордость распирала уже через неделю". Ну, а для равновесия и убедительности кулаком бы еще пристукнул, посмотрел на всех этих блядей грозно, с прищуром, а потом в центр стола кожаный мешок бросил бы с зелеными пачками. Без этого сейчас тоже нельзя. Придумал дельное – возьми пару пачек из мешка и думай дальше, а не сподобился – сиди в сторонке и тихо дыши в платочек. Вот как надо. Создали бы новую идею, а там бы и все остальное вдруг наладилось. Все бы сразу встрепенулись и начали работать как сумасшедшие. И хорошо. И никакого самогона. Но здесь, конечно, одним кинизмом не обойдешься, а они ведь все киники, по мордам видно..."
Полное отсутствие национальной идеи повлияло на Крысовского неожиданным образом. Он решил не возвращаться на фирму, а поехать домой, как следует отдохнуть и вообще – получше подготовиться к предстоящей встрече с Аделькой. Сейчас у него явно шла белая полоса, и ее следовало оберегать, лелеять.
Крысовский жил в так называемом "комсомольском" доме улучшенной планировки, который выходил фасадом прямо на бывший райком ВЛКСМ (ныне центральный офис концерна "Экстра-КТ"). В нем жили все бывшие сотрудники его по прежней еще работе. Многие, впрочем, уже покинули уютные, но тесноватые квартиры и переселились в загородные дома, а иные – за границы, а некоторые уже и под землю. "Вот странно все-таки, – думал Эмилий, вынимая из багажника теннисную сумку. – Комсомола уже давно нет, а дом все называют "комсомольским". Впрочем, есть же в Москве "Комсомольская правда" и ничего. Опять выходит косяк".
Дома он включил огромную плазму и принялся изучать фондовые индексы на CNN. Ситуация в мировой экономике оставалась тревожной и неопределенной. Индексы смотрели в разные стороны, но красных треугольников было больше чем зеленых и это обнадеживало.
Крысовский пощелкал пультом и нашел футбольный поединок между командами высшей лиги. Футбольные миллионеры бегали по полю вяло, нищие на трибунах вели себя пристойно, а тренеры-мультимиллионеры вообще улыбались друг другу через поле и что-то показывали на пальцах. От этого неприглядного зрелища почему-то страшно захотелось пива, но он знал, что Аделька терпеть не может запаха ячменной сивухи и удержался. В конце концов, Эмилий задремал.
Вдруг до ушей Крысовского донесся отчетливый цокот копыт, он вздрогнул и открыл глаза. В комнату на черных зебрах въехали Силантий Громов, дед Митроха и оба Сивушки. Они встали перед плазмой, закрыв широкими спинами зеленое футбольное поле, и уставились на Эмилия строгими глазами:
– Как же так, Миля, – сказал дед Митроха, придержав горячую черную зебру шпорами. – Как же так вышло с нашими полянами-то?
– Да он крыса просто! – зло воскликнул Косой Сивушка.
– Демон наживы! – поддержал его Кривой.– Изверг...
– А ну тихо, вы, оглашенные! – прикрикнул на них Митроха. А затем он улыбнулся и обратился к Эмилию с наигранной ласковостью. – Ты же у рабочего человека сегодня последнюю радость отнял, Миля. Как же так? Сам сибаритствуешь помаленьку, костюмы вон для блядства себе заказываешь по пятьдесят тысяч за предмет, а мы? Шихтуй, да тягай ангелов туда-сюда? Так выходит?
– Братцы, – прошептал Крысовский побелевшими губами. – Братцы, родные мои, это не я так придумал. Это от отсутствия национальной идеи так все само приключилось. Честно. И потом – разве можно так расстраиваться из-за этих полян? Да ведь и водка там дрянь настоящая, и закуска тоже.
– Ты упускаешь моральную сторону любой поляны, Миля, – сказал Митроха сухим официальным голосом. – Простое и теплое человеческое общение. Неужели же ты настолько приземленный и черствый человек?
– И какие мы тебе братцы? – закричал вдруг визгливым голосом Кривой Сивушка. – Вот к чему твои национальные идеи приводят!
Кривой хлопнул по крупу свою зебру и та начала быстро перебирать по паркету угольно-черными ногами. Остальные зебры тоже заволновались, и комната мгновенно наполнилась громким цокотом копыт. Один только Силантий сидел на своей зебре молча и прямо, крепко сжимая поводья, и его зебра почти не волновалась.
– А давайте, мужики, его с Черным Ангелом познакомим? – предложил вдруг Косой Сивушка.
– Не надо, – тихо прошептал Крысовский.
– Надя-а-а, – ехидно проблеял Косой. – Ну, че, мужики? Вы как?
Все литейщики кивнули головами – Кривой с ухмылкой, Митроха виновато потупив слезящиеся от смеха глаза, а Силантий – с интересом.
– Раз! Два! Три! – закричали литейщики хором. – Ангел отомри!
Почти сразу же в коридоре послышались громкие удары тяжелых ступней, и в комнату вбежало нечто ужасное. Крысовский низко и сипло закричал, закрылся руками, чтобы ничего не видеть, а затем проснулся и кричал еще некоторое время. Закончив кричать, он вскочил с дивана и выключил плазму, на экране которой кувыркались теперь две гимнастки с пестрыми лентами.
– Приснится же, – сказал он тихо.
После того, как экран с гимнастками погас, в комнате сделалось темно – за окном уже ничего, кроме светящейся вывески "Экстры-КТ" нельзя было разобрать, наступил упоительный зимний бобровский вечер и Эмилий начал суетливо собираться на встречу с Аделькой.
Он быстро извлек из платяного шкафа модные узкие джинсы, белую сорочку и черный кургузый пиджачок итальянского производства. Медная пуговица джинсов никак не хотела застегиваться, и Красовскому пришлось сильно вдохнуть. На сердце было тяжело. За прошедший день было получено слишком уж много знаков приближающейся черной полосы – нескладный производственный разговор утром, неловкая старуха-пешеход днем, а теперь вот – этот сон. Дело было даже не в самом сне, а в том, что дед Митроха совершенно точно назвал расценки на предметы интимной спецодежды. Это настораживало и смущало Крысовского на каком-то глубинном подсознательном уровне.
Уже облачившись в пиджак, Эмилий вдруг опустился на диван, открыл сумку и извлек из нее пушистую белую маску кролика. Затем он, как-то механически, одним движением, натянул ее на голову. От этого простого поступка неожиданно стало немного легче. Глядя в темноту через прорези маски, Крысовский вдруг ощутил даже некоторое успокоение, словно он, находился теперь внутри какого-то надежного рыцарского доспеха.
Посидев минут пять в темноте, Эмилий зашел в ванную комнату, включил свет и посмотрел в зеркало. Из овальной рамы на него глядел большой белый кролик, для чего-то нарядившийся в черный пиджак и белую сорочку с большим, расстегнутым на две верхние пуговицы, воротником. Глаза у кролика были печальными, а в уголках губ человеческого рта (маска была венецианского типа, с открытым низом), собрались страдальческие складки.
– А ведь это – начало черной полосы, – синхронно с кроликом сказал Эмилий. – Может не ездить?
Кролик в зеркале пожал плечами и стал еще печальнее.
– Нет, – вдруг решительно заявил Эмилий. – Нельзя поддаваться черным зебрам. Нужно бороться до конца, до самого прихода кризиса, а там сразу полегче станет...
Он быстро вернулся в комнату, набросил на плечи легкое удобное пальто из верблюжьей шерсти и, подхватив сумку, выбежал из квартиры.
Уже на улице, по испуганным взглядам редких прохожих, Эмилий понял, что забыл снять маску кролика и рывком стащил ее с головы.
Глава III
Католическое Рождество
Сразу после производственного совещания бригада "Скорби" ввалилась в помещение литейной мастерской шумною веселой гурьбою. Вопреки представлениям Крысовского его наемные работники не были ни печальными, ни даже смущенными только что окончившимся нелицеприятным разговором. Оказавшись в производственном помещении, они быстро разошлись в разные стороны.
Дед Митроха подбежал к небольшому, покрытому рыжей пылью окошку, слегка протер его рукавом фуфайки, и начал наблюдать за перемещениями Крысовского по двору "Скорби".
Силантий подошел к домне и, остановившись в двух шагах от ее круглого бока, начал пристально всматриваться в гладкие огнеупорные кирпичи, словно бы видел ДЭ -3918/12 бис в первый раз.
Сивушки, о чем-то тихо беседуя, подошли к сидящему на чугунном камне "плачущему ангелу" и набросили на его крылья свои фуфайки. Голова ангела уже была покрыта оранжевой каской с опущенными черными стеклами термической защиты, так что после манипуляции с фуфайками он и вовсе сделался похожим на странного горбатого литейщика в полном огнеупорном снаряжении. Выглядело это немного жутковато и Кривой Сивушка определенно что-то почувствовал, так как он, мельком взглянув в черные стекла огнеупорных очков черного ангела, громко кашлянул в кулак и успокаивающе похлопал статуй по накрытому фуфайкой скруглению правого крыла. После этого он подошел к слесарному верстаку, где в тисках была прочно зажата длинная стальная полоса. Все литейщики знали, что Кривой Сивушка работает сейчас над изготовлением самого настоящего самурайского меча.
Еще во время своего пребывания в весьма удаленных местах Кривой сделался страстным поклонником режущих предметов, а теперь он имел дома обширную, изготовленную собственными руками коллекцию самого разнообразного холодного оружия. Там были и рыцарские мечи, и кинжалы, и шпаги, и тесаки, и мачете, и целый набор спецназовских метательных ножей, а изготовляемая им ныне самурайская катана, должна была стать жемчужиной этой коллекции.
Кривой вынул из ящика верстака сильно потрепанный, но настоящий японский каталог самурайских катан и раскрыл его на заложенной странице. Затем он извлек оттуда же кожаную сумку– развертку с набором рашпилей всех видов и типоразмеров. Заглядывая в каталог, Кривой вынимал из развертки различные рашпили и внимательно рассматривал их на свет.
– И охота тебе, братец, заниматься этой чепухой перед самым Новым Годом? – говорил Косой, направляясь к столу для игры в домино. – Сейчас другим нужно заниматься.
– Ты просто не знаешь, какие это были благородные люди, – сказал ему в спину Кривой. – Такой человек никогда никого не продаст, не выдаст, ни от чего не отступится, а его рука всегда лежит на рукояти такого вот меча. А если чуть что не так, если все же косяк допущен, то он сразу раз себе по животу и вот таким вот мечом – все. Такое поведение ведь и представить себе тяжело в наших пампасах, здесь и помыслить о таком благородстве невозможно. А до твоего Нового Года еще две недели почти. Или ты католик?
– А что же? – отвечал Косой, вынимая из-под стола большую красную сумку с надписью "Coca-Cola Coke" на обоих боках. – И католики тоже люди. Отпразднуем весело все рождества на свете, сколько их ни на есть – и католические, и индийские, и китайские. Отпраздновать новогодние праздники достойно – это тебе не поле перейти. Здесь все народы уважить нужно. Все люди братья, брат. Кроме, конечно, некоторых крысиных жлобов (здесь он, конечно, намекал на Подкрышена и все литейщики мимо воли заулыбались). Жлоб он ведь и в Африке жлоб.
– А я вот читал, что у индусов богов – чуть не тыща с гаком, – откликнулся от окна дед Митроха. – И у каждого ведь есть свой день рожденья.
– Повезло людям, – тихо сказал Кривой, позвякивая рашпилями.
Косой на это только коротко хохотнул. Балагуря и посмеиваясь, он начал выкладывать на стол продолговатые свертки и банки разных размеров. Здесь были – круглая ржаная паляница, большой шмат сала с розовой прорезью, две жирненькие селедки, большая кастрюля со сваренной в мундирах картошкой, банка засоленных по специальному рецепту огурчиков и банка с маринованными белыми грибами. Продукты появлялись и появлялись из сумки, а внутри нее все еще что-то стеклянно позвякивало.
Конечно, все эти продукты появлялись на столе литейщиков не просто так. Дело в том, что до перехода на "плачущих ангелов", ЧП "Скорбь" выпускало еще и компоненты для могильных оградок, которые литейщики между собой называли "копьями". Сразу после перехода на ангелов, Крысовский решил прекратить возню с оградками, так как в своем европейском высокомерии посчитал, что они малорентабельны, да и заборы бобровским покойникам вроде бы были уже без надобности, считал он, от чего или тем более от кого им там уже было отгораживаться? По его мнению и в местном похоронном деле следовало уже давно переходить на европейские стандарты. Если человек помер, его нужно было быстро уложить в аккуратную стандартную яму, а затем накрыть ее типовой бетонной плитой с соответствующими надписями, и готово, а если есть деньжата, добро пожаловать, как говориться за персональным плачущим ангелом. Так считал этот скрытый германофил.
Однако чугунные оградки продолжали пользоваться среди простых бобровцев стабильным спросом и братья Сивушки тут же заняли эту, легкомысленно покинутую Подкрышеном рыночную нишу. Все оснастка для производства копий у них на ЧП сохранилась, и братья продолжили отливать копья по-тихому, а остальные литейщики не только против этого не возражали, но и оказывали Сивушкам всевозможную посильную помощь.
Как только копий скапливалось достаточное количество, братья тайно переправляли их в свой гараж (тот самый) и соединяли отдельные компоненты в готовую продукцию, а затем продавали всем желающим. Этот тихий, побочный бизнес приносил братьям очень хорошие деньги, так как, по сути, все расходы по производству копий (включая литейное сырье и зарплату литейщиков) ложились на плечи ничего не подозревающего Крысовского, а Сивушки имели с этого дела только чистый стопроцентный доход. Что до клиентуры, то все работники "Скорби" считали так – если людям есть от чего огораживаться даже на кладбище, то и на здоровье, а всякое германофильство в этих вопросах было им абсолютно чуждо и находилось оно от них весьма далеко.
В самом начале дела Сивушки хотели выдавать Силантию и Митрохе дополнительную черную зарплату, которая в иные, удачливые месяца, могла бы превысить официальную, крысовскую, почти в десять раз, но те наотрез отказались. Тогда Сивушки придумали другой вид оплаты, подсказанный самой жизнью, так как в душе были людьми совсем нежадными и справедливыми. Они начали каждый день кормить Силантия и Митроху вкусными домашними обедами, которые при желании можно было бы назвать "малыми" или "черными" полянами. Коллеги ничего не имели против, и эти обеды как-то быстро прижились, а вскоре и превратились в традицию. Крысовский знал об этих дружеских обедах, но об их истинной подоплеке даже не догадывался и с чисто европейской брезгливостью думал, что его работники просто "пьют горькую", избавляясь таким образом даже от тех жалких грошей, которые он им выдавал в качестве заработной платы.
– Ну, как там? – поинтересовался Косой, нарезая хлеб и сало. – Чет он сегодня долго копается.
– Машинку свою от снега чистит, – ответил Митроха от окна. – Ох, сердешный, доконают его эти бабы, нутром чую.
Косой хохотнул.
– А как же, – сказал он, втыкая красивый самодельный нож с наборной рукояткой в столешницу и принимаясь за банки с маринадами. – Доконают непременно. Но перед этим ведь и приголубят?
– Ну, это уж как водится, – откликнулся Митроха. Он выглядывал в окошко внимательными, хитрыми глазами много повидавшего человека, высоко задрав бороденку и сильно щурясь. – Только вот жалко мне его, ведь возраст уже у него не тот, а бабы сейчас такие пошли, что в случае чего и памятника ему не поставят. Да что там памятник? Они и не всплакнут даже, и на похороны-то не придут. Так – жил человек, жил, блядствовал в меру своих сил, хитрил помаленьку, а потом вдруг – хлоп (дед звонко хлопнул в ладоши). И – нету его больше, а вокруг только прежние бляди с сухими и злыми глазами стоят. Все в дубленках и турецком золоте. И – тишина.
– А ты его не жалей, – зло говорил на это Косой ловко вылавливая из банки огурцы и раскладывая их на пластмассовой тарелке. – Пусть его ВЦСПС пожалеет, или что там у них сейчас циркуляры выписывает. А на памятник, если что, мы ему и сами сбросимся. Да нам и сбрасываться не нужно – мы этот памятник ему просто так отольем из сэкономленных материалов.
Косой не выдержал злой тон своего монолога и расхохотался, а следом расхохотались и Митроха с Кривым Сивушкой. Даже Силантий не удержался и улыбнулся в густые усы.
– Ну, все, – сказал Митроха, вытирая смешливые слезинки и отходя от окна. – Вроде тронулся уже, наконец.
Он подошел к висящему на стене ящику распределительного электрического щита и распахнул его железные дверцы. Внутри ящик был пустым, а на месте распределительных щитков, рычагов, кнопок и предохранителей стоял небольшой цветной телевизор "Sony". Митроха включил телевизор и неспеша направился к столу с закусками. На экране появилась симпатичная, но очень уж серьезная дикторша в черном деловом костюме с элементами неброского европейского декора. Она строго посмотрела в сторону малой поляны литейщиков и сказала:
– Европа страдает от мощного циклона "Кристмас". Вот что происходит в эти минуты на восточном побережье Британии.
После этого она исчезла, а на экране появились бегущие за вывернутыми наизнанку зонтиками европейские женщины, катящиеся по булыжной мостовой елки, мотоциклы и ползущие боком машины. Общий план сменился видом молодого смуглого человека в тюрбане. Его буквально расплющило по витой чугунной решетке викторианского особняка. Молодой человек пытался оторваться от толстых прутьев решетки, но давление ветра сковывало его движения и прижимало к решетке все сильнее и сильнее.
– Отличное литье, – сказал Митроха, усаживаясь на лавку. – В чем-чем, а в литье они понимают.
– Это да, – согласился Косой, мельком взглянув на экран. – Я вот однажды смотрел соревнования гамбургских кузнецов, так они там такие витые элементы для заборов делают, засмотришься. Ну, кто в этом понимает, конечно.
– А еще они к этим заборчикам прикольные кованые таблички порою приклепывают, – откликнулся от верстака с катаной Кривой Сивушка. – "Каждому – свое", "Труд облагораживает" и еще другие тоже в том же духе.
– Освобождает, – тихо сказал Силантий.
– Что? – не понял Кривой.
– Труд освобождает, – повторил Силантий.
– А, ну да, – согласился Кривой. – Вроде так.
– Да, – подтвердил Силантий. – Так точно.
Теперь он стоял совсем рядом с домной и поглаживал ее гладкий бок правой ладонью.
– Ну, может и так, – не стал спорить Кривой. – Кого-то чей-то труд может и освобождает. От кое-чего лишнего, например.
Он, по-видимому, уже определился с рашпилем. Подойдя к тискам, Сивушка примерился, быстро провел по стальной полосе своим инструментом, а затем резко отпрянул назад и склонил голову набок, словно бы любуясь только что проделанной работой.
– А вот в прошлом годе, – сказал дед Митроха. – У Мили нашего его немецкая машинка не заводилась. Он, значит, прибегает ко мне и кричит: "Дед, что делать? Не заводится зараза, а мне срочно ехать нужно!". Я сразу по голосу-то понял, что он к этой своей новой зазнобе ехать собрался, а видит, что выходит ему облом, вот он и разнервничался. Так я машинку-то легонько по блоку цилиндров стукнул молоточком – и сразу завелась. Словно почуяла что-то.
– А я считаю, что надежнее наших автоматов человеческий ум так ничего и не выдумал, – сказал Косой авторитетным голосом.
– И немецкие гандоны тоже хороши! – крикнул от верстака Кривой. – Такие, зараза, прочные! Только на морозе скрипят, заразы!
Литейщики снова рассмеялись, а Силантий опять улыбнулся. Вдруг со стороны плачущего ангела послышался звонкий сухой щелчок. Все литейщики синхронно повернули к нему головы.
