Текст книги "Московские каникулы"

Автор книги: Андрей Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Клеман пожал плечами.

Мне говорили, вы дружите с Еленой Михайловной. Если меня не обманывает моя наблюдательность, она вам даже нравится…

К л е м а н (спокойно). Это не то слово. Я люблю ее.

Д о н н и к о в. Вот как? Я, собственно, хотел узнать другое… (Помолчав.) Зачем вы мне это сказали?

К л е м а н. Чтоб иметь право сказать все остальное. Я собирался, но случая не было.

Д о н н и к о в (с интересом). Ну, ну, я слушаю.

К л е м а н (спокойствие ему изменило). Вы не думайте, Елена Михайловна совсем не слабая… Но она такая – ей нужно все или ничего… Поэтому ее очень легко обидеть…

Д о н н и к о в. С чего вы взяли, что я хочу обидеть Елену Михайловну?

К л е м а н (тихо). Вы ее однажды уже обидели…

Д о н н и к о в. Вы и это знаете?

К л е м а н (быстро). Только не от нее! (Помолчав.) Но если вздумаете второй раз…

Д о н н и к о в. Вы мне угрожаете?

К л е м а н. Нет, зачем… Я прошу вас.

Д о н н и к о в (усмехнувшись). Знаете, вы мне нравитесь.

К л е м а н. А вы мне – нет.

Д о н н и к о в (развеселившись). Я не в претензии – это так естественно в вашем положении! Скажу по секрету – я себе самому часто не нравлюсь. Да, да! Но теперь, после того, что вы мне сказали… Положительно, вы настоящий рыцарь, доктор Клеман!

К л е м а н (с досадой). Болтун я…

Д о н н и к о в. Не спорьте, вы рыцарь! Это, должно быть, ужасно забавно – чувствовать себя рыцарем в наш рассудочный и эгоистичный век.

К л е м а н (холодно). Я не хотел бы свести к шутке наш разговор.

Д о н н и к о в. Извольте. Елена Михайловна знала о вашем намерении беседовать со мной?

К л е м а н (испуганно). Что вы! (Заторопившись.) Так я пришлю ее к вам… И надеюсь, вы не станете…

Д о н н и к о в (покровительственно). Будьте спокойны.

Клеман уходит. Донников останавливается у зеркала над умывальником, поправляет прическу. Входит  Е л е н а, с порога наблюдает за ним.

(Обернувшись к ней.) Доброе утро.

Е л е н а. Здравствуй. Ты хотел показать мне руку?

Д о н н и к о в. А если скажу, что душу, – ты поверишь?

Е л е н а (сухо). Душа не по моей части. Я – хирург.

Д о н н и к о в. У меня был сейчас забавный разговор с Клеманом. Он  м н е  объяснялся в любви к  т е б е.

Елена молчит.

Он святой или дурак?

Е л е н а. Разве для тебя это не одно и то же?

Д о н н и к о в. Ну, не все дураки – святые.

Е л е н а. Но все святые – дураки!

Д о н н и к о в (смеется). Сдаюсь!

Е л е н а (помолчав). Зачем ты пришел?

Д о н н и к о в. Неужели нужно называть причину?

Елена молчит.

Хорошо, я назову ее. Валька. Сын.

Е л е н а. Валькин отец погиб на Карельском перешейке.

Д о н н и к о в. Ну нет! Этот номер не пройдет!

Е л е н а. Не кричи, мы не в лесу.

Д о н н и к о в (искренне). Пойми же, Лена, все эти дни я хожу сам не свой! Встреча с тобой, Валька… Это перевернуло мою жизнь…

Е л е н а. Но свою я переворачивать больше не дам. Ты должен уехать.

Д о н н и к о в. Уметь забывать – так же важно, как и уметь помнить. Забудь о плохом… Вспомни, сколько хорошего было у нас в прошлом…

Е л е н а (упрямо). Не помню.

Д о н н и к о в. За что ты ненавидишь меня?

Е л е н а (неожиданно мягко). О нет, я любила тебя все эти годы…

Д о н н и к о в. Мертвого?

Е л е н а. Воскреснув, ты убил того Донникова, которого я любила.

Д о н н и к о в (помолчав). Да, знаю, виноват перед тобой… Что уехал тогда, не отвечал на письма… Отрекся от нашей любви… Но это случилось потому, что не стоил я ее тогда. Да, да, не стоил! Я просто не мог ее оценить по-настоящему. Как всякому мальчишке, мне казалось, что настоящее еще впереди, что все только будет – настоящая работа, настоящая любовь. А теперь, прожив жизнь, я вижу, что настоящее не впереди, оно позади… Это наша любовь, Лена…

Е л е н а. Не нужно гипнотизировать меня прошлым…

Д о н н и к о в. Но мы не старики, чтоб отказываться от будущего! Я встретил тебя и почувствовал – есть вещи, над которыми время не властно.

Е л е н а. Ты слишком красиво говоришь, чтоб говорить искренне.

Д о н н и к о в. Зачем мне притворяться?

Е л е н а. Не знаю. Только догадываюсь.

Д о н н и к о в. Даже ради сына я не стал бы жить с женщиной, которую не люблю!

Е л е н а. А которая тебя не любит?

Д о н н и к о в (не сразу). Это правда?

Е л е н а. Если б жива была любовь… Наверно, я б тебе все простила. Но воскресить ее теперь не в моей власти.

Пауза.

Д о н н и к о в. М-да… Все так просто, а я и не подумал… (С кривой усмешкой.) Наверное, я был изрядно смешон в своей самонадеянности. Ну хорошо, оставим нас и поговорим о Вальке. У нас есть сын, и с этим мы обязаны считаться.

Е л е н а. У тебя нет сына. Ты не имеешь на него никакого права.

Д о н н и к о в. Не будем спорить о правах, мы не на суде! Сын у меня есть, и он мне нужен.

Е л е н а. Зачем?

Д о н н и к о в. Странный вопрос в устах матери… Ведь ты сама немало сделала, чтоб он чувствовал себя сыном Донникова. Благодарю тебя за это. И что вырастила его одна. Но я – жив, я не погиб геройской смертью. Ты можешь сожалеть об этом, конечно, но… Древние говорили – живая собака лучше мертвого льва. Что ж, ради сына я готов быть этой собакой. И заметь, полезной для него собакой.

Е л е н а. Ничего, кроме вреда, ты не можешь ему принести.

Д о н н и к о в. Милая моя, ты идеалистка, застрявшая та лозунгах тридцатых годов. А мы живем в век деловой и практический. Я не знал о существовании сына и, естественно, ничего не мог для него сделать. А теперь могу, и очень многое!

Е л е н а. Ему ничего от тебя не нужно!

Д о н н и к о в. Парню нужен отец – живой, а не выдуманный!

Е л е н а (с холодной яростью). Если ты только посмеешь заговорить с ним об этом… Я расскажу Вальке, как подло вы с матерью отняли у меня мужа, а у него – отца!

Д о н н и к о в (спокойно). Ты первая начала угрожать мне. Я сделал все, чтобы поправить то, что можно поправить. И что бы между нами дальше ни произошло, теперь-то совесть моя будет спокойна. Ты сама оттолкнула мою руку – пеняй на себя. Я не стану отвечать тебе угрозой на угрозу. Но я буду драться, насмерть драться за своего сына! (Решительно выходит.)

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Полевой стан тракторной бригады. Звездная холодная ночь. Вдали угадываются убранные поля. Изредка по небу чертят круг фары делающего поворот трактора.

Слева на переднем плане – вагончик с лесенкой, торцевое окно его слабо светится. Под окном – скамейка. За вагончиком виднеется часть покосившейся бревенчатой избы с невысоким крыльцом. Справа, под двумя старыми березами, навес с плитой, рукомойник, дощатый стол и скамьи. На переднем плане – погасший костер, вокруг него разбросаны низкие чурбаки – табуретки. Из глубины слева входят  В а л ь к а  с фонарем и  Л и д а, оба в ватниках, разгоряченные после быстрой ходьбы.

В а л ь к а. А я тебе говорю – это райкомовский«козлик»! (Вешает фонарь на столб.) Может, из инструкторов кто… Хоть узнаем, почему до сих пор бензовоза нет. (Направляется к вагончику.)

Л и д а (в сердцах). Сколько раз Гайдамаке говорила – дайте рацию в бригаду. Теперь сиди дожидайся, пока бензин привезут!

К и м (появившись с фонарем в дверях вагончика). Вас и без рации в Родниках слышно. Наградил же господь голосами детишек…

Л и д а. Кто на «козле» приехал?

К и м. Шеф. Журнал с моими фотографиями привез.

В а л ь к а (хмуро). Лучше бочку бензина захватил бы… (Поднимая крышки, заглядывает в бачки, стоящие на плите.)

Л и д а. Разжечь плиту?

В а л ь к а. Каша еще теплая… (Достает из духовки две миски, накладывает в них из бачка кашу, садится и ест.)

Лида моет руки.

К и м (подчеркнуто). Благодарю за приглашение, но я не ужинаю так поздно…

Лида молча достает третью миску, кладет в нее кашу и ставит на стол.

В а л ь к а. Садись, если голоден.

Л и д а (добродушно). Да садись, Ким, не ломайся… Видишь – дождались погоды. Нам сейчас не то что поесть – поспать некогда.

К и м (взглянув на часы). Вы сегодня рановато кончили… (Садится за стол и принимается за кашу.)

Л и д а (снова распаляясь). Да не кончили – бензин кончился! Заправщика еще в обед ждали – как сквозь землю провалился! Ты вот продерни Гайдамаку – до сих пор раций на полевых станах нет!

К и м. Продергивать – не по моей части. Объектив моего аппарата замечает только то, что достойно быть увековеченным. (Разворачивает журнал.) Например, вот это…

Л и д а (с удивлением). Валь, смотри! Зойка! Здорово как получилась! (Передает Вальке журнал.)

К и м (скромно). Подтекстовочку прочтите…

В а л ь к а (читает). «Лучший машинист лафетной жатки Ключевского совхоза Зоя Степанова. Окончив с медалью десятый класс, Зоя решила связать свою судьбу с родным совхозом и героически трудится сейчас на уборке целинного урожая…» (Смеется.) Ну, ты даешь…

К и м. Стиль не нравится?

В а л ь к а. Стиль нормальный, среднегазетный. И что машинист она лучший и что трудится героически – тоже верно. А вот насчет судьбы…

Л и д а. Зойка на той неделе за лейтенанта вышла и после уборки в Новосибирск уезжает. Насовсем.

К и м (с превосходством). Только-то? Какое дело до этого читателю? Миллионы людей увидят – вот еще одна хорошая девушка пошла после школы на производство. Это подкрепляет тот собирательный образ молодежи, который мы пропагандируем? Подкрепляет. А как поступит после уборки реальная Зоя Степанова…

В а л ь к а (перебивает). Зачем тогда фамилию подписываешь?

К и м (пожав плечами). Полагается.

В а л ь к а. Я себе работу корреспондента совсем иначе представлял.

К и м. Могу посочувствовать. Поговори с моим шефом – быстро рассеет розовый туман в твоих мозгах.

В а л ь к а. А мне и с туманом неплохо… (Уходит в вагончик.)

Пауза.

К и м. Давно с ним дружишь?

Л и д а. С первого класса.

К и м. И в институт вместе поступали?

Л и д а. Скажи лучше – вместе срезались. Мне-то и на тракторе работать нравится, а Валька до сих пор переживает.

К и м. Сбежит с жатки – возьмешь меня прицепщиком?

Л и д а. Учиться надоело?

К и м. Вроде этого.

Л и д а. А мне вот не надоело бы… Здорово это – в Москве, в таком институте учиться?

Ким не отвечает.

Я в будущем году на заочный поступлю.

К и м. Работать и учиться – трудно.

Л и д а. Ничего, выдержу.

Из вагончика выходит  В а л ь к а  с гитарой в руках.

В а л ь к а (Киму). Хотел обратиться к твоему шефу насчет розового тумана, да он спать здоров. Может, ты этим займешься? (Берет аккорд на гитаре.)

К и м. Самое время.

В а л ь к а. Нам все одно спать нельзя – вдруг бензин подвезут. А тебе польза – пообщаешься с серой массой. (Снова берет аккорд.)

Л и д а. Ребята, чего вы цапаетесь все время?

В а л ь к а. Могу объяснить научно. Сие есть извечный антагонизм между попавшими в автобус (жест в сторону Кима) и теми (на себя), кому в нем места не хватило.

К и м. Откровенность, похвальная в таком невинном возрасте.

В а л ь к а. Пойди, Лид, поспи… Я разбужу, когда заправщик придет.

Лида переводит глаза с одного на другого, хочет что-то сказать, но затем молча уходит в избу.

Ты вот что, студент… Лиду оставь в покое, понял? А то я, несмотря на свой невинный возраст, кой в чем виноватым окажусь.

К и м. Ты, знаешь, не пугай…

В а л ь к а. Не пугаю – информирую. Возьму вот так за грудки да вмажу с правой – до самого своего института лететь будешь… (Сопровождает слова соответствующими жестами.)

К и м (пытаясь вырваться). Пусти, ненормальный…

Справа из глубины быстро входит  Г а й д а м а к а.

Г а й д а м а к а. Эй, орлы, что за олимпийские игры среди ночи?

В а л ь к а (отпуская Кима). Греемся… Заправщик где?

Г а й д а м а к а. В Барсучьем логу сидит. Газиком своим пробовал вытащить – ничего не выходит. Где Лида?

Л и д а (тотчас появившись на крыльце). Здесь я.

Г а й д а м а к а. Давай свой трактор, надо заправщик выручать.

Л и д а. Да у меня бензин на донышке!

Г а й д а м а к а. В машине две канистры. Заправляйтесь поскорее и поедем.

В а л ь к а. Есть заправляться поскорей!

Валька и Лида убегают налево. Справа входят  Е л е н а  и  Н и н а. Они тепло одеты, в руках чемоданчики.

Е л е н а. Куда это Валька убежал?

Г а й д а м а к а. Скоро вернется.

Н и н а. Какое счастье, Дмитрий Андреич, что мы в вашу машину пересели! А то бы всю ночь трястись на подводе по темной степи… (Заметив Кима.) Здравствуйте, молодой человек!

Ким молча кланяется.

Куда прикажете идти? Мечтаю принять горизонтальное положение.

Г а й д а м а к а. Переночуете в избе. Завтра там и прием развернете.

К и м. Разрешите? (Берет у женщин их вещи и вслед за Ниной уходит в избу.)

Г а й д а м а к а. Не озябли?

Е л е н а. На мне Валин свитер… (Помолчав.) А вам идет быть заботливым… Даже если это только служебная заботливость.

Г а й д а м а к а. Не без яду сказано…

Е л е н а. Скажите Вальке, что я приехала. Мне нужно поскорей увидеть его. Спокойной ночи.

Г а й д а м а к а. Увы, это самое неисполнимое из всего, что вы могли бы пожелать. Сейчас потащимся в Барсучий лог выручать наш бензовоз.

Е л е н а. К утру вернетесь?

Г а й д а м а к а. Непременно.

Е л е н а. Пожелайте мне мужества. Предстоит трудный разговор с сыном…

Г а й д а м а к а. О прошлом?

Е л е н а. О будущем тоже – его и моем.

Г а й д а м а к а. Что б ни случилось… Только не уезжайте. Мне будет очень не хватать вас…

На крыльце появляется  К и м. Елена молча уходит в избу.

(Садится на чурбак у костра.) А вы что же, корреспондент?

К и м (подходя). Какой я, к лешему, корреспондент? Самозванец…

Г а й д а м а к а. Это в каком же смысле?

К и м. А в том, что выхлопотал мне Анатольев командировочку. Так сказать, на бедность подкинул.

Г а й д а м а к а. Разве вы в своем киноинституте стипендию не получаете?

К и м. Он во сне только – мой. Два года подряд сдавал – проваливался. Вот и болтаюсь, как цветок в проруби.

Г а й д а м а к а. Почему работать не идете?

К и м. Фотокорреспондентов в Москве и без меня хватает.

Г а й д а м а к а (раздувая костер). На Москве белый свет не кончается.

К и м. Знаю. Мой шеф об этом здорово пишет. (Помолчав.) Вот вы бросили все, сюда приехали. Не жалеете?

Г а й д а м а к а. Как тебе сказать? Бывают, конечно, минуты слабости. Но ведь я нашел больше, чем оставил.

К и м. Что именно?

Г а й д а м а к а. Многое. Главное – уверенность, что нужен людям…

К и м. А там, дома?

Г а й д а м а к а. Там меня легко заменили, здесь это будет потрудней. Но дело не только в этом. Ты автомобиль знаешь?

К и м. Баранку вертеть умею.

Г а й д а м а к а. Так вот, здесь я себя чувствую двигателем, с которого сняли ограничитель. Сколько оборотов ни дам – все будет мало. Это чувство, брат, многого стоит…

К и м. Не знаю, не испытывал.

Г а й д а м а к а. А что ты вообще испытывал? Столько дела кругом, так люди нужны, а ты из себя безработного корчишь? У тебя отец есть?

К и м. Есть…

Г а й д а м а к а. И у меня мог быть такой сын, как ты…

К и м. Что из этого?

Г а й д а м а к а (усмехнувшись). Ничего. Сообщаю голый факт, без обобщений и поучений.

К и м (помолчав). Спать пойду… (Останавливается на лесенке вагончика.) Если к вам на работу попрошусь – возьмете?

Г а й д а м а к а. Просись – поглядим.

Ким уходит в вагончик, Гайдамака подбрасывает щепки в разгоревшийся костер. Берет оставленную Валькой гитару, настраивает ее, начинает тихо подбирать мелодию. Негромко поет, почти проговаривает.

 
Птицей перелетного юность промелькнула,
И осталась, звонкая, в старой песне жить.
Что ж тебе, товарищ, нынче так взгрустнулось?
Может, захотелось новую сложить?
              Песни не допеты,
              Тропы не исхожены…
              А о раннем инее
              Стоит ли тужить?
              Пусть же она будет
              На тебя похожею,
              Моя песня поздняя…
              Только бы сложить!
 

При первых звуках песни в двери вагончика появляется  Д о н н и к о в, слушает.

Д о н н и к о в (после паузы). А вы, оказывается, лирик… (Подходит к костру и садится на один из чурбаков.)

Г а й д а м а к а (отложив гитару). Считаете это своей привилегией?

Д о н н и к о в. Что вы! Чувствительность – наказание господне, а не привилегия. Особливо в наше время.

Г а й д а м а к а. Чем же вам наше время не угодило?

Д о н н и к о в. У него, знаете, есть одно милое свойство – оно слишком быстро идет. И уходит. Помните, у Блока? «Пробудился: тридцать лет. Хвать-похвать, – а сердца нет». Это, правда, несколько расходится с идеей вашей симпатичной песни, но я надеюсь, вы не будете за это в претензии на Блока. (Достает из кармана пальто фляжку.) Хотите хлебнуть? Ереванский коньячок, взят в расчете на сибирский климат.

Г а й д а м а к а. Давайте.

Донников отвинчивает крышку фляжки, наливает в нее коньяк, протягивает Гайдамаке. Тот пьет и возвращает крышку.

Д о н н и к о в. Честно говоря, думал – откажетесь. (Наливает снова, пьет.) Еще?

Г а й д а м а к а. Нет. Мне работать.

Д о н н и к о в. Вот, вот – работать. А жить когда? Знаю ваш ответ: работать – это и значит жить. Сам пишу так. Но – зачем?

Г а й д а м а к а. Пишете зачем?

Д о н н и к о в. Нет, живу. В чем смысл – задумывались?

Г а й д а м а к а. Не очень.

Д о н н и к о в. Счастливчик!

Г а й д а м а к а. Уверены?

Д о н н и к о в. Первый признак! Ибо только когда мы счастливы, мы не задаемся вопросом – в чем смысл жизни. Оптимисты, друг мой, не философствуют, они живут.

Г а й д а м а к а. А вы с чего в пессимизм ударились?

Д о н н и к о в. Недавно сорок стукнуло. Оглянулся и впал в уныние. Знаете, в чем счастье сорокалетних? В отсутствии сожалений по неверно прожитой молодости. А у меня этих сожалений!.. Видимо-невидимо!

Г а й д а м а к а. В сорок лет еще настоящим живут. Да и будущим – тоже.

Д о н н и к о в. Будущее? Мираж в пустыне, ничего больше. В наш быстротекущий век имеют значение только сиюминутные ценности. Будете спорить?

Г а й д а м а к а. Не охотник я до споров на морально-диетические темы. Да и обстановка малоподходящая.

Д о н н и к о в. Напротив! Ночь, костер, искры, летящие к холодным звездам… Я вот попытался было уснуть, да все время мешали. Коньяк, против обыкновения, не помог, и я невольно кинулся в отвлеченности. Впрочем, если у вас нет охоты к беседе, то я могу и один. Так сказать, со звездами…

Г а й д а м а к а. Нет, почему же, давайте, но о земных делах. Я прочел ваш очерк о Ключевском совхозе.

Д о н н и к о в. Ну и как?

Г а й д а м а к а. Если по существу – сплошное очковтирательство.

Д о н н и к о в. Резолюция не слишком ли определенная?

Г а й д а м а к а. Вы там описываете начало уборочной и сообщаете, что Ключевской совхоз первым в районе приступил к раздельной уборке и скосил на свал триста гектаров хлеба.

Д о н н и к о в. Именно.

Г а й д а м а к а. Так вот, из этих трехсот гектаров добрая половина тогда еще не созрела для раздельной уборки, и ее скосили на сено – лишь бы отрапортовать. Пшеницу скосили на сено, понимаете?

Д о н н и к о в. Допустим, что меня ввели в заблуждение, обманули. Но какое значение это имеет?

Г а й д а м а к а. Шутите?

Д о н н и к о в. Ничуть. Вы же не станете оспаривать, что раздельная уборка – прогрессивный метод?

Г а й д а м а к а. Прогрессивных методов много. А хлеб – один. Его беречь надо.

Д о н н и к о в. Если в Ключевском совхозе сидят очковтиратели – пусть в этом ваш райком разбирается.

Г а й д а м а к а. Уж будьте спокойны, разберется. Вы опровержение напечатаете?

Д о н н и к о в. Теперь вы шутите? Чтоб скомпрометировать прогрессивный метод?

Г а й д а м а к а. Чтоб истину восстановить.

Д о н н и к о в. Большая правда, за которую мы боремся, дороже вашей никому не нужной районной истины. Учитесь обобщать, Гайдамака, видеть и понимать больше единичного факта.

Г а й д а м а к а. Учусь. Хочу понять, что стоит за такой вот философией. Думаю – ничего, кроме вашего собственного неумения или нежелания отойти от шаблона. За коньячок – благодарю. (Уходит направо.)

Донников наливает в крышку коньяк, мгновение колеблется, затем решительно выпивает. Это видит вышедшая на крыльцо избы  Н и н а.

Н и н а (подходя). Очень мило! Пьянствуете в одиночку?

Д о н н и к о в (обрадован). Нина Ивановна, душечка! Вас-то мне и недоставало!

Н и н а. Духота в избе, не могу уснуть… И голоса какие-то кругом, шаги… Сумасшедшая ночь.

Д о н н и к о в. Да, да, вы правы, ночь действительно с придурью… (Усаживает ее у костра.)

Н и н а. Что вы пьете?

Д о н н и к о в. Коньяк. Хотите?

Н и н а. Разумеется.

Донников наливает ей коньяк. Нина пьет и закашливается.

Д о н н и к о в. Нате, заешьте конфетой!

Н и н а. Не в то горло попало…

Д о н н и к о в. Знаете, давно хочу расспросить вас кой о чем…

Н и н а (лукаво). Может, кой о ком? Неужели и вы на Елену глаз кинули?

Д о н н и к о в. Разве заметно?

Н и н а. Кому, может, и не заметно… (Смеется.) Ох, тихоня, третьего привадила!

Д о н н и к о в. Неужто третьего?

Н и н а. Сама удивляюсь! Ну, Клеман – там дальше самокритики дело не пойдет. А вот Гайдамака…

Д о н н и к о в. Что между ними было?

Н и н а. И не было – так будет. Он мужик настырный, холостой… (С хитрецой.) Да и вы себя законным браком не скомпрометировали. (Внезапно пригорюнившись.) Не то что я, сирота, пятнадцать лет в кабале…

Д о н н и к о в (думая о своем). Никогда бы этого не сказал…

Н и н а (грозит пальцем). На комплименты вы мастер, по Киму знаю. (Помолчав.) Еще в войну взял меня Зольный в окружение… Я тогда в военном санатории официанткой работала. Молоденькая была, хорошенькая. Представляете – учиться заставил, до себя поднял. Чтоб всегда рядом была.

Д о н н и к о в. И правильно сделал.

Н и н а (вздохнув). Он у меня весь правильный… Только официанткой я весело работала, в охотку, а зубным врачом…

Д о н н и к о в. Тошно?

Н и н а. Всю жизнь чужими зубами дышать? Меня поначалу в дурноту кидало, поверите? Сейчас привыкла, да и характеру прибавилось, а все не в радость. На работу, как на принудиловку, хожу.

Д о н н и к о в. Да, это грустно.

Н и н а. Сама знаю, что не весело. Вы лучше присоветуйте чего, газетный человек.

Д о н н и к о в. А что вам посоветовать – мужа бросить, профессию переменить?

Н и н а (со вздохом). Сын у нас… Да и живем ладно, в достатке.

Д о н н и к о в. То-то и оно…

Справа вбегает  В а л ь к а, идет к избе.

Н и н а. Куда ты? Там женщины спят.

В а л ь к а. Мама велела… Разбудите ее!

Д о н н и к о в (Нине). И я прошу – разбудите. (Подойдя вплотную, тихо.) Если не спит – задержите ее там. Вы меня поняли?

Н и н а (удивленно). Хорошо, попробую… (Уходит в избу.)

Д о н н и к о в. Ну, Валентин Донников, садись, поговорим.

В а л ь к а (хмуро). Стогов я. Из-за формальностей разных…

Садятся у костра.

Вы обещали об отце рассказать.

Д о н н и к о в. Трудно тебе без него?

В а л ь к а. А как с отцом бывает – не знаю…

Д о н н и к о в. Да, ты его не видел даже… (Наливает в крышку фляжки коньяк.) На, выпей.

В а л ь к а. Зачем?

Д о н н и к о в. Для храбрости. В жизни, брат, много храбрости нужно. Если не хочешь на задворках остаться.

В а л ь к а (выпив). Гадость какая…

Д о н н и к о в. Привыкнешь… (Наливает себе, пьет.) Вот и у меня, знаешь, жизнь не так сверсталась, как мечталось. (Помолчав.) С сыном разлучили добрые люди.

В а л ь к а. Какие?

Д о н н и к о в. Долгая история… А впрочем, послушай, если хочешь… (Помолчав.) Было это девятнадцать лет назад. Я тогда кончил институт, поехал на работу в большой город на Украине. И там встретил девушку. Чудесную, замечательную… Лучшую из всех, кого знал… Мы с ней полюбили друг друга. По-настоящему, понимаешь?

Валька кивает.

Но мы были молоды тогда и глупы, не дорожили своей любовью, не берегли ее. Спорили из-за пустяков, ссорились… После одной из таких ссор я сбежал в Москву, к матери. А мать против этой девушки была. Соперницу в ней видела, которая хочет сына отнять. Бывают такие матери – до самой смерти мечтают сына при себе держать… Вот мать и воспользовалась нашей ссорой… Словом, я перевелся на работу в Москву и даже на письма девушки не отвечал. А она беспокоилась, искала меня… Приехала в Москву и встретилась с матерью. (Заметно нервничая.) Понимаешь, я об этом позже узнал… Через много месяцев… И тут… Не знаю, поймешь ли ты это… Мать решила навсегда избавить меня… или, скорей, себя… От этой девушки. Она сказала ей, что я умер… Убит на войне. Тогда как раз война с белофиннами шла…

В а л ь к а (медленно поднимаясь). Где… убит?

Д о н н и к о в (не глядя на него). На Карельском перешейке. Я потом искал девушку! Искал! Но уже шла война, следы ее затерялись… Только совсем недавно я ее встретил… Случайно. И узнал, что у нее сын… Мой сын, о котором я даже не подозревал…

В а л ь к а (стоявший ни жив ни мертв). Так это… это вы?

Д о н н и к о в (просто). Да, Валя, я – твой отец. (Долгая пауза.) Ты не рад?

В а л ь к а. Что-то у меня голова кружится… От коньяка, видно… Не соображу никак…

Д о н н и к о в. Анатольев – псевдоним, моя фамилия Донников. Вот паспорт, посмотри.

В а л ь к а (берет паспорт, машинально читает). «Донников Валентин Анатольевич… Год рождения…»

Д о н н и к о в (улыбаясь). Убедился?

Валька отдает паспорт и неожиданно срывается с места.

Стой! Куда ты?

В а л ь к а (остановившись). К маме!

Д о н н и к о в. Не торопись… Она все еще не может простить мне моей вины. Вернее, вины моей матери.

В а л ь к а. Так она знает?

Д о н н и к о в. Теперь – знает.

В а л ь к а. Вот здорово! Как же вы нас нашли?

Д о н н и к о в (только теперь поверив, что сын принял его рассказ так, как ему хотелось). Счастливая случайность – оказался в вашем районе! Ведь ты веришь, что я был счастлив, найдя тебя и маму?

В а л ь к а. Конечно, верю!

Д о н н и к о в. Ну вот… (Смеется.) Подумать только, еще неделю назад я не подозревал даже, что у меня есть сын… И какой сын!

В а л ь к а. Но почему мама мне сама не сказала?

Д о н н и к о в. Она обижена… Ей трудно жилось эти годы… (Помолчав.) А мне, думаешь, легко? Ты молод и не знаешь, что такое одиночество… А я… После Лены не смог больше никого полюбить. Не сложилась жизнь… Мечтал вот книги писать – тоже не вышло. Да и журналист я, в общем, не блестящий.

В а л ь к а. Что вы, у вас такие большие статьи!

Д о н н и к о в. Я с тобой сейчас как на духу говорю – не получается по-настоящему, уж поверь мне… По службе я преуспел. А вот умру завтра – что останется? Вакантная должность – ничего больше.

В а л ь к а (растерян). Зачем вы так…

Д о н н и к о в. Когда-нибудь ты поймешь: человек своей жизни оправдание должен иметь. Оставить после себя такое, что не умрет вместе с ним, продлится. Если книг нет, то хоть детей, понимаешь? Сына! Горько в сорок лет сознавать себя пустоцветом… Но теперь у меня есть ты, сын, Донников! (С искренней страстью.) Я научу тебя всему, что знаю и умею! Я не дам тебе повторить моих ошибок! Ты начнешь там, где я остановился, и пойдешь вперед, далеко вперед! (Внезапно жалобно.) Ведь ты не оставишь меня только потому, что я виноват перед твоей матерью?

В а л ь к а. Она помирится с вами!

Д о н н и к о в. Только ты можешь помочь мне в этом!

В а л ь к а. Конечно, я скажу…

Д о н н и к о в. Нет, она не прощает слабости. Словами тут ничего не добьешься… (Прислушивается к голосам в избе.) Пойдем, я тебе всё объясню… (Быстро уводит Вальку направо.)

На крыльце появляются  Е л е н а  и  Н и н а.

Н и н а (с облегчением). Видите, никого нет…

Е л е н а. Значит, послышалось… Ложитесь, а я посижу, Вальку подожду.

Н и н а. Да он, может, до утра не появится!

Е л е н а. Гайдамака обещал прислать его.

Нина уходит в избу. Елена садится у костра, в глубокой задумчивости трогает одну и ту же струну гитары. Небо на горизонте слегка светлеет. Справа медленно входит  В а л ь к а.

В а л ь к а. Мама…

Е л е н а (обернувшись). Где ты был так долго?

В а л ь к а. Я? Разговаривал…

Е л е н а. С кем?

В а л ь к а. С этим… С Анатольевым.

Пауза.

Е л е н а. Знаю, должна была сама рассказать тебе о нем… Но теплилась какая-то глупая надежда – вдруг обойдется без этого… Он тебе все сказал?

Валька молча кивает головой.

И о том, как обманул, предал меня?

В а л ь к а. Он ни в чем не оправдывается… Но я знаю – это все она, старуха… Ведь он узнал правду слишком поздно…

Е л е н а. И ты веришь?

В а л ь к а. Зачем ты хочешь сделать меня вашим судьей?

Елена не отвечает.

Я люблю тебя, мама… Но почему ты не хочешь помириться с ним?

Е л е н а. Донников не имеет права на сына…

В а л ь к а. Но я имею право на отца! Ты не знала о том, что он жив… И он не знал, что я есть на свете… Но теперь… (Страстно.) Почему прошлое, в котором я не виноват, должно мешать мне жить? Вы намучились из-за него, зачем же и меня мучить?

Е л е н а. Мы с ним разные люди. Совсем чужие.

В а л ь к а. Ему без нас тоже плохо… Мне его жалко, мама…

Е л е н а. А меня?

В а л ь к а. Ты сильная… А он… Он плакал, когда говорил, что одинок… (Смолкает.)

Е л е н а. Чего он хочет от тебя?

В а л ь к а (быстро). Ничего! Но я сам… (Сбивчиво.) Мне хочется хоть чем-то помочь ему… Побыть с ним немного… Ты не думай, я тебя никогда не брошу… Но вот если б я поступил в Новосибирске учиться… Мы ведь жили бы отдельно… А теперь… (Решившись.) Когда ты поверишь, что он ни в чем не виноват, ты сама приедешь к нам… Вот увидишь!

Е л е н а. Ты решил уехать с ним?

В а л ь к а (запинаясь). Я. Я обещал, мама… И потом… Мне ведь нужно учиться… А он… Донников устроит меня на вечернее отделение. В МГУ, на факультет журналистики.

Е л е н а. Вот теперь я понимаю… Тысячи ребят мечтают туда попасть, и только десяткам это удается. И вдруг – шмыг! – ты тоже будешь среди этих счастливчиков.

В а л ь к а. А что плохого, если я поеду с отцом? Стану, как он, журналистом?

Е л е н а. Ты хочешь в жизнь бесчестно, с черного хода войти и спрашиваешь, что тут плохого?

Валька молчит.

У меня нет связей, и я не обещаю тебе чудес. Поработаешь еще год и потом поедешь в Харьков.

В а л ь к а. А отец?

Е л е н а (не отвечая). Будешь держать экзамены – как все. У тебя будет только одно преимущество – твоя двухлетняя честная работа.

В а л ь к а. А отец?

Е л е н а. У тебя не было отца, когда ты в нем больше всего нуждался. Теперь ты взрослый…

В а л ь к а. Ты меня любишь, я знаю… Но ведь жить, жить за меня ты не можешь! Дай же мне самому прожить свою жизнь, самому, по-своему!

Справа входит  Д о н н и к о в.

Е л е н а (Донникову). Ты быстро успел сбить парня с толку… Но ты уверен, что твоя уже взяла?

Д о н н и к о в (Вальке). Вот видишь, мать рассматривает тебя как приз, который достанется сильнейшему. А я слаб и не стыжусь этого. Может, таким меня сделало счастье, что я нашел тебя, Валька.

Е л е н а (насмешливо). О, это уже новая песня…

В а л ь к а (затыкая уши). Я не могу слушать, как вы ссоритесь… (Хочет уйти.)

Д о н н и к о в. Погоди, Валентин…

Валька останавливается.

Вот мама считает, что я все притворяюсь… Она даже сказала – зачем тебе сын? И верно, ведь жил я восемнадцать лет без тебя… Но теперь… Хочу, чтоб ты знал, теперь без тебя мне худо будет… Если это и новая песня, то нет в ней ни одной фальшивой ноты…