Текст книги "Московские каникулы"

Автор книги: Андрей Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Тот же сквер неподалеку от школы. День. На скамье сидит  С т а с и к, углубившийся в чтение газеты. Входят  Р и т а  и  В и к т о р.

Р и т а. Стасик, что случилось? Почему в школе не был?

С т а с и к. Заметили мое отсутствие?

В и к т о р. Между прочим, Анна Степановна тоже тобой интересовалась.

С т а с и к. Ясненько… Специально из-за меня приходила?

Р и т а. Она всю неделю приходит, пока Нина Сергеевна в больнице. Где ты был?

С т а с и к (не отвечая). А вы почему так поздно?

Р и т а. В библиотеку заходили.

С т а с и к (живо). Газету почитать?

Р и т а (с недоумением). Какую газету?

С т а с и к. А я вот, когда в школу шел, прочел газетку на заборе. Большое удовольствие получил.

В и к т о р (выжидающе). Ну, давай дальше…

С т а с и к. Раздобыл номерочек. В киосках расхватали, пришлось аж в редакцию ехать. Вот, полюбуйтесь.

В и к т о р. Газета как газета.

Р и т а. Это «Комсомольская смена»?

С т а с и к. Угадала. За сегодняшнее красное число.

В и к т о р. Не тяни жилы. Выкладывай, что там.

С т а с и к. Могу. (Разворачивает газету.) Вот. Статейка. Вернее, письмо в редакцию. Называется «Прав ли десятый «Б»?»

В и к т о р. Какой десятый «Б»?

С т а с и к. Наш родимый. Доходит? Сначала тут коротко, но довольно правдиво описывается, как десятый «Б» энской московской школы отправился на экскурсию в Бородино. Это можно пропустить. А вот дальше начинается…

Р и т а. Ты читай, а не рассказывай!

С т а с и к (читает). «После обеда весь класс отдыхал у костра, а двое ребят забрались на огромный стог сена, стоявший неподалеку. Тут их друг – третий, оказавшийся лишним, – по имени Станислав П., решил над ними подшутить. Он выхватил из костра головешку и полез с нею на стог. Шутка удалась на славу – от неловкого движения головешка упала в сено, и весь стог сгорел дотла. Товарищи Станислава по достоинству оценили его милую проказу – она обошлась им в пятьсот рублей. Да-да, они сами, добровольно собрали эти деньги, чтоб возместить убытки совхозу. Иначе их пришлось бы уплатить учительнице, организовавшей выезд. Или же самому Станиславу, если б он признался, что поджег сено. Но в том-то и дело, что у Станислава не хватило духу сознаться в своей выходке. Он трусливо спрятался за спины товарищей, как напроказивший дошкольник…»

В и к т о р. Так и написано?

С т а с и к. Черным по белому. Дальше – еще хлеще. (Читает.) «Этот семнадцатилетний парень наверняка считает себя мужчиной. Но когда классный руководитель после пожара выдала расписку, что заплатит за сгоревшее сено, он это принял как должное, даже не задумавшись над тем, чего это будет стоить учительнице, отдающей все силы тому, чтобы воспитать из него честного человека. А когда один из его друзей, которому надоело затянувшееся разбирательство «дела о поджоге», взял вину на себя, то Станислав и это принял как само собой разумеющееся. Он предоставил расплачиваться учительнице, другу, классу – кому угодно, лишь бы не отвечать самому. Так вот, я хочу спросить – прав ли десятый «Б», который покрывает этого великовозрастного шутника? Права ли учительница, которая наверняка знает о подлинном виновнике пожара и молчит, надеясь, что он когда-нибудь, в едва обозримом будущем, сам признается в этом? Доволен ли весь класс таким результатом этого дела? Какие уроки извлекли из него ребята? Главное же – какие выводы теперь сделает сам Станислав? Будет и впредь продолжать свои дорогостоящие клоунские выходки, в твердой уверенности, что товарищи всегда поспешат ему на выручку? Или же поймет, как надеется его учительница, что пришла наконец пора самому отвечать за свои поступки? Может быть, тогда и поступки его станут иными? Хотелось бы узнать, что думают об этом десятиклассники из других школ».

Р и т а. Все?

С т а с и к. Все. Подписано – «Н. Иноземцев».

Р и т а. Псевдоним, наверно?

С т а с и к. Ясно. Настоящую фамилию в редакции не сказали, запрещается.

Входит  Г а л я  с газетой в руке.

Г а л я. Читали?

Р и т а. Читали.

С т а с и к (с подозрением). А ты где газету взяла?

Г а л я. Соседи выписывают. Что ж теперь будет?

С т а с и к. То самое, чего гражданин Иноземцев добивался. Ох, узнать бы, кто прячется за этой красивой фамилией…

В и к т о р. И лучше, что не узнаешь. Не отяготишь свое положение преднамеренным убийством.

Р и т а (держа газету). Ребята, а ведь письмо кто-то из наших написал…

В и к т о р. С чего ты взяла?

Р и т а. Со знанием дела написано. Про Стасика никто же больше не знал. И знакомые слова, даже фразы попадаются…

С т а с и к. Точно! Они мне тоже все время слух тревожили… Теперь я знаю, кто этот Иноземцев!

В и к т о р. Да брось ты! Какой из тебя комиссар Мэгре!

С т а с и к. Знаю! Это один из нас четверых!

Г а л я (умоляюще). Нет!

С т а с и к (непреклонно). Даже из троих! Надеюсь, вы не заподозрите, что я написал донос на самого себя?

Г а л я. Стасик, не нужно!

В и к т о р. Правда, ведь доказать ты все равно не сможешь…

С т а с и к. Смогу. Но если этот человек сам сейчас сознается…

В и к т о р. Что тогда? Ну что ты ему сделаешь?

С т а с и к. Считаю до трех. (Считает с большими интервалами.) Раз. Два. Три.

Молчание.

(Резко повернувшись к Гале.) Ты письмо написала! Ты!

Г а л я (с изумлением). Я?!

С т а с и к. Кто меня клоуном называл? Кто сказал – после выезда больше материала будет? Кто говорил, чтоб на журфак попасть, нужно иметь напечатанные работы? Вот она, твоя работа, можешь гордиться – разоблачила поджигателя! Такое разоблачение за дюжину статей тебе зачтется. Для комплекта можешь еще сатиру на Виктора приложить!

Г а л я. На Виктора?

С т а с и к. Ту самую, в «боевом листке»! Эх, Воробьева, а еще в друзья-приятели набивалась…

Г а л я (Рите). Ты тоже на меня думаешь?

Р и т а. Докажи, что это не ты, – я только рада буду.

Г а л я. Даже если это… (Смолкает.)

Р и т а. Что – если?

Г а л я. Ничего. Не обязана я доказывать. Кто обвиняет – пусть сам докажет.

С т а с и к. Грамотная! Видно, не в первый раз…

В и к т о р (мягко). Зачем ты это сделала, Воробьева? Может, просто по неосторожности рассказала в редакции, а там за тебя написали?

Галя молчит.

Глупо молчать… Ведь и без твоего признания мы теперь всё знаем.

Г а л я. Ты очень хочешь, чтобы я призналась? Скажи – очень?

В и к т о р. Как твой одноклассник, я имею право требовать этого.

Г а л я. Ты требуешь?

В и к т о р. Да, требую!

Г а л я. Ладно же. Я это письмо написала… Я.

Р и т а (с выдохом). Фу-у, даже не верится!

В и к т о р (Гале). Зачем ты это сделала?

Г а л я (глядя ему в глаза). Чтобы разбудить в Станиславе П. человека. Мужество в нем разбудить! Способность отвечать за свои поступки. Правильно?

С т а с и к. И ты думаешь, этого можно добиться такой статейкой?

Г а л я. Неважно, что я́ думаю. Дело сделано, письмо напечатано.

Р и т а. Теперь еще и отклики пойдут…

Г а л я. Так ведь статья правильная! Нет, что ли? Почему вы об этом ни слова не сказали?

С т а с и к. Молчи уж, правдоискатель…

Г а л я. Разве не пора тебе, деточка, самому за свои поступки отвечать? Не время?

С т а с и к. Заткнись, сказал! Никогда кляуза на товарища не была и не будет правильной!

В и к т о р (брезгливо). Да уж лучше не хвастай тем, что сделала. И вот что: уходи-ка ты вообще из нашего класса!

Г а л я (поражена). Что?! Куда уходить?

В и к т о р. В параллельный переведись. Для всех нас и для тебя самой так лучше будет. (Быстро уходит.)

С т а с и к. Точно. Безопасней для жизни. (Уходит.)

Помедлив мгновение, Рита уходит вслед за ними. Галя бросается на скамью и безутешно рыдает.

З а т е м н е н и е.

Улица. Бредет, понурившись, Г а л я. Навстречу ей входит  Е л е н а  Г л е б о в н а.

Е л е н а  Г л е б о в н а (окликает). Галочка!

Г а л я (с вымученной улыбкой). А, Елена Глебовна… Здравствуйте…

Е л е н а  Г л е б о в н а (обеспокоенно). Ты плакала?

Г а л я. Что вы! Соринка в глаз попала. Еле вынула.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Отчего ты к нам не заходишь?

Г а л я. Уроков много задают… Я ведь не такая способная, как ваш Виктор.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Он еще над задачами для кружка до ночи сидит.

Г а л я. Вы его очень любите?

Е л е н а  Г л е б о в н а. Странный вопрос… Конечно, люблю.

Г а л я. Я спросила – очень? И можете для него  в с е  сделать? Даже если вам самой от этого плохо будет?

Е л е н а  Г л е б о в н а. Разве не в этом настоящая любовь? (Помолчав.) Но почему ты спрашиваешь?

Г а л я. Глупо, да? Плохо я еще в людях разбираюсь… Думаю – знаю человека, а он вдруг такое выкинет…

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ты это про Виктора, что сено поджег? Так ведь он нечаянно…

Г а л я. За нечаянно бьют отчаянно! (Поспешно.) Вы куда идете?

Е л е н а  Г л е б о в н а. Навестить Нину Сергеевну. Пойдем вместе?

Г а л я. Мне еще домой забежать нужно. А Виктор ваш… Он все нечаянно делает?

Е л е н а  Г л е б о в н а. Что – все?

Г а л я. Сама не знаю! (Убегает.)

З а т е м н е н и е.

Уголок больничного сада. Идут  Н е м ч и н о в а  и  Е л е н а  Г л е б о в н а.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Вы не устали? Может быть, сядем?

Н е м ч и н о в а. Сядем.

Садятся. Пауза.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Чувствую, вы всё ждете – зачем это я вдруг к вам пожаловала. Не просто ведь пришла навестить болящую учительницу…

Н е м ч и н о в а (рассмеявшись). Каюсь, мелькнула такая мыслишка, но я отогнала ее как недостойную.

Е л е н а  Г л е б о в н а. И напрасно. Визит вежливости и прочее – это само собой. А по-настоящему я пришла, чтобы задать вам один вопрос… который мне и самой сейчас кажется странным…

Н е м ч и н о в а. Так и быть, задавайте.

Е л е н а  Г л е б о в н а (не сразу). Нина Сергеевна, как вы относитесь к моему сыну?

Н е м ч и н о в а. Ну знаете, если вам это до сих пор не ясно…

Е л е н а  Г л е б о в н а. Нет, разумеется, он ваш лучший ученик, отличник и тому подобное… Математиком Виктор будет хорошим, это я знаю. А вот человеком – будет ли? Боюсь, не любит он никого, кроме себя. Нет, не так… Кроме себя в математике, понимаете?

Н е м ч и н о в а. Значит, любит не свои слабости, а свою силу.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ответьте, пожалуйста, прямо – считаете вы его хорошим человеком?

Н е м ч и н о в а. Порядочным – безусловно. Пожалуй, чего ему не хватает, так это доброты.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Не хватает?! Да он доброту за позор считает! Можете понять – стыдится быть добрым! Даже со мной, даже когда мы наедине… Борется с добротой, как со слабостью! Нет, не думайте, ничего ужасного он не делает, я не жаловаться пришла. Но когда у человека сердце на семь замков закрыто…

Н е м ч и н о в а. А ключик ко всем семи в одних руках окажется? У той, которую он полюбит?

Е л е н а  Г л е б о в н а. Я тоже так надеялась. Обрадовалась было, когда он с Ритой Козыревой дружить стал. Их ведь в доме все парочкой считают…

Н е м ч и н о в а. В классе – тоже.

Е л е н а  Г л е б о в н а. А потом поняла – нет, не то. Умничанье какое-то, чуть ли не игра. Если хотите – дань моде. Неприлично-де быть уже в десятом классе и не водиться с девчонкой…

Н е м ч и н о в а. Почему вы именно сегодня об этом заговорили? Что-нибудь случилось?

Е л е н а  Г л е б о в н а (помолчав). Когда они приехали из Бородина и я узнала про пожар… Я прямо спросила Витю – не ты поджег? Он ответил – хорошего же ты мнения о своем сыне. И вдруг узнаю – он!

Н е м ч и н о в а. Для меня это тоже было изрядной неожиданностью…

Е л е н а  Г л е б о в н а. До сих пор Виктор меня никогда не обманывал. Скрытен бывал, иногда просто груб. Но лгать никогда не лгал…

Н е м ч и н о в а (улыбаясь). Ну, если подходить формально, тогда он вам только вопросом на вопрос ответил.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ответ показался мне настолько ясным…

Н е м ч и н о в а. Я вам такого дать сейчас не могу. Подождем несколько дней, хорошо?

Е л е н а  Г л е б о в н а. Что за это время изменится?

Н е м ч и н о в а. Ну, хотя бы то, что я в школу вернусь. Так сказать, на поле боя.

Е л е н а  Г л е б о в н а (живо). Вы не оговорились? Вы себя с ними тоже в состоянии войны чувствуете? Как я с Виктором? И вы их тоже боитесь, как я его?

Н е м ч и н о в а. Боюсь? Это не то слово. Но благодушествовать в школе не приходится, это верно. Весь фокус в том, что ребята меняются быстрей, чем мы успеваем это заметить. Вот мы и вынуждены иногда приспосабливаться к новому, еще не разобравшись в нем как следует. (Подумав.) Нет, я их не боюсь… Но вот мой муж считает, что я заискиваю перед своими десятибешниками. Слишком стараюсь им понравиться.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Что в этом плохого?

Н е м ч и н о в а. Нет, заискиваньем любви не добьешься… А мне, чего греха таить, хочется, чтоб они меня любили. Если не все, то хотя бы те, кого я сама люблю. А таких, к счастью, не так уж мало…

С улицы входит  Г а л я  с пакетом яблок и книгой в руках.

Г а л я. Можно к вам, Нина Сергеевна?

Н е м ч и н о в а. Ну конечно же! Очень рада, что ты пришла.

Г а л я (отдавая пакет). Это вам…

Н е м ч и н о в а. Снова целое кило?

Галя молчит.

(Елене Глебовне.) Вы знакомы?

Е л е н а  Г л е б о в н а. И знакомы, и уже виделись сегодня.

Н е м ч и н о в а. Тогда, Галинка, помоги решить наш спор. Я утверждаю, что Виктор Межов… Ну, в общем, хороший человек. А Елена Глебовна считает это пока преувеличением. Кто из нас, по-твоему, ближе к истине – скромная мать или восторженная учительница?

Г а л я (не сразу). Виктор – в переводе победитель… Межову все удается, что б он ни задумал.

Н е м ч и н о в а. Это хорошо или плохо?

Г а л я. Когда все-все удается? Не знаю. А вы как думаете?

Н е м ч и н о в а. Я сама не очень люблю везунчиков. Но Виктор ведь трудом всего добивается.

Г а л я. Я не только про учебу говорю…

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ты сегодня уже второй раз как-то многозначительно и малопонятно о нем высказываешься… Может, объяснишь?

Г а л я. Не обращайте на меня внимания… (Немчиновой.) Я пойду?

Н е м ч и н о в а. Ты ж еще все новости должна рассказать!

Г а л я (испуганно). Какие новости?

Е л е н а  Г л е б о в н а. Пойду я. Мне в магазин надо. (Немчиновой.) Выписывайтесь поскорей.

Н е м ч и н о в а. До свиданья, Елена Глебовна.

Елена Глебовна уходит.

Г а л я. Вас когда выписывают?

Н е м ч и н о в а. Завтра.

Г а л я. И вы сразу – в школу?

Н е м ч и н о в а. Доктор Саркисян не велит. Но если не выдашь…

Г а л я. Не выдам.

Н е м ч и н о в а (шепотом). Сразу в школу! (Помолчав.) Ты не рада? Не успели отдохнуть от меня?

Г а л я (не отвечая). Я вас спросить хочу… Вы могли бы человека уважать… Он совершил поступок… ну, за который вы его презирать должны… А вы ему всё оправдания ищете…

Н е м ч и н о в а. Вопрос сложный. Если не знать, к кому он относится…

Г а л я (быстро). Нет, я вообще спрашиваю!

Н е м ч и н о в а. Если «вообще»… На такие вопросы каждый сам себе отвечает. (На книгу, которую Галя держит в руке.) Книжка тоже мне?

Г а л я. Нет, сдавать несу.

Н е м ч и н о в а (берет книгу). «Жизнь замечательных людей. Эварист Галуа». Виктор и тебя своим преклонением заразил?

Г а л я. Трудная у него была жизнь, у этого Галуа… Не то что у нынешних ученых…

Н е м ч и н о в а (внезапно). Нет, ты мне решительно не нравишься сегодня!

Г а л я (испуганно). Почему?

Н е м ч и н о в а. Выглядишь скверно. И дрожишь вот. Тебе холодно?

Г а л я. Знобит что-то…

Н е м ч и н о в а. Ты малярией не болела?

Г а л я. Болела. Когда папа на южной границе служил. Только меня тогда сразу вылечили!

Н е м ч и н о в а. Придешь домой – выпей горячего молока, укройся потеплей и постарайся выспаться хорошенько. Авось это простое недомогание.

Г а л я (машинально). Авось простое…

Н е м ч и н о в а (листая книгу). А у настоящего ученого жизнь непременно трудная. Он ведь всегда один на один с неведомым. (Находит сложенную газету.) Это «Комсомольская смена»? Сегодняшняя?

Г а л я. Что вы! Старая совсем! (Торопливо отнимает книгу и газету.)

Н е м ч и н о в а (с удивлением). Галя, что с тобой?!

Г а л я. Извините меня… Прощайте! (Внезапно целует Немчинову в щеку и убегает.)

На крыльце появляется  О л ь г а  В а с и л ь е в н а.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Что это она в галоп сорвалась?

Н е м ч и н о в а. Не знаю… Не случилось ли чего…

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. В этом возрасте всегда что-нибудь случается. По себе помню.

Н е м ч и н о в а. Боюсь, температура у нее.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. От возраста ее время вылечит, для температуры – медицина имеется…

Н е м ч и н о в а. Одна она сейчас осталась.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Вот это уже худо. (Подумав.) Вы мне ее адресок дайте, после работы ненароком зайду. А то ежели возраст, да температура, да одиночество разом – тут и до беды недалеко…

З а т е м н е н и е.

Улица. Вечер. Идут  Р и т а  и  В и к т о р.

В и к т о р. Не понимаю, чего тебе приспичило к ней идти? Воробьева это поймет как попытку помириться.

Р и т а. Маленькие мы, чтоб ссориться да мириться? Тут все куда серьезней… И если Галя действительно это письмо написала…

В и к т о р. Ты сомневаешься? Она же сама призналась!

Р и т а. Не просто призналась, с вызовом каким-то… А когда ты ей велел из класса уходить… У нее даже лицо переменилось. Ты извини, но это было… чересчур жестоко…

В и к т о р. А не жестоко Стаса на газетную страницу выволакивать? Перед всей Москвой? Нет, я окончательно убедился – у Воробьевой неистребимая страсть к разоблачениям. От таких надо подальше.

Р и т а. Подальше – это легче всего. А если попробовать поближе? Чтобы понять?

В и к т о р. Не знаю, мне и так все понятно. А вникать в извивы ее психологии… (Помолчав.) Правда, поначалу мне самому казалось, что из нее может получиться свой парень. Только видишь, как все повернулось… А у меня из-за происшествий этих целая куча нерешенных задач накопилась. Лучше ими займусь, больше пользы будет.

Р и т а. Да ты не оправдывайся, занимайся. А я – к Гале.

В и к т о р. Желаю удачи. Хоть и не знаю, какой именно…

З а т е м н е н и е.

Комната Гали в ведомственной квартире. Казенная безликая обстановка. Вечер. Комната освещена только светом уличного фонаря. Входит  Г а л я, включает верхний свет. Видно, что ей очень худо. Галя подходит к столу, берет лежащую на нем записку.

Г а л я (с трудом читает). «Галочка, мы неожиданно уехали на три дня в Звенигород. Обед в холодильнике. Не скучай! Твои беспутные соседи». (Выпускает из рук записку, она, кружась, падает на пол. Галя тяжело опускается на стул, кладет голову на руки. Потом с усилием поднимается и выходит из комнаты. Возвращается с чайником в руке, оставив дверь открытой. С недоумением смотрит на чайник, не зная, что с ним делать, затем начинает жадно пить воду из носика, захлебываясь и обливаясь. Напившись, Галя ставит чайник на стол и бредет к дивану. Падает на него и лежит в самой неудобной позе. Потом начинает метаться и наконец замирает, лежа навзничь. Едва слышно.) Ой, мама… мамочка…

Освещение меняется. Верхний свет меркнет. Комната теперь освещается то лучами фар проходящих машин, то какими-то красноватыми отблесками, напоминающими свет от горящего стога сена. Внезапно в дальнем углу комнаты возникает  В и к т о р. Он одет и причесан, как Эварист Галуа.

В и к т о р (выйдя на середину комнаты, повелительно). Встань, Воробьева!

Галя послушно встает.

Г а л я (слабо). Кто ты?

В и к т о р. Не узнаешь меня?

Г а л я. Ты Эварист Галуа?

В и к т о р. Он был Эварист, а я – Эверест! (Хохочет.) Джомолунгма математики! Или как там у вас сейчас этот пригорок называется? (Хохочет.)

Г а л я. Зачем ты так оделся, Витя?

В и к т о р. Не фамильярничай, Воробьева! Я – Виктор Межов, Победитель. И пришел я, чтобы задать тебе один страшный вопрос (Громовым голосом.) Как смела ты полюбить меня, Галина Воробьева?!

Г а л я (умоляюще). Тише! Пожалуйста, тише…

В и к т о р. Отвечай, несчастная!

Г а л я. Но откуда ты узнал?

В и к т о р. Я?! Которому ведомы все тайны матанализа? Я читаю в чужих сердцах, как в собственном конспекте!

Г а л я. Почему ты раньше не сказал мне, что знаешь?

В и к т о р. Мне нужны были доказательства – и я получил их!

Г а л я (испуганно). Какие доказательства?

В и к т о р. Ты догадалась, что это я написал письмо в редакцию. Почему же ты призналась публично, будто сама написала его?

Г а л я. Мне показалось, ты пожалел… Тебе стало стыдно, что ты написал…

В и к т о р. Стыдно?! Мне?! Да разве ведомы мне чувства, присущие всем прочим смертным? Мне, Виктору Межову? Стоящему выше добра и зла! Дышащему чистым воздухом математики!

Г а л я. Извини, но мне так показалось…

В и к т о р. Чего я должен стыдиться? Разве есть в этом письме хоть одно слово неправды?

Г а л я. Но ты сам говорил, что нельзя на своих…

В и к т о р. И ты захотела спасти меня от осуждения товарищей? Разве просил я тебя о подобной жертве?

Г а л я. Когда очень любишь, то готов сделать все… Даже если тебе самому потом будет от этого совсем плохо…

В и к т о р. Это кто же – ты очень любишь? (Хохочет.) Ты, получившая паспорт только в августе? Прочь! Не нужны мне твои жертвы и твоя жалкая любовь!

Слышится звонок в прихожей.

Прочь! Прочь! Прочь!

Виктор медленно отступает и исчезает в дальнем углу комнаты. Освещение снова меняется и становится обычным. Галя лежит на диване в прежней позе. Опять раздается звонок. Потом стук в дверь комнаты. Входит встревоженная  Р и т а.

Р и т а (осматриваясь). Галя, где ты? Почему у тебя открыты все двери? (Увидев лежащую Галю, подбегает к ней и начинает тормошить.) Галя, Галя, Галя…

Галя только стонет в ответ. Рита прикладывает ладонь к Галиному лбу и в испуге отдергивает.

Что же делать? (Беспомощно оглядывается по сторонам, замечает на полу записку, поднимает и читает ее.) Понятно… (Берет полотенце, смачивает его водой из чайника и кладет Гале на лоб.) Галочка, скажи мне только, где тут у вас телефон?

Раздается звонок в прихожей. Рита выбегает и возвращается с  О л ь г о й  В а с и л ь е в н о й.

Я хотела тебе звонить… Галя заболела! Прямо горит вся… А соседи уехали. Может, «скорую» вызвать?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Не мельтеши… Сейчас посмотрим. (Садится рядом с Галей, пробует лоб, считает пульс.) Галина, узнаешь ты меня?

Г а л я (садится). Мамочка, это ты? Я тебя по рукам узнала… У тебя одной они такие легкие и добрые. Ой, как мне без тебя плохо бывает…

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Ложись, деточка, ложись…

Г а л я. Сейчас, только скажу тебе… Раньше он на меня внимания не обращал, а сейчас… Нет, ты не думай, совсем другое! Он просто презирает меня. Видишь, вот и сейчас надо мной смеется! (Показывает на угол.) Видишь?

Р и т а (испуганно). Она бредит?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Галина, ты ложись, тебе легче будет…

Г а л я. Не-ет, я лягу, а он опять уйдет… Витя, не гони меня больше! Ведь я все равно буду любить тебя! Всегда, всю жизнь! Даже когда стану совсем старая… Я умру, если не буду любить тебя, Витя…

Ольга Васильевна наливает в стакан воду и дает Гале пить.

(Напившись.) Ой, как хорошо стало… Спасибо тебе… Если ты хочешь… Хорошо, я уйду, насовсем уйду… И никто никогда не узнает… Только скажи правду, мне одной скажи – зачем ты написал это письмо в газету? Ты хотел как лучше, да?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Какое еще письмо?

Г а л я. Хитрый, притворяешься, что не знаешь… Про Стасика. Так ругал меня за критику, а сам…

О л ь г а  В а с и л ь е в н а (Рите). Ты понимаешь, о чем она?

Р и т а (растерянно). Настоящий бред… Никакого письма Виктор не писал… Это она сама его написала!

Г а л я. Я, конечно, я… Ребята, я больше не буду! Только скажите, зачем он это сделал?.. (В изнеможении падает на диван и затихает.)

Р и т а. Бабушка, что с ней?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. По-научному – лихорадочное состояние. Лихорадка, значит. Скорей всего, приступ малярии.

Р и т а. Это опасно?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Ночь, по всему, предстоит тяжелая… Утром мы Саркисяна вызовем. Анализы возьмем, чин по чину. А пока… Будем лечить ее, как нас лечили. Беги домой, в аптечке хина имеется. Матери скажи, она найдет.

Р и т а. Хорошо.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Поесть чего захвати. И бегом обратно. Одна нога здесь, другая там! Ну?!

Рита выбегает. Ольга Васильевна подходит к Гале.

Г а л я (мечется). Как жарко горит это сено… Жарко… Жарко…

З а т е м н е н и е.

Улица. День. Идут  Р и т а  и  С т а с и к.

С т а с и к. Подожди, шнурок развязался… (Присев, завязывает шнурок и остается так сидеть.)

Р и т а (нетерпеливо). Ну, пошли! Чего ты?

С т а с и к. Думаю все… (Встает.) Сегодня Нинон пришла… И Анна Степановна на месте. А о письме этом чертовом – ни слова, будто и не было его.

Р и т а. Да-а, загадочное письмо… Вот и Галя вчера говорила. Правда, в бреду…

С т а с и к. Ты можешь толком рассказать, что все-таки она говорила?

Р и т а. Нет, сначала у нее самой кой о чем спрошу. Утром она еще слабая была… И меня все торопила, чтоб я в школу не опоздала. А сейчас я у нее спрошу!

Идут. Навстречу входит  Н е м ч и н о в а.

Н е м ч и н о в а. Вы это куда?

Р и т а. Галю навестить.

Н е м ч и н о в а. Не торопи́тесь.

Р и т а (испугавшись). Почему?

Н е м ч и н о в а. Гали нет. Она уехала.

Р и т а. Как – уехала? Больная?

Н е м ч и н о в а. Вот почитай. (Дает Рите письмо.)

Р и т а (читает). «Дорогая Нина Сергеевна! Я знаю, вы ко мне после школы придете, поэтому пишу. Извините, что вчера вам ничего не сказала и что вообще уезжаю без разрешения. Но я больше не могу прийти в свой класс, вы сами это поймете, когда узнаете все. Сейчас я лечу к маме в Новосибирск, у нее там я быстрей выздоровею. А потом – к отцу… И заживем мы, как прежде жили. Не судьба мне, видно, в Москве школу кончить… Не сердитесь на меня, но я не могу иначе. Вы – добрая, спасибо вам за это. Ваша ученица Галя Воробьева». (Пауза.) Нина Сергеевна, знаете, а ведь Галя не писала то письмо в газету – про стог сена…

Н е м ч и н о в а. Я только утром узнала. И про письмо, и про его автора. (Помолчав.) Это письмо написал мой муж.

С т а с и к (поражен). Николай Петрович?

Н е м ч и н о в а. Он самый.

Р и т а. Ой, как хорошо!

Н е м ч и н о в а. Что – хорошо?

Р и т а (смутившись). Ну, что из ребят никто не писал… Николай Петрович – это совсем другое дело… Каждый имеет право…

Н е м ч и н о в а. Да, он во многом бывает со мной принципиально не согласен. Считает, например, что я потворствую Стасику и тем самым порчу его. На мои уверения, что Стасик должен сам во всем разобраться и сделать выводы…

С т а с и к (глухо). Уж разберусь как-нибудь… Сделаю.

Н е м ч и н о в а. Как видите, мне тоже досталось на орехи в этом письме…

С т а с и к (Рите). Не понимаю… Если Галя его не писала… Почему она призналась в этом, когда я на нее набросился? И теперь вот – улетела?

Р и т а. Потому что она уверена – письмо написал Виктор. И сам же велел ей уйти из нашего класса…

З а т е м н е н и е.

Комната в квартире Межовых. За письменным столом, освещенным лампой под зеленым абажуром, сидит  В и к т о р, он погружен в свои вычисления. Звонок в прихожей. Виктор не реагирует на него. Еще звонок, потом еще один. Затем звонок звенит не переставая. Наконец этот трезвон доходит до сознания Виктора, он вскакивает, бежит в прихожую и возвращается вместе со  С т а с и к о м.

С т а с и к. Оглох ты, что ли?!

В и к т о р. Засчитался… (Включает верхний свет.)

С т а с и к. А мать где?

В и к т о р. В кино ушла. Или к соседям. Словом, не знаю…

С т а с и к. Что ж, тем лучше…

Звонок в прихожей.

Это Ритка.

Виктор выходит и возвращается вместе с Ритой.

В и к т о р. Надо понимать, произошло организованное вторжение?

С т а с и к. Ага. Убивать тебя будем.

В и к т о р. Двое на одного?

С т а с и к. В одиночку не справиться. Слишком ты грубошерстный.

В и к т о р. Ну вот что. Или выкладывайте, зачем пришли, или отваливайте. Мне работать надо.

Р и т а. Витя, дай чаю погорячей. Мы долго ходили по улицам, замерзли совсем. Такой туман опустился, до костей пробирает.

Виктор молча выходит. Стасик включает радио. Тихая музыка.

С т а с и к. Говори ты. Я не мастер сообщать подобную информацию.

Р и т а. Подожди, согреюсь сначала…

Возвращается  В и к т о р, несет поднос с чайником, сахарницей и керамическими кружками. Молча расставляет все на журнальном столике, разливает чай в кружки и становится поодаль, скрестив руки на груди. Рита берет кружку и пьет, обжигаясь, чай.

Затянувшаяся пауза.

С т а с и к (с усмешкой). Беседа проходила в теплой, дружественной атмосфере…

В и к т о р. Валяй для разгона про погоду.

С т а с и к. Было. Туман, слякоть. Одним словом, осень наступила, высохли цветы.

В и к т о р. Тогда про хоккей.

С т а с и к. И с хоккеем все ясно.

В и к т о р (выключив радио). Что же тебе неясно?

С т а с и к (у письменного стола, небрежно полистав тетради Виктора). Неясно одно – когда ты своим трудолюбием хвастать перестанешь?

В и к т о р. Никогда. Труд превратил обезьяну в человека. Наука же сделает человека богом.

С т а с и к. А у кого голова наукоотталкивающей тканью покрыта – тому обратно в обезьяны подаваться? По твоей логике так выходит?

В и к т о р. Логика не моя, общечеловеческая. Не можешь стать ученым – становись поэтом, художником, трактористом, фрезеровщиком. Кем способен. Только становись. Поднимайся с четверенек.

С т а с и к. Но на первом месте, конечно, ученый?

В и к т о р. К твоему сожалению – да.

С т а с и к. И ты уверен, что будешь великим ученым?

В и к т о р. Не знаю.

С т а с и к. Врешь! Ты-то думаешь, что будешь. Но какая людям от этой учености польза, если ты ее только для себя накопишь – ради славы своей?

В и к т о р. Плевать мне на славу! Для меня главное знать – я сделал все, что мог!

С т а с и к. Вот-вот: я сделал! А для чего, для кого – тебе начихать!

В и к т о р. А какая обществу польза от тебя, если ты даже и будешь знать – для кого или для чего, но ни черта сделать не сможешь? Обществу не болтуны – специалисты нужны. Я хоть отдам ему реальные научные ценности. Большие или маленькие – другое дело… А ты что? Громкие слова о пользе человечества? Их и без тебя в мире вот так хватает!

С т а с и к. На это мне пока крыть нечем, ценностей у меня действительно кот наплакал… Да и у тебя… Если не считать отметок.

В и к т о р. У меня есть цель! Нужно ставить перед собой огромную цель, самую огромную! Пусть я никогда не достигну вершины, но идти к ней – уже счастье!

С т а с и к. Может, и у меня есть цель, откуда ты знаешь?

В и к т о р (декламирует насмешливо).

 
Хотел писать – но труд упорный
Ему был тошен. Ничего
Не вышло из пера его.
 

Ты свою цель так умело прячешь от других, да, наверно, и от себя, что ее как будто и нет. Ради цели надо  р а б о т а т ь, милый мой Стасик, работать изо всех сил, а не лелеять свою голубую мечту в тайниках души!

С т а с и к. «Работать, работать»… С пеленок, что ли?