Текст книги "Московские каникулы"

Автор книги: Андрей Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

В и к т о р. С пеленок! С того мгновенья, когда осознал ее! И уже ничего лишнего не должно существовать для тебя!

С т а с и к. Для тебя и люди лишние, даже родная мать! Создал себе идолище и приносишь ему в жертву все, даже собственные чувства!

В и к т о р. Ненавижу и презираю твои так называемые чувства! Счастлив, что выбрал математику, единственную науку, исключающую чувственное восприятие!

Р и т а (тихо). А ведь ненависть, презрение – тоже чувства. И не менее сильные, чем любовь.

В и к т о р (с усмешкой). Давно ждал этого словечка… «Любовь»! Утешение для слюнтяев всех времен и народов. У меня нет цели жизненной, у меня нет силы и упорства, чтобы идти вперед по дороге познания, – ничего, пустяки… Ведь в недалеком будущем там, за первым поворотом, меня ждет самое главное – л ю б о в ь…

Р и т а. Хорошо, пусть ты радуешься, что тебе не нужна любовь. Или что ты не способен на нее… Правда, глухой вряд ли счастлив от своей глухоты, да это твое дело. Но видеть любовь других людей к тебе… Ты же должен, ты обязан ее видеть?

В и к т о р. Я знаю одного человека, который любит меня, – мою мать. С меня достаточно.

Р и т а. А что Галя Воробьева чуть не умерла от любви к тебе – это ты знаешь?

В и к т о р. Воробьева? Да вы что? Разыграть меня явились?

Р и т а. Разыграть?..

В и к т о р. Ну рассмешить. У Воробьевой – любовь, да еще ко мне?! С вами животики надорвешь. Если она и способна на какую-то, как ты выражаешься, любовь, так это на любовь во все вмешиваться, всех поучать, переделывать по своему образу и подобию.

Р и т а. Да ведь она… Она готова была на костер за тебя пойти! И пошла!

В и к т о р. На какой еще костер? Чего ты плетешь?

Р и т а (ровным голосом). Галя считала, что письмо в газету написал ты. Была уверена в этом. И под нашим нажимом призналась, что сама написала его. Она думала, что ты написал письмо сгоряча, рассердившись на Стасика, и теперь жалеешь об этом, стыдишься этого.

В и к т о р. Совсем чепуха какая-то…

С т а с и к. Для тебя все чепуха, что не влезает в таблицу умножения. Или в любую другую, какие в математике существуют.

В и к т о р. Погоди… (Рите.) Но если не Галя… Кто же тогда написал письмо?

Р и т а. Муж Нины Сергеевны.

В и к т о р. Николай Петрович?!

С т а с и к. Ага, тихий геолог. Но принципиальный…

Р и т а (Виктору). Галя тебя считала автором. И чтоб защитить тебя, терпела наши издевательства – и твои в том числе. А не вытерпев… когда ты ей велел из класса уходить… бросила школу и уехала.

В и к т о р. Куда уехала?

Р и т а. К матери в Новосибирск. А потом – к отцу. Только там, где он сейчас служит, нет десятого класса…

В и к т о р. Когда она уехала?

Р и т а. Утром. Улетела.

В и к т о р (садится). Но я не знал… Даже не догадывался…

С т а с и к. Да что ты вообще знаешь? Что Рита сама любит тебя – знаешь? Что ваш дурацкий уговор, ваша развеселая игра во влюбленных, такая удобная для тебя, для нее давно стала пыткой, от которой выть хочется, – знаешь?

Р и т а. Стасик, не надо…

С т а с и к. Надо! (Виктору.) А что я Ритку люблю, жить без нее не могу – знаешь? И что только из чувства товарищества – одного из тех самых «чуйств», которые ты ненавидишь и презираешь, – из чувства дружбы к тебе я не говорил ей об этом?! Зато теперь скажу, чтоб она знала, да и ты заодно. (Рите.) Ватакусива анатао рэмбосимас!

Р и т а (с трудом). Ватакусива хокано хитоо рэмбосимас…

С т а с и к. Да разве нужна ему твоя рэмбосимас? Он только одного себя любит, великого и недоступного!

В и к т о р. Погодите, ребята, что-то у меня голова кругом пошла…

С т а с и к. Слава аллаху, хоть разок автомат не сработает!

В и к т о р. Значит, я Галю совсем не знал? Совсем не такой видел, какой она была на самом деле?

С т а с и к. Дошло наконец? Поздравляю!

Р и т а (Виктору). Галя сама никому и ни за что словечка бы не сказала! Но вчера у нее была высокая температура… Она даже бредила… И я  г л а в н о е  поняла.

В и к т о р. Что же делать теперь?..

Входит  Е л е н а  Г л е б о в н а.

Е л е н а  Г л е б о в н а. О, да у нас, оказывается, гости!

Р и т а. Добрый вечер…

Е л е н а  Г л е б о в н а. Витя, что ты им даже раздеться не предложил?

С т а с и к. Мы на минутку забежали.

В и к т о р (внезапно). Мама, где мои деньги, что я на магнитофон собрал?

Е л е н а  Г л е б о в н а. У меня.

В и к т о р. Дай мне пятьдесят рублей… Нет, лучше сто!

Е л е н а  Г л е б о в н а. Зачем тебе?

В и к т о р. Нужно. Я лечу в Новосибирск.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Куда?!

В и к т о р. В Новосибирск.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ты с ума сошел! Ни с того ни с сего – в Новосибирск! Может, хоть объяснишь – зачем? Что случилось?

Виктор, не отвечая, подходит к телефону, набирает номер. Он уже полностью овладел собой.

В и к т о р (в трубку). Справочная? Какие самолеты вылетают сегодня в Новосибирск? Да, ночные тоже. Хорошо, я подожду.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Витька, если ты немедленно не скажешь…

Р и т а. Тетя Лена, миленькая, не мешайте ему! Пойдемте, я все расскажу… (Обняв Елену Глебовну, уводит ее из комнаты.)

В и к т о р (в трубку). Да-да, слушаю! Аэропорт Домодедово? Понятно. Минуточку, я запишу. (Берет ручку, записывает.) Большое спасибо! (Кладет трубку.)

С т а с и к. Совесть заговорила? Очень рад за тебя.

В и к т о р (холодно). При чем здесь совесть? Совершена элементарная несправедливость. Кто совершил – обязан исправить.

Возвращается  Р и т а.

Где мать?

Р и т а. Собирает твою сумку. Я лечу с тобой. (На движение Виктора.) Не спорь, я решила. Стасик, ты?

С т а с и к. Не знаю. Подумаю.

Р и т а. Надумаешь – зайдешь за мной.

В и к т о р. Встретимся у нашего фонаря. Через десять минут.

Р и т а. Постараюсь управиться. (Выходит.)

С т а с и к. Рита, подожди! (Выбегает вслед за ней.)

Входит  Е л е н а  Г л е б о в н а  со спортивной сумкой и курткой в руках.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Деньги внутри, в кармашке…

В и к т о р. Спасибо, мама.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ты уверен, что так надо?

В и к т о р. Уверен. Еще ни в чем не был так уверен, как в этом.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Сядем.

Садятся. Пауза.

Прилетишь в Новосибирск – дай телеграмму.

В и к т о р. Обязательно. Отцу не пиши, я вернусь до его приезда.

Е л е н а  Г л е б о в н а (готова заплакать). Ох, Витька…

В и к т о р (предостерегающе). Все! (Помолчав. Другим тоном.) Не бойся за меня, мама… Сама меня сухарем называла… Ну, отмокну малость – не развалюсь. Верно? Да, согласуй нашу поездку с Ниной Сергеевной.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Хорошо.

В и к т о р. Я всегда знал, что ты – хороший друг. (Надев куртку.) А теперь дай я тебя поцелую. За то, что ты оказалась еще и умной. (Обнимает и целует мать. Взяв сумку.) Пошел. (Уходит.)

Стук захлопнувшейся двери. Елена Глебовна у окна прощально машет рукой.

З а т е м н е н и е.

Улица. Ненастный вечер. Идет  Р и т а, с сумкой в руках, и  О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Останавливаются у фонаря.

Р и т а. Бабушка, ну что ты меня провожать вздумала, перед ребятами неудобно…

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Вам всегда неудобно, ежели кто по-людски делает… А лететь невесть куда на ночь глядя – удобно?

Р и т а. Так нужно, бабушка. Галя может себе всю жизнь испортить.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Родителей уговорила, а меня – не думай, не выйдет. Да ты и летать ведь толком не умеешь!

Р и т а. Самолет полетит. А я спать буду.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Ты-то будешь, бесчувственная… Обо мне подумала – я хоть на минутку глаза сомкну? Ладно-ладно, мое дело сторона, бабушки нынче не в счет. Я тебе там, в сумку, провианту положила…

Р и т а (с досадой). Ну что ты, честное слово! В самолете кормят, да и в аэропорту буфет имеется!

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Знаю я эти буфетные харчи. Одно расстройство – что для кошелька, что для желудка. А тут все свеженькое. (Помолчав.) Маргарита… Рита. Ну, что еще?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Тебе небось кажется, я отродясь старая… А мне чудится, будто я еще вчера такой, как ты, была…

Р и т а. Ну и что?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а (в сердцах). Ты не нукай, не запрягла! А то, что бойся ты своей особой другим навязываться! Это хуже нет, когда любовь твоя – лишняя. Прямо скажу – последнее дело. Лучше зубы сцепи да молчи в тряпочку.

Р и т а. Вдруг про какую-то любовь заговорила… Ко мне, что ли, относится?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Умный поймет, что относится, а дураку не втолкуешь. Сидела бы ты лучше дома, матушка, вот тебе мой окончательный приговор!

Р и т а. Сидя дома летать не научишься. Это ты понять можешь?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Чтоб с мое понять – с мое и прожить нужно. А весь мой разговор… Не в коня корм.

Р и т а (тихо). Не сердись, бабушка… Я все понимаю. И третьей лишней быть не собираюсь, не бойся…

Входят  В и к т о р  и  С т а с и к.

В и к т о р (с удивлением). И вы с нами, Ольга Васильевна?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а (сердито). Чести через край! Сдам вот с рук на руки имущество – спать побегу.

С т а с и к. Считайте – принято. Расписку дать? (Внезапно сорвавшись с места.) Такси! Такси! (Убегает.)

В и к т о р (Рите). Побежали! (Убегает.)

Рита бежит за ним, потом возвращается, чмокает бабушку в щеку и снова убегает.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а (держась за щеку). И поцеловать-то порядком не умеет…

З а т е м н е н и е.

Открытая веранда на крыше аэропорта. Ночь на исходе. Туман. За балюстрадой веранды угадываются контуры летного поля, силуэты зданий и самолетов. У балюстрады стоят  Р и т а, С т а с и к  и  В и к т о р.

С т а с и к (подняв воротник куртки). Вы меня что, совсем заморозить хотите? Люди в тепле сидят и кроссворды решают, а мы на крыше толчемся.

В и к т о р. Улетим – согреешься.

С т а с и к. Дожидайся. Вон туманище какой…

В и к т о р. Синоптики обещают на рассвете ветерок и чистое небо.

С т а с и к. Когда синоптики свои обещания выполняют?

Р и т а. Стасик, не ворчи. Мне еще не приходилось бывать ночью на аэродроме.

С т а с и к. Так ведь не видно ни черта!

Р и т а. Угадывать – еще интересней.

С т а с и к. Угадывайте дальше, а я побегу в зал погреюсь. Узнаю насчет вылета. (Уходит.)

В и к т о р. Стасу здорово не по себе… Злится, что не летит с нами?

Р и т а. Он еще днем кинул Нине Сергеевне – принял, мол, решение. А какое – не сказал.

В и к т о р. В общем, хорошо, что он ушел. Поговорить надо.

Р и т а. Четыре часа лететь. Успеем.

В и к т о р. Нет, сейчас… (Помолчав.) Я и без Стасика знал, что ты ко мне… ну, хорошо относишься. Но я тебя о таком попросить хочу… О чем только самого лучшего друга можно.

Р и т а. Я и есть твой самый лучший друг.

В и к т о р. Знаю. (Помолчав.) Когда ты мне про Галю сказала… Ну, что она уехала… и вообще… Я вдруг почувствовал такое… Не знаю, как сказать… Словом, никогда не подозревал, что этот дурацкий мускульный насос может болеть так сильно. (Пауза.) Вижу, что ты ничего не понимаешь…

Р и т а. Не бойся, я давно все поняла. Еще раньше, чем ты сам… (Идет.)

В и к т о р. Куда ты?

Р и т а. Сдам свой билет в кассу.

В и к т о р. И не будешь на меня за это злиться?

Р и т а. Не буду.

Входят  Н е м ч и н о в а  и  С т а с и к.

Н е м ч и н о в а. Привет, полуночники! Битый час ищу вас по всем залам. Если б не встретила Стасика…

В и к т о р. Как вы узнали, что мы еще не улетели?

Н е м ч и н о в а. А телефон для чего? (Помолчав.) Вы как собирались там Галю искать?

Р и т а. Ну, справочное есть…

Н е м ч и н о в а. Галя прописана сейчас в Москве и в Новосибирске наверняка не значится. Да и фамилия у нее такая… Пришлось бы неделю по всем адресам бегать.

В и к т о р. Правда, мы не подумали.

Н е м ч и н о в а. То-то же! Я разыскала ее личное дело, там кое-что для вас имеется. Потому и приехала. Училась Галя на Красном проспекте, это главная улица Новосибирска. Значит, и жила неподалеку. Маму ее зовут Ирина Викторовна, тридцатого года рождения. По этим зацепкам адрес уже легче найдут.

В и к т о р. Спасибо большое, Нина Сергеевна!

Н е м ч и н о в а. Найдете Галю – вяжите без разговоров, запихивайте в чемодан и обратным же рейсом в Москву. Вдвоем сладите?

Р и т а (тихо). Нина Сергеевна, я не лечу в Новосибирск…

Н е м ч и н о в а. Это уже новость… Почему?

Р и т а. Так лучше будет… (Уходит.)

С т а с и к. А чтоб Ритиной новости не скучно было – могу и свою добавить.

Н е м ч и н о в а. Давай, если не жалко.

С т а с и к. Так вот. После долгих и зрелых размышлений – подчеркиваю это! – я решил уйти из школы.

Н е м ч и н о в а. Перевестись в другую?

С т а с и к. Нет, совсем уйти.

В и к т о р. Стаська, всего год остался…

С т а с и к. Двадцать три миллиона секунд, прожитых неправильно!

Н е м ч и н о в а. И ты уверен, что именно сейчас решил правильно?

С т а с и к. Просто не могу иначе.

Н е м ч и н о в а. Думаешь, уйдешь из школы и сразу решишь все свои проблемы? Из школы ты можешь уйти. Но ведь обучение в школе жизни – принудительное, от него тебе не отвертеться!

С т а с и к. Оно-то мне сейчас и требуется! Пойду работать.

Н е м ч и н о в а. Куда?

С т а с и к. Еще не знаю. Где потрудней хочу. Чтоб если обкатку – так настоящую пройти. А школьные премудрости… Не бойтесь, я их тоже осилю. Вечернюю кончу. Поймите – не аттестат для меня сейчас главное. Я должен знать, на что гожусь. И зарабатывать пора. С долгами расплатиться.

Н е м ч и н о в а. Да какие у тебя долги?

С т а с и к. Накопились помаленьку. (Виктору.) Так что не удивляйся, если получишь вдруг перевод на двенадцать рубликов. Твой пай за сгоревшее сено.

В и к т о р. Не умаешься, сам занесешь.

С т а с и к. Не знаю, может, я его с Камчатки пришлю. Или с Памира… Не пугайтесь, Нина Сергеевна, я никого из ребят сманивать за собой не собираюсь. Знаю, не для всех такое решение годится. Но мне без него – зарез. Верите?

Н е м ч и н о в а (не сразу). Школу-то ты кончишь, заставлю… А вот потом… Может, ты и прав, что тебе надо жизни хлебнуть погуще… Только не вздумай потом на трудности пути сваливать свои неудачи… Никогда не поддавайся этому соблазну! Есть в тебе искра божья, не дай ей погаснуть. Из-за лени, равнодушия, боязни взять ответственность на себя.

С т а с и к. Легко сказать – не дай… Попробую. (Повернувшись к Виктору.) Ну, а ты что молчишь, друг мой закадычный? Считаешь меня дураком? Что я под влиянием минуты себе жизнь порчу?

В и к т о р. Да, считаю. Такие решения нужно принимать на ясную голову.

С т а с и к. Хватит, слыхал не раз! Ты вот хочешь всю жизнь прожить одной головой, без сердца…

В и к т о р (усмехнувшись). Угадал… А ты – одним сердцем, без головы? Что ж, посмотрим, кому это лучше удастся.

С т а с и к. Посмотрим! Будем считать сегодняшнюю ночь ночью перед нашей дуэлью… Да-да, я вызываю тебя на дуэль, которая будет длиться всю жизнь! Сейчас у тебя и на секунду нет сомнения в ее исходе… Но я говорю – посмотрим!

В и к т о р. Ну что ж, поглядим.

Н е м ч и н о в а (с улыбкой). Знаешь, Проталин, мне нравится, что ты замахнулся аж на самого Межова. Ты ведь всегда считал его моим любимчиком. Поэтому хочу сделать тебе сейчас одно трогательное признание. Моим любимчиком в классе был не только Межов. Ты – тоже.

С т а с и к. Ловко же вы это от меня скрывали…

Н е м ч и н о в а. Увы, не могла иначе. Но я верю, что еще стану когда-нибудь со страшной силой нос задирать, что была твоей учительницей. Не только верю – уверена!

С т а с и к. Как говорят в таких случаях воспитанные дети – хотел бы не обмануть ваши ожидания.

Н е м ч и н о в а. Да, уж ты, пожалуйста, постарайся.

В и к т о р. Нина Сергеевна, это нечестно – перед дуэлью вдохновлять только одного из противников!

Н е м ч и н о в а. А с тобой мы поговорим, когда ты вернешься из Новосибирска. Я думаю, нам будет о чем поговорить…

Вбегает запыхавшаяся  Р и т а.

Р и т а. Витя, объявлена посадка! Скорей!

В и к т о р. Иду! Всех, кого я обижал, – прощаю!

С т а с и к. Лети-лети… птичка!

Р и т а (Виктору). Вот тебе деньги за мой билет. Пригодятся.

В и к т о р. Спасибо! Потом отдам. (Немчиновой.) Ну, Нина Сергеевна…

Н е м ч и н о в а. Скорей возвращайся!

Рукопожатие.

С т а с и к (Рите). Ты правда не летишь?

Р и т а. Правда.

С т а с и к. Почему?

Р и т а. Сам догадайся.

Н е м ч и н о в а (Виктору). Мы не пойдем провожать тебя к самолету, чтоб не хлюпать носами у трапа…

В и к т о р. Да вас и не пустят! До скорой встречи! (Убегает.)

Поднимается ветер и уносит туман с аэродрома. Открывается летное поле с самолетами на нем. А за полем – кромка березового леса, из-за которого поднимается ярко-красный диск солнца. Гул взлетающего самолета, постепенно замирающий на звенящей ноте.

С т а с и к (выходя вперед). Мне всегда казалось, что в школьные годы каждый из нас пишет только черновик жизни, в котором все можно еще будет переписать начисто, исправить и переделать – там, за порогом школы, когда и начнется-то настоящая жизнь… А настоящая уже идет – полным ходом! – и ничего в ней не повторится дважды! Возвращайся, Межов, мы еще с тобой потягаемся.

Р и т а (выходя вперед). Самолет с каждой секундой уносит его все дальше и дальше… Но ведь и тогда, когда Виктор был совсем рядом, он был так же далеко от меня, как теперь… Странно, мне почему-то не хочется реветь, словно маленькой, как это бывало со мной раньше… Почему я сегодня верю, что тоже еще дождусь своего самолета, на котором люди летят за счастьем? И он тоже будет весь розовый от солнца…

Н е м ч и н о в а (выходя вперед). Мы проводили Виктора и ждем теперь, когда он вернется. И вернется один или вместе с Галей. А главное – каким вернется. Ведь это самое главное – какими мы становимся, взрослея… Правда?

З а н а в е с.

1971

ПОПЫТКА НЕ ПЫТКА
Комедия в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Д и м а  Р у ч е й к о в – 17 лет.

И р и н а – его сестра, 25 лет.

Ф е д я  Г о р ч и ц ы н – 19 лет.

Т а н я  М у р а в и н а – 16 лет.

П а в е л  А н д р е е в и ч  М у р а в и н – отец Тани.

М у з а  В а с и л ь е в н а – мать Тани.

С о ф ь я  И в а н о в н а – бабушка Тани.

В и к т о р  У з д е ч к и н – участковый.

Действие происходит летом в Москве.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сквер (просцениум). Летний день. Входят  Д и м а  и  Ф е д я. Дима – среднего роста, с тонкими чертами лица и девичьим румянцем, с копной русых волос, Федя – высокий, худой, лохматый, в больших очках. На нем, несмотря на лето, свитер грубой вязки. Оба парня в подавленном состоянии. Медленно, усталой походкой приближаются к скамье, садятся в разных концах. Молчат.

Ф е д я (вскочив). Старик, и все равно ты Гамлета гениально читал! Это говорю тебе я, Федор Горчицын, видевший в деле всех абитуриентов последних лет! Правда, по-английски нюансы не очень доходили…

Д и м а. Какие там нюансы, если Муравин прямо сказал – у вас нет способностей к перевоплощению…

Ф е д я. Что ж, по-твоему, экзаменатор не может ошибиться? Даже если он профессор, народный артист и будущий руководитель курса? Сам еще локти кусать будет, когда ты в другой театр подашься!

Д и м а. Не подамся.

Ф е д я. Да если на каждую двойку обижаться…

Д и м а. Я сам в себе сомневаться стал.

Ф е д я. Что же тогда мне говорить?! Три года меня без пощады режут на экзаменах во всех театральных училищах Москвы! А я – не сдаюсь! В этом году даже на второй тур прорвался! Надо быть мужчиной, старик, и не тушеваться при неудачах. Веришь в свое призвание – дерись за него до последнего. Дней через десять наберется еще одна группа для второго тура. Пойди скажи, что ты сегодня с температурой показывался. Справочку достань. Допустят к пересдаче.

Д и м а. Не хочу навязываться человеку, который в меня не верит.

Ф е д я (вздохнув). Тонкокожий ты. Трудно тебе придется.

Д и м а. Откуда ты знаешь?

Ф е д я. Я про театр все знаю. Не меньше твоего Муравина.

Д и м а. Почему ж ты не идешь на театроведческий?

Ф е д я. Стать бумажной крысой при театре? Ни за какие коврижки! Знать нужно для того, чтобы уметь. А вот «уметь» у меня пока не получается…

Д и м а (внезапно). Муравин! Сюда идет…

Ф е д я. Чего ты испугался? Раз уж такая встреча подвернулась… Скажем дорогому профессору пару теплых слов…

Д и м а. Зачем?

Ф е д я. Вдруг в нем человек проснется?

Д и м а. Нет, я лучше пойду…

Ф е д я. Подожди меня за киоском!

Дима убегает. Входит  М у р а в и н.

(Поклонившись.) Добрый день…

М у р а в и н (останавливается). Послушайте, Горчицын, я скоро вас и во сне видеть буду!

Ф е д я. Да, угрызения совести – страшная вещь…

М у р а в и н. Не обольщайтесь, моя совесть совершенно спокойна. Вы в третий раз держите в наше училище. Чем вы занимаетесь в промежутках?

Ф е д я. Работаю. Лаборантом в Курчатовском институте.

М у р а в и н. Господи, у человека в руках современная профессия, а ему приспичило стать актером! Мой вам дружеский совет – возвращайтесь в свою лабораторию, а на будущий год поступайте в технический вуз. Как правило, в технических вузах сильная самодеятельность, уж дикцию вам наверняка там поставят.

Ф е д я. Благодарю вас, таких советов я дома досыта наслушался. В следующий раз…

М у р а в и н (с нарочитым испугом). Как, будет еще и следующий?!

Ф е д я. А вы надеялись, я сдамся после трех попыток?

М у р а в и н. Поймите же, Горчицын, мы любим и ценим настойчивых, но когда под их настырностью есть твердая основа!

Ф е д я. Какая?

М у р а в и н. Да талант, черт вас побери! Я не допустил вас к третьему туру из-за профессиональной непригодности и сделал это с полной ответственностью. Поверьте вы наконец в это!

Ф е д я. А если я не могу без театра?

М у р а в и н. Но почему непременно актером? Идите к нам рабочим сцены, они вот как нужны. Дослушайте, я не кончил. Получитесь, станете работать в постановочной части, своими руками делать каждый спектакль. Пусть не на сцене, а за кулисами…

Ф е д я (холодно). Мне это не подходит.

М у р а в и н. Что ж, сочувствую… (Хочет идти.)

Ф е д я. Минуточку, профессор. У меня, быть может, и в самом деле нет таланта. Но в других я этот талант за версту чую.

М у р а в и н. Куда вы клоните?

Ф е д я. Вот Дима Ручейков, который читал Гамлета по-английски…

М у р а в и н. Мямлил, а не читал! У него отсутствуют способности к перевоплощению. (На движение Феди.) Все, у меня больше нет времени для дискуссий! Прощайте.

Ф е д я (сквозь зубы). До новой встречи, профессор.

М у р а в и н. Лично я́ не очень на ней настаиваю. (Уходит.)

Пауза.

Появляется  Д и м а.

Ф е д я. Слышал?

Д и м а (вздохнув). Слышал…

Ф е д я. Ладно, и этот раунд – не в нашу пользу. Но пока мы живы, нас нельзя считать побежденными, верно?

Д и м а. А если мы просто слепые фанаты?

Ф е д я. Время покажет. Ну, в поликлинику, за справкой?

Д и м а (мягко, но решительно). Нет, Федя, т а к – не стоит.

Ф е д я. Твое дело. Устроишься в мою лабораторию, поработаем годик вместе. А через год ты лучше всех пройдешь! У меня глаз наметанный.

Д и м а. Если Ира узнает, что я с Гамлетом вылез… Мне же Хлестакова читать надо было…

Ф е д я. Подумаешь – Ира!

Д и м а. Ты про нее не знаешь ничего… (Помолчав.) Отца у нас давно нет, мама умерла, когда я был в седьмом классе. Ира тогда иняз кончила, ее в аспирантуре оставляли! Она отказалась, в школу пошла, частных уроков набрала. Лишь бы я нормально десять классов кончил и в театральное училище поступил. А я взял да и не поступил, вот ведь что самое смешное…

Ф е д я. Обхохочешься.

Д и м а. Она спит и видит, что ее брат Дмитрий Ручейков будет великим артистом…

Ф е д я. И будет!

Д и м а. Пойди ей теперь скажи об этом…

Ф е д я. И скажу! (Помолчав.) Не трусь, в случае чего – я ведь рядом…

З а т е м н е н и е.

Комната в квартире Ручейковых. Современная, но скромная обстановка. Слева – дверь в прихожую, справа – на кухню и в комнату Ирины. И р и н а, нервничая, ходит по комнате из угла в угол. Наконец, решившись, листает телефонную книжку и набирает номер.

И р и н а (в трубку). Это квартира Горчицыных? Скажите, Федя дома? Это сестра его товарища Димы Ручейкова…

Из прихожей тихо входит  Д и м а, останавливается у двери, слушает.

Я знаю, что сегодня второй тур. Но Дима ушел утром и до сих пор не появлялся. Когда Федя придет, пусть позвонит нам, пожалуйста. Благодарю вас. (Кладет трубку и только тогда замечает Диму. Нетерпеливо.) Ну?

Дима молчит.

Что случилось?

Д и м а (храбрится). Ничего особенного. Завалился. Ввиду полного отсутствия способностей к перевоплощению.

И р и н а. Кто сказал эту глупость?

Д и м а. Председатель экзаменационной комиссии.

И р и н а. Ты ему свои грамоты показывал?

Д и м а. Они в деле имеются.

И р и н а. Я чего угодно ждала… Что ты на экзамене по истории в споры ввяжешься… Но по специальности! Когда ты столько лет в кружках, столько ролей с успехом переиграл, и с каким успехом! Ведь твой Хлестаков на весь район гремел!

Д и м а. К сожалению, их театр – в другом районе…

И р и н а. Не остри, пожалуйста. На экзамене надо было проявлять юмор и находчивость.

Д и м а. Там, понимаешь, почему-то не проявлялись…

И р и н а. Садись и рассказывай все по порядку.

Дима молчит.

С чего ты начал – с Гоголя или Крылова?

Д и м а. Гоголя и Крылова каждый второй читал…

И р и н а (ровным голосом). Что же читал ты?

Д и м а. Монолог Гамлета… Да-да, «Быть иль не быть»! Притом на английском языке.

И р и н а. Ты с ума сошел!

Д и м а. Я мог читать его на хинди. Или на языке глухонемых. Им было все равно, что и как я читаю. Монолог Незнамова перебили на середине.

И р и н а. И правильно сделали! Готовил Хлестакова – вылез с Гамлетом! Представляю, как нелепо ты выглядел!

Д и м а. А я повторяю – это не имело никакого значения. Там бы самого Качалова зарубили без связей! Это тебе и Федя скажет.

И р и н а (саркастически). Ах, и Федя тоже… Тогда другое дело. Ну-ка, где он, твой многоопытный учитель?

Д и м а (открывая дверь в прихожую). Федя, войди, пожалуйста.

Ф е д я (входит с независимым видом). Приветствую.

И р и н а. Вы можете объяснить мне, что произошло?

Ф е д я. Нормальный завал. Пожалуй, даже неизбежный. Ведь на экзамене что главное?

И р и н а. Знания.

Ф е д я. Нахальство! Все должны видеть, что ты ни на грамм не сомневаешься в успехе. А ваш Димочка перед ними как на ладошке, со всей своей интеллигентской рефлексией – быть иль не быть…

И р и н а. Из этого авторитетного поучения следует, что уж вы-то с успехом преодолели второй тур?

Федя молчит.

Д и м а. Понимаешь, Ирина…

И р и н а. Не мешай! (Феде.) Насколько я успела вас узнать, чего-чего, а нахальства… самоуверенности вам не занимать. Вы прошли на третий тур?

Ф е д я. Нет. Это про меня пословица – бодливой корове бог рогов не дает. Наедине я вам что хотите расскажу и покажу. А выйду на аудиторию… На сцену или вот перед комиссией… Все, конец. Мышцы делаются деревянные, и в горле – ком. Трактором слова из меня не вытащишь.

И р и н а. Почему?

Ф е д я. Термин есть такой медицинский – сценофобия. Где я эту «фобию» подцепил – понятия не имею.

И р и н а (с тревогой). Вдруг и у Димки такое?

Ф е д я. Нет, просто опыта маловато. И нахальства, это само собой. Стоит перед преподобным Муравиным голенький и только рот разевает. Вроде рыбы на суше.

И р и н а. Как вы сказали?!

Ф е д я. Ну, как рыба, вытащенная из воды.

И р и н а. Да не это! Вы назвали фамилию… Муравин?

Ф е д я. Он самый. Профессор плюс народный артист плюс председатель экзаменационной комиссии. Главный зверь!

Ирина молча уходит в свою комнату и возвращается с конвертом в руках.

И р и н а. Его зовут Павлом Андреевичем?

Ф е д я. С самого рожденья.

И р и н а (дает конверт). Читайте.

Ф е д я (взглянув на адрес). Такой туз, а живет со мной по соседству… (Вынимает письмо.) «Дорогой Павел Андреевич! С радостью выполняю свое обещание. Подательница сих красивых строк Ирина Ручейкова – моя лучшая студентка в прошлом и аспирантка в будущем. Пока по семейным обстоятельствам учит в школе и подрабатывает репетиторством. Делает это с блеском и полной гарантией. Думаю, она лучше других поладит с твоей Танькой. Всех благ! Когда соберешься на рыбалку – не забудь верного до гроба Ивана сына Миронова».

Д и м а. Что это за сын Миронов?

И р и н а. Иван Миронович – наш декан.

Ф е д я. А Танька?

И р и н а. Дочь Муравина. У нее в школе с английским нелады.

Ф е д я. Ай-ай-ай… И профессор скрыл от нас столь интересный факт… (Задумывается.) Послушайте, Ирина… Неужели вы пойдете к этому холодному убийце, будете натаскивать его рахитичное чадо? За презренный металл?

И р и н а. Я не знала, что это  т о т  Муравин. Теперь, конечно, не пойду.

Ф е д я. Правильно! (Выдержав паузу.) Пойдет Димочка. Вот с этим самым письмом. (Диме.) Раз ты Гамлета по-английски шпаришь… Для какой-нибудь шестиклассницы твоих познаний с походом хватит.

Д и м а. Да ты что?! Там же написано – Ирина Ручейкова…

Ф е д я. Умница, дошло наконец. Ты и будешь – Ирина Ручейкова!

Д и м а (начинает понимать). Ты хочешь, чтобы я…

Ф е д я (с воодушевлением). Именно! Докажешь нашему самодовольному экзаменатору, способен ты к перевоплощению или не способен! И кто из нас прав насчет твоего таланта – он или я! Ну-ка, станьте рядом! (Подводит Ирину к Диме.) Роста вы одинакового, – значит, ваше платье подойдет…

И р и н а. Извините, Федя, но это бред! Как только Дмитрий явится к Муравину в женском платье… Да его тут же вытолкают в три шеи!

Ф е д я. Конечно, риск есть. Дать по шее свободно могут. Я и сам сначала предлагал взять справку о температуре, чтоб допустили к пересдаче.

И р и н а (испуганно). Обмануть приемную комиссию?

Ф е д я. А то, что предлагаю я сейчас…

Д и м а. Дикая авантюра!

Ф е д я. Но если она удастся… Ты что, боишься? Да тут работы – на пятнадцать минут. Явишься пред светлые очи, договоришься об условиях, познакомишься с дитем. А когда этюд на тему – приход бедной учительницы в дом богатого артиста – закончится с блеском, в чем я не сомневаюсь, ты и припрешь Муравина к стенке. У вас с ним другой разговор пойдет о перевоплощении! Без всяких быть иль не быть!

Д и м а. О каком блеске ты говоришь? Я никогда не играл женских ролей и играть не собираюсь. Да еще перед Муравиным!

Ф е д я. Именно перед Муравиным и сыграешь! Как говорится, попытка не пытка. Отличная проверка, на что ты способен. Точно говорю! Ты с парашютом прыгал?

Д и м а. Нет. А ты?

Ф е д я. Тоже нет, но представление имею. Так вот, твой визит к Муравину – прыжок из горящего самолета. Страшно, дух захватывает, но другого спасенья нет. Главное – не забудь за кольцо дернуть!

Д и м а. А если не сумею?

Ф е д я. Шмякнешься. И актером тебе не быть.

И р и н а (внезапно). Ой, Димка, у меня на кухне чайник кипит! Выключи, пожалуйста!

Дима поочередно смотрит на Ирину и Федю, молча выходит.

Вы правда верите в Димку?

Ф е д я. А вы правда хотите, чтоб он стал актером?

И р и н а. Очень хочу!

Ф е д я. Что вы для этого сделали?