Текст книги "Красные и белые"
Автор книги: Андрей Алдан-Семенов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)
7
Все так же неподвижно стояли у вагонов стрелки мильдсексского полка. Полоса лунного света упиралась в дверь купе, на Ангаре раздавались редкие выстрелы.
«Судьба носит меня, как пушинку. Ранней весной был я в красной Москве, поздней осенью скитаюсь по Иркутску. Увижу ли Колчака, бог весть, зато стал свидетелем исторических событий мирового масштаба, – думал Джемс. – Для такого, как я, хватит воспоминаний на всю жизнь».
Спать не хотелось, Джемс надел доху и снова вышел на перрон. Первый путь занимал поезд Мориса Жанена, отблески его огней блуждали по снежным сугробам. Джемс направился вдоль поезда. Когда спальные вагоны сменились товарными, его остановил караул.
– Дальше нельзя, – предостерег журналиста французский сержант.
Джемс и сам понимал, что дальше нельзя. Ему было известно, что там, в вагонах, русские ценности.
– У генерала Жанена вагон серебра, у адмирала Колчака чистое золото. Двадцать девять вагонов! Господи боже, двадцать девять! – тоскливо произнес Джемс.
Чудовищное количество золота вообразилось ему Ниагарой сверкающих монет, и водопад этот срывается с какой-то головокружительной высоты.
«Если бы я имел хоть тысячную долю этих богатств!» Неисполнимость желания вызвала злобу на Колчака, на Жанена, на красных, на белых.
Потухшие, потерявшиеся люди сидели друг против друга за столами вокзального ресторана, и все казались серыми в неверном свете.
Юджин Джемс записывал в протокол: «Члены правительства извиняются за опоздание, говоря, что ввиду сильного тумана и бури в настоящее время по Ангаре переправа весьма опасна и пароход отказался ко времени перевезти их на эту сторону.
От правительства присутствуют: заместитель председателя совета министров Червен-Водали, военный министр Ханжин. От Политического центра: товарищ председателя Политического центра Ахматов, поручик Зоркин».
– Нам надо спешить, чтобы не рассеять свои усилия по ветру. Пора положить конец братоубийственной войне, – нервно заговорил Червен-Водали.
– Когда Колчак отречется от власти? Вы говорили с ним по прямому проводу, что он ответил? – спросил Ахматов.
– Адмирал уходит с политической сцены, но мы, его министры, настаиваем на передаче власти Деникину.
– Колчак – Деникин, Деникин – Колчак! Одного скверного диктатора хотите заменить еще более скверным.
– В борьбе против большевизма смешно ждать какого-то чуда. Никто не может отрицать, что большевики умеют действовать и достигать цели. Чем дальше вы отойдете за Байкал, тем сильнее и могущественнее будут большевики. Мы должны иметь время для передышки, позвольте нам употребить это известное теперь выражение. Мы, эсеры, дадим массам свободную и демократическую республику, – продолжал развивать свои мысли Ахматов.
– Это все одна болтовня. Большевики, эсеры! Расстрелять бы вас всех, умнее бы было! – разъярился Ханжин и, хлопнув дверью, вышел.
Юджин Джемс занес в протокол: «Общее движение. Союзники шепчутся, правительство смущено. Политический центр иронически посмеивается».
– Мне кажется, правительство без территории в гражданской войне не есть правительство, – язвительно заметил Ахматов, проводив взглядом Ханжина и обращаясь к Червен-Водали.
– Как только вручу вам власть, буду самым счастливым человеком, – со странным, икающим смешком ответил Червен-Водали.
– Исчезновение генерала Ханжина наводит меня на опасные размышления. Я не имею права оставаться ввиду подозрительного поведения генерала. Я несу военную ответственность перед Политическим центром, поэтому удаляюсь, – встал из-за стола поручик Зоркин.
«Раскланивается и удаляется, – записал Джемс. – Все начинают разговарить между собой. Сводится разговор в шутливой форме к тому, что власть Колчака, которая называет себя Всероссийской, распространяется лишь на иркутскую гостиницу «Модерн».
– Наша армия развалилась, наше золото стерегут иностранцы, наша судьба зависит от чехов!
– В Сибири воцарилось безумие…
– Когда вернется свобода, восторжествует разум. Вкусив плоды демократии, красные придут в замешательство и перестанут наступать.
– Почему бы это они заколебались? Отчего бы им прийти в замешательство?
– Мы любим Россию и умрем за нее.
– Не станем говорить о вашей любви к России. Смешно!
– Ну, это уже слишком, господин эсер!
– Вы пороли мужиков, вешали интеллигентов, своими беззакониями распространяли большевизм…
– А по-вашему, целоваться надо было с большевиками?
– Власть, не связанная законами, убивает себя.
– Вы еще не имеете власти…
– Мы возьмем ее! И тогда созовем съезд всех русских партий.
– Съезд – кто кого съест!
На Джемса никто не обращал внимания, и он пристально наблюдал за спорящими. Все произносили красивые слова о русском многострадальном народе, о какой-то своей особой ответственности перед историей, ругались, угрожали, вздыхали, просили. Они еще на что-то надеялись, верили в призраки и ждали чьей-то сильной руки. «Пока они грызутся, – думал Джемс, – рядом, в поезде генерала Жанена, союзные комиссары договариваются, как поприличней предать адмирала Колчака. Они воображают, что эсеры из Политцентра – серьезная сила, по-моему же, сильны только иркутские большевики. Они требуют и Колчака, и золото, и всю полноту власти в обмен на наш проезд за Байкал».
В зал вбежал длиннолицый адъютант Жанена.
– Месье, генерал Жанен приказал сообщить, что в городе неспокойно. В городе большие беспорядки начались…
– В таком случае от имени правительства прошу союзников занять город, – поспешно произнес испуганный Червен-Водали.
– Власть, которая еще господствует в Иркутске, обязана навести порядок. Там не наши войска, там ваши! – сказал обрадованный Ахматов.
Юджин Джемс записывал: «Члены правительства, не скрывая своего смущения, ежеминутно спрашивают то одного, то другого, что нужно делать. Никто им не отвечает. С ними больше не считаются, в зале шум, все говорят, громче всех только что вошедший поручик Зоркин».
– Положение кошмарное, господа! Что вы за правительство? Столько дутого величия, а в критическую минуту не знаете, что делать! Правительственные войска покинули позиции и разбегаются. Власть переходит в руки Политцентра.
Никто уже не сдерживал своих чувств, исчезла величавая сановная осанка, деликатности как не бывало. Тонкая ироничность сменилась руганью. Джемс не успевал записывать реплики:
– О боже, что же будет?
– Мы остановим красных с помощью чехов.
– Позвольте, генерал…
– Не желаю позволять, не позволю!
– Передайте свою власть Политцентру!
– Вы – Политцентр? Вы – Центропуп! Большевики оторвут у вас власть вместе с вашими же руками.
– Да как вы смеете?!
– Неужели нечем остановить красных?
– Пушки Японии! Танки Америки! Войска этих стран остановят большевиков!
В ресторан торопливо вошел генерал Жанен.
– В городе творится бог знает что, господа. Я отдал приказ чешскому гарнизону немедленно взять охрану города в свои руки. Приказал поставить охрану в Государственном банке и у тюрьмы. Из банка эвакуируется имущество. Караул обезоружил похитителей, когда ящики с золотом уже стали накладывать на повозки. Около тюрьмы происходит бой, – объявил Жанен.
В протоколе Джемса появилась запись о генерале Жанене: «Вид весьма суровый и рассерженный, при этом утомленный. Кланяется и удаляется. Все встают, подходят друг к другу, делегаты враждебных партий мирно беседуют маленькими группами, получается впечатление вечера, который заканчивается.
Слышно, как на перроне вокзала расставляется караул революционных войск…»
8
– Где мы сейчас? – спросил Генрих Эйхе, приподнимаясь на локтях.
Исхудалый, с запекшимися губами, он в эту минуту казался беспомощным ребенком. Командарм, как и многие бойцы Пятой армии, заболел сыпняком и несколько дней пролежал в тифозном бреду. Все эти дни Никифор Иванович часами не отходил от больного.
– Мы только что освободили Мариинск, – сообщил он, поправляя подушку в изголовье командарма.
– А где теперь белые?
– Откатились к самому Красноярску.
– А какие новости в армии?
– Новостями хоть пруд пруди. Двадцать седьмую дивизию перебрасывают на польский фронт. С ней уезжают Степан Вострецов и Витовт Путна. Жалко, боевые командиры. С ними не страшно было идти и в огонь и в воду. Но мне удалось отстоять Василия Грызлова. Его бригада теперь – авангард Тридцатой дивизии. Утром разговаривал с ним по телеграфу, он на станции Боготол перехватил секретный приказ Колчака об отводе армии за Енисей. Приказали Грызлову не выпускать за Енисей армию Каппеля, а уничтожить ее в Красноярске. Крупный командир выйдет из Грызлова: его действия по разгрому Пепеляева просто великолепны. Он разделался с его армией по частям. В районе станции Тайга белые сдавались в плен целыми полками.
– Передайте Грызлову мою благодарность, – сказал командарм. – Он в Боготоле, да?
Но в этот час Грызлов находился уже в только что освобожденном Ачинске. По телеграфному аппарату разыскивал он Альберта Лапина, чтобы сообщить о новой победе бригады.
В комнате телеграфиста было тепло, Грызлова морил сон, он с трудом следил за ползущей лентой телеграфного аппарата.
– Командующий колчаковскими войсками Енисейской губернии просит соединить его с вами, – неожиданно сказал комбригу телеграфист.
– Соединяй немедленно!
Телеграфист, постукивая ключом, стал вызывать Красноярск. В комнатушке потрескивали электрические разряды, шуршала бумажная лента.
– «Генерал Зиневич у аппарата, – прочитал телеграфист. – Предлагаю заключить перемирие, чтобы не проливать напрасно кровь».
«Завтра-послезавтра мы займем Красноярск. О каком мире может быть речь?» – отстучал он ответ Грызлова.
«К Красноярску подходит армия Каппеля. Я опасаюсь насилия и бесчинства со стороны каппелевцев, а также мести со стороны красных. Поэтому настаиваю на приостановке военных действий», – прочитал затем телеграфист ответ генерала.
«Разоружите армию Каппеля, и дело с концом», – продиктовал Грызлов.
«У меня нет сил для разоружения Каппеля…»
«Тогда сдайтесь сами, а с Каппелем справимся мы. Гарантируем полную безопасность всем офицерам вашего гарнизона».
«Я должен подумать».
«Думайте, только побыстрее. И сообщите ваш ответ…»
Генерал Зиневич откликнулся на рассвете, – видно, он всю ночь не отходил от телеграфного аппарата.
«Я принимаю условия капитуляции, но прошу оставить часть оружия для борьбы с грабителями…»
«Грабителей мы расстреливаем на месте, белые ли они, красные ли», отклонил просьбу Грызлов.
«Тогда Красноярск открыт для красных. Позвольте узнать вашу фамилию и чин?»
«Василий Грызлов – солдат революции, без чина; без звания. У красных нет чинов, пора бы знать, генерал!»
Грызлов отошел от аппарата.
– Вот это речь не мальчика, а мужа, – похвалил усталый телеграфист. Ваш разговор с колчаковским генералом войдет в историю войн. Это же неслыханный случай, когда хорошо вооруженный корпус сдается по телеграфу противнику, который находится от него за триста верст.
– Между нами еще пока армия Каппеля, а этот генерал сдаваться не станет.
Патруль привел задержанного – подозрительную личность.
– Сдаваться пришел? А может, ты белый шпион? – спросил Грызлов.
– Не угадал, товарищ! Я член Красноярского ревкома, мне бы Никифора Ивановича, председателя Сибуралбюро. Он за белогвардейца меня не примет.
– Никифора Ивановича здесь нет.
– Тогда выслушай ты меня, товарищ. Мы узнали про ваши переговоры с генералом Зиневичем. Колчаковский волк хочет дать Каппелю возможность уйти за Енисей. Революционный комитет Красноярска поможет вам овладеть городом. Как только Каппель подойдет к Красноярску, рабочие восстанут и белые окажутся между вашим и нашим огнем, – заключил посланец.
Четвертого января каппелевцы подошли к Красноярску. В городе началось вооруженное восстание, рабочих поддержали колчаковские солдаты.
Каппель, страшась окружения, решил обойти город с севера. Но это его решение запоздало: путь на Енисей белым преградила дивизия Лапина. Части генерала Сахарова, спешившие на помощь Каппелю, были разбиты во встречном бою бригадой Василия Грызлова.
Шестого января произошло последнее, решающее сражение войск Пятой армии красных и белых армий Сибири. Вечером остатки армии Каппеля офицерские полки да Ижевская дивизия – прорвались за Енисей.
Каппель спешил в Нижнеудинск, к Колчаку, застрявшему там со всеми литерными поездами и золотым запасом России.
9
Было сорок пять градусов ниже нуля.
Устало передвигая лыжи, Шурмин брел по зыбкому, рассыпающемуся снегу. Подъемы и спуски измотали его, мороз перехватывал дыхание, сумка и ружье оттягивали плечи. Каждый новый шаг болью отзывался в коленях, и уже давно ему казалось, что он не дойдет до таежного поселения Шаманова.
Чем выше всходил он на перевал, тем плотнее становился морозный туман. На белых завесах замелькали цветные искры, еле уловимый шорох послышался рядом: шуи-инь, шуи-инь, шуи-инь! От холодного шептания веяло сном, оно убаюкивало, соблазняло сладким покоем.
– Что же это такое? – Андрей вскинул над головой лыжную палку. Да это же шуршит замерзающий воздух! На таком морозе заснешь – не проснешься. Он снял лыжи, перекинул через плечо, полез на кручу.
Сосновые лапы сбрасывали на него пушистые снежные хвосты, пихты хватали за плечи, стайка снегирей, словно брошенные в воздух красные яблоки, пронеслась над ним. Льдистое небо было голубым и пронзительным, а по распадкам все ползли тяжелые полосы тумана.
На перевале Андрей облегченно смахнул с подбородка куржавину.
Из-за дальней сопки выдвинулся солнечный круг, желтый и спокойный, поднялся над перевалом; белым сиянием налилась тайга, и чувство высоты, и великого простора, и безмерной бодрости овладело Андреем. Куда бы ни хватал глаз, светилась заснеженная тайга. Под ногами лежала гигантская извилина реки, очерченная темными, обрывистыми берегами. На противоположном берегу поднимались столбы дымков, позолоченные солнцем.
До Шаманова оставалось несколько часов пути. Уже седьмой день шел Андрей в это поселение из Усть-Кута. Бежал он с короткими остановками для ночевок у костров, страшась каких-либо случайностей. И больше всего опасался перехвата. Теперь уж ничего не может случиться. Андрей снял рукавицу, нащупал за пазухой пакет – он был холоден и тверд, как жесть. Пальцы сразу озябли.
«А теперь живее, живей!» – подбодрил себя юноша и сорвался с места.
Лыжи несли его между корней, валунов, коряг; солнечные искры подпрыгивали на снегу, кедры вылетали навстречу из-за поворотов и обрывов. Андрей всем телом ощущал стремительную гонку с перевала к повертывавшейся и вырастающей перед ним Окинской долине. Он не заметил, как очутился на речном льду. Поспешно пересек реку, вышел на берег, густо заросший елями. Все еще переживая радость бешеного полета, он вдруг уловил рядом подозрительный шорох, сдернул с плеча ружье. Но удар в спину свалил его в снег.
Чья-то сильная рука подняла Шурмина за шиворот; он увидел перед собой закуржавелое бородатое лицо.
– Попался, пес? Кто такой и откеда? – Бородач уставился в Андрея добрыми, синими глазами, совершенно противоречившими его словам и грозному голосу.
Андрей вспомнил наказ Зверева: «Что бы ни случилось в пути – молчи!»
– Ты откедова? – опять спросил бородач.
– В Шаманово иду, – уклонился от прямого ответа Андрей. – Из Усть-Кута я…
– От кильчаков бежал, к партизанам попался.
Андрей облегченно вздохнул: «Хорошо, значит, скоро увижу Бурлова».
Бородатый партизан привел его на сельскую околицу, к пятистенному дому. У ворот стояли кошевки и сани с пулеметами, патронными ящиками, оленьими тушами. По двору ходили люди с ружьями за спиной, охотничьими ножами за поясом. Курили самосад, разговаривали о своих, непонятных Шурмину делах.
– Присмотри за парнишкой, – попросил партизан часового и скрылся в сенях.
– Где он, где? – раздался громкий голос, и на крыльцо выскочил Бурлов в меховой куртке-безрукавке, оленьих торбасах. Прижал к груди Андрея, обдал его избяным теплом. – Заколел, поди? Дзюгай в избу скорее!
В горенке Андрея встретил круглолицый парень.
– Федя, – представился он. – Начальник штаба. Примащивайся к столу, погрейся чайком.
– Пельменями его покорми, Хведор, а я письмом займусь. – Бурлов разорвал конверт, вынул стопку папиросной бумаги, густо засеянной лиловой машинописью. – Ого, оперативная сводка! Ага, приказ Зверева, Данилы Евдокимыча.
Андрей с наслаждением пил крепкий, бордовой окраски чай, поглядывая на изузоренное морозом окошко, на распаренную жарой физиономию Феди, и снова испытывал душевное томление. Что принесет ему завтрашний день? Куда его кинет судьба? «Вот бы изловить самого Колчака, вот бы отбить золотой эшелон! Покатился бы про меня слух по всей России», – мечтал он, вздыхая от неисполнимости своих желаний.
– Ну и бумажки ты приволок! – крикнул Бурлов, наваливаясь грудью на стол. – Сам, наверно, не знаешь, что тащил?
– Откуда знать, Николай Ананьич? Зверев только предупредил: «Умри, но донеси до Шаманова».
– Тебя за эти бумажки колчаковцы спервы бы расстреляли, потом повесили. А ты шел, не боялся.
– Не боялся потому, что не знал.
– Молодец! – похвалил Бурлов, и черные искорки промелькнули в его зрачках. Четко выговаривая слова, он прочитал оперативную сводку главного штаба Северо-Восточного партизанского фронта:
– Тулунский район. Преследование противника по направлению железной дороги продолжается. Белые солдаты сотнями переходят на сторону партизан.
Верхнеангарское направление. Наши дойска успешно продвигаются вперед по направлению к Иркутску.
Из официальных источников. В Иркутске взорван понтонный мост через Ангару. Чехословаки от помощи Колчаку категорически отказались. Требуют выезда во Владивосток. Советские организации работают в Иркутске открыто…»
– У меня в башке словно свет включили, – рассмеялся Федя.
– Для того и читал, чтобы распогодилось, – пошутил Бурлов. – А теперь слушай и приказ Данилы Евдокимыча по нашей дивизии: «Верховный правитель Колчак с золотым эшелоном выехал из Нижнеудинска в Иркутск. Приказываю перехватить Колчака и золото на станции Тулун».
– Ты поспи-ка, Андрей, а мы станем готовиться к походу на Тулун, посоветовал Федя.
10
Неужели все это было?
Неужели цвели майские вечера на Вятке, когда Шурмин служил ординарцем у Азина и выполнял его поручения?
И был тот скверный час на Каме, когда он попал в руки полковника Граве?
Неужели это он трясся в «поезде смерти» от берегов Камы до берегов Байкала?
И опять было зеленое утро, когда в грязную теплушку хлынул свет байкальской воды?
Неужто промелькнуло сто дней с той поры, как Зверев и Бурлов создали свои отрядики, а теперь на Лене, на Ангаре действует десятитысячная армия партизан?
Андрей лежал на широкой крашеной лавке, под бараньим полушубком, но уснуть не мог. Воспоминания захлестывали, а предчувствие новых событий все сильнее овладевало им.
Он стал вспоминать пережитое и опять увидел себя рядом с Данилой Евдокимовичем Зверевым, атакующим Усть-Кут.
В то зимнее утро несло дымом из труб Усть-Кута, трещали на морозе деревья, скрипел под ногами снег. Андрей шел с винтовкой наперевес, оглушенный грохотом деревянных трещоток – на каждый пулемет их приходилось по восемь штук. Гремели деревянные трещотки, гулко стреляла медная пушка, прозванная «Петром Великим», нагоняя страх на колчаковцев, засевших в Усть-Куте.
Бой за Усть-Кут продолжался полдня: село несколько раз переходило из рук в руки, пока партизаны окончательно не овладели им. Колчаковцы сдались, оставив сотню убитых, потеряв все запасы оружия и провианта.
Вечером при проверке пленных партизаны узнали, что капитану Белоголовому удалось бежать в приленские леса. В погоню за ним Зверев отрядил Шурмина с пятью партизанами.
Ленские «прижимы» с реки были неприступными, но по берегу на них вела тропинка. Андрей шел впереди, зорко поглядывая по сторонам. Огненными пятнами заката была забрызгана Лена, на скалах чернели ели.
Когда тропинка выбегала на закраины обрыва, Андрей испуганно пятился, прижимаясь к скалам. След лыжни Белоголового часто прерывался, и Андрей с трудом находил его на голых камнях.
На тропинку сверху посыпались камни. Шурмин отскочил назад и увидел белогвардейца-капитана, прыгнувшего со скалы.
– Стой, стой! – закричал Шурмин, но Белоголовый уже юркнул за скалу.
Впереди щелкнул выстрел, пуля с визгом цвинькнула в воздухе.
– Стерегите тропу, – шепнул Андрей партизанам и полез на вершину скалы.
Вытянув голову, он отыскивал место, где мог укрыться Белоголовый. Он искал этого палача и одновременно видел огненные пятна на белой реке, треснувшую кожуру льда на камнях, первую вечернюю звезду в морозном небе.
– Белоголовый! – позвал Андрей. – Капитан, ты слышишь меня?
За скалой раздалась ругань, на тропу выступил Белоголовый с наганом в руке.
– Хотите живым взять? – спросил он. – Потешиться надо мной, как я над вашим братом тешился? Только я не хочу! Верно, откозырялся я, так до скорой встречи на том свете! – Белоголовый выстрелил в висок и, поворачиваясь корпусом вперед и вбок, рухнул под обрыв.