Текст книги "Красные и белые"

Автор книги: Андрей Алдан-Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 50 страниц)

6

Поезд верховного правителя со всеми его вагонами-салонами, ресторанами, радиостанцией, канцелярией, пулеметами на вагонных площадках шел на Челябинск.

Вместе с адмиралом Колчаком ехали адъютанты, военные советники, штабисты, стенографистки, машинистки, повара, охранники – десятки тех безликих личностей, которым предназначается одна роль: оттенять значительность деятельности людей исключительных, – ведь пробравшиеся к вершинам власти всегда мнят себя сверхчеловеками.

Все последние дни Колчака были заполнены военными парадами, смотрами, тостами, ревом встречающих и провожающих его толп – всей этой пышной, но утомительной мишурой военной власти.

Колчак был утомлен и спал, в салоне сидели только военный министр Будберг да адъютант – ротмистр Долгушин. Они курили, поглядывали на пролетавшие перелески, вполголоса разговаривали.

Будберг, трезво смотревший на события, анализировал их с четкостью опытного стратега, но пессимизм давно разъедал его ум. Барон терял свои надежды, как осеннее дерево листья.

– Монархистам надо пересидеть, переждать безумные времена. Когда все партии, все революционеры утопят друг друга в крови и грязи, вернется наше время, – говорил барон.

– Время отбрасывает выжидающих. Упускающий время рискует потерять собственную голову, – возразил Долгушин.

– Я сперва тоже поддался обманчивому восприятию времени и согласился помогать Александру Васильевичу. Теперь сожалею.

– Адмирал – единственный, кто может восстановить русскую империю.

– Он не годится в диктаторы. Слишком безволен. В один час отдает десяток противоречивых приказов. Но беда его в том, что он не выдвинул привлекательных лозунгов. Политическое мировоззрение его сводится к уничтожению большевизма, военной диктатуре в мирные дни, всеобъемлющему тоталитарному режиму. К нашему счастью, его убеждения не обеспечиваются его делами. Настоящий диктатор не только расправляется со всеми врагами, он обуздывает и своих единомышленников. Пока же в политической стратегии адмирала главное оружие – ненависть. А какие люди окружают адмирала! Стыдно думать, неприятно смотреть! В самой ставке, в армейских штабах «лунные мальчики», скоропалительные на расправу, легкомысленные в решениях. Эти молодчики думают: если замордовали несколько тысяч большевиков, то восстановили старый порядок. Обычная психология фельдфебелей, уверенных, что они решают исход боя. Кое-кто из офицеров мстит народу за свою поруганную жизнь, но тогда надо мстить, не прикрываясь словами о борьбе с большевизмом…

Будберг стал нервно всаживать в янтарный мундштук сигарету.

– Наши армии истощены и не могут наступать. Резервы же, показанные адмиралу на парадах в Омске, Тюмени, Петропавловске, – сырые, необстрелянные толпы. Если бросить их на фронт, все это побежит, при первом сильном ударе. А «лунные мальчики», – опять и с удовольствием повторил понравившееся сравнение Будберг, – с блеском обманывают адмирала. Ах, какие мы волшебники, ах, мы из-под земли достаем новые дивизии! Адмирал же верит им: иногда приятнее обманываться, чем знать правду.

– У нас полтораста тысяч великолепно обученных иностранных солдат. Почему вы скидываете со счетов военной судьбы чехов? – спросил Долгушин.

– Чехи спешат домой, и никакие гайды их не удержат. Гайда! Гайда! Еще немало бедствий принесет нам этот чешский коновал, вылетевший в русские генералы. Я бы наградил Гайду по его блошиным заслугам – и пусть грядет куда угодно по своему блошиному пути.

– Чешские легионеры охраняют магистраль от Омска до Владивостока, опять сказал Долгушин.

– Чехи охраняют награбленное в России добро. У генерала Сырового два вагона золота, фарфор-фаянса, медвежьих дох, лисьих шкур, соболиных мехов. Он возит даже семнадцатипудовую глыбу малахита. Украл, прохвост, в Екатеринбурге с гранильной фабрики. – Барон стиснул зубами янтарный мундштук. – Чехи воюют на нашей стороне? Эх вы, святая простота! С Нового года чехи ни разу не выстрелили в сторону красных. Да плати им адмирал хоть алмазами вместо золота, они уже драться не станут.

В салон вошли стрелки Мильдсексского батальона, охранявшего Колчака. Молодые англичане небрежно обежали глазами русских офицеров и вынули портсигары. Бесцеремонное вторжение их возмутило барона.

– Извольте выйти вон! – крикнул Будберг.

Стрелки пренебрежительно пожали плечами, но вышли.

– Ведут себя, подлецы, как завоеватели, – выругался Будберг. – Один их вид приводит в бешенство. Между этими субъектами и большевиками не вижу разницы.

– Большевики! Кто выдумал это распроклятое слово? – спросил Долгушин. – После реставрации монархии мы выкинем его как из русской истории, так и из русского словаря.

– Из словаря – можно, из истории – нельзя. Я назвал вас нетерпеливым монархистом, а все еще не знаю, на каких началах думаете воссоздавать монархию. Вам же придется строить Россию на новых началах. На каких же, ротмистр?

– Многие офицеры ставки верховного постоянно обдумывают этот вопрос. России необходима преторианская империя, говорят они…

– Та-ак! Императором, значит, станет военачальник, избранный представителями новой, преимущественно столичной, гвардии?

– Именно так! Император будет зависим от воли самой отборной, самой элитной части военных. Преторианство приносило неплохие плоды древнему Риму.

– Все это всерьез, на века, навсегда? – выпытывал барон.

– Все течет, все изменяется.

Они замолчали и снова закурили, вслушиваясь в перестук вагонных колес.

7

Адмирал лежал в купе совершенно разбитый. От недавнего радужного настроения не осталось и следа; пышный прием, устроенный в Петропавловске, отстранился в какую-то светящуюся даль. Впечатлительный адмирал снова все видел в печальных красках, разорванные картины мелькали перед глазами, ненужные мысли томили мозг.

Почему-то виделись земские дружины, создаваемые генералом Дитерихсом. Земские дружины – новая сила его, но дружинники пока скверно стреляют. Это огорчало.

Огорчали и министры. Эти люди провозглашают его освободителем России и новым законодателем, хотя он ясно сказал, что никакими реформами не задается, что требует только тех законов, которые нужны в условиях военного времени. Но министры заискивают перед ним и склоняют его имя во всех падежах и всегда в превосходной степени. Это пока он одерживает победы, но что будет, если он потерпит поражение? Тогда он – погубитель России, из сверхчеловека он сразу станет сверхничтожеством.

Адмирал совсем одеревенел, лежа в неудобной позе, но не хотелось вставать: в ногах ныло и скребло, голубые полыньи неба, пробивающиеся сквозь туман, не радовали глаз.

«А что, если?..» – спросил он себя, но смутился и покашлял: было стыдно за свой тайный порок. Потерпел с минутку, открыл саквояж, достал ампулу морфия, шприц. Виновато поглядывая на дверь купе, уколол себя в бедро.

Солнце, освободившись из тумана, ударило в вагонное стекло; адмирал улыбнулся – таинственная сила морфия начала действовать. Мысли стали нережущими, мягкими, ровными, исчезли боль и смятение.

Адмирал снова подпал под власть пленительных видений. Опять, но освещенные новым блеском, исполненные иного значения, проходили парады, приемы, богослужения, ревущие толпы. А где-то в глубине сознания застучали музыкальные молоточки, выбивая строки любимого романса: «Гори, гори, моя звезда…»

Купе выносилось из солнечного косяка в тень и снова приплясывало в солнечном косяке, радужное настроение Колчака ширилось и росло.

Будберг и Долгушин поспешно встали, приветствуя вошедшего адмирала.

– Садитесь, садитесь, господа. Я чересчур долго спал. – Колчак оглядел угрюмую фигуру, седой бобрик волос над широким лбом барона. Вынул золотой портсигар, звонко щелкнул крышкой. – Вы завтракали?

– Ожидаем ваше превосходительство, – почтительно ответил ротмистр.

– Я не пойду в ресторан. Прикажите подать завтрак сюда, Сергей Петрович. – Адмирал называл своего адъютанта по имени-отчеству – это льстило Долгушину. – Мы не закончили вчерашнего разговора, барон. Надо признаться, у вас не очень-то приятная манера резать правду в глаза, но я люблю откровенность. Врущие друзья противны, лгуны – помощники опасные. Адмирал раскурил папиросу.

– Всегда неприятно слушать правду, – уныло пробормотал Будберг.

– Вы все так же непреклонны к чехам?

– Они одни сегодня благоденствуют и ведут себя как победители. У них тысячи вагонов русского добра, но черт с ним, с добром! Пусть чехи помнят – они всего лишь наши военнопленные. Вы хорошо сделали, что сняли Гайду с поста командующего Сибирской армией.

– Я расстаюсь с Гайдой. Пусть уезжает куда ему угодно.

– Позволю скромный совет…

Адмирал вскинул на барона вопрошающие глаза.

– Вышлите Гайду через Монголию, не пускайте его через Иркутск, Владивосток: в этих городах много чехов. Гайда может затеять новую авантюру, не удивлюсь, если он попытается организовать заговор против нас. Избавьте себя от хлопот со всякими гайдами.

– Он все же белый герой Сибири.

– У него ничтожная голова и пустое сердце. Каждый день его пребывания в Сибири удлиняет тропу наших бедствий.

– Хорошо, хорошо, я подумаю, – поморщился адмирал. – Чем объяснить военный успех большевиков на Урале? – неожиданно спросил он.

– Верой в свою идею! К тому же большевики ловко использовали произвол, что чинят наши каратели. Большевики издали строжайший приказ не обижать населения.

– Я тоже опубликовал такие приказы.

– Не надо самообольщаться, ваше превосходительство. Вами был подписан приказ о запрещении мордобоя в армии, а знаете, что говорят офицеры?.. Барон запнулся на фразе.

– Что же они говорят?

– «Колчак Колчаком, а морда мордой…»

Адмирал вспыхнул, но сдержался.

– Всех недовольных не перевешаешь. – Барон вздохнул, подыскивая слова. – Только чистые головы могут управлять грязными руками, но у нас уже не осталось чистых голов. Нам нужны умные, честные помощники, но где они, рыцари без страха и упрека? Пессимизм заволок ум. Пока нам сопутствовал успех, офицеры вели в бой солдат, переменился ветер удачи началось повальное предательство…

Будберг замолчал, встревоженный мрачным видом адмирала. Колчак уставился в пол строгими карими глазами, пятна раздражения проступили на его скулах.

– Что еще видно сквозь черные очки, барон?

– Вижу трусов в роли прожектеров, с рецептами общественного спасения. Они – вестники надвигающейся катастрофы.

– Тогда почему вы против помощи иностранцев?

– Союзники необходимы как поставщики оружия. Но ради союзников нет нужды торговать Россией.

– Кто торгует Россией, барон? – гневно вскочил с места Колчак.

– Я не думал оскорблять вас, ваше превосходительство. Нет другого человека, кроме вас, кто может спасти Россию от большевизма.

Адмирал облизал обветренные губы, потер лоб тыльной стороной ладони. Потом он прошагал по салону, остановился на кромке ковровой дорожки. Цветущая, как лен, она вызывала непонятное раздражение; впрочем, все сегодня раздражало Колчака: горечь папиросного дыма, неуспехи на фронте, квадратная физиономия Будберга. Разговор с военным министром вывел его из душевного равновесия, он опять видел все в черном, разорванном блеске и не ощущал взаимосвязи событий. Но именно сейчас, когда события быстро менялись, хотелось полной неподвижности их.

На челябинском вокзале адмирала встречали командующий Западной армией Сахаров, командующий Южной группой войск Каппель, командующий Северной группой Войцеховский, командир Ижевской дивизии Юрьев.

Адмирал вышел из вагона, сопровождаемый начальником верховного штаба генералом Дитерихсом и бароном Будбергом.

Дитерихс, поджарый старик, был подчеркнуто замкнут, он как бы показывал свое превосходство перед генералами, одетыми в солдатские гимнастерки; сам он носил мундир, засеянный орденами, золотые погоны прочно вросли в худые его плечи, кровавые полоски лампас сбегали по синим брюкам на тупоносые ботинки. Всем иконостасным видом своим Дитерихс подавлял адмирала, одетого в черный английский китель.

Долгушин, не видевший капитана Юрьева больше года, с трудом признал в располневшем, осанистом человеке легкомысленного артиста провинциальной оперетки. Он сжал ладони и потряс ими, приветствуя капитана: Юрьев весело повел глазами в его сторону.

Военный оркестр грянул марш кавалергардского полка, послышались звучные слова команды, солдаты замерли в мучительном ожидании.

– Войска к параду построены, ваше превосходительство, – доложил генерал Сахаров.

С балконов свешивались ковры, в окнах стояли портреты адмирала, – он был молод и красив на этих портретах. По краям площади теснились дамы, сытые господа приветственно помахивали тростями.

Колчаку все вновь показалось молодым, красивым, особенно значительным, невольно подумалось: бесконечными будут и этот парад, и гром оркестра, и колокольный звон, и восторженные шепоты женских стай, и яркие, с пряным ароматом цветы.

Напряженно коченели солдаты – это доставило адмиралу тихое удовлетворение. Перед строем стыл капитан Юрьев, еле сдерживая подрагивание крутых ляжек. Колчак улыбнулся: было приятно подобострастие капитана.

Он протянул руку, нетерпеливо прищелкнул пальцами. Долгушин вложил в пальцы крест, адмирал поднес его к груди Юрьева.

– Я ценю вашу борьбу с большевиками, – сипло сказал он, протягивая Юрьеву белый эмалевый крест на георгиевской ленте. – Поздравляю, полковник…

Юрьев вздрогнул, радость свела судорогой толстощекое припудренное лицо. Он принял награду, трепеща от восторга и стараясь не подниматься выше верховного правителя. Но в горбоносом лице Колчака новый полковник увидел полное равнодушие к своей особе. На него пахнуло холодком пренебрежительности, и он стушевался.

Над солдатами похлопывало тяжелое, зеленого шелка, с огненной каемкой знамя. Адмирал ненавидел красный цвет, но знамя с революционным оттенком сознательно было создано для Ижевской дивизии. В ставке верховного правителя полагали это и демократизмом особого шика, и торжественным символом восстановления единой, неделимой на классы Руси.

Адмирал опять сунул за спину руку, Долгушин снова вложил в его пальцы Георгиевский крест. Колчак прикрепил крест к полотнищу. Юрьев, припав на колено, по-актерски красиво поцеловал край знамени.

А Колчак уже шел дальше, испытывая приятное головокружение от полноты власти. Ему нельзя пенять на свою судьбу. Что там ни говори, но из миллионов людей он один стал верховным правителем России. На него устремлены взоры сильных мира сего. Русский по национальности, космополит по духу, он создаст новую империю, и это будет империя воинствующего разума.

Колчак направился к депутации купцов, промышленников, банкиров. Впереди всех стоял седобородый старик, прижимая к животу серебряный поднос. Ветерок пошлепывал по голенищам его сапог, пузырил на спине голубую рубаху. Строй солдат, адмирал, свита генералов, медные трубы оркестра сливались в многоцветное движущееся пятно, и старик волновался. Колчак еще не дошел до него, а он, протягивая поднос, рухнул на колени.

– Слава богу, сподобился! Удостоился, Христа ради…

– Встаньте! – сердито приказал Колчак. – К чему такие церемонии? Я же не царь!

– Верховный правитель Расеи все равно што царь. Счастье-то какое, день-то ноне какой…

Сквозь приветственные крики толп Колчак услышал торопливый шепот Дитерихса.

– Скажите напутственное слово солдатам. Вдохновите молодцов на подвиг, – ласково, но и настойчиво просил генерал.

– Что я им скажу? «Бейте красных»? Но они это знают и без меня.

– Когда говорит верховный, это воодушевляет.

Адмирал оглядывал семиреченских, енисейских, даурских казаков, не зная, что им сказать. Он не умел и не любил говорить откровенно с людьми, в которых не признавал интеллекта. «Казаки равнодушны к судьбе России, ко мне самому. Что-то надломилось в душе каждого человека, и умер в нем патриот». Эта мысль не воодушевила его, и адмирал заговорил хрипло, глухо.

Понимая, что говорит дурно, без душевного подъема, он смял свою речь, наградил еще трех солдат крестами и пошел в здание вокзала.

Офицеры дружно приветствовали адмирала, сердито, строго косясь на солдат. Солдаты поняли их косые взгляды и закричали «ура!», но адмирал все же расслышал шепотки:

– Кильчак-то – он кто? Армянин?

– Дурак ты, генерал аглицкой!

– Робяты баяли, что цигарки начнет раскидывать.

– Да ну, тя…

В адмирале словно выключили солнечный свет.

Ротмистр Долгушин поздравлял Юрьева с новым чином.

– Только что был капитаном – и уже полковник. Завтра – полный генерал, и тогда к тебе не подступись, – бодро говорил Долгушин.

– Кто-кто, а ты подступишься, голуба моя! Мне страшно недоставало тебя в нынешний год. – Юрьев энергично сплюнул.

– Как ты очутился в Челябинске?

– Превратности военной судьбы. Из Ижевска отступал на Уфу, на Златоуст – докатился до Челябинска. Но теперь отступлению конец! Буду возвращаться обратно, на первой же осине повешу подлеца Азина.

– Азин захватил Екатеринбург, – вскользь сообщил Долгушин.

– Если захватил – вернет! – Юрьев сплюнул. – У нас могут быть случайные неудачи, но в полную нашу победу я верю.

– А вдруг не победим? – осторожно спросил Долгушин. – Тогда что?

– Стану партизаном. Сочиню какой-нибудь союз черного орла, как помещик Граве. Но это может быть так, может быть и иначе. Вырежем всю Россию, но победим, – ухмыльнулся Юрьев всей напудренной физиономией.

– Конец белой идее – конец нашему будущему, полковник. Тогда останется пуля в лоб.

– Стреляются одни дураки. Можно жить, наслаждаясь любовью, писать мемуары, свободно шагать вперед по широкой дороге…

– А ежели дошагаем до пропасти?

– Пропасти закидываются чем попало. – Юрьев энергично сплюнул.

– Человеческими трупами тоже?

– Самый хороший материал, голуба моя! Да брось ты мрачную психологию, ротмистр! Тебя словно подменили, а ведь ты на лестнице, ведущей к вершинам власти. Уж тебе-то следует знать: за что неудачников клеймят позором, за то счастливцев осыпают наградами. Добейся победы – и ты великий человек!

– Ты всерьез веришь тому, что говоришь?

– Я давно уже ни во что не верю. Моя цель отныне – подыскивать предателям подходящие осины. – Юрьев почмокал, собираясь сплюнуть.

У стрельчатого окна беседовали Каппель и Войцеховский: новоиспеченные генералы обсуждали характер нового начштабверха Дитерихса.

– Он мистик и ханжа. Иконы, кресты, хоругви – вот его стихия, говорил, злобно двигая треугольными маленькими ушами, Войцеховский.

Долгушину не нравился всех презирающий Войцеховский, но он ценил желчный, острый ум молодого генерала.

– Дитерихс – маска, не освещенная мыслью. Ведь надо же додуматься до священных дружин, до земских ратей! Политический плут, выдающий себя за русского патриота. Патриоты должны умирать за Россию, – с тихой яростью произнес Каппель.

В зал вошли Колчак, Дитерихс, Будберг, Сахаров. Колчак, не глядя на присутствующих, открыл военный совет и предоставил слово Дитерихсу.

Небрежным жестом начштабверх подал знак – адъютант вывесил карту военных действий. Дитерихс откашлялся и хорошо натренированным голосом начал обзор военных действий:

– На Архангельском фронте наши войска перешли в наступление. Нами занят город Онега. На Северо-Западном фронте наши войска под командованием генерала Юденича наступают в Лужском направлении. На Западном фронте польская армия…

Дитерихс выделил и обособил слова «наши войска»; Долгушину показалось странным, что начштабверх говорит об успехах Архангельского, Петроградского фронтов, игнорируя трагическое положение, сложившееся сейчас на Урале.

– Таким образом, оценивая общее положение фронта всех наших войск, находящихся под верховным командованием адмирала Колчака, следует признать, что оно неблагоприятно для большевиков. Но…

При этом «но» Долгушин взглянул на адмирала. Колчак сидел нахохлившись, сцепив и приподняв перед собою ладони, кисло усмехаясь.

– На Екатеринбургском, на Челябинском фронтах наши армии перешли на новые, более выгодные позиции. Противник имеет временный успех, ценою страшных потерь захватив Екатеринбург и Златоуст…

Отшлифованные фальшивым оптимизмом фразы скользили поверх сознания. Долгушин принимал их как неизбежность, хотелось только, чтобы Дитерихс скорее перешел к делу.

Адъютант повесил разрисованную красными и синими стрелками, кружками, крестиками карту Южного Урала.

Долгушин представил за этими стрелками и кружками горные обрывы, леса, болота. Увидел медные сосны, речки, пронизанные солнцем, ущелья, задернутые шевелящимся туманом гнуса. Он видел и челябинские степи с березовыми колками, полями поспевшей пшеницы, бронепоезд, черные вихри взрывов, опрокинутые повозки, мертвых солдат…

Слова Дитерихса потушили и эти видения.

– Пятую армию мы заманиваем в узкий коридор между Челябинском, озером Урефты и озером Синеглазово. Справа красных подстерегает Каппель, слева Сахаров. У озера Урефты армия Войцеховского перекрывает коридор – и красные в западне. Мы уничтожаем Пятую армию, которой командует подпоручик Тухачевский, положение на Урале восстанавливается, белые орлы вновь полетят на Волгу, на Каму. Я вижу промысел божий в том, что, дав вкусить нам от горького плода неудач, господь даст нам радость вкушать и плоды великих побед. На наше счастье, у большевиков нет талантливых, умных полководцев, способных руководить крупными армиями…

– Почему же нет? – не выдержал Будберг. – Офицеры царского Генерального штаба, питомцы военной академии служат красным. На их стороне генералы Брусилов, Бонч-Бруевич, Самойло, Клембовский и еще, – всех не запомнишь. Они организуют войсковые соединения красных, они возродили военную академию, они поставили наши армии в тяжелое положение на Урале, они, они…

Генералы заговорили все сразу, перебивая друг друга.

– Мерзавцы! Опозорили честь военного мундира! – закричал Сахаров.

– Сахаров тревожится за честь мундира. Что еще важнее? – ехидничал в стороне Войцеховский.

– Нельзя же все переносить в плоскость личных обид. Некрасиво, мягко выговаривал Каппель.

– Начали с Тухачевского – ругаем царских генералов, – криво усмехнулся Дитерихс. – Пятой армией командует все же ничтожный подпоручик.

– Этот подпоручик опасно талантлив! Глупо недооценивать противника. И смешно! – неожиданно рассердился Колчак.