355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Гребенщиков » Голоса выжженных земель » Текст книги (страница 20)
Голоса выжженных земель
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:22

Текст книги "Голоса выжженных земель"


Автор книги: Андрей Гребенщиков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 70 страниц)

Пустые глазницы окон тяжелым и недобрым взглядом провожали двух путников, вторгшихся в чужие владения, нарушив тишину и уединение мертвого госпиталя. В отдалении показался еще один корпус, такой же мрачный и жуткий, что и предыдущие.

– Валить надо отсюда, – вполголоса проговорил Живчик. По его спине холодными струйками стекал пот. Но бежать не получалось – ненависть, почти ощутимая и материальная, придавливала Костю к земле, сковывала ноги, узлом вязала волю, лишая сил. Казалось, еще чуть-чуть, и еле сдерживаемая ярость потревоженного места прорвется и растерзает несчастных нарушителей. Однако шли секунды, один тяжелый и неуверенный шаг сменялся другим, а третий корпус оставался все дальше и дальше за спиной.

Кто-то помог им, удержал госпиталь от свирепой расправы над незваными гостями, заставил запретное место пропустить людей, – понимание пришло из ниоткуда, непрошеным гостем вломившись в сознание Ивана. Но кто? Хозяйка? Интуиция подсказывала Мальгину, что обитательница подземной пустоши тут ни при чем, – не ее методы, не ее «почерк»… Тогда кто? Вопрос пульсировал в висках, напрасно ища ответа. Союзник? Здесь?! Откуда? Значит, враг? Но зачем спас? Заманивает добычу к себе? Впереди показался изъеденный ржавчиной хребет арочного склада, дико и неуместно затесавшегося в монументальное царство, построенное из честного, давно утратившего штукатурку кирпича. Однако не металлоконструкция привлекла внимание ребят. На противоположной стороне дороги слева от нелепого здания расположилось простенькое на вид одноэтажное строение. На углу его торчала совершенно невообразимая, никак не вписывающаяся в окружающий пейзаж старинная башенка с куполообразной крышей.

– Ну и безвкусица, – проворчал Костик.

Ивану же до архитектурного безумия никакого дела не было; его куда больше интересовало, что скрывается за невысокими стенами. Не выпуская странное сооружение из виду, друзья обошли его и вскоре наткнулись на перегороженную шлагбаумом проходную. Переглянулись в нерешительности: можно было продолжать движение или вдоль огороженной территории, для которой стены приземистого здания служили своеобразным забором, или сквозь нее. Осторожность настаивала на первом варианте, необъяснимое любопытство звало внутрь. Когда влекомые эмоциями молодые люди уже подались было пересечь обозначенную шлагбаумом черту, Живчик схватился за автомат и указал стволом в темный конец улицы:

– Гляди!

Иван, также не забывший об оружии, не сразу рассмотрел застывший в нескольких десятках метров от них силуэт, похожий на человеческий. Незнакомец и не думал скрываться – одну руку он демонстративно отвел в сторону, показывая, что не вооружен, а вторую поднял вверх, водя из стороны в сторону. Неизвестное существо призывало людей к себе.

* * *

«Сколько всего в жизни видел, сколько лет землю топтал, а к смерти подготовится так и не успел», – Вольф горько усмехнулся. Умирать не хотелось – ни геройски, в неравном бою, как и положено старому солдату, ни обыкновенно, со сжавшимся от страха сердцем. – «Как быстро все закончилось! Обидно…»

Он покосился на Никитину, присевшую на одно колено и обреченно выцеливавшую многочисленные цели из предательски подрагивающего автомата. Ни семьи, ни детей, ни внуков. Волк-одиночка. Престарелый дурак, не сделавший главного… Смогла бы Никита стать матерью для его так и не рожденных волчат? Наверное. Ведь о такой женщине можно только мечтать… Почему же не мечталось раньше, пока было время, утекающее сейчас сквозь пальцы?

Генрих сильнее ухватился за верный «Абакан»: «Ладно, боевой товарищ, поздно слезы лить. Пора умирать. С честью и достоинством, как и предписано русскому офицеру. Захватим пару десятков выродков с собой, а? В заслуженный, долго и терпеливо ждавший ад…»

На ворота накатил первый вал мутантов, и колонны, словно волнорезы, разбили его на несколько ручейков. Слаженно заработали «калаши», собирая смертельный урожай. Одна, вторая, третья твари, вылетев за пределы парка, напоролись на свинцовый шквал и умылись кровью, обильно оросив ею пядь земли у самого входа в проклятый ЦПКиО. Но сзади напирало и бесилось целое море клыкасто-когтистого зверья.

«Никакого девятого вала не будет… – отстраненно подумал генерал, – пережить бы еще один».

На прицельный кинжальный огонь нарвалось еще полдюжины гадин; их распотрошенные пулями тела падали, затрудняя движение бегущим следом, но надолго воющих от бешенства мутантов задержать не могли. Вот сразу четыре оборотня, подобно выстреливающим из шампанского пробкам, вылетели из ворот и оказались лицом к лицу с людьми – троих из них сразу скосили Вольф с Никитой, а вот Оля Ураган попалась на смене обоймы. Огромная мохнатая туша нависла над бедной девушкой и… ничего не произошло! Оборотень почему-то замешкался, и эти мгновенья решили все – Ольга выхватила пистолет и разрядила его в морду чудовища.

– Стойте! Не стреляйте! – слабо подал голос раненый Гринько. Однако его услышали, и бойцы в полном составе недоуменно уставились на бредившего юношу.

– Не стреляйте, – повторил он настойчиво. – Они ничего не могут сделать… здесь…

Вольф и Никита переглянулись, девушка удивленно пожала плечами. Впрочем, раздумывать было некогда – по эту сторону парка уже показались новые хищники, и места сомнениям не нашлось – пришел черед говорить оружию. Еще одна атака оказалась отбита с огромным трудом – самый проворный зверь, похожий на дикую, невозможную смесь ощетинившейся иглами лошади и длинноногой свиньи рухнул прямо у ног генерала. Однако Генрих Станиславович успел отметить странность в поведении мутанта.

– Отставить огонь! – решительно приказал он. – Отходим. Девки, возьмите Славку, а я прикрою.

«Волчицы» поражено посмотрели друг на друга: поведение мужской половины отряда начинало их настораживать. Но ослушаться генерала было невозможно. Девушки подхватили обливающегося кровью Гринько и бодро потащили прочь от парка. Вольф, не отрываясь от застрявшей в воротах нечести, пятился следом.

Очередная волна мутантов выдавила сквозь арку сразу десяток представителей местной фауны, и те, не сделав и пары шагов за пределы парка, встали, как вкопанные, растерянно глядя по сторонам. Прилив за приливом выталкивал из ЦПКиО все новые порции бестий, но те, пересекая очерченную воротами и забором границу, становились беспомощными, мгновенно теряя агрессию и спесь.

Никитина требовательно взглянула на Славика, видимо не решаясь требовать разъяснений у генерала:

– Объясни!

Но силы уже оставили юношу, и он погрузился в беспамятство.

Подошедший Вольф, не обращая никакого внимания на Ольгу, приобнял Никиту и просто сказал:

– Спаслись. Можем идти с миром.

И, видя растерянность в поведении подчиненных, все же пояснил:

– Осьминог этот сра… пардон, девочки, несчастный, контролирует зверье только в определенном радиусе, кажется – как раз по границам парка. Там, – генерал махнул в сторону огороженной решетчатым забором территории, – он всесилен, здесь же головоногое чудо ничего поделать не может. Так-то. А Славик наш молодец, мозговитый парнишка, первый до всего допер. Теперь наша очередь его спасать. В путь, мои красавицы!

Генрих чувствовал себя так, словно родился во второй раз. Да и то сказать, буквально несколько минут назад они все избежали смерти. Бледная старуха была совсем рядом, нетерпеливо заглядывала в глаза, требовательно звала за собой… «Ничего, карга, подождешь!»

Оля, бегло осмотрев рану Славика, сокрушенно покачала головой:

– Его нельзя тащить с собой, слишком большая кровопотеря. Нужен покой и срочное лечение.

Слова лейтенанта Никитиной – не только командира отряда, но и медика – прозвучали приговором. Вольф выругался. Ранение, даже не смертельное, обрекало молодого парня…

Ольга раскрыла вещмешок и извлекла полевую аптечку.

– Не бог весть что, но кое-какую помощь на первое время оказать смогу.

– Ты что, хочешь остаться? – Никита на миг опешила.

Девчонка по прозвищу Ураган развела руками:

– Его моя сестренка спасла. Разве я теперь вправе бросить?

Генерал в упор посмотрел на нее и медленно, выговаривая каждое слово, спросил:

– Оля, ты понимаешь, на что себя обрекаешь?

Ураган кивнула:

– Генрих Станиславович, я не смогу по-другому, даже если прикажете… Кроме Ленки, сестры, нет у меня никого. Не предам ее память. Простите… Да и рядом с парком вряд ли какая другая погань селиться будет, значит, прорвемся как-нибудь…

– Прорвемся, – еле слышно повторил старый офицер и тут же, отдавая честь храброму солдату, сурово и твердо произнес: – Рядовая Величко, приказываю вам любой ценой выжить и прорваться. Во что бы то ни стало!

– Слушаюсь!

Уходили без долгих проводов. Истекающего кровью парня и его «сестричку» оставили в подвале дома прямо напротив входа в ЦПКиО. На сердце у Вольфа было тяжело. «Что же ты, старый вояка, толком от бункера не успел отойти, а уже весь свой отряд растерял…»

– Генрих, не надо. – Никитина прижалась к нему и, казалось, читала тяжелые мысли. – Ты ни в чем не виноват. Я уверена, девчонки не напрасно положили свои жизни… Они бились за своего генерала. Сурового, жестокого, но уважаемого… И любимого. Для любого солдата честь – умереть за командира и правое дело.

– Знать бы еще, правое ли оно… Свергнутый горе-диктатор бежит, сломя голову, в неведомые дали…

Никита улыбнулась.

– Ты знаешь, горе-диктатор, когда я в тебя влюбилась?

Вопрос прозвучал непринужденно, даже с намеком на шутку, но на слове «влюбилась» голос ее немного дрогнул.

Вольф вздрогнул.

– Влюбилась? – произнес он севшим голосом.

Вот сейчас, когда все уже потеряно, когда ничего между ними не может быть – и не потому, что он слишком стар, а потому, что просто уже не успеется, – теперь она ему признается?! Почему не раньше, почему не в Бункере?!

Ведь сколько он смотрел на нее – но стеснялся приставать, не хотел из орла превращаться в старого козла. А она как-то все в неприступную играла. Всегда с ним сухо, официально…

И вдруг. На тебе: влюбилась…

Стариковское сердце запрыгало в груди почище, чем от вида исполинского монстра.

– Да, влюбилась, – мягко сказала Никита. – Мне было пять лет. Я лежала в лазарете и умирала. Врач даже не счел нужным скрывать это от дочери безродной поварихи и неведомого, отказавшегося от нее «аристократа».

«Антибиотики нужны детям из благородных, настоящих семей, а не всяким ублюдкам», – он так и сказал, правда. А мне так хотелось жить, безумно! Я молила Боженьку, каждую ночь молила. Плакала и молилась, не спала, сколько хватало сил, потому что боялась не проснуться. И Ангел явился – ты был в белоснежном халате, а мне казалось, что ангельские крылья развеваются за твоею спиной. И было всего несколько коротких слов: «Выдать лекарства всем». Доктор – та тварь – пытался спорить, возражать, но ты лишь посмотрел на него сверху вниз и добавил негромко: «Это приказ». А для меня будто Небеса разверзлись и Слуги Господни стали трубить в свои трубы. Я рыдала от счастья и не верила, только повторяла: «Это приказ, это приказ»…

– Эк развела поповщину… А я не помню тебя маленькой, – извиняясь, прошептал потрясенный Генрих. – И эпизод в больнице не помню. Одно знаю, врач тот через два года после начала Блокады скололся… Сдох, как собака.

– Высшая справедливость. Она существует, я знаю об этом с тех самых пяти лет. От ангела в генеральских погонах, – рассмеялась девушка и игриво спросила: – А хочешь расскажу, когда влюбилась в моего седовласого героя во второй раз?

– Был еще и второй раз? – сглотнул старик.

– Мне уже было шестнадцать, из которых двенадцать я дружила к Олесей Нечаевой…

Вольф, услышав до боли знакомую фамилию, попытался перебить Никиту, но та опередила его:

– Генрих, подожди, пожалуйста. Все правильно, ее изнасиловали и убили. Все были в курсе, что порезвились три брата-отморозка, подполковничьих сыночка, но прямых доказательств и свидетелей не было. Так называемое следствие не особо старалось опорочить детей высокородных родителей, тем более из-за какой-то никчемной простолюдинки, и суд быстро зашел в тупик, а после и оправдал выродков…

– Катя, не надо, я прекрасно помню ту историю. И стыдно до сих пор, что поддался на уговоры устроить суд, а не расстрелять мразей по закону военного времени. Не за что там в меня было влюбляться – испугался заиметь врагов из слишком многочисленного и могущественного клана. Да что там… Их родители были мне всегда преданы… Не мог же я…

Катя Никитина словно бы пропустила его слова мимо ушей:

– Их отпустили. «За недоказанностью», так это называлось… Они смеялись во весь голос, хлопали друг друга по плечам, отпускали издевательские шуточки в ту сторону зала, где сидели поседевшие родители Олеськи и ее единственная подруга… Я пронесла с собой пистолет. Закрыла глаза и читала отходную молитву: перед смертью мне нужно было успеть сделать три точных выстрела, и я просила у Бога, чтобы рука не дрогнула, а глаз не подвел. Но Ангел спас меня вновь. Ты встал и громко, так, что услышали все вокруг, произнес: «Справедливость попрана. Как и честь погибшей девочки». Я помню, как сразу стало тихо. Люди замерли и смотрели на тебя. Ждали. Кто с надеждой – единственной, последней, а кто с испугом и ненавистью.

– Катенька, я сорвался, дал волю эмоциям…

Девушка не слушала его.

– Ты вызвал всю троицу. Сказал, что там, где бессильны законы, справедливость можно обрести при помощи силы. «По-мужски», вот как ты сказал. Три здоровых детины… Тупые, наглые, уверенные в своей безнаказанности. Они были выше тебя, шире в плечах, моложе… У них не было шансов… Они навалились на тебя все сразу. Но ты раскидал их, как щенят…

– А потом добил. У меня профессия такая, убивать. Я не горжусь этим…

– А я горжусь! – Катя посмотрела на Вольфа сияющими глазами. – До сих пор. Ты был словно Ангел Мести, беспощадный и кровавый, что творит высшую справедливость. Голыми руками, одного за другим…

Генрих криво ухмыльнулся:

– А потом получил два покушения и восстание… Вот уж воистину, не знал, что женское сердце падко на глупцов.

– Женское сердце, Генрих, падко на тех, кто способен идти собственной дорогой, не боясь никого и ничего. На тех, за кем праведная сила…

– Нашла праведника…

Она ничего не ответила, и Вольф отчего-то почувствовал себя неуютно. Давняя, тщательно скрываемая от самого себя история всплыла и, вопреки извечному стыду, вызвала еще и неожиданную гордость. Кто-то видел эти ужасы совершенно иными глазами…

– Надеюсь, у тебя ничего не припасено про третью влюбленность? – Вольф слабо улыбнулся.

– Мне первых двух хватило по уши. – Никитина еще пребывала в каком-то отрешенно-задумчивом состоянии, но все же смогла улыбнуться в ответ.

– Ну и, слава богу! – выдохнул старик. – Трудно даются твои Любови моей замшелой памяти. Не хочу ворошить былое, уж больно в том чуланчике грязно и душно. Давай лучше я тебе обзорную экскурсию по этой части города устрою, ладно?

Катя с готовностью кивнула – прошлое нелегко давалось не только седовласому генералу.

– Места здесь славные во всех смыслах. ЦПКиО мы с тобой хорошо изучили, к несчастью… А сейчас следуем по улице Ткачей, которая вот там, за мостом, перейдет в Фурманова. Мост пересекает речку Исеть, еще при жизни за «чистоту» прозванную хмм… как по мягче-то выразиться-то… ну пусть будет «грязнотечкой». Видишь справа шесть красивых однотипных домиков? Местная достопримечательность. Построены очень и очень давно, сразу после Перестройки. Что это такое? Ну, тоже Апокалипсис, только локальный, для одной страны, но речь не об этом. Построены, значит, давно, но так никогда и никем не заселены. Представляешь, какая красота пропадала? Теперь смотри чуть левее домов, через речку, на другой берег – там объяснение, почему жить в красоте не пришлось никому.

– Кроме пустыря, ничего не вижу, – удивилась Никита.

– И не увидишь, потому что «истина», как ей и положено, скрыта в глубине, под землей, – многозначительно усмехнулся Генрих. – Раньше, много раньше, здесь была окраина города. И на этой самой окраине располагалась свалка химических веществ. Затем Свердловск разросся, и окраина превратилась чуть ли не в центр. Забавно… мегаполис со свалкой посередке. Срамное место превратили в могильник, а сверху закидали землей. Самые ушлые и предприимчивые тут же по соседству возвели элитное жилье – это же очень круто, жить в собственном доме прямо в городе! Но продать ничего не смогли, там такое превышение всех эпидпорогов – караул просто! Вот такая басня о человеческой глупости и алчности.

– А мораль? – серьезно спросила Никита.

– Мораль? Хмм… Наверное, простая: некоторые называют время До раем, а настоящее После – адом. И то, и другое, конечно, ложь, потому что на самом деле ничего не изменилось…

– К-как н-не изменилось? – От неожиданности девушка начала заикаться.

– Все, что вокруг, – антураж и фон, не больше. Он-то как раз стал во много тысяч раз хуже, спору нет. Но сам человек остался прежним! Условия обитания откинули его обратно в каменный век, какие-то качества, без сомнения, обострились – подлость и героизм, например, видятся теперь гораздо ярче и отчетливей. Однако «венец создания» не претерпел каких-либо изменений. Вообще. Новый «потоп» был напрасным. Как говорил друг моего врага: «Этот мир настолько погряз в грехах, что оказался не в силах породить нового Искупителя…»

– Ты говоришь, про…

– У меня была масса времени для размышлений, гораздо больше, чем нужно… С религией отношения не сложились, хотя и пытался. На том месте, где у приличного человека вера живет, у меня дыра, пустота полнейшая. Нечем верить. Хотя очень хочется, потому что иначе – иначе Бункер, наш Бункер… Зачем нужен ад, когда человек и без геенны огненной такие ужасы творит, что никакому черту не снилось?

Ты думаешь, я не понимаю, что мы с Красновым занимается идиотизмом? Нет никакой разницы, кто победит – он или я. Ни малейшей, серьезно. Хороший или плохой выиграет – а кто из нас хороший, кто плохой? – наш крошечный мир получит новую экспансию, очередную, на этот раз Вторую, войну. Умоется кровью, как и всегда, похоронит мертвецов, возвеличит какого-нибудь царька и опять кинется в бой, за следующими жертвами. А что ты хочешь? Ни я, ни Краснов ничего другого не умеем, только бороться, выживать, лезть наверх. Мы подобны акулам, которые не могут остановиться, – сразу задыхаемся…

– Кому подобны? – робко уточнила Никитина.

– Что? – разгоряченный Вольф на мгновение растерялся. – А, это рыбы такие были хищные – огромные и прожорливые, жутко страшные. Но жить могли только в движении, а остановившись – умирали от удушья…

Сбитый вопросом, он пришел в себя и тут же устыдился своего неожиданного запала:

– Кать, ты извини… Прорвало старика, вот и несу чушь несусветную. Забудь. На чем мы остановились? Да, на достопримечательностях! Свалку трудно к ним отнести, но когда-то я любил все эти городские легенды, вот одна и всплыла в памяти. Нам сейчас на Уральских Коммунаров надо… Есть дорога в пять километров, а есть – в три. Как пойдем?

– В три! – улыбнулась Катя.

– Короткая дорога – не всегда быстрая, – вздохнул старик. – Однако желание женщины – закон. Выбирай: углы сбиваем через Дворец спорта и далее через Зеленую рощу – это парк, или же через военный госпиталь, собор Александра Невского и…

– Собор, – с готовностью выпалила девушка. – Конечно собор!

– Ну, собор так собор. Придется идти через глухомань. С Фурманова свернем на 8-го марта, там через Большакова, переулками выберемся к госпиталю и, соответственно, к Собору. Это один комплекс зданий.

Вольф еще долго и, похоже, с ностальгическим наслаждением перебирал названия ничего не говорящих Никите улиц, каких-то «Московских горок», комплекса «Романова», «кольца Екатерины» и прочей непонятной наземной экзотики, но она больше не слушала. Пришлось оставить дом, стать изгоем, лишь бы только быть с тем, кого любишь… Тайно, наверное, порочно, но любишь, восхищаешься. Катя, не разбирая слов, упивалась уверенным, твердым голосом, прижималась к сильному телу и чувствовала ответное тепло – даже сквозь неимоверную толщину двух защитных костюмов. Разве имеет значение расстояние, когда на душе так покойно, когда смятение, тревога и боль исчезли без следа и их место заняло безмятежное, тихое, неудержимое счастье… Оно будет недолгим, ускользнет сквозь пальцы вместе с последними песчинками времени, отмеренного судьбой, – Катя внезапно осознала горькую истину, и молодое сердце дрогнуло. Стекло в хрупких вселенских часах уже треснуло, запустив обратный отсчет для еще одной жизни.

Никита удержала саму себя от мольбы и удержала слезы, заблестевшие в уголках глаз. «Я благодарна тебе за эти мгновенья. Сколько бы мне ни осталось, я буду благодарить тебя до последней секунды, ничего не прося, не вымаливая еще крохи счастья. Я готова…»

Она взяла старика за руку… И ей вдруг стало спокойно-спокойно.

Если они дойдут до Метро, дойдут до Коммунаров, все сложится. И она сможет быть с единственным мужчиной, которого полюбила за свою жизнь, – столько, сколько получится.

Когда тишину мертвого города нарушила яростная и злая автоматная очередь, лейтенант Екатерина Никитина отчетливо услышала звон превращающегося в осколки стекла – последняя песчинка из разбитых часов устремилась навстречу неизбежности.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю