Текст книги "Голоса выжженных земель"

Автор книги: Андрей Гребенщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 70 страниц)

Мои люди смотрели на меня, ждали ответа на незаданный вопрос: „Что дальше?“ Задача без решения… От растерянности спасли звуки близких выстрелов, послышавшиеся из двора полуразрушенного пятиэтажного дома. Мало доброго в перестрелке, но сейчас таким родным и привычным звукам обрадовались все, мы ведь солдаты, война – единственное наше призвание и умение.

Набросившихся на полулежащего человека тритов мы разогнали без особого труда – если одиночка, слабо отстреливающийся из жалкого пистолета и к тому же истекающий кровью, никакого страха у падальщиков не вызывает, то группа спецназовцев, вооруженных до зубов, внушает настоящий ужас. Только завидев нас, твари захлопали крошечными крыльями и бросились врассыпную. Каково же было общее удивление, когда оказалось, что мы отбили от гадов самого Отшельника! Не похожий сам на себя, весь изодранный, перепачканный кровью, но живой! Не знаю, что ребята увидели в нем, наверное, каждый свое: надежду, что будущее еще возможно, веру в правое и совсем не безнадежное дело… Я же смотрел на человека, за многие годы успевшего стать мне наставником и другом, с которым уже не чаял свидеться вновь. Все бросились к нему, осторожно обнимали, пожимали ослабшие от ран руки и что-то без умолку спрашивали, рассказывали… А он только улыбался в ответ, но в глазах стояли слезы. Значит, уже знал о судьбе нашего Динамо. В отличие от нас Отшельник сумел раздобыть вакцину – чего не смог отряд спецназа, оказалось под силу простому человеку, одиночке. Правда, какой он простой – если и не целый линкор, то супербуксир, тащивший своим умом и харизмой раздробленную уралмашевскую ветку! Теперь тащить стало нечего, да и вакцина больше никому не нужна. Вот кому из выживших сейчас тяжелее всего! Он-то потерял абсолютно ВСЕ! Не только дом, власть или амбициозные планы, но и саму идею, предмет приложения всех сил.

Но одна идея все же оставалась… „Мы должны ответить… так, чтобы враг взвыл от осознания того, что сотворил. Игнат, ребята, это не приказ, просьба… найдите падаль и уничтожьте… Я не смогу пойти с вами – сейчас нужна скорость и быстрота. Так что оставьте мне обезболивающих, автомат и пару рожков – вот это как раз приказ. А сами идите за врагом – он где-то совсем рядом, любуется делами собственных поганых лап… Найдите и уничтожьте…“

Я не почувствовал жалости к опустошенному, балансирующему на грани сознания командиру. Никогда Отшельник не вызывал жалости, и даже в таком состоянии был сильнее каждого из нас по отдельности и всех сразу. Не физически, конечно, но что значат мышцы…

– Мы выполним твою просьбу и уничтожим врага. Но и тебя не бросим, – сказал я. – У нас остались… союзники, которые смогли бы тебя подлатать? Если да, то мы разделимся: ребята пойдут по следу, а мы со Стократом понесем тебя. Ты еще понадобишься нам, да и вообще не то сейчас время, чтобы разбрасываться своими.

Отшельник смотрел на меня неодобрительно, ведь я нарушил приказ, но спорить уже не мог – обильная кровопотеря свое дело сделала.

„Гео“ – вот все, что он сказал и закрыл глаза».

Игнат напал на следы диверсантов и смог восстановить маршрут их движения. Противник пришел с юга, где был замечен наблюдателями Ботанической, затем вступал в яростные (а главное, громкие и заметные) перестрелки с мутантами в районе Гео и гостиницы «Атриум», попал в засаду людоедов близ небоскреба Антей и, наконец, устроил настоящее побоище с каменными вепрями, засевшими в здании Окружного Дома Офицеров. На этом продвижение на север вражеского отряда закончилось – в дальнейшем его видели только южнее, из чего следовал вывод о возвращении Вольфа на исходные позиции.

Москвич внимательно исследовал ОДО и обнаружил замаскированный и покинутый обитателями бункер, а в нем – пульт управления тактическими ракетами класса «земля-земля». Где находились сами ракеты, установить не удалось (одним из вариантов сталкер считал закрытый город Свердловск-44). Но это было и неважно, ответ на вопрос, каким образом враг испепелил Динамо, был получен. Оставалось установить, где находится Бункер, и сровнять его с землей. Правда, с последним было сложнее: воспользоваться чужим оружием без наличия кодов доступа не представлялось возможным…

Остальное Иван знал и без записей. Не сумев уничтожить Бункер, Игнат подорвал все входы в него, после чего война закончилась – противников не осталось. Одна сторона оказалась полностью истреблена, другая надолго застряла под землей. На долгие шестнадцать лет наступил мир, вместивший почти всю его, Ваньки Мальгина, жизнь. Как же хорошо было без всяких динам, площадей, бункеров, без их непонятных, бессмысленных конфликтов! Враги перебили друг друга, а город остался, Ботаника и Чкала пусть и ссорились, недолюбливая друг друга, но всегда существовали мирно, выживали, развивались, растили людей нового поколения… Но недобитки вылезли из-под земли, и кошмар должен повториться вновь. Уже повторяется. С этим нужно покончить. Динамо, населенное симпатичными, судя по записям Игната, людьми, на деле ничем не отличалось от монструозного Бункера – и те, и другие раскачивали установившийся порядок вещей, в итоге получив лишь то, чего заслужили своими глупыми действиями. Нужно только закончить ту войну, потушить последний очаг ненависти и бесконечной алчности – проклятое подземелье. И все будет, как раньше…

– Ванька, – Живчик проснулся и теперь с недоумением рассматривал взволнованного товарища, вышагивающего по комнате, – ты чего шумишь?

– Костя, мы все исправим! Нужно только добить Бункер и…

– Ты мои записи читал?

– Да, и самого Игната почитал немного. Я думаю…

– Рано, Ваня, думать. Сначала надо знать, прежде чем выводы делать.

– Не понял. – Мальгин искренне удивился, что друг не поддерживает его запал. – Разбомбим выродков и…

– И что? Заживем, будто ничего и не было?

– Ну да…

– …да! – вдруг взбесился Костик. – Не получится, «будто и не было»! Что такое Бункер? Не подземное убежище, не бетон и железо – несколько сотен живых людей! Там дети, женщины, старики. В них ты, что ли, видишь корень зла?!

– Живчик, ты сдурел?! – Иван тоже не сдержался. – Какие, на хрен, дети, какие женщины?! Идет война – та, Первая, незаконченная. И нет с той стороны ни женщин, ни стариков – только враг, страшный и жестокий, который нас с тобой хочет извести под самый корень! Не надо змеенышей жалеть, их истреблять надо, потому что не получится людям вместе с гадами жить – либо Бота дальше живет, либо Бункер. И по-другому – никак. Не вовремя ты, Костик, про гуманизм вспомнил! Нам дело нужно делать, а не дискуссии разводить!

– Не кипятись, чего раскричался? Прочитал пару листочков и вершителем судеб себя возомнил? Все гораздо хуже, чем видится на первый взгляд.

– Живчик, ты заканчивай с загадками. Если есть, что сказать, – не тяни!

Федотов недовольно поморщился:

– Нервный какой стал! Ну, слушай…

* * *

Пока вертолет кружил в небе, выбирая место для посадки, Маркус пристально рассматривал руины, всего пару минут назад бывшие башней. Ракета начисто снесла надстройку в виде ладьи, но пощадила первый этаж. Оставались ли у Вольфа и его неведомого собеседника хотя бы теоретические шансы выжить? Прямо скажем, небольшие… но Тевтон относился к той категории скептиков, что верят только собственным глазам. Увидеть труп опального генерала не представлялось возможным: хоть стены и устояли, но перекрытия не выдержали, и потолок рухнул на пол, скрыв тела под развалинами. «Вольф, Вольф, старая ты сволочь! Вот и закончилось твое время…». – Странно, но ни удовлетворения, ни особенной радости от победы над столь серьезным и могущественным противником не ощущалось. Маркуса это злило, он чувствовал разочарование вместо заслуженного торжества. Может, дело в том, что враг повержен не в честном бою, а исподтишка? Но война не олимпийские игры, здесь имеет значение только и исключительно результат. Так почему же у его победы – отвратительный привкус горечи?

«Ушел человек силы… – объяснил сам себе Тевтон. – Мало кто любил его, слишком уж крут был старик, но уважали все поголовно, даже враги. Даже я. Даже Краснов. Жаль, что мы не стали союзниками… Понадобился целый вертолет, невообразимая летающая махина из прошлой жизни, вооруженная ракетами, чтобы навсегда успокоить одного непокорного гордеца и смутьяна… Э-эх… А жаль… на самом деле жаль».

Винтокрылая боевая машина, наконец приземлилась в квартале от него. Задерживаться более у могилы Вольфа смысла не было – вторая часть задания ждала своего выполнения.

– Маркус, а где твои люди? – Вертолетчик недоуменно глядел на одинокую фигуру.

Пилот летел сюда за подкреплением, а вместо этого растратил ценный боезапас и подобрал единственного человека, пусть и такого важного, как Маркус.

– Потери, – натянул на себя скорбную мину Тевтон. – Я пытался спасти их, но… Но теперь надо думать о другом. Я выполняю спецзадание Краснова, и мне понадобится ваша помощь…

– Но в Бункере чрезвычайное положение, нам срочно нужна…

– Вот по пути и расскажешь. А пока вези меня к ОДО. Знаешь, где это?

Из рассказа смущенного, подозрительного и недовольного, но не посмевшего возражать пилота выходило, что на базу прорвались какие-то неизвестные мутанты и устроили жуткую бойню на одном из уровней. Командование успело изолировать зону прорыва, однако с той стороны баррикад осталось несколько десятков человек, укрывшихся в одном из помещений и сейчас отчаянно отбивающихся от кровожадных чудовищ. Экипажу вертолета было поручено в экстренном порядке доставить спецназ с Ботаники, однако и там, и на Чкаловской творилось нечто невообразимое – шли тяжелые и кровопролитные бои. Чкаловцы, несущие очень серьезные потери, отступали по всем направлениям. Не получив необходимой помощи, вертолетчики вспомнили о последнем резерве – группе Маркуса…

– Только вот проку от тебя… – зло закончил «летун».

– Михалыч, какая-то тварь справа по борту! Движется прямо на нас! – перебил его второй пилот.

Остроглазый Маркус без труда распознал в твари огромного дятла – самого страшного обитателя местных небес.

– Дернул же меня черт за Щорсу сунуться! – сипло пробормотал пилот и резко дернул какой-то рычаг, одновременно отклоняя ручку управления от себя.

Корпус вертолета завибрировал, по бортам пробежала ощутимая дрожь, а движки надсадно взвыли – древний летательный аппарат набирал скорость, уходя от нового владыки воздуха.

– Тихоходная птичка, – облегченно выдохнул Тевтон, теряя из виду летучего исполина.

И тут же заорал благим матом – чудовищной силы удар пришелся на брюхо машины, подбросил ее высоко вверх и чуть было не перевернул. Пол мигом ушел из-под ног, а самого блондина весьма болезненно приложило о переборку. Пилоты зашлись в яростных проклятьях:

– Снизу, сука, подобралась! Стаей охотятся!

Самообладание оставило обычно хладнокровного Маркуса:

– Давайте вниз, быстро, садимся!

Новый удар откинул «вертушку» в сторону и закрутил, неудержимо заваливая на бок.

– Илюха, держи! Держи ее! Мать, мать, мать!!! Выравнивай, выравнивай!!!

– Есть, есть! Держу! Крен выров…

Зависший на месте вертолет вдруг просел и круто пошел вниз, все сильнее закручиваясь вокруг собственной оси.

– Винты! Твою…

– Держи, держи! Тангаж…

– Мааааааать!!!

Железная туша с раздирающим барабанные перепонки грохотом обрушилась на землю и гигантским штопором вспорола ее, закапываясь на полметра в глубину. Тевтон, чье тело на протяжении всего непродолжительного падения бросало из стороны в сторону, наконец замер на полу. Боль была настолько сильной, что неминуемый взрыв он ждал мечтательно, с благодарностью, готовясь принять его как освобождение от мучений.

Но секунды шли, превращаясь в минуты, а ничего не происходило.

Из кабины раздались облегченные возгласы пилотов – они по-прежнему дико матерились, но теперь делали это не с отчаянием, а с непередаваемым облегчением… Они выжили. Все! Рухнули с неба и не убились. Ревнивая земная твердь не покарала их за святотатственную попытку в вырваться за ее пределы, а наоборот, приняла в свое чрево, смягчив, на сколько могла, удар…

– Маркус, ты как там? Цел?

– Не знаю, Михалыч… болит абсолютно все. – По-старчески кряхтя и охая, Тевтон с усилием приподнялся, опираясь на локоть.

– Ноги?

Маркус попробовал встать, но тут же завалился на спину, такая боль пронзила правую ногу.

– Поломал?

– Вроде нет, похоже на ушиб. Двигать могу, а вот опираться – с трудом.

– Это хорошо. Раз наполовину ходячий, то поможешь нам, а то самим не выбраться, крепко зажало…

Откуда-то из-под ног раздался металлический скрежет, и нашедшая свой последний приют небесная машина тихонечко дрогнула.

– Господи, это что?!

Скрежет повторился, вертолет тряхнуло – на этот раз весьма чувствительно – и он немного просел, уйдя вниз, видимо, в почву, еще сантиметров на десять.

– Маркус, быстрей! Быстрей! – Никто не понимал, что происходит, но ушедший было страх немедленно вернулся. – Помоги!

Не обращая внимания на крики, Тевтон шустро вскочил – инстинкт самосохранения заставил забыть о ранах и ушибах – и, отчаянно хромая, двинулся к выходу.

Ужасающий скрежет больше не прекращался – что-то живое двигалось под днищем машины, дергало ее, заставляя все глубже и глубже погружаться в землю.

– Маркус!

Дверь вывалилась сама – потребовалось приложить лишь совсем незначительное усилие. Свобода!

– Маркус! Сууука!!! Будь ты проклят!

«Противопоказаны мне полеты. – Не оборачиваясь и не даже не думая провожать взглядом проваливающийся в тартарары вертолет, Маркус плюхнулся на четвереньки и, шустро перебирая руками и ногами, пополз подальше от гиблого места. – Хватит, налетался! Спасибо, товарищи авиаторы, за все, и счастливого пути».

* * *

– Ты не понимаешь, – повторил Живчик с неожиданной грустью и болью. – Я сегодня впервые в жизни стрелял, нет, не просто стрелял – убил женщину. Не специально, без умысла, но какая теперь, к черту, разница? С тем гадом, что Светика… расстрелял… я теперь на одном уровне – ничем не отличаюсь! Совсем ничем! Да, она была врагом, наверное даже, фанатичкой – ты бы видел ее глаза! – все, что она хотела, – опередить пулю! Представляешь, Ванька? Все, что она желала, о чем мечтала в тот миг, – успеть закрыть собой Вольфа. А когда преградила пулям дорогу, обрадовалась! Правда! Пули ее рвали, а она им радовалась, через ужасную боль радовалась. Эта девушка так и умерла, с улыбкой… я, наверное, никогда не смогу этого забыть, до сих пор в глазах стоит: кровь, адская мука и – торжество! «Успела! Быстрее смерти!» Вот что было на ее лице! Мне самому хотелось сдохнуть, такая тоска охватила – это мой враг, нужно его ненавидеть, но сердце взвыло: «Что же я наделал?!» Иван, не перебивай меня! Если не выговорюсь сейчас, сам себя потом сожру. Послушай, сегодня я взял на душу грех. Да, не специально, да, это был вооруженный противник, уверен, что очень опасный и наверняка пристреливший бы меня первым, представься такая возможность. Только ведь душе не объяснишь, не попросишь у нее снисхождения. Она болит, понимаешь? На ней тяжесть на годы, может, и до самой смерти. А убить ребенка, Ваня, даже вражеского, а? И уже без всяких случайностей! Преднамеренно! Ты сможешь? Ведь мы идем уничтожать не только солдат, а сотни людей – плохих, хороших, злых, добрых… любящих, любимых… чьих-то мам, детей, близких. У каждого есть имя, история, мечты, желания, надежды, и мы с тобой закроем глаза всем до единого – не безликой, черной массе, а поименно. То, что ты не увидишь их конца и их лиц, ничего не сможет изменить. Ты станешь палачом. И я тоже.

Живчик выдохся, быстро проговорил рвущиеся из сердца слова и тяжело, не глядя, опустился в кожаное кресло, покрытое многолетней пылью. Отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с Иваном.

Мальгин долго думал, прежде чем ответить. Наконец проговорил очень-очень тихо, но убежденно:

– Когда в прицеле ты начинаешь видеть человека, а не врага, ты перестаешь быть солдатом. Но идет война, значит, перестав быть солдатом, ты становишься дезертиром и предателем.

Как же Косте хотелось крикнуть: «Наверное, в том и есть наша беда – мы всегда на войне, воюем с начала времен!», но он придушил крик, поняв, что спорить бесполезно – Иван уже принял решение… Только выдавил еле слышное:

– Ты похож на своего деда…

Иван услышал, но промолчал и сохранял тяжелое, неуютное, давящее на обоих молчание больше минуты, а затем просто, без всякого выражения, спросил:

– Ты не пойдешь со мной?

– Я не могу тебя бросить, особенно сейчас. Столько пройдено и пережито вместе… Не предам. Не знаю, правильно ты поступаешь или нет, но – не уйду. Давай разделим эту несчастную войну на двоих. Твой дед сказал бы именно так…

– Спасибо, Кость. Мы ведь… Мы можем положить конец этой бесконечной войне, понимаешь? Свои собственные души в дерьме утопить, но сделать Завтра чуть светлей. Через кровь, да. Через кровь! «Мир стоит, чтобы за него воевать!» – вот так дед точно говорил. Потому что если мы Бункер не уничтожим… Он уничтожит нас. Там такие люди сидят… Они не люди давно, Кость. Они человечину жрут. Не в прямом, конечно, смысле, но… Понимаешь? Они не успокоятся никогда. Они голодные. Если им пасть раз и навсегда не заткнуть… Ты со мной?

– С тобой, – с мрачной решимостью кивнул Живчик, поднимаясь с кресла.

Иван через силу улыбнулся, подошел к вскочившему Косте и крепко обнял.

«Я один ничего не смогу, мне нужно верить в то, что делаю…» – «Не предам… поздно бояться ада, когда находишься гораздо ниже его…»

Этот диалог был безмолвным, но не укрылся ни от кого из ребят. Пересекая Рубикон, начинаешь совершенно отчетливо чувствовать нити судьбы.

Они говорили о многом. Вспоминали, смеялись, спорили, пытались заполнить ту пустоту, что образовалась в сердце каждого из них. Оба понимали это, однако изо всех сил старались не думать о том, что ждет впереди, куда идут и, главное, зачем…

Слова Живчика не породили в душе Вани ни сомнений, ни колебаний. Правд и истин слишком много, и иногда приходится выбирать… Это сложно, неимоверно сложно, но, сделав выбор, уже не отступай. Так учил дед. Может, он был не прав, может, сам во многом заблуждался, только ведь любому человеку нужен ориентир. И дедушка был им для внука, даже больше, чем ориентиром, своеобразным эталоном, мерилом добра и зла. Доброго зла и злого добра, злого зла и доброго добра… Слишком сложно, чтобы разобраться самому, когда нет ни опыта, ни умения, ни знания. Остается только вера. А верил до конца Иван только одному человеку, и этот человек одобрил бы его выбор. Вот критерий истинности, а все остальное – лишь помехи, затуманивающие взор и сбивающие прицел. Только почему же так давит неведомое бремя, гнет к земле, не дает поднять головы? Тяжело… Совсем скоро все изменится, станет другим, и он тоже изменится. Это будет уже иной Ваня Мальгин, а прежний исчезнет. Навсегда. Тяжело…

– Костик, скоро мы выйдем на поверхность? – Бесконечные, сменяющие друг друга туннели, ходы и лазы начали утомлять даже рожденного под землей; а может, подземный житель начал уже привыкать к небу?

Живчик извлек из вещмешка карту Игната и ткнул пальцем в какую-то точку на ней:

– Смотри, мы сейчас здесь…

Самому Косте карта не требовалась – необъяснимым, новым для себя чутьем он прекрасно ощущал и направление движения, и их местоположение под землей.

– …под парком Дворца пионеров. Пришлось сделать большой крюк, обходя засыпанные проходы. Вот тут, в Городке Чекистов, выберемся наверх.

– В каком городке?

– Чекистов!

– Это мутанты какие-то?

– Сам ты мутант. Это квартал так называется, вернее назывался до. Здесь чекисты жили.

– Не знаю я такого слова.

– Если честно, и я не знаю. Видимо, банкиры или кто-то связанный с банковскими чеками – такими древними деньгами. Либо от «гранатной чеки» их так прозывали – может, рабочие оружейного завода… Неважно, короче. А важно то, что выйдем всего лишь в паре сотен метров от искомого ОДО. Правда, по пути нужно посетить два места…

– Это какие еще?

– Объясняю. Если кто забыл, мы до сих пор таскаем останки Москвича. Наконец появится хорошая возможность предать их земле – напротив ОДО расположен мемориал в честь погибших воинов-уральцев, «Черный тюльпан». Игнат, хоть и не с Урала, все же достоин быть захороненным здесь. Это раз. А два – нам понадобится последний привал перед спуском туда. Кодов доступа в дневнике нет. Насколько я понял, они находятся или должны находиться в материалах, спертых мной из Бункера. Какая же счастливая, небывалая удача заставила тогда схватить нужные папки…

Иван хмуро, даже отстраненно посмотрел на товарища:

– Костя, не будь наивным… Неужели до сих пор веришь в случайности, совпадения, удачи? Случайно попали в Бункер, случайно залезли в кабинет Вольфа, который случайно последние шестнадцать лет хранил те самые документы у себя на столе…

– Они не на столе были, а в открытом сейфе!

– Да какая, к черту, разница?! Еще чище – в случайно открытом сейфе! Нет ничего случайного, и с самого начала не было. Никогда! Нас ведут… иногда под ручку, иногда пинками под задницу загоняя в нужную сторону…

– Ваня, чего ты несешь?! Под какую ручку, какими пинками?! Что за паранойя?

– Это не наша игра – чужая. Деда, Отшельника, Судьбы или Рока, может, Хозяйки Медной Горы, а то и всех их вместе взятых! Мы вскочили в последний вагон метро и летим на всех парах к неведомой цели. Неведомой лишь нам и лишь по одной простой причине – не наша с тобой эта цель!

Живчик, не моргая, смотрел на Мальгина – ошалело, испуганно, потерянно.

– Ванечка… Не понимаю тебя… если так, то зачем? Зачем мы, как бараны…

– Не как бараны. Дед ведь научил тебя играть в шахматы? Так вот, правильный пример – пешки. Мы даже не знаем, кто нами двигает: маленьким отважным пехотинцам не видно ничего, кроме клеточек под ногами. И не дано ни поднять головы, ни оглянуться. Ферзи, навроде Отшельника и Вольфа, могут хотя бы догадываться о том, кто сидит по разные стороны игральной доски, но мы с тобой всего лишь слепое орудие – слабенькое, но…

– Я не пешка! У меня есть собственная воля!

– …но оказавшееся в нужном месте и в нужное время. Ты не пешка, вернее, не простая пешка – проходная. Без двух минут ферзь. Тебе и мне уготована значительная роль – как минимум, уничтожить вражескую ладью, Бункер. Войну это не остановит, ведь ладья не самая важная фигура, к тому же парная, но расклад сил изменит очень и очень сильно. Так что не надо бояться обидного слова «пешка», ведь мы важны настолько, что наш проход прикрывал настоящий ферзь, возможно, даже ценой своей жизни. Но дело в другом – я боюсь того, что не ведаю, в чьих руках нахожусь, чьим целям служу…

– Иван, у тебя горячка, ты бредишь!

– Я не вижу игроков – это по-настоящему страшно, Живчик. – Казалось, поглощенный мыслями Мальгин не слышит друга. – Чья эта партия? Бог против дьявола? Или просто двое закадычных друзей, коротающих время за интеллектуальным развлечением? Может, Природа против Хаоса? Жизнь против Смерти? Или Падший Ангел в своей извечной ссылке разыгрывает хитроумные комбинации против себя самого в полнейшем одиночестве?

– Иван!

– Но и это еще не все. Два Ферзя одной масти – слишком круто для серьезных и равных противников. Весь ужас в том, что свои цвета нам только предстоит обрести, и они могут быть… разными… противоположными друг другу.

Константин Федотов полными ужаса глазами смотрел на своего товарища, юного, очень юного дозорного Ивана Мальгина. Тихого, спокойного и немного трусоватого мальчишку, который несколько дней назад не мог сделать предложение своей любимой девушке и прятался от нее в туннелях. Куда девался тот Ванечка? Кто этот новый человек с горящим, ненавидящим взором, полным отчаянной, перехлестывающей за края боли?

– Ваня, тебя шатает! Смотри, весь лоб мокрый, это температура! Ты переутомился, немного сорвался, бывает… Давай устроим привал прямо сейчас? Нам больше некуда спешить!

– Я в норме. – Мальгин врал. Очередной приступ лучевой болезни рвал его нутро на части, но чувство утекающего сквозь пальцы времени, которого оставалось с каждой секундой все меньше и меньше, подгоняло вперед. – И мы спешим. Идем к Тюльпану?

– Нет, нет. – Живчик быстро затараторил, радуясь смене бредовой темы: – С Тюльпаном не все так просто, сначала остановимся у Трех Братьев, а потом…

– Пошли, по пути расскажешь, что за братья такие и с чем их едят.

Федотов облегченно, почти покорно закивал:

– Расскажу, это очень интересная история.

* * *

Мемориал под мрачным и торжественным наименованием «Черный Тюльпан» представлялся Ивану как угодно, но только не так – голый пустырь и изрытая многочисленными воронками темная сырая земля. Живчик не стал разубеждать товарища:

– Это очень необычное место, но скоро сам все поймешь.

Загадки и недомолвки мало трогали мучимого приступом страшной болезни мальчишку. Глаза, застланные кровавым туманом, даже не смогли толком рассмотреть финальный пункт их путешествия, располагавшийся на противоположной Тюльпану стороне дороги – ОДО, Окружной дом офицеров.

– Ванька, хватит таращиться! Идем к Братьям, это в другую сторону. – Живчик заставил друга свернуть и повел вдоль пустыря с громким названием к ничем не примечательной пятиэтажке, изуродованной и выщербленной Апокалипсисом и немилосердным временем.

Подойдя к сохранившейся секции дома, Костя отыскал малоприметную дверь с выцветшей табличкой «Адвокатское бюро „Сергин и Рузаков“». Быстро сверившись с дневником Игната, он уверенно набрал на кодовом замке комбинацию цифр. Раздался щелчок, ржавые петли жалобно скрипнули, и темнота неожиданно приветливо поманила незваных гостей. Живчик без всякого страха пересек порог и поманил Ваню за собой:

– Давай, не тушуйся.

Ребята миновали Г-образный коридор и оказались в просторном, сильно вытянутом в длину кабинете.

– Вот! – неопределенно произнес Костик, щелкнул выключателем фонарика, и комната погрузилась в тягучий, тяжелый полумрак. Немного света проникало сквозь огромное окно во всю стену, затемненное защитной пленкой, еще один довольно слабый источник находился в противоположном от людей углу. Настольная лампа, подрагивающая еле заметным желтым огоньком, тускло освещала небольшой пятачок пространства вокруг себя. Мерное, чуть неровное свечение притягивало взгляд, – что-то было там, укрытое пеленой тайны.

– Видишь?

Слезящиеся от неотступной боли глаза долго привыкали к темноте, отказываясь различать детали. Наконец из тьмы проступили контуры, нет, расплывчатые силуэты трех человеческих фигур. Неподвижная троица застыла, склонившись над круглым столом. Все, кроме лампы, казалось нечетким, лишенным граней, цвета, даже объема, словно спроецированный на плотный воздух карандашный рисунок. Штрихи, намеки на линии, робкие черточки…

– Это и есть Братья?

– Да.

– Они… привидения?

– Не совсем. Лампу можно назвать привидением, и то очень странным – свет-то она дает вполне настоящий! А люди… у Игната для них специального термина не придумано. Называет по всякому – плоскости, проекции, тени… Стой!

Живчик резко ударил по рукам Ивана, вознамерившегося осветить загадочный угол собственным фонариком.

– Нельзя! Они этого не любят!

– Кто они? Тени? – Происходящая мистерия начинала раздражать ничего не понимающего Ивана.

– Не тени – Братья! Им жутко не нравится, когда гости шумят и мешают.

– Чему мешают, Костик? У меня и так голова трещит, а ты еще сказками бесячими добиваешь…

– Вот ты нетерпеливый, ужас просто! Запомни, мы в гостях. Так что веди себя соответствующе. Это место почиталось на Динаме, здесь останавливались и сам Игнат, и Отшельник, и…

– Да что такого? Вон на Боте поезд-привидение каждый день ездит, вместе же бегали смотреть! Всяко веселее, чем здесь!

– Блин, Мальгин, задолбал! Будешь и дальше пререкаться или послушаешь, наконец? Место тут особенное, и порядки заведены особенные. Не шуметь, Братьям не мешать, вещей чужих не брать, а своих не оставлять, ни в какие комнаты, кроме этой, не заходить, дольше семи часов не останавливаться, и так далее. Пусть все это и суеверия, но они уже стали традициями, и мы их нарушать не будем. Понятно?

– Нудный ты, Живчик, вот что понятно! Не бойся, не буду я ничего трогать… да и не надо мне тут ничего. Сесть на диван, надеюсь, можно?

– На диван – можно, только пока рано. Давай к настоящим чудесам переходить – ступай к окну.

Иван недовольно поморщился, но больше перечить не стал.

– Ну и?

– Смотри внимательно.

– Видел я уже твой Черный Тюльпан – пустырь пустырем… Ого!

– Вот тебе и «ого»! – Живчик, пораженный не меньше друга, все же умудрился немного позлорадствовать. Да и было от чего: пустошь за окном исчезла! Вернее, всего секунду назад она еще была, но стоило всмотреться, сфокусировать взгляд, и площадь преобразилась. Прямо перед застывшими у подоконника путниками возникла скульптура склонившего голову, усталого солдата. Он сидел на массивной гранитной плите с малопонятной надписью «Афган», сжимая в руке автомат Калашникова. По краям плиты возвышались десять столбов-пилонов причудливой полукруглой формы, и каждый из них венчали числа, начиная с 1979 на переднем левом и заканчивая 1989 – на правом.

– Как… величественно! – Иван почувствовал необычайное волнение и с трудом подбирал правильные слова. – Это настоящий «Тюльпан», да?

– Должен быть он… Не забывай, я ведь тоже вижу его впервые, – Живчик чуть кивнул. – Игнат про него как-то путано пишет: в одном месте, что памятник посвящен воинам-уральцам, в другом, что каким-то «афганцам» и «чеченцам»… В общем, не совсем я понял. А вот цифры на кривых колоннах – даты, года, когда шла война в том самом «Афгане». Но про нее я вообще ничего не знаю, не читал.

– Наверное, не так это и важно. Главное, что красиво… И очень… торжественно. Хорошее место для Игната.

– Еще не все… Жди.

Вскоре пейзаж за стеклом вновь изменился. Появились неспешно прогуливающиеся прохожие, одетые в совершенно легкомысленные, открытые наряды, совершенно не защищающие тело от радиации. Не носили они и противогазов.

– Это же До! – Иван, пораженный собственной догадкой, закричал, тем самым, нарушив одно из «братских» правил. Но Живчик не стал его одергивать. – Люди До!

– Да, прямо как на картинках из древних книг…

Пришельцы из далекого прошлого выглядели абсолютно беззаботно: смеялись, играли с детьми, о чем-то весело переговаривались. Иногда они пропадали, и на их месте возникали десантники в тельняшках и залихватски сдвинутых набекрень голубых беретах. «Поднебесные» бойцы приносили цветы и целые венки, чтобы положить к ногам «неизвестного солдата», затем неслышно пели под гитары, что-то пили из стеклянных бутылок и дружно купались в фонтане…