Текст книги "Бандитская россия"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 49 страниц)

В данном случае следует отдать должное и деятельности правоохранительных органов – после войны с массовым бандитизмом покончили довольно быстро. Но всё же некоторое время ещё оставались «на плаву» отдельные банды, деятельность которых удалось пресечь лишь в начале пятидесятых. К подобным «долгожителям», в частности, можно отнести банду Павленко, сформировавшуюся ещё в 1942 году.

Дезертировав с фронта, Павленко сколотил преступную группу под вывеской «Управление военных работ» (ему удалось даже одеть своих бандитов в форму военнослужащих Советской армии и вооружить их). В тылу Действующих войск банда занималась хищениями, грабежами и расстрелами. Особенно лихие грабежи были совершены на территории Восточной Европы и Германии. «Воинская часть» Павленко-дошла до Берлина, откуда воинскими эшелонами бандиты вывозили награбленное. Сам Павленко гордо носил звание полковника, которое, кстати сказать, он сам же себе и присвоил. Азот его «бойцы» были награждены (по поддельным представлениям) в общей сложности более чем двумястами орденами и медалями.

Свою настоящую, неподдельную «выслугу лет» Павленко получил только в 1953 году. Коридоры кончаются стенкой…

Суки правят беспредел…

С началом войны отбывающие срок в лагерях заключенные были поставлены перед выбором: либо идти на фронт, либо оставаться в ГУЛАГе, но ещё в более тяжелых условиях, нежели раньше.

Но поскольку политзаключенные всегда считались людьми неблагонадежными и редко получали возможность выбирать самостоятельно, то шанс «сыграть с судьбой в рулетку» в основном выпал криминальному элементу.

Широкое применение в годы войны получила и такая процедура, как отсрочка исполнения приговора с направлением осужденных на фронт (такие лица, как правило, направлялись на передовую в штрафные части). Помимо этого, в военные годы была распространена практика, когда Верховный суд освобождал осужденных за нетяжкие преступления от дальнейшего отбывания наказания в случае, если те высказывали желание уйти на фронт. Таким образом, отличившиеся в боях условно осужденные могли рассчитывать на снятие судимости, о чем выносилось соответствующее решение суда.

Как следствие, очень многие преступники действительно избирали солдатскую долю. По некоторым оценкам, только в период 1942-1943 годов в штрафбаты ушло более 150 тысяч добровольцев-уголовников. (Конечно, имелись среди них и те, кто принимал решение встать под ружье лишь для того, чтобы покинуть опостылевшие стены тюрем и колоний. Многие из таких «перевертышей» при первой же возможности дезертировали, возвращались к привычному ремеслу и некоторое время спустя, погуляв на воле, опять возвращались в «родные стены».)

Из бывших заключенных формировались особые батальоны, которые посылались на самые трудные участки фронта, фактически на неминуемую смерть. Нетрудно догадаться, что основная приманка штрафбатов была в том, что солдат из штрафного батальона, получивший ранение и тем самым искупивший вину перед Родиной кровью, считался отбывшим срок Своего наказания, после чего его переводили в обычную войсковую часть. В некоторых случаях приказ звучал так: «Тот, кто выживет в бою, – свободен». А чтобы заключенные не сдались в плен или не обратили оружие против собственных командиров, за ними следовал другой батальон, готовый перестрелять всех дезертиров или отказавшихся идти в бой. Так что был риск получить пулю как с одной, так и с другой стороны. Кстати сказать, система заградительных отрядов, функции которых выполняли подразделения НКВД, применялась и гитлеровцами в отношении своих солдат и офицеров, только этим занимались… войска СС.

К чести сказать, очень многие оступившиеся люди несмотря ни на что использовали данный государством шанс и, честно сражаясь с врагом, заслужили как государственные награды, так и государственную реабилитацию (освобождение от наказания).

Другое дело, что часть бывших заключенных, «отбыв свой срок на войне», впоследствии снова была возвращена «догуливать» в лагеря. Победившее в войне государство тут же забыло о своих былых обещаниях и поспешило избавиться от своих хотя и героев, но при этом героев с сомнительными, по его (государства) мнению, прошлым и репутацией.

Но подобных жертв несправедливости было на порядок меньше, нежели тех, кто, пройдя штрафбат и искупив кровью свою вину, не сумел приспособиться к уже ставшим непривычными условиям мирной жизни. Восстанавливать разрушенное народное хозяйство, горбатиться за копейку они не хотели да и не умели. Как результат – разгул преступности в первые послевоенные годы вкупе с ужесточением уголовной ответственности за совершенные преступления привели многих бывших штрафников обратно, в более знакомую им тюремно-лагерную среду. Но, как оказалось, их здесь не ждали.

Возвращающихся в лагеря арестантов, принимавших участие в боевых действиях, на зоне стали называть солдатами Рокоссовского или автоматчиками. Но для тех, кто не участвовал в войне, они, прежде всего, были суками – людьми, предавшими воровской закон. На сходках все участники войны объявлялись вне воровского закона. Шаламов пишет об этих сценах так:

– Ты был на войне? Ты взял в руки винтовку? Значит, ты – сука, самая настоящая сука и подлежишь наказанию по закону. К тому же ты – трус! У тебя не хватило силы воли стказаться от маршевой роты – взять срок или даже умереть, но не брать в руки винтовку!… И это притом, что, по рассказам вора с довоенным стажем, а впоследствии участника войны Алексея Мельникова по кличке Леша-Рысь, в первые месяцы войны в лагерях было распространено письмо, подписанное известными в преступном мире авторитетами, разрешавшее ворам участие в боевых действиях. Но похоже, что у преступников память столь же коротка, как и у государства, обещавшего реабилитацию гражданам, его защищавшим.

Все отколовшиеся – польские воры и те, кого теперь называли суками – вынуждены были объединяться в противостоянии ворам в законе. Принципиальный вопрос заключался в том, можно или нет при известных обстоятельствах сотрудничать с властями.

Вернувшиеся с войны полагали, что можно, даже в ГУЛАГе. Их было много, и они считали, что им вполне по силам подкорректировать прежние воровские законы. Воры в законе, в свою очередь, отрицали любую такую возможность. В конечном итоге в лагерях вспыхнула кровная междоусобная война среди заключенных, которую впоследствии назвали сучьей войной.

На самом деле стороны воевали, конечно же, не за идею – на кону стояла власть в зонах. Тюремные предания гласят, что в 1948 году в пересыльной тюрьме бухты Ванино суки приняли свой, сучий закон, где в противовес воровским понятиям сотрудничество с лагерным начальством не только не возбранялось, а даже приветствовалось. «Отступникам» нужен был сильный союзник, и тогда суки обратились к чекистам и вохре с предложением навести порядок в зонах. К подобному сотрудничеству «силовики» поначалу отнеслись благосклонно. Во-первых, на них вышли не закоренелые воры, а люди хотя и с подмоченной репутацией, но всё же проливавшие кровь за Родину. Во-вторых, милицейское руководство, в принципе, не видело беды в том, если криминальный элемент сам истребит друг друга. Даже наоборот – чем больше воров и бандитов погибнет с обеих сторон, тем лучше. В результате на первых порах лагерное начальство всячески поддерживало сук, создавая в камерах их численное превосходство. Лагерные опера и охранники были прекрасно осведомлены, кто из их подопечных вор, а кто сука. Чтобы, часом, не вышло недоразумения, уголовное дело каждого помечалось либо буквой «В», либо «С».

Однако принцип «загребать жар чужими руками» вскоре сыграет недобрую шутку с людьми, его исповедующими. Но это будет позже. А пока… Пока суки с благословения лагерного начальства начали крестовый поход на воров.

Писатель Ахто Леви в своем автобиографическом романе «Мор» так объясняет внутренние причины возникновения сучьей войны: «Не физическая смерть воров важна для сук – им важно моральное их падение, духовное поражение; сукам необходимо согнуть воров, заставить отказаться от воровского закона; сукам выгоднее, если воры предадут свой закон так же, как делали они сами, и станут тогда с ними, с суками, на одном уровне. И вот они идут, достопримечательные суки. На убийства тела и духа, ибо, если кто из воров не захочет согнуться, – тому смерть. Сукам уже нечего терять, они уже не могут кичиться воровской честью. У воров же что-то ещё осталось, и это необходимо у них отнять – таков сучий закон».

Число конфликтов среди заключенных росло. На сходняках и в тюрьмах воры в законе исключали из своих рядов старых товарищей. Количество отколовшихся групп увеличивалось. Самые значительные из них были: «Ломом опоясанные», «Красная шапочка», «Беспредел», «Дери-Бери», «Один-на-льдине». Группы, которые откололись ещё раньше, например «Махновцы», «Анархисты» и «Подводники», тоже выжили и по-прежнему находились в оппозиции к ворам в законе.

Между тем в июне 1947 года власти, которые во многом способствовали расколу среди воров, но которым, в свою очередь, так и не удалось совладать с преступностью, приняли более строгие законы, карающие за воровство. Как результат, приток новых людей в криминальные ряды сократился, зато резко повысилась концентрация профессиональных преступников в системе лагерей. Тем самым недолгий численный перевес отступников был снова нивелирован количеством «ортодоксальных урок»…

Победителей в сучьей войне не было. И до сегодняшнего дня лагеря-зоны разделены на черные и красные. Причем черные следуют жестоким законам воров, а красные – более мягким правилам отколовшихся. Лагеря, где ни одна из сторон не берет верх, считаются самыми жестокими, и оттуда труднее всего вернуться в добром здравии и трезвом уме.

Ах, режим усиленный

И глазок в дверях.

Слухи об амнистии

Ходят в лагерях…

Год смерти Сталина стал ещё одной вехой в развитии преступного мира страны. Буквально через две недели после кончины «отца народов» Лаврентий Берия объявил амнистию, и на свободу вышли один миллион двести тысяч заключенных, в числе которых оказались и преступники-рецидивисты. Вскоре криминальная обстановка в Москве и в других крупных городах СССР стала такой, что властям потребовалось держать в состоянии повышенной боевой готовности едва ли не все подразделения МВД. Амнистия послужила толчком и к новому витку сучьих войн, которые отныне вспыхнули не только в лагерях, но и на свободе.

По одной из версий, Берия, пытавшийся захватить власть в стране, намеренно использовал эту амнистию, дабы дестабилизировать положение в стране и потребовать усиления власти органов госбезопасности. Основную задачу решить не удалось – усиления как такового не случилось. А вот зато «птенцы Берии» быстро все вернули на круги своя. За 1953 год количество правонарушений в уголовной сфере выросло больше чем в два раза.

Во многом сложившаяся ситуация объяснялась тем, что целенаправленная работа с воровскими группировками в местах лишения свободы до середины пятидесятых годов практически не велась в связи с замалчиванием этого явления. Уголовный мир готовился вступить в эпоху перемен и готовился очень тщательно, хотя никаких телодвижений с его стороны милиция почему-то не замечала. Или не хотела замечать.

В частности, вскоре после войны была восстановлена традиция проведения сходняков за пределами тюрем, в которых принимали участие воры со всего Советского Союза. Первое такое собрание состоялось в Сокольниках, в Москве, в 1947 году. Следующая подтверждаемая документально встреча проходила в столице Татарии Казани в 1955 году, а через год – в Краснодаре, у Черного моря. На этих встречах разрабатывалась новая стратегия выживания в усложнившихся условиях. Впервые было установлено появление лжеворов в законе, налепушников, проникших в среду главарей и не собиравшихся следовать действующей традиции. На упомянутых сходняках был вынесен неумолимый смертный приговор налепушникам и другим ворам, преступившим внутренние законы.

Смерть Сталина привела ГУЛАГ в движение: докладные записки МВД информировали о «массовом неповиновении», «бунтах» и «восстаниях» в лагерях и колониях, из них наиболее значительных – летом 1953 года в особом лагере № 2 (Норильск) и особом лагере № 6 (Воркута), в мае-июне 1954 года – в особом лагере № 4 (Карагандинская область, «Кенгирское восстание»). Так, в отчете Китойлага Иркутской области сказано, что 14 сентября 1953 года в ОЛП-2 уголовно-бандитствующий элемент организовал нападение на осужденных другой масти. Бандиты сожгли две юрты, убили семь человек, ранили двенадцать. Власти вынуждены были согласиться с аналитической справкой по Восточно-Сибирскому региону за 1953 год, в которой говорилось, что «исправительно-трудовые лагеря не справляются с исправительной частью своей работы… В лагерях из ранее разрозненных преступных элементов создаются, объединяются и организуются воровские банды, связанные крепкой дисциплиной, взаимной поддержкой и чуть ли не общесоюзной связью с преступным миром, находящимся в лагерях и на свободе.

Именно эти банды, сильные своей сплоченностью, все больше начинают проводить и насаждать в лагерях среди всего контингента заключенных свою нравственность и свои нормы поведения. Они-то, по сути, и осуществляют воспитательную работу в лагерях».

В 1953 году был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР «О мерах по борьбе с особо злостными проявлениями бандитизма среди заключенных в исправительно-трудовых лагерях», предусматривающий в качестве наказания смертную казнь и длительные сроки лишения свободы. Дела о лагерном бандитизме рассматривались военным трибуналом войск МГБ и спецсудами. Так началась целенаправленная борьба против воровского движения и его идеологии.

В конце пятидесятых годов советская криминальная милиция пыталась изолировать воров в законе, засадив их в особые лагеря (наиболее известным из них был Соликамский ИТК-6, прозванный в народе «Белый лебедь»). Оказывая давление на воров, милиция пыталась добиться от них повинной и писем, адресованных своим оставшимся на свободе «коллегам». Но документальные свидетельства гласят, что из более чем трехсот воров, попавших в то время в изоляцию, «повинились перед обществом» всего несколько человек. Тогда правоохранительные органы попытались расколоть воровское сообщество, распространяя о них компрометирующую информацию и организуя прямые провокации. Милиция сообщала некоторым ворам о том, что другие поступали против правил – сотрудничали с властями или крали из общей кассы.

Кроме того, серьезно ужесточились наказания. К примеру, в '964 году в Питере к смертной казни приговорили… 14-летнего подростка. Беспрецедентный по тем временам случай! В свое время он вызвал настолько громкий общественный резонанс, что в процесс принятия судебного решения по нему пришлось вмешаться даже первым лицам государства.

Речь идет о малолетнем ленинградском преступнике Аркадии Нейланде, совершившем в 1964 году зверское убийство молодой женщины Ларисы Купреевой и её маленького сына. Даже много повидавшие за время своей службы оперативники, прошедшие войну, работавшие в блокадном Ленинграде, не могли без содрогания вспоминать картину этого убийства. Женщине было нанесено семнадцать ударов топором. Рядом с матерью лежал трехлетний малыш. Жуткое убийство породило слухи о банде неуловимых разбойников, орудующих в городе. На поимку убийцы были брошены лучшие милицейские силы. Очень скоро оперативники вышли на след 14-летнего Аркадия Нейланда, который жил по соседству с Купреевыми.

По всей стране были разосланы ориентировки на подозреваемого, фотографии Нейланда (беспрецедентный случай для того времени!) по нескольку раз на дню показывало телевидение. Такое массированное наступление на преступника очень скоро дало результаты: через четыре дня милиция города Сухуми задержала подозрительного подростка, у которого были изъяты фотоаппарат «Зоркий» и пленка к нему. На одном из проявленных снимков оперативники опознали молодую убитую женщину, лежащую в непристойной позе. Позже Аркадий признается, что хотел отпечатать порнографические снимки и продавать их в поездах и на вокзалах по двадцать копеек за штуку. А пока он всячески отрицал свою причастность к убийству, утверждая, что зовут его Виталик Нестеров и что никакого Аркашу он не знает. Прокололся «Виталик» на сущей ерунде. Подписывая протокол, он случайно поставил в конце свое настоящее имя – Аркадий Нейланд.

Жители Ленинграда начали забрасывать письмами Центральный комитет партии. В них они требовали самой суровой кары для убийцы. «Мы не хотим, – писали они, – чтобы, выйдя на свободу, Аркадий Нейланд продолжал убивать. Малолетние преступники прячутся за пункт закона, который не допускает их расстрела». Однако на этот раз закон, который гласил, что «к высшей мере наказания не могут быть приговорены женщины, мужчины старше 60 лет и лица, не достигшие к моменту преступления 18 лет», был нарушен. На высшей мере наказания настаивал лично Никита Хрущев. Попытки судебных работников затянуть расправу и смягчить участь 14-летнего преступника не увенчались успехом. В августе 1964 года беспрецедентный по своему беззаконию приговор был приведен в исполнение. Юристы и криминологи до сих пор продолжают спорить о правомерности этого приговора. Имя и возраст преступника были занесены во все учебники и монографии по уголовному праву, а орудие убийства – старенький топорик для шинковки капусты – до сих пор хранится в Музее криминалистики.

История Аркадия Нейланда – не единственный случай; свидетельствующий о том, что эра милосердия, о которой так много говорили во времена хрущевской оттепели, так и не наступила. Несколькими годами раньше также по личному требованию Хрущева были расстреляны три московских валютчика – Ян Рокотов по кличке Ян Косой, Владислав Файбышенко и Дмитрий Яковлев. Приемы представителей власти не отличались ни выдумкой, ни разнообразием.

В который раз была разыграна все та же карта с письмами возмущенной общественности. На этот раз суровой расправы над гражданами, позорящими светлый образ советского человека, требовали рабочие ленинградского завода «Металлист». В результате 8 лет лишения свободы, к которым приговорил валютчиков Московский городской суд, были заменены на 15, но и этот срок показался Хрущеву недостаточным. Несмотря на сопротивление генерального прокурора Руденко, лидер государства оставался непреклонен: валютчиков приговорили к высшей мере наказания.

Ну а, пожалуй, одним из самых громких преступлений 70-х годов в Ленинграде стало так называемое «дело автоматчиков». А началось оно с того, что однажды утром возле солдатских казарм был обнаружен труп часового Родионова. Разводящий нашел его лежащим на земле с окровавленным лицом. На теле убитого было обнаружено 22 ножевых ранения, У Родионова был похищен автомат АКМ-2298 и два магазина к нему с 60 боевыми патронами. В тот же день во дворе дома 10 по 1-й линии Васильевского острова было обнаружено такси, в багажнике которого находился труп водителя Федорова с огнестрельным ранением головы. Работникам милиций не составило большого труда установить, что убийство Родионова и шофёра такси – эта звенья одного преступления, Поиск по горячим следам результата не принес, Анализ происшедшего позволял сделать вывод, что бандиты, завладев автоматическим оружием, готовятся к совершению нового, более опасного преступления. Предположение оперативников оправдалось. Вскоре среди бела дня двое неизвестных расстреляли водителя такси Ловыгина и уехали с места происшествия на захваченной «Волге». Опасаясь преследования, они бросили машину на Гражданском проспекте и скрылись в толпе прохожих. По гильзам, найденным на месте убийства Ловыгина, было установлено, что они принадлежат к той же партии, что и патроны, выданные Родионову.

Вскоре в поле зрения милиций попал 25-летний Балановский, отчисленный из Лесотехнической академии за неуспеваемость и работающий в крематории. Беседы с людьми, близко знавшими Балановского, помогли выяснить его облик: нетерпелив, честолюбив, жесток, помешан на деньгах. По словам близко знавшего его некоего Андрея С., согласившегося сотрудничать с милицией, Балановский имел автомат с боевыми патронами, похищенный им у убитого часового. Убийство Ловыгина было совершено Балановским совместно с неким Зеленковым – студентом ЛГУ.

По словам Балановского, Зеленков был «хлюпиком, которого следовало убрать». Для совершения нового вооруженного налета требовался новый надежный напарник и машина. Андрей сумел убедить Балановского в том, что убийства шоферов такси не лучший вариант осуществления преступных планов. Куда проще найти подходящего частника с машиной, в качестве которого Андрей предложил Балановскому своего знакомого фарцовщика по имени Гоша,

На роль Гоши-фарцовщика в милиции определили младшего лейтенанта Чванова. Встреча Балановского и Чванова состоялась у станций метро, куда «Гоша» подкатил на своем «Москвиче» с отменным изяществом и шиком. Знакомство состоялось, и вскоре Балановский посвятил Чванова в свои преступные планы. Объект нападения не был назван, но была предъявлена схема расположения зданий предприятия, на котором красным карандашом был отмечен путь следования до кассы и обратно. На всю операцию преступник отводил не более 8 минут, Всех, кто мог помешать делу или встретиться на пути, предполагалось расстреливать из автомата на месте. Гоша-Чванов, ссылаясь на то, что у него нет оружия, предложил Балановскому свой встречный план: они едут в тихий приморский город, где дислоцируется воинская часть и где нетрудно будет добыть ещё два автомата, и тогда любая операция им будет по плечу.

План пришелся Балановскому по душе. На другой день Балановский, Чванов и Андрей С. поехали на машине, чтобы забрать припрятанный Балановским автомат Родионова, За ними по пятам следовала милиция. Сигналом к действию милиции стал окурок, выброшенный Чвановым из бокового окна машины: это означало, что автомат в руках преступника. На железнодорожном переезде у станции Ручьи «Москвич» попал в организованную милицией пробку. Чванов предложил Балановскому протереть стекла, чтобы не терять зря времени, и тут же преступник был схвачен. Тем временем другая группа захвата задержала Зеленкова.

Судебная коллегия по «делу автоматчиков» заседала 10 дней. Балановский и Зеленков были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение.

И всё же в описываемую пору такие преступления, как «дело Нейланда» и «дело автоматчиков», были, скорее, исключением из правил, так как в целом 60-е – начало 70-х годов прошлого века в криминогенном отношении стали, пожалуй, самыми благополучными за всю недолгую историю Советского Союза.

Именно в это время очень многие воры в законе предпочли затаиться, стали соблюдать более строгую конспирацию и законсервировали старые связи, а былые группировки воров-рецидивистов благоразумно залегли на дно.

В этот момент правоохранительные органы весьма опрометчиво посчитали, что им удалось обезвредить воров и свергнуть их власть над преступным миром. Но дальнейшее развитие событий показало, что они всего лишь выдавали желаемое за Действительное. Воры просто выжидали время, и, когда в начале восьмидесятых советская власть пошатнулась, многие из них возвратились к активной жизни, чтобы вновь стать внушительной силой в преступном мире России. Пока же некоторые из них внешне прекратили свою активную деятельность, а другие переключились на новую сферу деятельности, попытавшись освоить новую для себя специальность – экономическую.

Жулик будет воровать,

А я буду продавать.

Мама, я жулика люблю!

На бытовом уровне вторая половина двадцатого века в Советском Союзе прошла под знаком тотального дефицита на все и вся. Именно в те годы в недрах «реального социализма» и зародился социальный феномен теневой экономики. В обществе стали появляться дельцы-махинаторы, подпольные миллионеры, или, как их ещё называли, цеховики, которые не желали жить на одну зарплату.

Из отходов производства, из скупленного на свалках неликвида, а порой и просто из ворованных материалов они выпускали обувь, шили джинсы, делали крышки для домашнего консервирования; ловом, производили множество полезных и необходимых вещей, которых днем с огнем было не купить в магазинах. Вся эта «левая» продукция реализовывалась не только на рынках, но часто и через госторговлю. С годами мастерство цеховиков росло, они шили остромодные вещи по иностранным лекалам, снабжали их фирменными лейбами и продавали втридорога. Как следствие, росли и доходы цеховиков. И, если верить данным, свидетельствующим о том, что уже вначале 60-х годов доля теневой экономики в СССР составляла 3-5% к валовому национальному доходу, росло очень быстрыми темпами.

Ну да, как говорится, не все коту масленица – иногда бывает и под хвост. С появлением в стране частного капитала председатели подпольных кооперативов и директора малых предприятий очень быстро оказались в поле зрения воров в законе и им подобных товарищей. Наивные «советские бизнесмены» полагали, что им будет достаточно платить за прикрытие своей деятельности лишь государственным чиновникам. Но не тут-то было! Тем более что теневики были особенно уязвимы перёд законом, а следовательно, иметь с ними дело профессиональным уголовникам было не так уж опасно.

Так на свет появилась так называемая новая воровская хартия, озвученная на всесоюзном сходняке в Киеве авторитетным вором Черкасом, которая, кстати сказать, была принята далеко не единогласно.

Новации Черкаса коснулись едва ли не всех форм поведения воровского сообщества. Например, новые правила отменяли обязательную для вора отсидку раз в несколько лет. Также разрешалось невинное сотрудничество с милицией, при необходимости можно было давать ментам подписки об отказе от воровских принципов, и за это звание вора не снималось (тем более что «обмануть мента не-западло»). Но, пожалуй, самой главной новацией стал тезис о том, что ворам пора переключаться с государственной и личной собственности граждан, за покушение на которую власти жестоко карали, на имущество и доходы теневой экономики, так называемых цеховиков.

По свидетельству вора в законе Деда Жигулина, именно это, ключевое положение «хартии», касаемое пополнения денежных фондов за счет цеховиков, задело «ортодоксальных воров» сильнее всего. Часть воров выступила против работы с барыгами, к которым в воровском мире всегда относились с презрением. Пополнение «святого» (здесь – общака) за их счет воспринималось почти как «богохульство». Впрочем, таковых всё же оказалось меньшинство, потому как деньги – не пахнут.

В любом случае киевский сходняк имел для преступного мира России историческое значение. Старые воры поняли, что им на смену приходит молодое поколение со своими законами и новыми правилами игры. Это поколение быстро сориентировалось в новых условиях, обложив данью подпольные производства, действуя по принципу, описанному ещё Салтыковым-Щедриным: «У нас нет середины: либо в рыло, либо в ручку пожалуйте». Принцип этот действовал практически безотказно, хотя порой запрашиваемая дань была совершенно непосильной.

Меж тем воровские аппетиты росли, а посему нередко процесс вымогательства заканчивался большой кровью. И тогда осенью 1979 года в Кисловодске состоялась крупнейшая по масштабам сходка воров в законе и воротил советского теневого бизнеса. На этой сходке воры и подпольные миллионеры пришли к мировому соглашению – отныне теневики обязались отчислять в воровские общаки строго фиксированную долю от прибыли своих предприятий – десять процентов. В обмен они получали защиту и помощь в конфликтных ситуациях.

С этого «второго исторического момента» нелегальный бизнес стал привлекательной сферой для «отмыва» криминальных денег. Общак перестал быть кубышкой, хранящейся под подушкой, и приобрел черты, схожие с легальными банковскими вкладами и инвестициями в перспективные проекты. Особенно преуспели на этом «инвестиционном поле» грузинские воры, которые стали массово плодиться на территории Российской Федерации в 70-х годах прошлого века.

Все началось с того, что именно в те годы власти Грузии ходатайствовали перед МВД о переводе своих осужденных воров в законе в исправительные учреждения России. Поскольку в родной республике, где традиционно процветало кумовство, их действительно было довольно трудно посадить (а ещё труднее содержать в местах лишения свободы), было дано добро на массовую отправку грузинских воров в Россию. В ту пору ходили слухи, что воров просто-напросто загружали в железнодорожные составы и отправляли за пределы республики. Как тогда представлялось, бескрайние российские просторы поглотят кавказских воров безвозвратно.

Но, как оказалось, все не так просто. Грузинские воры без особого труда ассимилировались и стали активно влиять на криминогенные процессы сначала на зонах, а затем на воле, утверждая в уголовной среде новую воровскую идею (особенно в части коммерциализации общака). Таким образом, в России закрепились такие харизматические фигуры, как Дед Хасан, Дато Ташкентский, Тристан, Каро и проч.

Более того, отныне преступные действия членов воровских формирований все чаще стали носить исключительно прагматичный и циничный характер. Типичный пример – похищение родственников теневиков с целью получения части криминальных доходов или шантаж с целью войти в долю подпольных доходов либо получить солидный куш.

Дальше – больше. К примеру, некоторые криминологи считают, что именно грузинские воры «заразили» славянских вирусом политики [61]61
  В данном случае один из наиболее показательных примеров – история Джабы Иоселиани, одного из самых авторитетных грузинских законников 80-х годов, который впоследствии стал одной из ключевых фигур в правительстве Эдуарда Шеварднадзе.


[Закрыть]. В количественном соотношении число славянских и грузинских воров примерно одинаково. Две эти силы нередко сотрудничают друг с другом, хотя в большинстве случае все-таки можно говорить об их противостоянии (как открытом, так и негласном). Базируется это противостояние отнюдь не на национальной почве (преступники, как правило, выступают «за интернационал»), а по причине принципиально разных подходов к пониманию преступных традиций и обычаев.

Например, кавказские воры, в основном грузины, допускают прием в воровскую касту новых преступников за внесение ими определенной денежной суммы в общак. В противовес этому преступники российской обшины с презрением относятся к купленному званию вора в законе. Они считают, что кандидат должен доказать право на присвоение этого титула безупречной воровской жизнью, как это было и раньше. Неслучайно отдельные российские воры презрительно называют грузинских воров лаврушниками или апельсинами, обозначая под этим термином людей, сколотивших свой капитал не воровством, а торгашеством. Славянские воры считают себя преемниками наиболее организованной части преступников-профессионалов дореволюционной России, в то время как кавказские, по их мнению, есть результат широкомасштабной пропаганды воровских обычаев в Грузии в 70-80-е годы, в так называемый период застоя в СССР. (Последний тезис, кстати сказать, не столь уж невероятен. Криминологами-исследователями неоднократно отмечалось, что в семидесятые годы среди молодежи Грузии целенаправленно насаждались воровские традиции, в частности такая, как сбор денег, хотя бы даже в монетах пятикопеечного достоинства, в воровской общак. Причем делалось это прямо в общеобразовательных школах, даже в младших классах. Понятно, что сами деньги как таковые значения не имели. Главное – культ воровского братства пропагандировался уже с малолетнего возраста.)