Текст книги "Бандитская россия"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)

В ходе таких изменений группы жиганов постепенно стали распадаться. Босяки выделились и организовали группы со своими вожаками, называемыми урками или уркаганами.[55]55
  Слово «урки» существовало ещё в дореволюционной России для обозначения профессионального вора.


[Закрыть] Те в основном являлись закоренелыми преступниками, совершавшими самые тяжкие преступления. Они держались в стороне от жиганов, но, следуя их примеру, окружали себя более молодыми преступниками, называвшимися пристяжью. Из последних выходило все больше воров, избегавших в своей «профессии» насилия и убийств. Жиганы, лишившись поддержки основной массы босяков и шпаны, вынуждены были обновлять кровь, привлекая на свою сторону преступников других, менее уважаемых мастей – растратчиков, бывших нэпманов и даже… священников.

И наконец, те, кто в рассматриваемый нами период не принадлежал ни к жиганам, ни к уркаганам, ни к миру воров, именовались фраерами или штымпами. Под вторыми, как правило, подразумевались мелкие деревенские преступники, статус которых считался более низким по сравнению со статусом профессиональных городских воров. «Вы в «академии» лишь от сохи по случаю», – заявляли профессиональные воры своим деревенским собратьям, когда им доводилось встречаться в тюрьме.

Борьба между разными «школами» и «течениями» в преступном мире с каждым годом становилась всё жестче. «Не следует жить за счет своих братьев!» – возник новый лозунг профессиональных воров, с которым они пошли в атаку на жиганов, пытавшихся прикрыть свои преступные действия идеологическими или политическими мотивами. Воры не желали иметь ничего общего с людьми, совершившими серьезные преступления по причинам, не связанным с получением денег. В конечном итоге, жиганы дали слабину и приблизительно в начале тридцатых годов предприняли попытку сблизиться с ворами, признавая их авторитет. Однако этот жест доброй воли был встречен прохладно: воры-профессионалы были готовы сотрудничать лишь с отдельными представителями жиганского мира, да и то – исключительно на своих условиях. Отныне именно воры стали диктовать новые правила игры и устанавливать новые законы и традиции. Причем диктовать и устанавливать крайне жестко. Основной воровской постулат гласил, что вору должно воровать, а не заниматься политикой, и как раз с появлением этого постулата большинство криминологов связывает зарождение новой преступной касты – касты воров в законе, ставших высочайшими авторитетами в уголовном мире Страны Советов.

Официальный прием в касту воров обставлялся с необычайной помпой. Этот ритуал назывался коронованием, позже в некоторых регионах его стали называть крещением.

Во время Великой Отечественной войны в целях консолидации общества советское руководство пошло на сближение с Русской православной церковью. Воры в законе с радостью восприняли эти перемены и стали позиционировать себя чуть ли хранителями истинного православия. Именно в этот период каждому блатному при крещении на шею вешался крест на специальном шнурке либо делалась наколка на груди.– Варлам Шаламов так описывает этот новый обычай: «В то время все блатные носили на шее алюминиевые крестики – это было опознавательным знаком ордена вроде татуировки… Крест обычно был гладким, но если случались художники, их заставляли иглой, расписывать по кресту узоры на любимые темы: сердце, карта, крест, обнаженная женщина…»

Коронование, или надевание короны, как преступная традиция существует с 20-30-х годов прошлого века. Есть версия, что воры для поднятия своего авторитета распространили легенду о происхождении воровской касты от атаманов разбойничьих ватаг, живших ещё в XVII веке. Якобы когда-то эти атаманы принадлежали к дворянскому сословию, а некоторые из них даже имели княжеский титул. (Кстати сказать, в наши дни тоже встречаются воры, которые на полном серьезе считают себя потомками великих князей. К примеру, лет десять назад вор в законе по кличке Цицка как-то обмолвился, что он происходит-де от княжеского грузинского рода, а посему свое пребывание в воровском сообществе не считает случайным. Схожее заявление в свое время делал и известный вор Резо Тбилисский.)

Ритуал коронования, как правило, проходил в тюрьмах, чаще всего в пересыльных, где воры коротали время, ожидая направления на зону, в лагеря. Сама церемония обставлялась с большой помпой, насколько это было возможно в тюремных условиях. Существовала даже специальная присяга, текст которой, как бы цинично это ни прозвучало, чем-то отдаленно напоминал торжественное обещание юного пионера. Слова присяги были приблизительно такими: «Я, как пацан, встал на путь воровской жизни, клянусь пред ворами, которые находятся на сходке, быть достойным вором и не идти ни на какие аферы чекистов».

Для того чтобы стать законником, вору необходимо было обязательно получить характеристики-рекомендации от старших товарищей. Поэтому на церемонии приема обязательно должны были присутствовать те воры, которые поручились за нового собрата в том, что он достоин титула и не будет нарушать воровских законов. До принятия решения о коронации кандидат проходил испытательный срок: по всем зонам рассылались малявы с целью сбора возможного компромата, и в случае, если таковой не находился, считалось, что человек действительно достоин быть принятым в воровское братство. После коронования новоиспеченный вор получал и новое имя – кличку.

Отныне никто не имел права называть его старым, «докрешенным» именем. После коронации воры в законе получали право на особые татуировки. Наиболее распространенные – сердце, пронзенное ножом, или туз (любой масти), заключенный в крест. Если такая татуировка оказывалась на некоронованном воре, то по воровским законам он подлежал казни [56]56
  Во время войны, чтобы доказать свою лояльность власти, воры часто накалывали на груди изображения вождей – Ленина и Сталина. Делались эти наколки ещё и по другой причине: воры наивно полагали, что у особистов не поднимется рука стрелять в изображения вождей. Однако чекисты нашли выход из положения – они расстреливали заключенных в затылок.


[Закрыть]. Вообще явное и последовательное отрицание всего, что было связано с официальной системой, включая приказы и распоряжения властей, составляло основную черту поведенческой идиомы вора, чего бы это ему ни стоило. Основные нормы и принципы воровского мира представлялись в виде лаконичных выражений, сопровождавших татуировки на теле заключенного. Так, распространенная татуировка гласила: «Авторитетный вор – непримиримый отрицала». Такое поведение часто провоцировало суровые наказания со стороны лагерного начальства, наиболее распространенным из которых было помещение в карцер. Но после того, как «мученик» отбывал положенное наказание, его статус в воровском сообществе повышался, и на его теле появлялась татуировка, этот эпизод в «профессиональной карьере» заключенного [57]57
  Волков В. Силовое предпринимательство.


[Закрыть]. Вообще законники придавали огромное значение всевозможной символике. Другое дело, что особой фантазией большинство из них не блистало. К примеру, до наших дней на похоронах вора в законе на его могилу нередко кладут нож, бутылку водки и колоду карт. Возможно, организаторы похорон видят в этом некий сакральный смысл. Хотя, скорее всего, на самом деле все гораздо проще. Как говорили братки из недавней эпохи российского гангстеризма: «Понты дороже денег!»

Следует отметить, что, помимо многочисленных привилегий, которыми пользовались законники, были у них и свои обязанности. Причем строго регламентируемые. Вор в законе обязан был жить по понятиям, то есть неукоснительно следовать десяти основным воровским заповедям. В противном случае его подвергали процедуре развенчания, а за особо тяжкие проступки могли и убить.

Самая главная заповедь – самоотверженно поддерживать воровство как идею. Предательство в отношении этого тезиса нельзя было оправдать ничем, даже если оно произошло под пыткой или в результате психического заболевания. Остальные заповеди гласят приблизительно (возможны некоторые варианты) следующее:

– Не выполнять никаких общественных функций и не иметь семейных связей.

– Не поддерживать контактов с системой правосудия, кроме как на допросе или в суде.

– Быть честным в отношении с другими ворами. (Нельзя без весомой причины оскорблять другого вора, нельзя украсть у него как у простого обывателя – воровство у товарищей вообще дело предосудительное, и т. п.)

– При очередной отсидке всегда устанавливать порядок в тюрьме или лагере по воровскому закону.

– Активно вербовать новых членов, особенно среди молодежи.

– Не интересоваться политикой, не читать газет.

– Уметь хорошо играть в азартные игры, будь то карты, кости или рулетка [58]58
  Этим нехитрым умением нередко достигалось превосходство над заключенными. Так, ещё с царских времен существовала карточная игра, где ставкой была жизнь, над которой приобреталась власть. Конечно, играли не на собственную жизнь, а на чью-то чужую. Такая игра называлась «Три кости» или «Три звезды».


[Закрыть].

– Не жить в роскоши и не демонстрировать своего большого богатства.

– Бежать из тюрьмы при любой возможности.

Вышеприведенные тезисы в разное время подвергались переосмыслению и реформировались с учетом меняющейся обстановки. Все правильно, жизнь не стоит на месте, а воровской мир – система самообучающаяся и чутко реагирующая на любые изменения в обществе и в государстве.

В частности, в какой-то момент стало меняться отношение воров к труду. Не всех поголовно, конечно, но все-таки…

Нет, конечно, труд на гражданке по-прежнему оставался беспрекословным табу, но вот по отношению к трудовой деятельности на зоне сложились определенные поблажки. Возникла практика, когда вор-профессионал, в принципе, мог получить добро на участие в труде, особенно если это шло на благо группе (согласитесь, что, к примеру, свой нарядчик куда лучше и удобнее чужого).

К тому же «ударный труд» вполне мог быть вознагражден досрочным освобождением, а потому в ряде случаев также допускался. Особенно в этом преуспели представители так называемой группы польских воров.

Этимология этого словосочетания полностью не выяснена до сих пор. В основном принято считать, что польские воры являются идейными потомками воров, которые пришли в Россию из Польши ещё в те времена, когда она входила в состав Российской империи. Между тем ряд исследователей преступного мира склонны считать, что собственно к Польше это словосочетание не имеет никакого отношения. Так или иначе, в любом случае вторым значением термина «польский вор» является «вор, отошедший от правильной жизни».

В незаконченном романе Владимира Семеновича Высоцкого «Черная свеча» есть следующий диалог:

«-… Четыре года сижу, эту масть впервые слышу.

– Мастей, что у тебя костей! – скаламбурил Дьяк, усмехнулся и почесал затылок – Не знаю уж, по какому случаю их ворами окрестили, хотя воруют они хорошо. Только вор – это ведь не просто ремесло, но и воля. Ему никто не указ. Они же в лагерях на любых работах пашут, начальство поддерживают, брата родного продать не постесняются. Без уважения к себе, одним словом, живут. Лишь бы на свободу вырваться.

А вам вроде бы и воля не нужна, – улыбнулся Упоров, отставляя в сторону свою кружку…»

Также здесь следует учитывать тот момент, что к тридцатым годам прошлого столетия изменилась сама политика государства в отношении заключенных: теперь зэки рассматривались не просто как бездельники-»сидельцы», а как дешевая рабочая сила, способная внести весомый вклад в ударные стройки страны. Тем более что с началом массовых репрессий, связанных с раскулачиванием и последствиями различных чисток, в местах лишения свободы на порядки увеличилось количество заключенных. В этих условиях руководство НКВД уже не в первый раз на протяжении недолгой советской истории сделало ставку на уголовников, объявив их социально близкими, а следовательно, достойными занимать «руководящие посты». То бишь получать практически все административные и хозяйственные должности на лагпунктах.

Понятно, что для соблюдения воровской иерархии главари преступного мира формально должны были держать в своих руках и контролировать все хлебные места. Иначе – западло. В лагере же, в отличие от тюрьмы, денежные знаки, пускай и в самом мизерном объеме, все-таки хождение имели. Посему – выполнил норму выработки на производстве, получил копеечку (больше не дадут) и можешь, при желании, пойти отовариться в ларек. Ну да не тут-то было, Законники (они же паханы), которые в отличие от остального контингента на производстве не трудились (их дело – присматривать за порядком в лагере), быстро вспомнили поговорку «копейка рубль бережет» и стали присваивать большую часть денег, зарабатываемых «рабочей массой». Это ведь только у товарищей нельзя воровать, а вот что касается остальных… Короче, гусь свинье не товарищ. Впрочем, тема «экспроприаций» была обставлена идеологически грамотно – именно к этому времени возрождается понятие воровского общака, предназначенного для поддержки обитателей тюремных больниц, карцеров, пересылок и изоляторов. В данном случае понятно, что далеко не всех обитателей, но зато вот данью облагались все зэки, за редким исключением.

Подобная «политика распределения» привела к тому, что некоторые недовольные уголовники отказались принимать такие условия игры. Знамя бунта, как не трудно догадаться, подняли польские воры, которые принялись сплачиваться в группировки и вербовать на свою сторону других заключенных, и без того достаточно «униженных и оскорбленных» государством. В кровавом и жестоком противостоянии воров в законе и отколовшихся в конечном итоге победа досталась ворам. Это лишний раз свидетельствует об их неимоверной силе и влиянии в местах заключения, тем более что в данной ситуации лагерным администрациям политически правильно было бы поддерживать именно «польских воров» и их союзников.

Справедливости ради следует сказать, что далеко не все и не всегда у законников получалось столь легко и гладко, – волна сталиных репрессий докатилась и до блатных, которым с этого времени сиделось в лагерях уже не столь комфортно, как раньше. [59]59
  Так, летом 1937 года вышел приказ Ежова, в соответствии с которым требовалось в кратчайшие сроки подготовить и рассмотреть на «тройках» дела на лиц, ведущих активную антисоветскую и подрывную деятельность. Приказ распространялся и на руководство лагерей, начальство которых взяло под козырек и сказало: «Есть!» В результате «под замес» попали даже лидеры воровских группировок. По некоторым основании этого приказа по всем лагерям НКВД в общей сложности было расстреляно более 30 тысяч человек. Причем большинство из них составляли как раз таки преступные лидеры.


[Закрыть] Тем не менее факт есть факт – при любых репрессиях им все равно жилось много лучше, чем «мужикам» и «политическим»…

Между тем к концу тридцатых годов, когда советское тоталитарное государство окончательно окрепло, кривая преступности резко пошла на убыль. Основными видами преступлений в ту пору являлись квартирные и карманные кражи, спекуляция, мошенничество. Эпоха вооруженных бандитов ушла в прошлое, хотя, как говорится, отдельные случаи на местах кое-где имели место быть.

В 1937 году была создана служба ОБХСС, взявшая на себя борьбу с хозяйственными преступлениями, а в 1940 году НКВД СССР под руководством легендарного Лаврентия Павловича Берии приступил к коренной перестройке всей деятельности советской милиции, в первую очередь уголовного розыска. С этого момента оперативники стали нести персональную ответственность за результаты борьбы по конкретным участкам и видам преступлений. Однако завершить реформы в полном объеме не удалось. Началась Великая Отечественная война.

Двадцатого июля 1941 года был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР об объединении Народного комиссариата государственной безопасности СССР и Народного комиссариата внутренних дел СССР в единый Народный комиссариат внутренних дел СССР. Это означало, что отныне все усилия по борьбе с вражеской агентурой и преступностью на территории страны концентрировались в одном «силовом органе». С этого момента обязанности милиции значительно расширились. Впрочем, равно как и её возможности и полномочия;

Прошел он коридорчиком

и кончил стенкой, кажется…

Война, как чрезвычайная ситуация, в основном провоцирует рост преступности в обществе. Случаи сплочения нации в единый кулак перед лицом общего врага и, как следствие этого, временное снижение общего количества совершаемых уголовных преступлений в мировой истории можно пересчитать по пальцам. Как результат, преступность в годы Великой Отечественной войны, даже по самым приблизительным оценкам, выросла не менее чем в два раза, а общее количество осужденных за преступления – почти в три раза.

В первую очередь рост произошел за счет таких преступных деяний, как кражи, разбойные нападения, спекуляция. Кроме того, уголовные преступления военного периода и первых послевоенных лет характеризуются и новой вспышкой бандитизма. Между тем призыв на армейскую службу, равно как добровольный уход в действующую армию большого количества оперативных сотрудников привел к серьезному некомплекту личного состава в милицейских подразделениях. Оставшимся же в рядах «рожденной революцией» пришлось в кратчайшие сроки перестраивать всю оперативно-розыскную деятельность с учетом обстановки военного времени – на плечи криминальной милиции, помимо традиционной борьбы с уголовной преступностью, легли, в частности, такие мероприятия, как выявление вражеской агентурной сети, дезертиров, паникёров, подстрекателей, мародеров и проч. Все это для ослабленной некомплектом милиции, к тому же лишившейся в одночасье большей части своей агентуры на местах, было делом архисложным. Тем более что уголовный элемент очень чутко среагировал на изменение обстановки и привнес в свою деятельность целый ряд преступных ноу-хау.

Одним из них стало появление нового «модного течения» в отечественном бандитизме – немалое количество налетов и грабежей совершали люди в офицерской форме. Знаменитый бандит Фокс, который сбил с толку неопытного опера Шарапова военным кителем и боевым орденом, вовсе не фантазия братьев Вайнеров – у этого «героя» имелся не один реальный прототип. К примеру, в 1941 году в одном только Оренбурге действовало около десятка крупных банд, в состав которых входили «офицеры-оборотни». Участники этих банд совершал и налеты на магазины, на эшелоны с продовольствием и ценными грузами, иногда под видом сотрудников ОГПУ проводили «обыски», предъявляя жертвам фальшивые ордера.

Преступники в годы войны стали наглее, злее и беспощаднее. А все потому, что уголовное дно – бандиты, воры и пополнившие их ряды дезертиры – оказалось в тупике, из которого не было выхода.

Одни не могли сдаться властям, поскольку по законам военного времени их ожидал трибунал. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР, в местностях, объявленных на военном положении, все дела о преступлениях, направленных против «обороны, общественного порядка и государственной безопасности», передавались на рассмотрение военных трибуналов. Таким образом, трибуналам, в частности, стали подсудны уголовные дела об убийствах, разбоях, незаконном хранении оружия и т. п. Другие не могли (либо не хотели) работать, но при этом хотели получать продуктовые карточки.

Третьи просто жили, руководствуясь бесхитростным принципом «кому война, а кому – мать родна». Так или иначе, всем им оставалось только одно – выживать, промышляя воровством и разбоем. А учитывая тот факт, что помимо прочего в их ряды ежедневно вливались сотни несчастных, доведенных до отчаяния людей, которых война в буквальном смысле слова поставила на грань выживания, нетрудно понять, что масштабы преступности военной поры доселе не имели аналогов в России. Чуть особняком в этом плане стоял героический блокадный Ленинград.

Вообще о блокаде у нас принято говорить хорошо или не говорить вовсе. Каждый год, вспоминая события Великой Отечественной войны, мы со всех экранов слышим о подвиге ленинградцев – и воображение рисует людей с волевыми лицами, стойко сохраняющими моральный облик. И таких ленинградцев действительно было немало. Но были и те, кто ради собственного выживания встал на путь преступления.

Блокада стала испытанием эсхатологическим. Бог был отменен вместе с надеждой, остались рефлексии на физиологическом уровне. Многие не выдержали. Матери спасали детей, скармливая им своих младенцев, а в это время государственная машина продолжала работать. Людей задерживали за анекдот, светомаскировку, за то, что нам сейчас и не понять. Составляли протоколы, подписывали их, как должно, вызывали адвокатов, надзиратели в тюрьмах заполняли надлежащие формы, велась служебная переписка, прокуратура опротестовывала некоторые приговоры трибунала. Отличало работу карающего органа лишь отсутствие чернил – писали карандашом – да листы бумаги, на обратной стороне которых можно ныне разглядеть обойный рисунок или план топографической карты из учебника средней школы. Не было не только хлеба, но и бумаги. Зато с бдительностью, помноженной на требовательность войны, в начале которой рушились кажущиеся незыблемыми устои коммунизма, все было хорошо. НКВД и трибуналы работали бесперебойно. И то, что ныне вызвало бы ухмылку, тогда обращалось в арест с предсказуемой смертью. Хотя смерть была предсказуема и вне стен тюрьмы.

8 октября 1941 года из взятого в кольцо Ленинграда на барже через Ладогу был отправлен последний этап, состоящий из осужденных и подследственных, общей численностью 2,5 тысячи человек. Людей переправляли на Большую землю для дальнейшего этапирования в тюрьмы и лагеря Сибири, главным образом в Томск.

Условия перевозки для запертых в трюме баржи заключенных были невыносимыми. Помимо этого во время авианалета баржа была просто брошена буксиром, после чего в течение почти целой недели её мотало по Ладоге. Все это время заключенные находились в духоте и скученности, без воды и пищи. По свидетельству очевидцев, тех, кто в отчаянии пытался выбраться наружу, дабы глотнуть свежего воздуха, конвой безжалостно расстреливал из пулеметов. А в самом трюме свирепствовали устроившие резню профессиональные уголовники. В результате до Томска добрались только 1750 человек, остальные заключенные погибли. Часть трупов была выброшена за борт ещё на Ладоге, другие были перегружены на речную баржу и захоронены в общей яме на берегу реки Сясь. Но вот канцелярская машина и на этот раз сработала без сбоев: тюремные дела всех двух с половиной тысяч заключенных благополучно добрались до Томска. Соответственно, почти в 750 из них появилась стандартная казенная справка, датированная ноябрем 1941 года и подписанная начальником Томской тюрьмы № 3: «В порядке эвакуации от военного конвоя из города Ленинграда в тюрьму № 3 г. Томска поступил этап заключенных и с ними личные тюремные дела, среди которых было сдано дело заключенного… Однако заключенный … в тюрьму доставлен не был; что с ним произошло в пути следования, для тюрьмы неизвестно, и никаких данных о нем конвоем не передано». Машинистке оставалось всего лишь впечатать имя.

В самом блокадном Ленинграде криминал не только никуда не исчез – он стал ужаснее, потому что банальное хищение продовольственной карточки означало для её владельца неминуемую мучительную голодную смерть. Напомним, что с сентября по ноябрь 1941 года нормы выдачи хлеба снизились в пять раз, люди умирали от голода. И воровство продуктов превратилось в самое страшное преступление. Вот лишь несколько примеров. В декабре 1941 года группа преступников ограбила магазин № 42 Смольнинского райпищеторга. Добыча у хищников была богатая: хлеба – на 300 человек, мяса – на 259; рыбы – на 1910; сахара – на 556; масла – на 351; крупы – на 114 человек…

В феврале 1942 года сотрудники Управления государственной безопасности накрыли банду из 11 человек, которая под руководством некоего Кошарного грабила Ленинград уже несколько месяцев. Члены группировки занимались тем, что подделывали продуктовые карточки. С их помощью они выкрали около 17 тонн(!) продуктов и хлеба. Мало того, преступники оказались ещё и фашистами – они называли себя организацией «ЗИГ-ЗАГ» – «Защита интересов Германии – знамя Адольфа Гитлера»… А к концу 1942 года изловили ещё три группы расхитителей продовольственных товаров. На квартирах их организаторов стояли два типографских станка и были свалены награбленные продукты. Однако далеко не ко всем подобным случаям можно относиться однозначно. Так, в октябре 1941 года за попытку(!) карманной кражи был задержан 13-летний подросток Юра Ефимов. Из-за крайнего истощения мальчик перестал расти и выглядел как 8-летний ребенок. В милиции у него изъяли шесть продкарточек, которые он успел стащить. Мать отказалась взять его на поруки, поэтому суд Красногвардейского района без сожаления приговорил пацана к году лишения свободы. Там, в камере № 118 взрослой тюрьмы, он и умер в январе 1942 года – «от алиментарной дистрофии при наличии острого диффузного бронхита». Год заключения обернулся для него высшей мерой наказания.

За кусок хлеба в буквальном смысле могли убить. Никакие современные фильмы ужасов не сравнятся со спецсообщениями оперативников тех лет. Мы приведем только одно, подписанное начальником Управления НКВД ЛО комиссаром государственной безопасности 3-го ранга Кубаткиным.

«За убийства и нападения на граждан с целью завладения продкарточками и продуктами питания в ноябре арестовано 29 человек:

Рабочий завода № 327 Д., 16 лет, нанес тяжелое ранение своей сестре Д., 11 лет. Д. показал, что был намерен убить сестру, чтобы завладеть продкарточками.

Подросток Л., 14 лет, 9 ноября с целью завладения продкарточками убил свою сестру, товароведа «Главметсбыта» Л., 17 лет.

Вахтер охраны Эрмитажа Р., 42 лет, тяжело ранила топором свою знакомую 3., после чего похитила у нее продкарточки.

Р., 23 лет, временно нигде не работающий, напал на проходившую по улице медсестру больницы им. Крупской Б., оглушил её ударом по голове и, похитив 50 граммов хлеба, пытался скрыться, но был задержан…»

К числу преступлений военных лет, о которых долгое время умалчивали, а официальная пропаганда считала страшной выдумкой, относится каннибализм в блокадном Ленинграде. Его называли особым видом бандитизма, а все материалы, касающиеся этого явления, были строго засекречены.

26декабря 1941 года начальник Управления НКВД ЛО Курбат-кин направил на имя Жданова справку об увеличении смертности и появлении в Ленинграде новых видов преступности. В ней впервые сообщалось о случаях каннибализма, которых на момент составления справки насчитывалось уже двадцать пять. А уже через два месяца военный прокурор города Панфиленко составил специальную докладную записку на имя секретаря горкома партии Кузнецова, целиком посвященную новому виду преступлений. В ней сообщалось, что за январь было зарегистрировано 366, а только за первую половину февраля 494 случая людоедства. Если брать статистику до середины 1943 года, то по статье 16-59-3 УК (особая категория) было осуждено 1700 человек. Из них 364 человека получили высшую меру, 1336 человек были приговорены к различным срокам лишения свободы. С большой степенью вероятности можно предположить, что большинство расстрелянных составляли именно каннибалы, то есть убивавшие людей с целью употребления их в пищу. Остальные – уличенные в трупоедстве [60]60
  Дзенискевич А. Бандитизм особой категории.


[Закрыть]. Примечательно, что среди вынужденных каннибалов почти две трети составляли… женщины! Почти половина преступников – из рабочих. Ранее судимых среди них почти не было, а это значит, что на преступление они пошли впервые, доведенные до полного отчаяния, потеряв всякую надежду на помощь. Однако моральное состояние правосудием не учитывалось: их приговаривали к расстрелу тут же и сразу приводили приговор в исполнение.

Еще одной отличительной чертой этого тяжелейшего для страны периода стало значительное омоложение преступности. Историки-криминологи приводят данные, что в одном только 1944 году в СССР к уголовной ответственности было привлечено 6877 молодых людей (это 32% от общего числа привлеченных). Во многих уголках страны в ту пору орудовали опасные криминальные группировки, почти полностью состоявшие из молодежи. Наиболее известные из них – банда Васьки-Графа и банда Лешки-Капитана. Последняя промышляла в тыловом Куйбышеве, куда во время войны были эвакуированы крупные промышленные предприятия. По самым скромным подсчетам, на счету банды Лешки-Капитана (его настоящая фамилия Поляков) числилось более пятнадцати вооруженных ограблений и краж. Причем подручные Капитана не разменивались по мелочам – они предпочитали грабить склады ОРСа, Горпромторг, крупные магазины.

Но, пожалуй, самой «распиаренной» молодежной бандой времен войны и первых послевоенных лет была легендарная «Черная кошка». Бытует версия, что её создание – дело рук детей белых офицеров, однако это предположение пока не имеет под собой серьезных документальных подтверждений. «Филиалы» «котят» действовали автономно практически во всех крупных городах страны – в Москве, Ленинграде, Куйбышеве, Одессе, Саратове, Новосибирске и даже в Алма-Ате. При этом некоторые исследователи-историки утверждают, что у этой банды якобы имелось и некое общее руководство, и свой общак. Однако, на наш взгляд, подобная версия представляется крайне сомнительной. Скорее всего, в данном случае имела место ситуация, когда «слухами земля полнится».

А вот то, что костяк таких банд составляли совсем молодые люди (подростки), – это факт. И как раз именно молодостью преступников объясняется то обстоятельство, что порою, из чистого куража, они оставляли на месте преступления – в частности, на стенах обворованных магазинов и квартир – рисунок, изображающий черную кошку, а иногда и просто подбрасывали живых котят. На самом деле, ничего принципиально нового в этом жесте нет: символ «черной кошки» молодые уголовники позаимствовали из двадцатых годов – от тогдашних беспризорников.

Настоящий расцвет деятельности «Черной кошки» пришелся на 1945 год. Именно тогда в столице о ней заговорили едва ли не на всех углах, и в результате милиции пришлось резко активизироваться и начать настоящую охоту на «котят». Одновременно «котят» поприжали и в других регионах – в частности, в Ленинграде, в Казани. И если банда «Черной кошки» на берегах Невы отличалась относительным миролюбием (ее участники занимались исключительно воровством), то вот в Казани имели место случаи разбойных нападений и грабежей, некоторые из которых даже завершались убийствами. Именно после одного такого «необязательного» убийства малолетние преступники и прокололись: рассказывают, что родная сестра студента, накануне убитого «котятами» «за ради красивого пальта», прогуливаясь по казанской барахолке, заметила женщину, продающую знакомое ей пальто. В тот же день милиция взяла и саму продавщицу, и квартирующих у нее молодых постояльцев, оказавшихся членами банды. Сидеть за всех эта троица не захотела, а посему без зазрения совести сдала все пароли-явки. В результате уже следующей ночью по всей Казани прокатились масштабные милицейские облавы, в ходе которых были задержаны более пятидесяти человек.

Процесс над молодыми бандитами был показательным, открытым и длился почти месяц. В результате двенадцать человек были приговорены к высшей мере наказания, а остальные участники получили не по-детски большие сроки.

Продолжившийся в первые послевоенные годы рост преступности власть объясняла безотцовщиной и наличием на руках у населения большого количества оружия. Руководство страны не сомневалось, что по мере восстановления народного хозяйства с этими явлениями можно будет справиться; и действительно, количество совершаемых тяжких преступлений в период с 1947 по 1950 год сократилось в 3,5 раза.