Текст книги "Бандитская россия"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 49 страниц)

«Сволочь, босяк! – встретил его отец. – И у тебя ещё хватило нахальства прийти сюда». Мишка ошарашенно осмотрел голые стены со светлыми пятнами от картин и открытые шкафы, все понял. «Профессор, вас? Не может быть! Мы дико извиняемся». Повернулся и почти убежал. Через пару часов к дому подъехали возы, и в квартиру стали таскать мебель и тюки. Мы сидели как завороженные. Бандиты, «дико извиняясь», ушли. Когда стали разбирать тюки, там оказалось не только наше».

Бандитская вольница продолжалась в Одессе до того момента, пока особый отдел 3-й армии не возглавил старый большевик с дореволюционным стажем Федор Фомин. Он объявил настоящий крестовый поход на бандитов: бывали дни, когда без суда и следствия на месте преступления расстреливали до сорока человек.

Мишка быстро смекнул, что скоро настанет и его черед, и, не дожидаясь расправы, пожаловал к Фомину с предложением создать под его командованием полк для борьбы с белогвардейцами. Японец обещал поставить под ружье две тысячи человек исключительно еврейской национальности со своим оружием, провиантом и обмундированием.

После недолгих согласований разрешение на формирование полка было получено, но на фронт однополчане не спешили. Бандиты-красноармейцы днем горланили песни на одесских улицах, а вечером занимались своим основным ремеслом – грабили и убивали. На президиуме губернского комитета ВКП(б) даже специально рассматривался вопрос о полке Мишки Япончика. Постановили: «Никого из части не отпускать, добавлять туда коммунистов, всех уходящих считать дезертирами». И все-таки в какой-то момент большевикам удалось вытолкать полк на фронт. По этому случаю «фронтовики» закатили шикарный банкет: комендант Одессы Павел Мизикевич преподнес Японцу серебряную саблю с монограммой, а тяжелое бархатное красное знамя от РВС страны ему вручали председатель губисполкома Петр Забудкин и комиссар труда Петр Старостин.

Только на четвертый день опухших от пьянства «красноармейцев» удалось отловить на многочисленных малинах и хатах и затолкать в теплушки. Обоз полка был погружен в специальный состав. Грузили шелковые ткани, подушки, ковры, ящики с вином, самовары, хрустальные наборы и даже туалетную бумагу. Так славный 54-й полк Япончика поступил в распоряжение Ионы Якира и старого знакомца Мишки Григория Котовского Пока добирались до места боевых действий, половина бойцов сбежала из теплушек. Но зато уже самый первый бой «япончата» приняли под Крыжополем, где наголову разбили петлюровские войска, закидав их лимонками. В честь победы бандиты снова закатили пир горой, во время которого перепились все, забыв и про пленных, и про охрану. Этим обстоятельством не преминули воспользоваться петлюровцы, взяв реванш над недееспособным бандформированием… Тогда разъяренный Котовский приказал разоружить морально неустойчивый и политически разложившийся полк и отправить личный состав в Киев для обучения военному делу. Однако личный состав самовольно погрузился в поезд и отправился домой. На перроне остались лишь поникшее красное знамя и жеребец командира полка. Бандиты же, вышвырнув из поезда всех пассажиров и приставив пистолет к виску машиниста, заставили гнать состав без остановок прямиком в Одессу.

И все-таки на станции Вознесенск поезд был остановлен. Мишка Япончик, его «комендант» Халили и его жена Лиза, вооруженные маузерами, направились к будке стрелочника, чтобы узнать причину остановки. Но там его уже ждали: не вступая в переговоры, чекисты застрелили всех троих. По сути, это было обыкновенное Убийство, ибо, согласитесь, имея подавляющее численное преимущество, равно как используя фактор неожиданности, чекисты вполне могли ограничиться арестом.

Но Мишка к тому времени, что называется, зарвался, а новая власть, вовсю набирающая силу, больше не желала компрометировать себя связями с бандитами.

Вскоре Григорий Котовский уничтожил остатки 54-го полка Мишки Япончика. А в 1925 году сам легендарный герой Гражданской войны был убит бывшим начальником бандитского полка Меером Зайдером. Газеты трубили про политическое убийство, но в Одессе до сих пор уверены, что это была месть за «короля Молдаванки».

На похороны Мойши Винницкого собрались все евреи Вознесенска, было много приезжих из Одессы. Покойника отпевали знаменитый кантор хоральной синагоги Пиня Миньковский и солисты прославленного оперного театра. [51]51
  В рассказе о Япончике использована фактура из статей В. Воронкова «Красный командир, король бандитов» и И. Шкляева «Мишка Япончик»


[Закрыть] Что ж, как говаривал Беня Крик: «На всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится не более трех аршин земли».

В двадцатые годы банды возникали, как грибы после дождя. К примеру, в Орловской губернии бесчинствовала неуловимая шайка Жердова численностью более ста человек, которая на протяжении нескольких лет терроризировала Кромский уезд – угоняла скот, вырезала целые крестьянские семьи, не щадя даже Малолетних детей. С бандой удалось покончить только в 1925 году. В Хабаровске орудовала шайка налетчиков под руководством Седлицкого, в Херсонском уезде банда Абрамчика и Лехера. Все они оставили свой заметный след в криминальной истории страны. Но так уж распорядилась судьба, что в этой истории они были персонажами все-таки второго плана. А вот мегазвездой преступного мира двадцатых по праву считается петроградский бандит Ленька Пантелеев.

Ленька Пантелеев – сыщиков гроза.

На руке браслетка, синие глаза.

У него открытый ворот в стужу и в мороз,

Сразу видно, что матрос…

Леонид Пантелеев (по некоторым данным, Настоящая фамилия Пантелкин) родился в 1898 году. Работал в Петербурге наборщиком в типографии, потом переехал в Псков, где устроился на работу в ЧК.

Но прослужил «в органах» недолго и был уволен (по какой причине, точно неизвестно). После этого Пантелеев вернулся в родной Питер, встал на учет на бирже труда, но, не найдя работы, связался с уголовниками и сколотил свою банду. Костяк банды составили Митька Гавриков, получивший кличку Адъютант, Сашка Пан и Мишка Корявый. Сам же Ленька в банде был признанным лидером и непререкаемым авторитетом.

Пантелеев был прирожденным налетчиком, способным организатором и был наделен неким шестым чувством, позволяющим ему счастливо избегать смертельно опасных ситуаций. Видимо, за эти качества он и получил кличку Фартовый. Не чужды ему были и «понты». Так, в частности, каждой новой своей жертве Ленька представлялся так: «Здравствуйте, я – Пантелеев».

Грабила и убивала банда Пантелеева в основном буржуев и нэпманов. Как известно, советская власть НЭП в целом не приветствовала – эта была вынужденная мера, а потому советской пропагандой НЭП изображался как явление, чуждое пролетариату. В сознание людей исподволь внедрялась мысль, что грабить буржуев-нэпманов нехорошо, но как бы дозволительно. Неслучайно в устной мифологии Петрограда двадцатых бытовали легенды о благородных разбойниках, главным героем которых был Ленька Пантелеев;

В сознании красного Питера преданность революционным идеалам более всего ассоциировалась с человеком в бушлате. Но очень скоро в городе формируется уже новая буржуазия, которая принялась копировать порядки своих предшественников. Причем копировать довольно уродливо. К примеру, на улицах запросто можно было встретить амазонку на чудной лошади в сопровождении кавалера и грума; Извозчики вновь вернулись к старым обращениям «барин» и «барыня». Словом, Петроград периода НЭПа представлял собой нечто напоминающее «пир во время чумы».

УД торговли охватил все учреждения. Почти каждое из них новую экономическую политику начинало с того, что по-хозяйски прикидывало: что бы такое продать? Вновь открылись клубы, игорные дома, где счет шел на миллионы. Вовсю работал Гостиный Двор. В магазинах было все: икра, балыки, персики, и рядом с этим великолепием – нищета, пьянство, разгул преступности и проституции. Как результат, грабители обнаглели настолько, что порой не стеснялись вывешивать объявления типа: «До 9-ти часов шуба ваша, а после – наша».

Петроградская «Красная газета» с иронией сообщала владельцах магазинов, которые пытались предотвратить кражи с помощью записок «Выставленные в окне сыры – деревянные» или «В этой витрине выставлены сапоги только по одной штуке и все на левую ногу, а потому никакой ценности не представляют».

«С начала года по 1 августа, как сообщает начальник уголовного розыска тов. Петрожак, в Петрограде было совершено около 18 тысяч преступлений. Огромное большинство около 15 тысяч – падает на всевозможные кражи: со взломом, домашние, трамвайные и т.д. Среди задержанных преступников около 600 старых знакомцев уголовного розыска – воров-рецидивистов. Усиление преступности вызывается безработицей, а также соблазнами веселой жизни. При НЭПе сильно возросла возможность махинаций, комбинаций и воровства»– так писала петроградская «Красная газета» в августе 1922 года.

Неудивительно, что барские замашки «красных купцов» у большинства населения вызывали неприязнь, порой доходящую до ненависти. Потому-то простой люд в основном и восхищался дерзостью и лихостью потрошителя богачей Леньки Пантелеева. Спору нет, грабил Пантелеев преимущественно буржуев (тем более что с бедняков-то и взять нечего), но стрелял он при этом всегда первым и без разбору, так что миф о «благородном разбойнике» не выдерживает никакой критики. К примеру, известен случай, когда, скрываясь с места преступления, Ленька застрелил ни в чем не повинную старушку и шофера, который под дулом пистолета помог ему уйти от преследования.

Как это всегда и случается, в какой-то момент «госпожа удача» стала отворачиваться от Фартового. Осенью 1922 года Пантелеева взяли в магазине промтоваров Бехли, когда тот примерял себе новую обувку. После этого в течение нескольких дней в притонах и малинах города задержали почти всех пантелеевских бандитов. Суд над ними начался в ноябре 1922 года, однако в ночь с 10 на 11 ноября (по иронии судьбы, в День милиции) Пантелеев, подкупив заместителя начальника тюрьмы, совершил дерзкий побег.

Сбежав из тюрьмы, Ленька продолжал грабить и убивать. Только с ноября 1922-го по февраль 1923 года он убил десять человек, совершил двадцать уличных грабежей и пятнадцать вооруженных налетов. Рассказывают, что это был уже совершенно другой Пантелеев. Если раньше он не пил, был верен одной женщине (бухгалтеру из ГПУ Галочке, с которой познакомился ещё в ту пору, когда сам служил в этом ведомстве), нежно относился к сестре, то теперь Ленька пустился во все тяжкие.

Он ошивался по хазам и малинам, напивался до бесчувствия, прервал отношения с сестрой и любовницей. (Возможно, дабы не давать повода для обвинений в их адрес – ни в пособничестве, ни в укрывательстве.) Словом, складывалось впечатление, что Пантелеев как будто бы предчувствовал свой скорый конец. Так оно и произошло: в один из вечеров милиционеры, дежурившие в засаде на одной из воровских малин, что на Можайской улице, встретив Леньку, даже не стали пытаться его арестовывать. Вошедший в квартиру Пантелеев был расстрелян в упор, так и не успев выхватить из кармана всегда готовые к бою пистолеты. А вот его подельника Мишку Корявого тогда удалось взять живым.

Труп Пантелеева был выставлен для всеобщего обозрения в морге Обуховской больницы, чтобы убедить горожан, что знаменитого бандита больше нет в живых. Но и этого оказалось мало. В дальнейшем от трупа отсекли голову и установили её в витрине магазина на Невском проспекте. И лишь когда последние сомнения были окончательно развеяны, голову Фартового поместили в закрытые фонды Музея криминалистики, где она и находилась до середины 70-х годов. Потом этот, с позволения сказать, экспонат куда-то подевался и какое-то время считался утерянным. Хотя, скорее всего, о нем просто никто не вспоминал. Но в 2001 году петербургскому журналисту Виктору Бовыкину удалось отыскать сей криминалистический раритет: оказывается, голова Леньки никуда не исчезала, а все это время хранилась в подсобном помещении кафедры криминалистики юридического факультета Петербургского университета и значилась в инвентарной описи как «голова неизвестного мужчины». В наши дни она представляет собой леденящее душу зрелище: лицо легенды бандитского Питера почти разложилось, левая половина черепа вскрыта. Кстати сказать, в конце двадцатых годов русский психиатр Владимир Бехтерев, увлекшись теорией доктора Чезаре Ломброзо о преступном человеке, пытался найти в мозге кровавого убийцы какую-нибудь патологию. Но… ничего сенсационного он не обнаружил.

В городе трех революций у Леньки Пантелеева имелось немало последователей, которые также «косили» под «благородных» бандитов: грабили якобы только буржуев и в своих помыслах радели исключительно о бедняках. Неслучайно в свое время о «бандитском царе и боге» Пантелееве ходили слухи, что он был связан с эсерами и мстил большевикам за предательство революции – петроградский бандитизм периода начала НЭПа тоже был изрядно политизирован.

В 1922-1924 годах петроградскому угрозыску не раз приходилось вести опасную борьбу с такого рода «политическими» бандами. Среди них немалую известность приобрела шайка Гурова. Действовали широко, с размахом, в разных городах СССР, но главным образом в Москве и Петрограде-Ленинграде. В занятиях гуровцев ничего идейного усмотреть не возможно: грабежи как грабежи. Особенно активно и дерзко стали действовать в начале 1924 года, после смерти Ленина (случайное совпадение?). За два месяца – ограбление Центробумтре-ста в Москве, разгром касс Кожтреста, Севзапкино, Ленинградодежды в Ленинграде. Лишь в начале марта агенты угрозыска смогли задержать подозрительного субъекта, в котором кассир Кожтреста опознал одного из налетчиков. При задержанном имелись документы на имя М. В. Сизова, проживающего в доме 36/38 по Малому проспекту Петроградской стороны. Его опознали и другие свидетели,

Арестант вёл себя гордо и, когда понял, что дело его плохо, вдруг решительно заявил: он-де не бандит, он – идейный борец с большевизмом и принадлежит к партии левых эсеров. На последующих допросах идейный Сизов вел себя как партизан – соучастников (или товарищей по революционному подполью?) назвать отказался. Но милиционеры уже имели опыт работы по такого рода делам. Вычислили сожительницу Сизова, на её квартире (дом 16 по улице Ленина) провели обыск, обнаружили 6 револьверов, патроны к ним, 1 гранату, много денег в пачках. 3 револьвера принадлежали кассирам ограбленных касс. Остальное оружие, должно быть, из того левоэсеровского арсенала, что был обнаружен чекистами в доме Перцова 7 июля 1918 года…

Остальное было делом техники. Сожительница Сизова стала давать показания. По цепочке вышли на других участников банды. За две недели в Ленинграде были арестованы: гражданин Васильев Н. В., действительно принадлежавший ранее к партии левых эсеров, а позднее отбывавший наказание за изготовление самогона; Михеев И. П., по убеждениям анархист; укрыватель Макаров, наводчик Мельников (эти о партийной принадлежности не заявляли). Несколько человек из этой же преступной группировки были сцапаны в Москве. Наконец выследили и арестовали по месту постоянного проживания (Кавалергардская улица, дом 8) руководителя банды политических грабителей Д. А. Гурова. Он не скрывал своей ненависти к власти большевиков, а также своих левоэсеровских взглядов. Так, почти пародийно, если сравнить с июлем восемнадцатого, закончилась история последней дружины идейных борцов за свободу революционного грабежа.[52]52
  А. Иконников-Галицкий. Идейные грабители, благородные убийцы / Ваш тайный советник. 2005.


[Закрыть]

Три гудочка прогудело,

Все на фабрику идут.

А чекисты в это время

Все облаву ведут…

Если деяния Леньки Пантелеева и его последователей в сознании народа, пусть и ошибочно, ассоциировались с романтикой и неким благородством, то вот московского убийцу-садиста Петрова-Комарова в народе называли не иначе как монстром и зверем в образе человека.

До революции Петров-Комаров жил в Риге, затем работал где-то в Поволжье грузчиком. В 1917 году он добровольцем ушёл в Красную армию, где дослужился до должности командира взвода. Участвовал в расстреле белого офицера, потом попал в плен к деникинцам и, чтобы избежать наказания за расстрел, сменил фамилию. Демобилизовался в 1920 году, приехал в Москву, служил ломовым извозчиком, приторговывал краденым. Только по «официальным данным», в период с февраля 1921 года и вплоть до ареста в 1923 году Петров-Комаров совершил 29 убийств. Причем практически все эти преступления совершались по одному сценарию: убийца находил на конном рынке потенциального покупателя, представлялся продавцом лошади, заманивал жертву к себе в дом и неожиданно наносил тяжелые удары молотком по голове, тут же подставляя цинковое корыто для стока крови. По признанию самого Петрова, в момент убийства он всякий раз со смешком приговаривал некую «ритуальную» присказку: «Раз и квас». Затем труп укладывался в мешок и до следующего дня помещался в сундук. Утром убийца сбрасывал тело в Москву-реку и отправлялся на поиски новой жертвы.

Психиатров, участвующих в процессе предварительного следствия, поразило равнодушие Петрова-Комарова к совершенным им преступлениям. Это был настоящий зомби, признававшийся, что если бы ему ещё шестьдесят человек «привалило», то он бы и их завалил. Врачи признали Комарова «импульсивным психопатом с глубокой печатью алкогольной дегенерации», но тем не менее сочли способым понимать свои действия и руководить ими. Петров-Комаров был приговорен к высшей мере наказания. На суде, который вызвал «огромное стечение возбужденной публики», он, похоже, так и не осознал своих деяний и гордо заявлял: «Я теперь в Москве героем стал».

Ещё одним убийцей, гордившимся своими кровавыми «подвигами», был знаменитый Мишка Культяпый (настоящая фамилия Осипов).

На совести его банды 78 погубленных душ. Причем убивал Культяпый исключительно корысти ради. При этом он был хорошо образован, считал себя идеалистом и революционером, даже писал стихи, чаще всего посвящая их… себе любимому. Говорят, что за чрезмерную ученость он даже получил в бандитских кругах кличку Интеллигент.

Банда Культяпого гастролировала по всей России, но особо по-свирепствовала в Екатеринбурге и крупных городах Сибири. Был у Культяпого и свой фирменный криминальный почерк: перед тем как расправиться со своими жертвами, Мишка сгонял их в одно помещение, связывал веревками и укладывал тела таким образом, чтобы образовался как бы веер – ноги одного ложились на ноги другого, а туловища расходились под углом. Затем он брал в руки топор и, переходя от одного несчастного к другому, хладнокровно разбивал им головы. Как заметил профессор Гернет, «после таких убийств место совершения преступления походило на поле битвы».

Взяли Культяпого в Уфе при попытке ограбления комиссионного магазина, а окончательный разгром его банды угрозыск завершил уже в Казани.

Многие историки и социологи, изучающие состояние преступности первого советского десятилетия, отмечают, что правоохранительная система и суды в ту пору сталкивались с преступниками, ущербная мораль и изуродованная пропагандой нравственность которых представляла собой совершенно новое явление. Создается впечатление, что эти «наследники царского режима» слишком буквально воспринимали строки большевистского гимна «кто был никем, тот станет всем». Убийцы оправдывали кровь на своих руках неким особым правом, своей принадлежностью к «сверхчеловекам», для которых не существует законов – ни божеских, ни человеческих. Но если в столицах и крупных городах власти могли хоть как-то противостоять разгулу преступности, то в провинции, особенно в Сибири и на Дальнем Востоке, дела обстояли из рук вон плохо.

К примеру, формирование преступного мира на Дальнем Востоке в двадцатые годы находилось в прямой зависимости от особенностей политического и экономического развития региона, и роковую роль в данном случае сыграл почти пятилетний период «оторванности» от остальной России. Преступный мир Дальнего Востока в целом совпадал с классификацией профессиональной преступности, принятой в уголовно-правовой практике царской России: в аппаратах дальневосточного уголовного розыска состояли на учете профессионалы почти всех категорий (взломщики, разрыватели могил, городушники, хипесники и проч.).

Однако, как отмечает профессор Шабельникова[53]53
  Шабельникова Н. А. – доктор исторических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин ВФ ДВ ЮИ МВД России, г. Владивосток.


[Закрыть], «особенности регионального развития приводили к распространению тех видов преступлений, которые были нехарактерны для других регионов страны. Так, только на Дальнем Востоке существовали такие разновидности убийств, как охота на «горбачей», «белых лебедей», «фазанов». Горбачами в обиходе называли золотоискателей-одиночек, наживших себе горб на трудной добыче золота. Белыми лебедями – корейцев, одевавшихся летом в белую одежду и занимавшихся нелегальной разработкой золота в тайге. Фазанами и ходей именовали китайцев, то была презрительная кличка, принятая в обращении к ним на Дальнем Востоке.

В Дальневосточном крае также получили распространение бандитизм, хунхузничество [54]54
  Хунхузничество – китайский бандитизм. Появился на Дальнем Востоке в середине XIX века. Хунхузы промышляли грабежами, убийствами, похищением людей, рэкетом, кражей скота. Обычно они объединялись в шайки в 200-300 человек и действовали в полосе отчуждения КВЖД.


[Закрыть], конокрадство, пьянство, наркомания и проституция. Взаимосвязь различных видов преступлений – отличительная особенность правонарушений на Дальнем Востоке. Например, развитие контрабанды способствовало распространению бандитизма и хунхузничества. В свою очередь, почти все конокрады были контрабандистами, так как до 90% похищенных лошадей контрабандой угоняли в Китай. Контрабанда опия и спирта способствовала распространению среди населения наркомании и пьянства, развитию притонодержательства».

Едва ли не хуже, чем на Дальнем Востоке, обстояли дела на Урале, С конца весны 1918 года по лето 1919 года «политические катаклизмы» в этом регионе достигли апогея: Урал, особенно Южный, превратился в котел, в котором клокотала трагедия Гражданской войны. Власть менялась порой несколько раз за неделю – «то эсеровщина, то учредиловцы, то коммунисты, то чехи, то опять коммунисты». Эта борьба носила затяжной, разрушительный характер и самым пагубным образом отразилась на состоянии общества. В названный период на Урале зафиксированы бесчисленные и в основном безнаказанные акты насилия в отношении гражданского населения – погромы, поджоги, грабежи, причем с одинаковым успехом грабили как белые, так и красные.

Уголовники в эти годы смуты чувствовали себя особенно вольготно. Только в Челябинске, где в январе 1917 года были зафиксированы 19 преступлений, с 10 августа по 1 сентября их было совершено уже 167.

Далее, в сентябре, в городе и уезде было зарегистрировано 492 преступления, в первой половине октября уже 497, а во второй половине – 611. Такая вот ужасающая динамика.

Но и с установлением советской власти положение населения не слишком улучшилось. В двадцатые годы сотрудники ОГПУ были брошены на ликвидацию многочисленных банд, промышлявших на Урале. Одной из самых жестоких из них была банда Проньки Исаева, который на долгое время стал настоящим лидером преступного мира Оренбуржья: на протяжении почти восьми лет правоохранительные органы не могли обезвредить Проньку и его головорезов. Банда была хорошо организованной структурой, с четкой иерархией и распределением обязанностей. Бандиты Проньки совершали вооруженные налеты на квартиры, товарные поезда, государственные учреждения. В частности, в 1931 году они расстреляли троих оперативников, пытавшихся их задержать. Краденое сбывалось по всему Уралу, Поволжью и Сибири. Сбытом награбленного в банде «заведовал» закройщик с обувной фабрики Михаил Миерович, больше известный под кличкой Мишка-жид. Он же по совместительству был казначеем и содержателем воровских малин.

Но в 1932 году банду всё-таки удалось ликвидировать. Во время задержания Пронька отстреливался до последнего патрона и успел-таки ранить троих оперативников, после чего его застрелили. Пронькиных недобитков отлавливали уже в Бузлуке и Казахстане. Специальная тройка ОГПУ, судившая бандитов, приговорила шестнадцать наиболее активных из них к расстрелу, остальные были осуждены на длительные сроки заключения с конфискацией имущества.

В сознании современного обывателя бытует расхожее мнение, что к концу двадцатых годов рост преступности в Советском Союзе резко пошел на убыль. На самом деле это не совсем верно. Действительно, «эпоха массового бандитизма» подошла к концу: количество тяжких преступлений, таких как убийства, вооруженные Нападения, снизилось, но на смену им пришли кражи, экономические преступления и мошенничества. Только в РСФСР в 1928 году в суды поступило более 1,5 миллиона уголовных дел, по которым осуждено около одного миллиона человек, что составило на 100 тысяч населения 1607 дел и 952 осужденных. При этом 22,1% лиц осуждались за имущественные преступления, в том числе больше половины – за кражи.

Писаный, неписаный

Воровской закон!

Голова-головушка

Ставится на кон…

Как уже отмечалось выше, первые годы советской власти характеризовались тем, что в криминальной среде наряду с преступностью профессиональной и рецидивной наблюдался небывалый рост преступности первичной. Пополнение, в первую очередь, прибывало из числа тех, кто не желал сотрудничать с новым режимом: мелкие буржуа, анархисты, беспризорники. Очень скоро все дни поднабрались опыта и выдвинулись в профессионалы. Кроме того, особую роль в преступном мире стали играть белые офицеры, по каким-либо причинам не сумевшие покинуть Россию с первой волной эмиграции, смыслом существования которых было только навредить существующему режиму.

По мере того как война сменялась миром, простые уголовники все охотнее прикрывали свою преступную деятельность белогвардейской, эсеровской или какой-нибудь ещё благородной фразой и позой. Тем более что в многочисленных бандах, терроризировавших мирных обывателей Курской, Ростовской, Псковской губерний, состояло немало бывших белых офицеров.

Таким образом, можно сказать, что этот период ознаменовался своего рода сращиванием политических и уголовных преступников. Это очень важный момент, поскольку дореволюционные преступники, в первую очередь, опирались на богатый опыт и традиции преступного мира (у них были налаженные каналы сбыта краденого, они соблюдали внутренние законы, так называемые варнацкие правила), а вот у новых преступников зачастую не было опыта преступлений, ни знакомых укрывателей краденого, ни устоявшихся традиций, ни наработанных привычек. Но при этом они были людьми, пришедшими из более высоких социальных слоев, имели хорошее образование, закалились в Гражданской в Первой мировой войнах и отличались организаторскими талантами. И ещё – они люто ненавидели советскую власть, которая отняла у них все: положение в обществе, имущество, родных и близких. В результате «политические» нередко становились лидерами преступных группировок, которые являлись бандами совершенно новой формации. Их участники отличались отчаянной смелостью, хитростью, умением владеть разными видами и системами оружия, имели опыт разработки планов ведения боевых операций.

Старые уголовники поначалу весьма лояльно отнеслись к пополнившей их ряды «белой кости», но со временем сообразили, что «их благородия», со своими требованиями беспрекословной дисциплины, соблюдения порядка и привычками командовать, вполне могут оттеснить их на второстепенные позиции, В свою очередь, о чем-то подобном догадывались и «белые урки». И вот уже к середине двадцатых годов они начинают формировать новые, собственные банды, деятельность которых может рассматриваться как некий социальный протест. Они привлекают в свои ряды беспризорников и босяков, не связанных никакими уголовными традициями, выискивают обиженных властью «себе подобных».

Поначалу такие банды назывались «идейными», поскольку их участники считали себя преступниками по политическим мотивам. На первых порах они действительно придерживались неких собственных политических идей и убеждений (например, анархисты), но постепенно всё это так или иначе свелось исключительно к противостоянию властям. Впрочем, по-другому и быть не могло.

Лидеры «идейных» предпочитали не принимать личного участия в совершении преступлений – чаще всего они выступали лишь в качестве мозгового центра. Впрочем, и этого было достаточно, чтобы получать право на раздел преступной добычи по собственному усмотрению. Вскоре таких вожаков стали называть жиганами, притом что до революции это прозвище считалось презрительным. Рядовых же членов банд отныне величали босяками или шпаной.

Очень скоро жиганы освоили искусство привносить традиции старого преступного мира в реалии нового времени, окружив себя романтикой и дисциплиной иного типа, ставшей впоследствии новым воровским законом. Основное правило этого закона было абсолютно не тягостно в своем исполнении. Оно гласило, что люди, «движимые воровской идеей», не имеют права работать. Короче, «от работы кони дохнут». Кроме того, существовал и ряд других принципов, как то: запрет на участие в общественных организациях; запрет на создание семьи; запрет на получение оружия от властей и на службу в армий; запрет на участие в судебных процессах в качестве истца или свидетеля; обязательная оплата долгов по проигрышу; обязательные взносы в общую кассу – общак или котел и т. д.

Эти и другие изменения в структуре преступности, выражаясь высоконаучным штилем, были обусловлены трансформацией уголовного мира в целом.

К тому же к концу двадцатых – началу тридцатых годов по всей стране окончательно оформилась принципиально новая сеть (система) исправительно-трудовых лагерей, впоследствии метко названная Александром Исаевичем Солженицыным архипелагом ГУЛАГ.

В свою очередь, архитектором ГУЛАГа называют турецкого еврея, бывшего одесского мошенника Нафталия Ароновича Френкеля. Этот блестящий авантюрист, который в свое время обделывал делишки ещё с Мишкой Япончиком, несколько раз сидел в лагерях, чудом сумел избежать смертной казни, а затем, войдя в доверие к самому Ягоде, стал начальником работ на знаменитом Беломорканале. Генерал НКВД, орденоносец, он дожил до глубокой старости и тихо скончался в своей постели в Москве в 1960 году, пережив большинство своих соратников по «строительству коммунизма силами политзаключенных».

В лагерях профессиональные уголовники получили прекрасную возможность влиять на «мировоззрение» остальных категорий заключенных. С другой стороны, грамотные и образованные зэки «просвещали» темных и диких уголовников. Подобный процесс «взаимопроникновения культур» вскоре привел к внутреннему конфликту: босяки, молодые преступники, повзрослели, стали самостоятельнее, и лидеры преступных сообществ невольно были вынуждены пойти на некоторые уступки. В результате былую артельную систему на местах упразднили; а вместо Нее основали братство (не путать с «Братством кольца»), в котором «идейные» получили равные с другими права.