Текст книги "Бандитская россия"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

Для справки: В России первые временные запреты на казнь начались ещё в правление дочери Петра Первого – Елизаветы. В 1744 году императрица отменила наказание смертью, а потом, сославшись на переполнение камер особо опасными преступниками, отправила их в Сибирь с разорванными ноздрями в назидание. Затем Екатерина Вторая отменяла смертные приговоры, вызвав фурор в Европе. После прихода в 1917 году к власти большевики смертную казнь упразднили, так как необходимо было выполнять требования заявленной программы РСДРП. Ненадолго. После войны, в 1947 году, преступников снова нельзя было расстреливать.

До 1950 года. Наконец в 1993 году под давлением крупных юристов и общественных деятелей Верховный Совет внес изменение в законодательство, которое предусматривало альтернативу смерти – пожизненное заключение. В том же году исполнение смертных приговоров было приостановлено. (Напомним, что согласно 20-й статье Конституции РФ смертная казнь законна.)

К 1995 году в стране скопилось столько приговоренных к смерти, что стало ясно – необходимо создавать специальные пенитенциарные учреждения для их содержания (к тому же их негде было держать, так как специальных колоний не было, а предполагаемое одиночное заключение для них не выполнялось из-за нехватки камер). Денег в стране не было, и Борисом Ельциным было принято решение на небольшой срок прервать мораторий на исполнение приговоров. Проще говоря, перебить скопившихся. Сделать это было необходимо до его очередных выборов в 1996 году. На тот момент в питерских «Крестах» на отделении 2/1 находились около шестидесяти смертников. Практически всех пустили в расход. Расстреливать пришлось по паре человек в неделю. Здесь необходимо отметить, что исполнительных тюрем в России не так уж много. Это «Кресты» (в Большом доме никого и никогда не расстреливали), изолятор в Челябинске, известный Владимирский централ и ещё несколько тюрем.

– Не секрет, что один из главных доводов «против» – риск судебной ошибки.

– Это настолько дилетантский подход, что здесь даже и нечего обсуждать. Риск судебной ошибки сродни риску ошибки хирурга, риску ошибки летчика. Но ведь никто на этом основании не запрещает проводить операции на сердце и летать самолетами «Аэрофлота». К тому же сегодня слишком уж много спекуляций вокруг этих ошибок. Тем более что у нас как-то сразу и вдруг все почему-то сделались невиноваты. У меня даже есть такая статья «Время невиноватых». Телевизор включишь, газету почитаешь а кого у нас привлекают? А оказывается, исключительно тех, кого либо подставили, либо заставили, либо оговорили. Словом, все невиноваты. На мой же взгляд, главная проблема не в том, что привлекают к ответственности невиновных, а в том, что не привлекают виновных. Вот в чем все дело.

– Про невиноватых это, я так понимаю, камушек в огород суда присяжных?

– Где-то в 1977-1978 годах я работал в первом в нашей стране отделе криминологических исследований. Мы тогда как раз исследовали эффективность института народных заседателей, пришли к выводу, что он недееспособен, и предложили ввести суды присяжных. Прошло двадцать лет, и в порядке эксперимента их начали вводить. Но колесо истории провернулось. Время ушло, и присяжные в нынешнем качестве для нас уже не годятся.

– Для нас, значит, не годятся, а для Запада – столько лет и в самый раз?

– Но мы-то не Запад! В России нет присяжных заседателей. Потому что присяжный – это обеспеченный, самодостаточный человек, который имеет собственное мнение, умеет его отстаивать и не боится, что за это его накажут. Если человек нищ, зависит от начальства, у него нет квартиры, он не может свести концы с концами – он тот же самый народный заседатель, делает то, что ему скажут. Есть ещё и организационный момент. И согласно ему, наш присяжный заседатель таковым также считаться не может. Потому что наших на заседание в суд запустили, они там полдня отсидели, после чего спокойненько выходят на улицу и едут к себе домой. А ведь все это время присяжные должны находиться под охраной, жить на автономной базе, быть отсеченными от всех внешних информационных потоков. Но ведь ничего этого не делается. Как следствие, вот вам возможности для подкупа, запугивания и иного влияния. Или ещё один, совершенно дикий, на мой взгляд, момент: наши присяжные, как часть нашего народа, зачастую также поражены ксенофобией. Им убиенный негр или вьетнамец бывает столь же малосимпатичен, как, собственно, и обвиняемому. А если ещё в ходе судебного разбирательства какой-то нажим со стороны возникнет – тогда все, пиши пропало. Люди принимают именно то решение, которого от них ждут.

И это проблема не только процессов по экстремизму. Наш менталитет таков, что очень большая часть населения считает, что оправдательный приговор это хорошо. Правозащитники постоянно жалуются и причитают, что в России выносится слишком мало оправдательных приговоров, мол, всего каких-то несколько сотых процента. Опомнитесь, на самом деле так было в советские времена. Сейчас же эта цифра достигает 8-11 процентов. Но стоит ли этому радоваться?

– Ну если задумываться о том, кто у нас работает на стороне обвинения, может быть, и стоит. Бог с ними, с непрофессионалами без мотивации, ио вы же не понаслышке знаете, что в наши дни уголовное дело можно изготовить всего из двух компонентов – нужны лишь высосанный палец и белые нитки.

– Да, порой возникает резонный вопрос: как можно доверять таким сотрудникам милиции? Но тогда вот вам вопрос встречный – так зачем же вы их, таких, у себя держите? Надо менять. Если от смены пары человек качественно ничего не изменится, надо менять систему целиком.

– Так других-то все равно нет.

– Неправда, люди есть, и люди есть разные. Просто эту проблему необходимо решать радикально. Потому что, если человек серьезно болен, а ему лечат палец, полируют ногти и делают омолаживающие уколы, толку все равно не будет. Для эффективной борьбы с преступностью нужны всего три реши (это не я придумал, но готов под этими словами подписаться): государственная воля, желающая покончить с преступностью, законы, направленные на исполнение этой воли, и кадры, способные и желающие исполнять эти законы. Все, больше ничего не требуется… Вот возьмем, к примеру, отдел милиции – 200 человек. Из них 20 – полные негодяи и взяточники. 40 – те, кто у них активно учится и хочет им подражать. Еще 80 – новички и пока ещё плохо ориентируются, не знают, куда им приткнуться, но ежедневно наблюдают, что те «20 + 40» живут, в общем-то, хорошо. Наконец, остальные 60 работают либо как должно, либо как им говорит начальство, при этом едва сводя концы с концами.

– И как изменить эту порочную практику?

– Если изъять вредоносное ядро в 20 человек и поставить на их место нормальных людей, то все «колеблющиеся» будут ориентироваться именно на них. Необходимо насаждать (именно так!) новую идеологию, возвращать понятия чести, достоинства, профессионализма. Последнее очень важно, потому что у профессионалов и подход к разработке мер по борьбе с преступностью совершенно иной. Сейчас у нас, к примеру, основной упор сделан на борьбу с тяжкими преступлениями – убийствами, терроризмом. Но ведь, когда взорван дом, сделать уже ничего нельзя. А начинать, на мой взгляд, следует… Да хотя бы с брошенного на асфальт окурка, с плевка. Когда за это беспощадно штрафуют, создается иная атмосфера в обществе – уже не только машину с гексогеном не украдешь, но и банку пороха не достанешь. Вспомните, в былые времена даже пистолетный патрон достать было невозможно. Все, вплоть до патронов и гранат, преступники делали сами кустарным способом. А сейчас есть 150 рублей – пожалуйста, покупай себе гранату.

– Но ведь вы сами в свое время выступали ярым сторонником вооружения населения.

– Почему наши законодатели и политики выступают против идеи вооружения законопослушного населения? Да потому, что у них как раз личное оружие уже есть. Сейчас стало очень модно награждать друг друга именными стволами. Я называю это незаконным сбытом оружия под видом его дарения. Раньше руководители военизированных ведомств могли награждать оружием лишь своих подчиненных, но «силовые» министры закон нарушали, раздаривали пистолеты направо и налево «нужным» людям, которые к их ведомствам никакого отношения не имели, – то есть фактически осуществляли незаконный сбыт оружия. Больше всего на этой ниве, помнится, преуспел министр обороны Грачев – чуть ли не три сотни именных пистолетов раздарил! А три года назад депутаты закон «поправили»: теперь уже гражданских лиц можно награждать оружием на законном основании. Догадайтесь с трех раз: что это за дина?

Но раздача стволов депутатам и чиновникам не сделает их жизнь безопаснее. Потому что наше общество становится все более криминализованным. А милиция из борца с преступностью превратилась в её пособника.

– И какой выход?

– Нам надо срочно создать масонскую ложу умных и порядочных людей и внедрять своих агентов во все сферы жизни. Это очень вредоносный, далеко идущий план, но, как мне кажется, его можно реализовать.

– А если вам предложат возглавить такую ложу, возьметесь?

– Вот когда вы выключите диктофон, я на эту тему расскажу вам одну очень интересную историю, которая однажды со мной приключилась…

Здесь диктофон пришлось выключить, а вот рассказанная история действительно оказалась весьма интересной. Но пока это – тайна.

Глава 14
ПОЧЕМУ БЫЛЫЕ БАНДИТЫ ИСЧЕЗАЮТ КАК КЛАСС?

Оглядываясь назад, на российскую организованную преступность девяностых, самое важное – не смешивать её с обычными видами преступлений. Таких как кража, разбой, мошенничество и т. п. То, что многие бандиты не гнушались время от времени обычного криминала, не означает, что в этом и состоит суть их деятельности. Нет, она в другом. ОПГ и бандитов следует понимать как своего рода «фирмы», которые занимались регулированием отношений собственности в период, когда государство было практически парализовано, а сфера рыночного частного предпринимательства стремительно расширялась.

Говоря обыденным языком, отношения собственности – это «решение вопросов», кто сколько получает от той или иной «темы», кто кому сколько должен, кто имеет право продать, отобрать, поделить бизнес. Сюда же примыкает ряд вопросов, касающихся юстиции (справедливости) и арбитража, например возмещение ущерба. Возможность перераспределять имущество, регулировать отношения собственности и определять, что есть справедливость, была у бандитов постольку, поскольку они обладали ресурсом принуждения. ОПГ – это организация, созданная для ограниченного и целенаправленного применения силы. Прежде всего, для того, чтобы управлять действиями других людей. Назначение таких организаций – превращать беспорядочное насилие в упорядоченное, рассчитанное, подчиненное коммерческим интересам. Так называемые понятия являлись своего рода «обычным правом», а «авторитет», будь то воровской или бандитский, это статус, позволявший толковать и применять обычное право.

В условиях правового вакуума, то есть отсутствия формальных законов и слабости государственных организаций, спрос на теневое регулирование оставался высоким, а спортсмены, ветераны локальных войн, уголовники и схожий контингент быстро заполняли нишу, освобожденную развалившимся государством.

Сами лидеры и члены ОПГ далеко не всегда понимали, чем они занимались на самом деле, за что получали деньги, за что умирали в перестрелках. Ведь, по большому счету, немногие рэкетиры горят желанием кого-то там охранять. Каждый рэкетир в отдельности предпочел бы просто «получать» [202]202
  На жаргоне слово «получать» или «получалово», собственно, и означает охранный рэкет в целом.


[Закрыть], но, будучи частью системы со множеством взаимодействующих рэкетиров, он вынужден охранять или предоставлять другие подобные услуги. Трудно понять природу охранных отношений, рассматривая лишь одного, отдельно взятого рэкетира: его действия всегда будут представляться как простое вымогательство. Но в целом, какова бы ни была их мифология, жаргон, язык, манеры, их деятельность, в своей основе, сводилась к управлению, перераспределению, регулированию отношений! собственности – тому, без чего институт частной собственности был бы бессмысленным, а рыночный обмен невозможным. Посему уродливость, неэффективность, избыточное насилие, жадность, приводившая к разрушению бизнеса, склонность к обычному криминалу – все это не должно мешать нам увидеть в ОПГ примитивные управляющие структуры.

Но где-то на рубеже 2000 года герои девяностых стали исчезать. Речь идет, конечно, не столько о том, что одни погибли, других «закрыли», третьи уехали за границу, – важно понять, почему бандиты исчезли как класс. Какова их дальнейшая траектория?

Российская экономика и политика начали стремительно меняться к концу девяностых. Приспосабливаясь к этим изменениям, сами бандиты тоже вынуждены были измениться. Те, кто опоздал, не понял хода истории, вскоре исчезли, уйдя в могилу или в тюрьму. Более умные и рациональные ушли в бизнес и государственное управление. Почему так произошло?

Во-первых, появились новые источники стабильного дохода. Бандиты занялись инвестиционной деятельностью, то есть начали вкладывать деньги в легальный бизнес. Они вступали в долю с бизнесменами, которых крышевали, покупали или отнимали доли в предприятиях, становясь их собственниками.

Изменился источник дохода, и это очень важно. Раньше бандиты получали охранную дань, занимаясь, по сути, простым вымогательством или конфискацией имущества. Это просто, но рискованно и не стабильно. Надо ездить на стрелки, разборки, терки, быть в центре конфликтов. Доход же от инвестиций в обычный бизнес (рестораны, предприятия пищевой промышленности, торговля и сфера услуг) был выше и требовал меньшего риска. К тому же любой контроль диалектичен по своей природе и порою предполагает взаимное влияние. В результате преступная группировка может сама попасть в зависимость от экономических активов, которые ей удалось захватить, особенно в том случае, если она намеревается получать постоянные доходы от их использования.

С развитием рынков, формальных институтов собственности (акционерных обществ, холдингов, и т. д.) бандиты начали получать предпринимательский доход и ренту, то есть становились капиталистами – теми самыми барыгами, которых поначалу так презирали. А собственность требует более рационального поведения, стратегических обдуманных решений, расчета, предсказуемости, ограничения насилия. По мере того как бандиты стремились установить контроль над экономикой, экономика незаметно устанавливала контроль над бандитами, заставив их стать рациональными, предсказуемыми, договороспособными. Те, кто, бандитствуя, дожили до тридцати, обзавелись семьями и недвижимостью. Они уже не хотели рисковать. Игры в реальных пацанов им наскучили, жены тянули в приличное общество. Так многие из них становились «приличными» людьми – настолько, насколько могли. Говоря языком политэкономии, капитализация охранной дани изменила статус бандитов, переведя их в разряд бизнесменов, капиталистов с соответствующими последствиями для имиджа и поведения.

Во-вторых, по мере развития частного охранного бизнеса, в который пришли десятки тысяч бывших сотрудников спецслужб и милиции, бандиты стремительно теряли свою долю рынка охранных услуг. Напомним, что с 1992 года в России были законодательно разрешены частные охранные предприятия и службы безопасности. Следует отметить, что к этому времени значительное число сотрудников МВД и КГБ уже занимались частным охранным бизнесом неформально. Новый закон позволил создать новый тип частных организаций (фирм), которые наряду с организованными преступными группировками активно взяли на себя выполнение охранных и арбитражных функций.

К концу 1999 года число частных охранных агентств достигло 11 652, в том числе 6775 частных охранных предприятий и 4612 частных служб безопасности, в то время как численность лицензированного персонала (т. е. людей, имеющих разрешение на ношение огнестрельного оружия) составляла 196 266 человек. К середине 2002 года общая численность охранных агентств достигла порядка 13 700, а численность охранников возросла до 313 000 человек.

При всей своей энергетике бандиты не были профессионалами в сфере безопасности и управления информацией. К тому же жесткий стиль продажи охранных услуг (наезд, разводка), криминальные повадки и непредсказуемость отталкивали новых потенциальных клиентов. Последние охотно заключали формальные контракты с охранными фирмами. По сравнению с бандитам работники спецслужб были способны создавать более благоприятную среду для бизнеса и снижать риски, а также предоставляли более разнообразный спектр услуг, включая специальное оборудование, а также деловую разведку и анализ, который требовался растущему бизнесу. Частные охранные предприятия были более эффективной формой силового предпринимательства, чем ОПГ. По мере развития рынка охранных услуг бандиты проиграли конкуренцию и вынуждены были искать другие предпринимательские ниши. Как это ни парадоксально, но многие лидеры ОПГ, создававшие коммерческие фирмы и холдинги, вступали в партнерство с бывшими высокими милицейскими чинами, чтобы те выстраивали им надежные и профессиональные службы безопасности.

В-третьих, начал усиливаться главный конкурент бандитов – государство. У этого явления много аспектов. Активизировался законодательный процесс. К концу 90-х годов более эффективно заработала судебная система. Это значит, что предприниматели стали более активно пользоваться формальным правом, ориентируясь на законы и судебные процедуры. Если управление вещевыми рынками и уличными ларьками ещё можно было успешно вести по понятиям, то более крупные и сложные компании выстраивались с учетом современного хозяйственного права. Соответственно, стала расти потребность в профессиональных юристах, а спрос на знатоков понятий падал. Некоторые из тех, кто вчера назначали стрелки на пустыре за гаражами, пошли получать юридическое образование и стали решать вопросы в юридических конторах. Те, кто не почувствовал веяния времени и действовал по старинке, вскоре оказался за решеткой, как того и требовала новая правовая ситуация.

Право устанавливать и толковать правила постепенно перешло к государству.

Далее, государство – после чудовищного по своим последствиям десятилетнего бездействия – кодифицировало налогообложение и снизило налоги. Снизив подоходный налог и налог на прибыль (1998-2001) и формализовав процедуры, оно создало стимулы для постепенного выхода бизнеса из тени. Да и цена доступа к судебной системе и другим услугам государства заметно снизилась. А ведь ещё каких-то десять лет назад судебная система в стране практически не использовалась – она была неэффективна, дорога (т. е., чтобы иметь к ней доступ, надо было быть легальным, платить налоги, а они были чрезвычайно высокими) и не обеспечивала контроль за исполнением решений. К тому же в условиях доминирования частных силовых структур обращение к государству как альтернативному источнику защиты было связано для части предпринимателей с конфликтом со своей крышей и, следовательно, с риском. Хозяйствующие субъекты прагматичны – им нужно, чтобы их «вопросы решались» (контракты исполнялись, долги возвращались, ущерб компенсировался, споры решались), и если частные силовые структуры могут сделать это быстрее и дешевле, то они, а не государство будут получателями основной доли налогов.

Но теперь ситуация кардинально изменилась: постепенно государство стало отыгрывать свои позиции, став более конкурентоспособным. Сокращая теневой сектор и переводя налоги в казну, государство сужало экономическую базу организованной преступности. Бандиты могут успешно сопротивляться конкретным людям, но против процессов они бессильны. Изменившийся баланс сил поставил перед авторитетными бизнесменами новую проблему: как сохранить свой капитал и свои позиции в бизнесе. Поскольку укреплявшаяся государственная власть в союзе с новым крупным бизнесом вполне способна претендовать на активы, принадлежавшие выходцам из ОПГ.

Обретая новое ощущение силы, государственные служащие, особенно те, которые носили погоны, стали энергично вытеснять бандитов, занимая их место. Уличные торговцы, раньше платившие братве, стали платить милиции. Более крупный бизнес активно искал протекции региональных властей, да и сами лидеры ОПГ понимали, что без сотрудничества с мэрами и губернаторами, которые контролировали милицию и суды, сохранить и приумножить свои инвестиции стало проблематично.

Функции крыши перешли к сотрудникам различных отделов МВД.

По данным социологического исследования, около половины сотрудников МВД получают дополнительные доходы, занимаются бизнесом, бизнес-активностью в нерабочее время и около 18-20% – в рабочее время. Дополнительные доходы работников милиции составляют от 1,5 до 3 млрд долларов, т. е. около половины всех расходов на внутреннюю безопасность. Отдельные подразделения МВД, особенно те, которые обладают возможностями открытия уголовных дел по экономическим преступлениям, превратили формально служебную деятельность в бизнес по созданию конкурентных преимуществ и предоставлению бизнесу услуг по перераспределению собственности. Вовлечение государственных служащих в силовое предпринимательство обусловлено как высоким спросом со стороны растущих и агрессивных бизнес-групп на силовые инструменты перераспределения собственности, так и слабым контролем внутри государственной системы за отдельными подразделениями и группами служащих. В условиях высокой автономии и рыночного спроса любая организация, имеющая преимущества в использовании насилия, будет заниматься силовым предпринимательством.

Таким образом, можно констатировать, что в наши дни государственники заняли место бандитов. В некоторых регионах наблюдалось и встречное движение; бандиты переходили на государственную службу, становились депутатами представительных органов различных уровней. Свердловская ОПГ «Уралмаш» стала общественно-политическим движением «Уралмаш», сохранив окрепший в многочисленных разборках бренд. Наиболее ярко этот процесс проявился в Приморском крае, где высшие должности в столичном и краевом руководстве заняли люди, прошедшие «боевой» путь лидеров ОПГ и «авторитетных» бизнесменов. И это уже не воспринимается как нечто из ряда вон выходящее, ибо назначение бывших бандитов на государственные должности вполне вписывается в политику реконструкции государства. Вернее, в один из вариантов её проведения, так как политика государства по отношению к силовым предпринимателям до сих пор остается достаточно неопределенной. то ли всех посадить, то ли всех помиловать, то ли одних посадить, а других помиловать. Что делать сегодня с персоналиями милицейских картотек: насильственно нейтрализовать их путем уголовного преследования? Приручить, интегрировав в государственные структуры? Превратить в обычных хозяйственных субъектов, лишенных каких-либо автономных от государства силовых ресурсов?

Укрепление законности рассматривается нынешней властью как средство достижения экономического роста. Постоянный контроль за соблюдением всеми общих правил считается основным условием роста инвестиций. Тогда, по идее, последовательное проведение принципа укрепления законности должно приводить к тому, что нарушающие закон должны понести наказание. Таким образом, государству необходимо определить, кто является преступником, а кто нет. Имена (и клички) бывших бандитов, ставших впоследствии влиятельными бизнесменами, хорошо известны. Они фигурируют в уголовных делах и базах данных правоохранительных органов. Многие из таких бизнесменов достигли коммерческих успехов и теперь владеют значительными активами. Преследования, связанные с их криминальной карьерой, вызвали бы перераспределение приобретенной ими за это время собственности, а следовательно – ещё один круг жестокой борьбы и, с большой вероятностью, нарушение нормальной экономической деятельности. Результатом безоговорочной «диктатуры закона» мог бы, таким образом, стать экономической спад, а не рост.

С другой стороны, снисходительное отношение к лидерам преступного мира, ставшим владельцами крупных холдингов, свело бы на нет государственную политику усиления правовых норм. Теоретически политика, связывающая укрепление законности и экономический рост, выглядит привлекательно, однако конкретное применение этого принципа в современном российском контексте неизбежно наталкивается на серьезные противоречия. Российское политическое руководство ещё неоднократно будет оказываться перед выбором между необходимостью преследования по закону бывших лидеров ОПГ и экономической нецелесообразностью такой политики. Не менее опасным для государства является неформальное использование отдельных его подразделений (милиции, судов, органов исполнительной власти) в качестве инструментов перераспределения экономических активов в пользу тех или иных финансово-промышленных групп.

Ну а пока суть да дело, прокуратура и органы ФСБ и МВД, созданные для борьбы с организованной преступностью, активизировали свою деятельность, применяя тактику показательных акций, т. е. преследования в первую очередь тех олигархических групп или ОПГ, которые отличались наиболее острой конфронтацией с государством или явным пренебрежением к закону.

В ходе этой борьбы, в частности, Анатолий Быков потерял свои доли в Красноярском алюминиевом заводе и ряде других предприятий региона, а в Петербурге началась настоящая охота на «тамбовских бизнесменов». Несколькими годами ранее, несмотря на долгую историю партнерства с региональными властями, было разгромлено ОПС «Уралмаш» – несколько лидеров были арестованы или объявлены в розыск, а Александр Хабаров был найден повешенным в камере СИЗО. В 2001 году опять-таки в СИЗО умер Евгений Васин (Джем), один из наиболее авторитетных воров в законе, контролировавших организованную преступность в Хабаровском крае, и теневой хозяин Комсомольска-на-Амуре. После его смерти власти края начали методичную борьбу с «общаковскими», в результате которой её нынешние лидеры были отправлены за решетку. Скорее всего, действия подобного рода должны были послужить сигналом для остальных.

По мере того как лидеры экономически успешных ОПГ развивали отношения с законными властями и интегрировались в легальный бизнес, члены среднего и низшего звена группировок становились ненужными. Многие из них теперь пополняют ряды обычной, неорганизованной преступности. Этот процесс можно назвать вертикальной дезинтеграцией. Если в середине девяностых молодые люди, склонные к насилию и риску, попадая в большие города, имели возможность стать участниками организаций с жесткой дисциплиной и постоянным источником дохода, то уже к 2000 году эти возможности оказались практически исчерпаны. В результате общество все чаще сталкивается с другого рода опасностью – ростом жестоких преступлений (грабежей, уличного насилия), совершаемых небольшими группами, часто сопровождающихся тяжкими телесными повреждениями или убийствами. Если жертвами ОПГ были в основном сами участники ОПГ, а также работавшие с ними коммерсанты и чиновники, то жертвами неорганизованной преступности становятся простые граждане.

Серьезные трансформационные процессы наблюдаются и в доселе ортодоксальном мире законников и воровских авторитетов. Последние также вынуждены были адаптироваться к резко изменившимся социально-экономическим условиям. Ветер перемен вызвал раскол и конфликты в традиционном уголовном мире, по сути выхолостив его нормативно-идеологическое содержание. За относительно короткий срок появление новых преступных группировок, специализировавшихся на охранном рэкете, а также растущая капитализация преступных доходов изменили почти все аспекты жизни представителей старого уголовного мира, практически оставив от нее только фасад.

Жаргон и так называемые понятия, которые воры стремились передать или навязать новому поколению преступников, тоже были переосмыслены и адаптированы к новым формам деятельности.

С началом перестройки и распадом Советского Союза молодое поколение воров в законе попыталось возродить уходящую традицию, при этом существенно изменив её содержание. Как известно, до сих пор воровская этика представляла собой своего рода проекцию ценностей и правил тюремной жизни на нормальную жизнь. При этом источником воровского авторитета служили сроки, проведенные в тюрьмах и колониях. Однако тюремная жизнь в наши дни уже плохо сочетается с растущими экономическими интересами уголовного мира: попасть на зону означает потерять контроль над многочисленными коммерческими проектами. Соответственно, тюремный стаж стал сокращаться и понемногу терять свою значимость. С другой стороны, в девяностые стало возможным купить титул вора в законе в сравнительно молодом возрасте, не имея послужного списка и уголовного стажа, – типичный признак разложения для любой традиционной элиты. Если к концу правления Брежнева в СССР насчитывалось более двухсот уголовных авторитетов (законников), то уже через десять лет их стало почти в четыре раза больше. Формально этот титул давал право принимать участие в управлении уголовным миром и криминальным капиталом. И хотя степень уважения к купленному титулу едва ли могла достигнуть прежних высот, экономическое влияние вполне компенсировало этот недостаток.

Меняющаяся функция общака также свидетельствует о возрастающей рационализации воровского мира под воздействием изменившейся социально-экономической среды. Напомним, что «классический» общак функционировал по социалистическому принципу. Предполагалось, что все представители воровской профессии должны сдавать свою добычу или выручку в общий фонд, общак, и получать из него некоторую долю на повседневные нужды. Основная же часть общака предназначалась для того, чтобы «греть зону», т. е. для обеспечения заключенных продуктами, табаком, алкоголем, наркотиками, а также для подкупа властей. Общак также предназначался для помощи тем, кто недавно освободился из мест заключения и первоначально не имел средств. Таким образом, система поддержки заключенных и само знание о её существовании снижали страх перед зоной, смягчали возможные лишения во время пребывания в ней и тем самым повышали степень преданности преступным профессиям.

Как утверждает известная татуировка, «тюрьма – дом родной». Но с появлением возможностей для капиталистического предпринимательства и особенно с развитием банковского сектора все возрастающая доля криминальных ресурсов капитализировалась – вместо того чтобы идти на потребление пенитенциарной системы, общаковские средства вкладывались в существующие банки или образовывали начальный капитал для новых банков, чтобы затем инвестироваться в легальный бизнес (в основном в торговлю и импортно-экспортные операции). И хотя значительные средства продолжали направляться в зону, общаки уже работали не на идею, а на производство прибыли, которая присваивалась их распорядителями, т. е. ворами в законе.