Текст книги "Стать человеком"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– А теперь ты будешь играть роль выдающегося писателя, потрясенного трагической гибелью жены! Имей в виду, что сразу после похорон я уйду из дома. Я не хочу ждать, когда ты притащишь сюда одну из своих любовниц...

– Жо! – резко оборвал сестру Эндре. – Ты что, тронулась? Сейчас не время говорить об этом...

– А я считаю, что самое время, и ты меня, пожалуйста, не учи! Хватит с меня твоих советов! Я знаю, что делаю.

Варьяш сидел словно громом пораженный и все никак не мог обрести дар речи. Он, казалось, еще глубже зарылся в кресло, устремив отсутствующий взгляд куда-то вдаль. Лишь кадык равномерно двигался на его шее, да слегка дергалась правая щека.

Эндре подошел к сестре и заговорил тихим, но решительным тоном:

– Послушай, Жо, ты, конечно, лучше знаешь, как тебе поступить, но только не сейчас... Я догадываюсь, что ты чувствуешь. Мне небезразлично случившееся, думаю, что и отцу небезразлично... Но не будем есть поедом друг друга, по крайней мере, в данный момент. Только не сейчас... Иди в свою комнату, прими снотворное и ложись... А утром мы решим, что нам делать дальше.

Девушка не смогла справиться с собой и горько зарыдала, уткнувшись лицом в грудь Эндре. Всхлипывая, она бормотала что-то невнятное и закрывала лицо руками.

Эндре нежно обнял сестру. Казалось, он начисто забыл о происшедшем в Сомбатхее, о мучительной поездке на машине. Сейчас его волновало одно – Жока ужасно страдает и нуждается в его поддержке. Чтобы хоть немного успокоить сестру, он начал осторожно поглаживать ее по спине.

– Ну же, Жо, – тихо шептал он, – не плачь... Слезами горю не поможешь... Слышишь, Жо, что я тебе говорю? Ну иди... иди к себе...

Он проводил сестру в ее комнату и уложил на кровать. Однако Жока рыдала все сильнее. Эндре хотел дать ей таблетку успокоительного – она оттолкнула его. Он попробовал сделать ей влажный компресс на сердце, но и это не дало желаемого результата. В конце концов пришлось вызвать врача, который сделал Жоке укол, однако и после укола она заснула не сразу.

Похороны состоялись в среду на Фаркашретском кладбище. Погода в тот день выдалась словно по заказу. С безоблачного неба ярко светило зимнее солнце, и снежные шапки на могилах в его лучах казались безукоризненно белыми шелковыми накидками, украшенными мириадами сверкающих снежинок.

Траурный зал на несколько сот человек был не в состоянии вместить всех желающих, пришедших проститься с бедняжкой Варьяшне, и множество народа осталось на заснеженном дворе. Венков и цветов нанесли столько, что ими был усыпан весь гроб и постамент, на котором он покоился. Светильники на стенах и канделябры, стоявшие по углам постамента, освещали траурные одеяния и лица убитых горем родственников и знакомых.

Эндре, словно в карауле, неподвижно застыл у изголовья, сосредоточенно глядя в красивое, но такое печальное лицо матери. Затем его взгляд скользнул по фигуре отца, который стоял по другую сторону гроба и машинально кивал, отвечая на соболезнования, высказываемые друзьями и знакомыми. Жока, вся в черном, вместе с ближайшими родственниками стояла возле стены. Страдания сделали ее еще более красивой. Она тихонько переговаривалась с дедом Альфредом Шпитцером, который приехал из Парижа, чтобы проводить в последний путь свою дочь. Худая, казавшаяся прозрачной тетушка Ольга плакала, вцепившись в руку мужа.

По другую сторону гроба, как раз напротив них, сидели дед и бабка из Цибакхазы. Они молча разделяли печаль своего сына, а много пережившая на своем веку старушка мысленно взывала к господу богу, чтобы тот не оставил своими милостями ее дорогое чадо. «Господи, – молила она, – успокой его, ниспошли ему твердость, не допусти, чтобы он страдал так ужасно...» Кальман, второй ее сын, поддерживал старушку костистой тяжелой рукой.

Мысли в голове у Эндре крутились с невероятной быстротой, никогда раньше они не перескакивали так с одного на другое, как в эти минуты. Он замечал самые незначительные жесты родственников, малейший трепет полуопущенных ресниц, подрагивание губ и дорожки, проложенные по щекам пробитыми слезами. Из репродуктора лились звуки моцартовского «Реквиема», но музыка почему-то не мешала Эндре – он отчетливо слышал даже то, о чем перешептывались родственники.

Наступила тишина, которую нарушил оркестр, заигравший похоронный марш. Звуки траурной музыки захлестнули Эндре, будто накрыли с головой, и он вдруг почувствовал, что у него перехватило дыхание, а по груди больно полоснуло чем-то острым. Ему хотелось жалобно заплакать, завыть, закричать: «Хватит надругательств над памятью матери! Все убирайтесь вон! По какому праву вы сюда пришли? Каждое ваше слово, даже произнесенное шепотом, – ложь, каждый ваш жест фальшив, даже ваши вздохи и те фальшивы...» Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, а затем вытер вспотевший лоб носовым платком.

«Какое мучение эта панихида! – думал он. – Мучение и одновременно искусная игра. Только у меня и у Жоки есть неотъемлемое право находиться здесь, потому что мы по-настоящему любили ее... Сейчас отец горько плачет, а совсем недавно он веселился, не думая о матери. У него катятся слезы по щекам, а в глубине души он, может быть, даже рад, что наконец-то обрел свободу. Не верю я его слезам. И слезам бабушки не верю. Она никогда не любила свою невестку. Так неужели теперь воспылала к ней любовью? Для нее мама навсегда осталась барышней, которая задалась целью разлучить ее с сыном. Так почему же она плачет? Кого, собственно, оплакивает? Кого угодно, но только не нашу маму. Плачет, потому что нужно плакать... О, с каким удовольствием я разогнал бы отсюда вас всех! Но я-то отсюда непременно уйду. Не знаю куда, но уйду. Уйду туда, где меня никто не знает...»

Неожиданно установившаяся в зале тишина отвлекла Эндре от его мучительных мыслей. Потом кто-то вскрикнул: «О боже!» Голос раздался за спиной у Эндре. Вероятно, это вскрикнула тетушка Ольга.

В следующее мгновение из толпы вышел председатель Союза писателей и от имени друзей произнес короткую речь:

– ...Ты была женой и другом нашего коллеги, а это значит, что твой образ незримо присутствует во всех созданных им произведениях. Ты всегда говорила, что быть женой писателя – значит жить жизнью, полной самопожертвования, ибо писатель, являясь слугой своего народа, не может принадлежать только супруге. Содеянное тобой навсегда останется для нас нераскрытой тайной и предостережением, что даже в порыве творческого вдохновения мы, писатели, не имеем права забывать о своих близких, друзьях, коллегах...

Эндре наблюдал за отцом, который теперь смотрел на окружающих совершенно сухими глазами и еле заметно кивал, соглашаясь, вероятно, с каждым словом выступающего. «К чему столько пустых фраз! – раздраженно думал Эндре. – Уж скорее бы заканчивали...»

Но вслед за председателем Союза писателей выступила представительница районного совета женщин...

Когда гроб опустили в могилу, каждый из присутствующих бросил в зияющую перед ним пропасть горсть земли, которая со стуком ударилась о крышку гроба. Это был самый тяжелый момент. Сквозь траурную мелодию слышались какие-то странные, ухающие звуки. Жока рыдала, еще крепче вцепившись в Эндре.

После похорон Варьяш, чтобы не было никаких обид, посадил в свою машину тестя, тетушку Ольгу и родителей. Жока и Эндре решили уехать на такси.

У входа на кладбище Эндре заметил Миклоша Лонтаи. Он едва узнал подполковника, Потому что тот был в гражданском. Миклош подошел к девушке и поприветствовал ее:

– Сервус, Жока!

– Сервус.

Жока думала, что Миклош начнет выражать свои соболезнования, как принято в подобных случаях, но тот лишь спросил:

– Ты с ними поедешь? – и глазами показал в сторону «мерседеса», возле которого толпились люди.

– Мы с Банди поедем на такси.

– Тогда я подвезу вас. Пойди скажи об этом брату.

– Ты на машине?

– Да.

– Хорошо, я сейчас...

Родственники как раз усаживались в «мерседес»: старики разместились на заднем сиденье, а тетушка Ольга с мужем сели на переднем, рядом с Варьяшем.

– Мама все-таки не зря умерла, – заметила Жока.

– Подобная смерть всегда бессмысленна, – возразил Миклош.

– По крайней мере, наши деды и бабушка впервые в жизни вместе. Это мама их примирила. Подожди меня, я сейчас.

Жока поспешила к Эндре, который стоял в одиночестве и смотрел вслед медленно отъезжавшей машине. Жока дотронулась до его руки:

– Пойдем, Банди. Миклош подвезет нас на своей машине.

Эндре взглянул в сторону терпеливо дожидавшегося Лонтаи и предложил:

– Ты поезжай, а у меня дело есть. Дома встретимся.

– Банди... – начала она, но замолчала, натолкнувшись на угрюмый взгляд брата. А она-то собиралась было сказать: «Прошу тебя ради меня...» – Ну, как хочешь. Тогда привет! – И она направилась к Миклошу. – Он не поедет.

– Я так и думал.

Миклош махнул водителю, и через несколько секунд к ним подкатила черная «Волга». Подполковник сел впереди, девушка устроилась на заднем сиденье.

– Ты вернешься в министерство?

Миклош посмотрел на часы:

– Можно уже не возвращаться.

– Куда ехать, товарищ подполковник? – тихо спросил молодой водитель с черными усиками.

Лонтаи вопросительно взглянул на девушку.

– Я бы охотно прошлась, но только там, где людей поменьше...

– Тогда скомандуй, где остановиться.

Жока на миг задумалась, а затем сказала:

– Поехали на проспект Пашарети, а по дороге где-нибудь выйдем.

Машина остановилась на площади Хидас. Миклош подписал водителю путевой лист и, попрощавшись с ним, взял Жоку под руку и повел по улице, которая в этом месте слегка поднималась в гору. Солнце уже скрылось, окрасив горизонт багрянцем. Стало чуть холоднее, снег хрустел под ногами. Девушка шла с задумчивым видом, глядя себе под ноги. В углублениях, остававшихся после нее, тускло поблескивала вода.

– Ты, случайно, не знаешь кого-нибудь, кто сдает комнату? – спросила вдруг она.

Миклош остановился:

– Не делай глупостей, Жока!

– Я вполне серьезно. За эти дни я все хорошо обдумала и решила, что после похорон обязательно уйду из дома.

– Но почему?

– Не хочу больше там оставаться. Не могу простить отца, а жить вместе и мучить друг друга бессмысленно.

– Чего же ты не можешь простить ему?

– Смерти матери. Это он толкнул ее на самоубийство...

Они медленно пошли по скользкому тротуару.

– Жока, пойми меня правильно, я не собираюсь вмешиваться в ваши семейные дела, но очень прошу тебя подумать, прежде чем что-то предпринять. И не будь так несправедлива по отношению к отцу...

– Я все хорошо обдумала, а по отношению к отцу я справедлива.

– Как в таком случае следует понимать твои слова, будто именно отец толкнул мать на самоубийство? Не сердись, Жока, но я в это не верю. Подожди, не перебивай меня, пожалуйста. – Произнося эти слова, он обнял девушку за талию. – Я, конечно, плохо знаю твоего отца, но все равно не могу поверить, чтобы он своим поведением довел мать до самоубийства. Часто мы слишком торопимся найти козла отпущения и обвинить его во всех тяжких грехах. Ты слушаешь меня?

– Слушаю.

– Лично я не представляю такой ситуации, когда бы у человека не было иного выхода, кроме самоубийства. Не верю я, что твоя мать попала именно в такое положение, тем более что у нее было все.

– А унижения?

– Не шути, Жока. Ты, к примеру, позволишь, чтобы тебя кто-то постоянно унижал? Унизить можно только того человека, который позволяет себя унижать. Но если даже допустить такую возможность, то разве самоубийство – единственный способ избавления? Ну, уж ты меня прости! Я не собираюсь говорить плохо о твоей матери, однако...

– Ты ничего не знаешь, а берешься судить...

– Хорошо, я ничего больше не скажу. Можешь уезжать от отца. Кое-кто, наверное, начнет восхищаться: вот, мол, какая дочка у Варьяша, смелая и отчаянная... Но на какие средства ты собираешься жить? За самую паршивую комнатенку придется платить не меньше трехсот форинтов в месяц, а ведь помимо этого нужны деньги на одежду, на питание... А? А каков твой месячный доход? Уж не думаешь ли ты, что отец станет выплачивать тебе ежемесячное пособие за то, что ты с ним порвала? Да и зачем ему снимать для тебя комнату, когда у него имеется великолепная вилла с роскошной обстановкой? Прежде чем совершить необдуманный шаг, хорошенько все взвесь.

Жока слушала Миклоша не перебивая. Каждое сказанное им слово было правдой. Только сейчас, выслушав его доводы, она поняла, насколько беспомощна. Если она порвет отношения с отцом, то вынуждена будет вести совсем иную жизнь. «Миклош безусловно прав, – думала она. – Если я уйду из дома, мне придется оставить не только отца, но и учебу в университете. Нужно будет немедленно устраиваться на работу, чтобы хоть как-то существовать. А ведь я вовсе не собираюсь оставлять учебу...»

– Ты, конечно, прав, – согласилась Жока. – Волей-неволей приходится идти на компромисс. Ведь я полностью завишу от отца...

– Я бы мог посоветовать тебе выйти замуж, но замужество – это тоже своего рода зависимость. По крайней мере, до тех пор, пока ты учишься и не являешься самостоятельным человеком. Советую тебе просто поговорить с отцом.

В этот момент они свернули на улицу Орша и в лицо им подул холодный ветер. Жока почувствовала, что начинает мерзнуть, и теснее прижалась к Миклошу. Дойдя до угла улицы Феньвеш, они остановились. Жока думала о том, как не хочется идти домой. Надо будет разговаривать с отцом и дедом, а о чем? Дедушка Шпитцер для нее совершенно чужой человек, с ним, собственно, и говорить-то трудно: старик изрядно подзабыл венгерский, да и общей темы для разговора у них нет.

– Скажи, Миклош, ты бы мог жить за границей?

Этот вопрос очень удивил Лонтаи, к тому же он был задан так неожиданно.

– Не знаю, я над этим никогда не задумывался.

– Сколько лет ты прожил в Москве, пока учился в военной академии?

– Четыре года, но так и не смог привыкнуть. Правда, мы были очень заняты учебой...

– А вот мой дедушка как в сорок пятом уехал во Францию, так с тех пор ни разу на родине и не был. Он, видимо, уже привык к тамошней жизни... Ты не зайдешь к нам? Я приготовлю кофе или чай. Мне бы хотелось, чтобы ты зашел...

– А я не буду мешать вам?

– Мне ты не помешаешь.

– Тогда согласен.

Девушка открыла калитку и взяла офицера под руку:

– Пошли... Не знаю почему, но мне очень хорошо оттого, что ты рядом...

Дьерди удивленно воззрилась на юношу. Из прихожей следом за ней на лестничную клетку вырвался поток теплого воздуха.

– Ну входи же, входи!

А Эндре, словно зачарованный, стоял на пороге и разглядывал черноволосую девушку. Когда они встречались в последний раз, у Дьерди были светлые волосы.

– Ну, что с тобой? – рассмеялась она. – Ты что, остолбенел? – Эндре переступил наконец порог, и только тогда Дьерди вспомнила, что он зашел к ней после похорон. Ей стало немного неловко, и она сказала: – Извини меня, пожалуйста, чуть было не забыла, что ты с похорон. Снимай шинель.

Из комнаты доносилась громкая танцевальная музыка. Эндре вдруг перестал раздеваться и спросил:

– У тебя гости?

– Бланка со своим кавалером. Родители уехали отдыхать в Татры, вернутся только завтра. Ну, снимай же свою шинель!

Эндре повесил шинель на вешалку и подумал: «Какой же я дурак! По пальто мог бы определить, что она не одна».

На Дьерди были модные брюки и голубой свитер, который красиво облегал ее стройную фигуру. Она прищурила свои серые глаза, как обычно делают люди, страдающие близорукостью, и сказала:

– Я еще ни разу не видела тебя в военной форме. Ты прекрасно смотришься. А как я тебе нравлюсь? – Она выгнулась и демонстративно развела руки в сторону.

– Кто там, Дьерди? Пришел кто-нибудь?! – крикнули из комнаты.

Эндре узнал немного гнусавый голос Бланки.

– Это Банди пришел, – ответила Дьерди. – Сейчас я его приведу.

– Когда ты перекрасила волосы? – поинтересовался Эндре.

– Перед праздниками. А что, разве мне не идет?

Он пожал плечами:

– Непривычно как-то. И потом, ты же знаешь, я не люблю брюнеток. Я не помешал вам?

– Нет. С чего ты взял?.. – Однако эти слова Дьерди произнесла не совсем уверенно, более того, Эндре заметил, что и ведет она себя как-то странно, будто смущена чем-то.

Они прошли в следующую комнату, где музыка звучала громче. Юноша на миг приостановился и осмотрелся. Повсюду идеальная чистота, телевизор новой марки. Он поглядел на Дьерди и подумал: «Она меня даже не поцеловала, а раньше мне с трудом удавалось оторвать ее от своей шеи...» В это мгновение Дьерди взяла его за руку и повела за собой.

Бланка, лежа на диване, целовалась с длинноволосым парнем. Они даже не заметили, как вошли Дьерди и Эндре, а может, и заметили, да решили не обращать на них внимания. Возле окна торчал другой парень, лет двадцати. На маленьком столике стояли рюмки, бутылки с вином, а на серебряном подносе были разложены бутерброды и кексы.

– Эй!.. – нарочито громко позвала Дьерди. – Объявляется перерыв: я привела гостя!

Длинноволосый повернулся на бок и оглянулся.

– Эй!.. – удивился он. – К нам в гости пришел настоящий солдат!

Дьерди выключила магнитофон, и сразу воцарилась напряженная тишина.

– Это Банди Варьяш, – представила девушка солдата. – Тот, что у окошка, – Балинт Фери, а это – Дюри Кешерю.

– Это я-то «кешерю»? Ну какой же я горький? – дурашливо завозмущался длинноволосый и, слегка пошатываясь, поднялся с дивана. Он был ниже Эндре и худощавее, а лицо у него почему-то носило следы преждевременного старения, хотя на самом деле ему было не больше двадцати. – Бланка, скажи, есть ли кто-нибудь слаще меня? Привет, солдатик! – Он протянул Эндре руку.

Парень, стоявший у окна, тоже подошел поздороваться. Густые медные волосы обрамляли его белый, словно мраморный, лоб.

– Привет! – произнес он хрипловатым голосом и небрежно протянул руку, пожатие которой оказалось довольно крепким.

– Что будешь пить, солдатик? – спросил Кешерю. – Есть коньяк, черешневая наливка и содовая.

– Коньяк, – ответил Эндре и сел на один из пуфиков. – Я с тобой не поздоровался, Бланка. Привет!

– Привет! Я уж думала, что ты меня и замечать не хочешь.

И Эндре неизвестно почему вдруг захотелось подшутить над пышнотелой светловолосой Бланкой.

– Откровенно говоря, с трудом заметил. – Эндре взял из рук Кешерю рюмку и, пристально глядя на него, продолжал: – Этот длинноволосый так плотно прикрыл тебя широкой спиной, что тебя и видно не было. А вы разве не выпьете? – Дождавшись, пока все наполнят рюмки, он поднял свою и предложил: – За здоровье!

– Чао, бамбина! – провозгласил Кешерю, одарив девушек хитроватой улыбкой.

Все выпили. Длинноволосый был Эндре явно несимпатичен. Не понравился ему и тот, с бледным лицом, которого Дьерди назвала Балинтом.

– У кого-нибудь из вас день рождения, не так ли? – спросил Эндре.

– Почему именно день рождения? – Дьерди присела на поручень кресла, в котором сидел Эндре, и обняла его за плечи.

– По какому же случаю вы тогда собрались?

– Это не что иное, мой храбрый витязь, как вечер знакомств, – пояснил Кешерю и, усевшись рядом с Бланкой, звонко чмокнул ее в шею.

Бланка захихикала:

– Ой, щекотно! – Она хотела высвободиться из объятий парня, но тот не выпустил ее, а, напротив, начал щекотать.

– Выходит, бамбина, ты боишься щекотки? Великолепно!..

Бланка еще громче захихикала. Чувствовалось, что ей эта игра нравится. Несколько секунд они боролись молча, потом начали смеяться и вот уже громко захохотали, будто, кроме них двоих, в комнате никого не было.

Первым нарушил молчание парень с бледным лицом:

– Похоже, они опять соревнуются. Я засеку время. – Он согнул руку в локте и посмотрел на часы, а затем голосом спортивного судьи выкрикнул: – Начали! Дьерди, подойди поближе и понаблюдай за ними.

Девушка поднялась, подошла к дивану и, усевшись на ковер, стала наблюдать за Бланкой и длинноволосым.

Балинт же присел на край стола и, понизив голос до шепота, принялся объяснять ошеломленному Эндре:

– Это соревнование в три круга. Первый круг выиграли мы с Дьерди.

– И что же получает в награду победитель? – поинтересовался Эндре.

– Право выбора.

– Право выбора? – переспросил солдат.

Парень с бледным лицом наклонился к нему поближе, словно собирался сообщить страшную тайну:

– Он может поцеловать любую девушку.

Эндре сначала решил, что неправильно понял бледного парня, и смущенно посмотрел на него.

– И ты можешь принять участие в нашей игре. Если победишь, имеешь право целовать хоть Бланку, хоть Дьерди.

Эндре вытаращил удивленные глаза. Он всегда с отвращением относился к подобным играм и, хотя не считал себя ханжой, не любил беседовать о подобных вещах.

Эндре задумался: что же ему теперь делать? Встать и молча удалиться? Или потребовать от Дьерди объяснений? «Ни к чему это», – решил наконец он и, не сказав никому ни слова, вышел в прихожую. Потом он услышал, как вскочила Дьерди, как стремительно выбежала вслед за ним.

– Ты куда?! – крикнула она и схватила его за руку.

Эндре смерил ее презрительным взглядом:

– Пойду поищу более приличное место. – Он сорвал с вешалки шинель. – Сколько я тебе должен?

– Что с тобой, Банди? – Девушка подошла к нему поближе, на лице ее отразилось замешательство, и она произнесла почти шепотом: – Ты не так понял...

– Я все прекрасно понял. Сказал бы я тебе, что обо всем этом думаю, да воспитание не позволяет. – Он схватил девушку за руку и с такой силой стиснул ее, что Дьерди застонала от боли. – Устроила из своего дома черт знает что! Что с тобой происходит? Соревнование в три круга... Уж не сошла ли ты с ума? – Он внезапно замолчал, заметив в дверях Балинта, а позади него – длинноволосого Кешерю.

– Что случилось, храбрый витязь? – поинтересовался длинноволосый. – Ты выскочил из комнаты стремительнее, чем полководец Миклош Зрини из Сигетвара...

Эндре выпустил руку девушки и, бросив шинель на ящик для угля, шагнул навстречу парням. Оттолкнув Балинта, он остановился перед Кешерю:

– Послушай ты, паскудник, я набью тебе рожу, если ты вымолвишь еще хоть слово! – Он занес было руку для удара, но Балинт успел схватить его за запястье:

– Ребята, не станете же вы драться в квартире? – Он посмотрел на Кешерю и почти спокойным тоном продолжал: – Не кипятись, Дюри, и не валяй дурака: Варьяш за несколько секунд положит тебя на обе лопатки. А у меня в данный момент нет желания драться, следовательно, я не смогу защитить тебя. Без моей же поддержки, дружище, твои шансы равны нулю.

– Отпусти меня! – потребовал Эндре.

Рыжеволосый отпустил руку солдата.

– Но только не драться! Культурным людям так вести себя не подобает.

– А ты считаешь себя культурным человеком?

– Почему бы и нет? Правда, когда меня сильно рассердят, я забываю об этом, но даже в этом случае я слежу за тем, чтобы физиономия моего противника была разбита культурно. Хотя, откровенно говоря, я не сторонник насильственных методов. Ненавижу всякое насилие...

– А я тебя! – выпалил Эндре.

– Ай, не надо так говорить...

– Хватит вам, ребята! – попыталась вмешаться Дьерди, становясь между ними. – Фери, шел бы ты лучше домой, да и вы тоже...

– Брось, Дьерди. Почему это я должен идти домой, если прекрасно чувствую себя в твоем доме? – Он посмотрел на часы: – Сейчас только пять. Через каких-нибудь полчаса подойдут остальные ребята. Не можем же мы обмануть десять человек. Подумай хорошенько. Мы в долг залезли, лишь бы устроить этот вечер, накупили всего. Где же мы все это будем есть и пить? Не на лестничной же клетке, а? И потом, ты сама нас пригласила...

– Не беспокойтесь, – прервал его Эндре и, повернувшись кругом, схватил шинель и начал одеваться.

«Какой же я, по сути дела, отвратительный тип! – мысленно ругал он себя. – Только и умею, что кричать. Устроил скандал, а сам струсил перед этим нахалом с бледным лицом. Надо мной же теперь смеяться будут...»

Он не спеша застегивал пуговицы шинели, в душе все еще надеясь, что Дьерди начнет его удерживать. Однако она не двигалась с места, не зная, на что решиться. Выгнать Балинта она не могла, так как тот наверняка обиделся бы, но ей было жаль и Эндре, ведь он пришел к ней, чтобы хоть немного забыться, успокоиться... Ей бы еще месяц назад следовало написать Эндре, что она по уши влюбилась в Балинта, а он, если пожелает, может поухаживать за Бланкой... Низко опустив голову, Дьерди повернулась и ушла в комнату.

Парни остались в прихожей одни. Эндре посмотрел вслед уходившей девушке и почувствовал, как в душе у него поднимается волна отвращения. В то же время ему было стыдно за себя, за то, что он испугался этого высокого парня, силу которого успел оценить по первому рукопожатию.

– Вот так-то, Банди Варьяш!. – вздохнул Балинт. – Женщины – существа непостижимые, и, следовательно, из-за них нет смысла прибегать к насилию. Они не только глупы, но и, как говорят в народе, ветрены. Когда меня призовут в солдаты, то, вероятно, и со мной произойдет то же самое. Мужчины в подобных случаях говорят: «Ничего, пройдет время – все забудется...»

Слова Балинта почему-то развеселили Кешерю, и он начал кривляться:

– Не горюй, мой витязь, а сходи-ка лучше к другой девушке. – И он небрежно помахал Эндре: – Прощай, мой витязь!

«И почему я позволяю этому Балинту насмехаться надо мной? Никогда не чувствовал себя так скверно...»

– Не пойми меня превратно, – продолжал Балинт вкрадчивым голосом. – Я бы не обижал тебя но, видишь ли, Дьерди по уши в меня втрескалась... Если бы не это, я бы ушел первым... Встречаться с тобой она все равно не станет: я ей запретил... Она меня не только любит, но и боится... – Он хотел добавить еще что-то, но не успел. Эндре нанес ему удар в подбородок и, распахнув дверь, быстро вышел.

До дома он шел пешком. Холодный ветер действовал на него успокаивающе. «Итак, с Дьерди все кончено, – подвел Эндре итог своим отношениям с девушкой. – Одной заботой меньше. Невелика потеря, – старался он утешить себя. – Хотя саднить рана будет, видимо, долго, ведь я любил Дьерди... Не зря я так волновался, когда меня призвали в армию. Что было, то было. Но, вероятно, женщин действительно не стоит принимать всерьез. Теперь мне станет намного легче: не нужно будет думать о Дьерди. Конечно, я любил ее и мне больно, что я ее потерял. Однако все это глупости... Хорошо бы вот так засунуть руки в карманы и шагать куда глаза. глядят, но в форме этого делать не положено...»

Дойдя до улицы Аттилы, Эндре вошел в эспрессо и попросил чашечку горячего кофе. Огляделся, В углу, возле печки, сидели несколько пожилых мужчин и о чем-то негромко спорили.

Выпив кофе, Эндре вышел на улицу и побрел дальше. В голову почему-то лезли нелепые мысли о старости, до которой еще так далеко...

Разрыв с Дьерди отозвался в сердце Эндре довольно болезненно. Когда-то он теперь забудет ее! Устав и основательно промерзнув, он сел на ближайшей остановке в автобус.

Дома он застал отца и Жоку. Они сидели в гостиной и молчали. Эндре снял шинель и направился к ним.

– А где же наши дедушки с бабушками? – поинтересовался он, входя в гостиную.

Варьяш бросил на сына взгляд, который не сулил ничего хорошего:

– Одни отправились в гостиницу, другие, я имею в виду моих родителей, поехали к Кальману.

– А почему дедушка Шпитцер уехал так рано?

– Мы немного повздорили. – Варьяш махнул рукой: – Это даже к лучшему. Я и раньше не очень-то интересовался им... Он начал ругать меня, бог знает чего наговорил. Ваша бедная мать всю жизнь пыталась помириться с ним, но он так и не снизошел... Даже когда мы были в Париже, он уклонился от встречи... А теперь вот бранит меня...

Увидев на столе бутылку коньяка, Эндре налил себе рюмку и выпил.

– А тетушка Ольга?

– С ней все в порядке, совершенно другой характер. Мы встретимся завтра, я хочу поговорить с ней по душам. А где ты был так долго?

– Гулял и думал... – Эндре расстегнул китель и снял галстук. – Мне бы тоже хотелось встретиться с ней и поговорить. Я думал, что застану ее. Ну что ж, на нет и суда нет. Завтра уезжаю в часть. Я должен еще что-нибудь сделать?

– Ничего, – ответил отец. – Когда отходит поезд?

– В пять тридцать.

– Да чего ты не садишься?

– Пойду лягу: спать хочется. Спокойной ночи.

– Ужинать будешь? – спросила Жока.

– Чего-нибудь перекушу в кухне. Хлеб-то в доме наверняка найдется.

– Найдется и кое-что еще, – заметил Варьяш.

– Что тебе приготовить? – поднялась Жока.

– Не беспокойся, я сам.

Отец достал зажигалку и, погрузившись в глубокое раздумье, закурил.

– Я хочу попросить вас, дети, об одном: если можно, не набрасывайтесь друг на друга с упреками, не ссорьтесь... Нас ведь теперь только трое...

У Эндре не было желания выслушивать наставления расчувствовавшегося отца, он. повернулся и вышел.

В кухне было тепло. Эндре отрезал себе горбушку хлеба, кусок копченого сала и безо всякого аппетита принялся жевать. Потом зажег газ и поставил чайник. «Нужно бы попросить отца, чтобы помог мне поскорее демобилизоваться, но... я не сделаю этого. Нет, не сделаю. Да и не помог бы он все равно. А ссориться с ним я не стану, не хочу просто. Подожду удобного случая, и тогда...»

Через несколько минут в кухню вошла Жока. Лицо у нее было усталое и задумчивое. Плотно прикрыв за собой дверь, она подошла к плите.

Эндре с любопытством наблюдал за сестрой: «Она будто постарела. А на похоронах казалась такой красивой. Как странно – женщины могут меняться буквально за несколько часов...»

Жока налила в кружку чая, выжала в нее пол-лимона, а затем поставила перед братом. Сама она уселась на табурет напротив и, обхватив голову руками, устремила отсутствующий взгляд в пространство.

Эндре, прихлебывая, пил горячий чай.

– Тебе не кажется, что, прежде чем уехать, ты должен, вернее, мы с тобой должны серьезно поговорить? – спросила она, не глядя на брата.

Эндре от неожиданности закашлялся – поперхнулся хлебной крошкой.

– О чем это нам надо поговорить? – Он вытер платком покрасневшее лицо. – Вроде бы не о чем...

– А мне есть о чем! – Жока отбросила со лба прядь волос, повернулась к брату и устремила на него вопрошающий взгляд.

– Ты полагаешь, меня должно заинтересовать то, что ты собираешься сказать?

– Даже если и не заинтересует, я все равно скажу. Я так решила. И потом, мне не хочется еще раз оказаться в таком же положении, как в Сомбатхее.

– Не лезь в номер чужого мужчины...

– А это как мне захочется: я вправе распоряжаться собой.

– Раз так, то замолчи и оставь меня в покое! Я не собираюсь ломать голову над твоими проблемами. – Дожевав кусок хлеба, Эндре положил на стол нож и опять взял в руку красную обливную кружку. – Каждый человек имеет право испортить собственную жизнь. Разумеется, и ты тоже. С сегодняшнего дня можешь делать все, что хочешь.

Лицо девушки вмиг изменилось: все черты его как-то размякли, расплылись, казалось, она вот-вот расплачется. И заговорила она совсем другим тоном: