Текст книги "Стать человеком"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Стать человеком

В романе крупного венгерского прозаика рассказывается о становлении молодого человека, призванного на действительную службу в Народную армию, в рядах которой солдаты не только получают комплекс военных знаний, но и закаляются духовно и физически, приобретая ценные качества, столь необходимые им в будущей жизни.

Роман рассчитан на широкий круг читателей.

Марци Поллак оказался плохим пророком, когда в начале недели заявил, что рождество в этом году будет бесснежным. Он бился об заклад, что так оно и будет, однако никто из ребят не стал спорить с рыжеволосым солдатом. И все-таки Марци ошибся: накануне праздника пошел снег. Правда, с утра в воздухе порхали только отдельные снежинки величиной с однофиллеровую монету, но к вечеру повалил такой густой снег, что можно было подумать, будто, он не прекратится.

На утренних занятиях ребята были, как никогда, оживлены, особенно во время перерывов. Они шутили, смеялись, разыгрывали друг друга, и в первую очередь – рыжего Поллака.

– Какой из тебя солдат, – говорили они ему, – если ты даже погоду на завтра предсказать не можешь...

Но дело, разумеется, было не в этом. Идет снег, ну и пусть себе идет, черт с ним. Им, как говорится, до лампочки, ведь после обеда многие из них получат краткосрочный отпуск и отправятся по домам. Это главное, потому что со дня призыва ни один из них ни разу не был дома. Из окна казармы хорошо видны разноцветные дома Кевешда, но в город их еще не отпускали.

Солдаты так старательно и с таким воодушевлением выполняли все упражнения, что офицеры, проводившие занятия, не переставали удивляться. Удивлялся не только командир роты лейтенант Ковач, но и заместитель командира батальона по политчасти капитан Шарди. Необычно это было потому, что капитан Шарди умел с первого взгляда обнаруживать малейшие недостатки, к которым он относился непримиримо, И это знали все. Сегодня же он с удовлетворением сказал лейтенанту Ковачу, что успехи танковой роты не были для него неожиданностью, так как он всегда считал, что служба в армии является лучшей школой, формирующей характер молодых людей.

Разговор, начатый на учебном поле, замполит и лейтенант продолжили в офицерской столовой.

– Видишь ли, друг мой, – сказал Шарди лейтенанту, – с новобранцами надо быть построже. По сути дела, они неплохие ребята, только немного избалованы.

Помешивая горячий суп в тарелке, он не спускал внимательного взгляда с Ковача, очень спокойного, с тихим говорком. Лейтенант был высок ростом, носил очки. Он окончил офицерское училище с отличием и придерживался иных педагогических принципов, чем капитан Шарди, но спорить с ним сейчас не хотел, а продолжал внимательно слушать.

– Однако, что ни говори, ты держишь их в руках.

Ковач с аппетитом откусил от ломтика хлеба – он был голоден.

– Постепенность и доверие – вот и все мои секреты, – признался он.

– Постепенность?

– Да, это железный закон современной педагогики, – ответил Ковач, не переставая жевать. – Офицер не должен быть запанибрата с солдатами, заигрывать с ними сверх меры, а самое главное, его слова не должны расходиться с делом. Я, например, сказал своим солдатам на прошлой неделе: «Послушайте, товарищи, если вы хорошо отстреляете упражнения. и не допустите никаких ЧП, то в среду я отпущу вас на праздники по домам». – Он отпил глоток воды, поприветствовал вошедшего в столовую секретаря партийного бюро полка и продолжал: – Ну, ребята и постарались: они показали хорошие результаты, и я всем им со спокойной совестью подписал увольнительные.

Солдаты танковой роты, только что вышедшие из столовой, направлялись в казарму. Четко печатая шаг по засыпанному снегом асфальту, они пели веселую солдатскую песню:

 
Через день меня уж здесь не будет...
 

Слушая бодрый мотив, оба офицера задумались, может быть, вспомнив свои солдатские годы.. Ковач с любопытством посмотрел в окно – во дворе валил густой снег и ветер крутил искрящиеся снежинки. В строю проходившей мимо столовой роты он заметил худое, вытянутое лицо Эндре Варьяша. Высокий плечистый парень тоже посмотрел в окно. И пока он проходил мимо, лейтенант обратил внимание на его упрямо сжатые, тонкие губы и мрачный взгляд глубоко сидящих глаз. Эндре Варьяш почему-то не пел.

– Странно ведет себя этот парень, – тихо вымолвил Ковач, будто разговаривая с самим собой. – Не пойму я его что-то. Увольнительную не попросил, да и вообще никуда не отпрашивался. – Задумчиво жуя жилистый кусок мяса, он посмотрел на одутловатое лицо Шарди: – Я два раза подходил к нему и спрашивал, не хочет ли он поехать домой. Он ответил, что не хочет. Не скрою, этот парень доставляет мне немало хлопот.

Шарди отодвинул от себя пустую тарелку и закурил. Он задумчиво попыхивал сигаретой и время от времени делал рукой движение, будто отгонял от лица муху.

– Папенькин сынок, – сказал он, немного помолчав, – вот и не нравится ему воинская дисциплина. А тут еще кроме всего прочего приходится жить вместе с детьми из простых семей. Многие уже жаловались на него. Высокомерен с товарищами, иногда даже не желает с ними разговаривать. Черт возьми! Ненавижу демагогов, но думаю, Дилас в чем-то прав.

Ковач поднял голову и спросил:

– В чем же?

– В том, что и при социализме порой может формироваться своя аристократия. И некоторые из этих новых аристократов пользуются бо́льшими правами, чем мы. А здесь, в армии, перед нами ставится задача обломать этих изнеженных отпрысков и воспитать из них настоящих солдат. Понятно тебе?

– Варьяш – не аристократ.

– Нет?

– В том-то и дело, что нет.

– Геза Варьяш, его отец, видный общественный деятель. Он не только писатель, но и депутат парламента. Я уж не говорю о том, что у него персональная пенсия. А за свои сочинения он получает, наверное, раз в десять больше, чем какой-нибудь министр или секретарь обкома, и все недоволен. Оппозиционер он, черт бы его побрал!

– Геза Варьяш – порядочный человек и настоящий коммунист, – возразил Ковач. – Зачем же ему быть оппозиционером? Вся беда в том, что и мы, коммунисты, слишком часто ругаем наших писателей. А что в этом хорошего?

– Настоящий коммунист и порядочный человек, говоришь? – задумчиво произнес Шарди. – Тогда, старина, я расскажу тебе кое-что про этого порядочного человека, черт бы его побрал! Я лично его презираю, и будь моя воля... – Не закончив фразы, он махнул рукой и встал: – Хорошо тебе, Петер! Ты еще молод. Во время контрреволюционного мятежа пятьдесят шестого года ты ведь еще школьником был, историю пятидесятых годов знаешь только по книгам.

Ковач задумался и ничего не ответил замполиту. Придя в расположение своей роты, он вызвал старшину Мартша и поинтересовался, в порядке ли выходная форма уходящих в увольнение, не возникло ли каких проблем.

– Нет, абсолютно никаких проблем, – четко доложил небольшого роста, слегка располневший старшина и, хитро улыбнувшись, добавил: – Все в порядке!

Они вошли в казарму. Увольняющиеся были уже построены и с нетерпением ожидали счастливой минуты, когда им разрешат покинуть расположение части.

– Внимание, товарищи, – обратился к ним лейтенант и почему-то смутился, словно забыл, что именно хотел сказать солдатам.

Внимательно осмотрев каждого, он остановился у печки, как раз перед Варьяшем. Парень как-то грустно взглянул на него, повернув к нему лицо с запавшими щеками. Лейтенант решил сегодня же поговорить с солдатом и хоть что-нибудь из него вытянуть. Посмотрев поверх его головы на окно, Ковач вспомнил, как еще за обедом продумал, что именно скажет солдатам, и тихо заговорил:

– Я хотел бы обратить ваше внимание, товарищи, на сильный снегопад. По прогнозам метеослужбы во многих местах ожидаются снежные заносы. Следовательно, отправляясь из дома в часть, нужно так рассчитать время, чтобы при любых обстоятельствах прибыть к месту службы безо всяких опозданий! И еще, ни на минуту не забывайте, что вы военнослужащие.

Пожелав солдатам приятно провести праздник и хорошо отдохнуть, ротный возвратился в канцелярию. Вдруг он почувствовал, что ему жарко. Все тело горело, как тогда, когда он в течение двух недель провалялся с воспалением легких. Закрыв глаза, лейтенант прижал ладонь к чуть-чуть влажному лбу. «Может быть, я простыл? Хороший же меня ожидает праздник, если поднимется температура». Он расстегнул китель, рубашку и подошел к окну, но форточки не открыл, боясь, что его охватит холодным, морозным ветром. Собственно говоря, он мог бы уже спокойно идти домой, но все как-то не решался, сам не зная почему.

Мысли офицера снова и снова возвращались к капитану Шарди. Вот уже год, как Ковач знал его и не переставая удивляться странностям этого человека. Чувствовалось, что капитан много читал, но привести прочитанное в какую-то стройную систему так и не сумел. Порой его высказывания никак не вязались со званием политработника. Например, фраза относительно Диласа. Кто-кто, а Шарди должен был бы знать, что именно за эту ревизионистскую теорию его и исключили из Союза коммунистов Югославии, а затем от дали под суд. Вряд ли есть смысл спорить о том, что и среди детей так называемых номенклатурных работников порой встречаются и хулиганы, и скандалисты, и оболтусы, но нельзя же считать эти позорные явления типичными. Да и само по себе утверждение Шарди, что Эндре Варьяш ведет себя как избалованный отпрыск, неверно, его поведение никак нельзя назвать вызывающим. Сейчас лейтенант пожалел, что не продолжил спора на эту тему с капитаном Шарди.

Ковач не только слыл лучшим стрелком полка и отличным футболистом, но и очень любил литературу. К своим любимым писателям он относил и Гезу Варьяша. Может быть, это обстоятельство играло какую-то роль в его несколько повышенном внимании к поведению Эндре. Интересно, почему же он все-таки не едет домой? Что случилось? Почему он замкнут и постоянно держится в стороне от остальных солдат? На рождество все семьи стремятся собраться вместе, но почему этого не хочет Эндре Варьяш?

Лейтенанту вспомнилось собственное детство. Несколько лет он жил в общежитии имени Баттьяни Вак от Эстергомской гимназии. Родители его давно развелись, и по решению суда сына оставили у матери. Отец же вскоре после развода женился, а его новая жена даже и слышать не желала о мальчике. Отец платил алименты на содержание ребенка, и только. Когда Петер учился в последнем классе гимназии, тяжело заболела мать и ее положили в больницу. Именно поэтому он не смог поехать домой и остался один-одинешенек во всем общежитии. Те тоскливые дни навсегда врезались в память Ковача. Поэтому он считал, что, если парень не попросился в увольнение на праздники, значит, у него на то наверняка была серьезная причина. Лейтенант подождал, пока солдаты, отпущенные по домам, ушли, и вызвал к себе Варьяша.

Эндре по-уставному доложил лейтенанту о прибытии и, пытливо всматриваясь в его тонкое лицо, попытался догадаться о причине вызова к командиру роты. Лицо офицера показалось ему знакомым, и он невольно задумался над тем, кого же тот ему напоминает. Однако догадка пришла не сразу, а лишь позднее, в ходе разговора. До призыва в армию один из друзей Эндре, Шугар, некоторое время работал ассистентом у кинорежиссера, и однажды – бог знает почему – они решили посмотреть старый американский кинофильм «Ватерлоо» с Тайроном Пауэром в главной роли. Так вот лейтенант Ковач был удивительно похож на этого артиста, особенно когда снимал очки. Рассмотрев лейтенанта повнимательней, Эндре пришел к выводу: голова у него какая-то несовременная, ее очертания слишком мягки и правильны, что делает его совсем не похожим на военного. Если лейтенанта переодеть в гражданскую одежду, его смело можно принять за врача или биолога.

– Садитесь, Варьяш, – пригласил Ковач солдата, поправляя очки, и, дождавшись, когда он сядет, угостил его сигаретой. – Я не собираюсь вмешиваться в ваши личные дела, – продолжал лейтенант, – но меня очень интересует, почему вы не поехали домой.

Он внимательно следил за выражением лица парня с глазами, глубоко сидящими под почти прямыми бровями. Внезапно он ощутил, будто между ними возникло некое странное электрическое поле, которое пропускало слова, не задерживая их глубинного эмоционального заряда, и превращало в пустые, ничего не выражающие звуки. Глаза парня чуть заметно сузились, как у зверька, почувствовавшего западню, и офицер вдруг ясно осознал, насколько бессмысленна его попытка сблизиться с подчиненным. Солдат, сидевший по другую сторону стола и смотревший на него с недоверием и подозрительностью, явно не желал подпускать его к себе. «Жаль, – подумал офицер, – а ведь мне нравится этот парень, и, кто знает, может,быть, когда-нибудь мы стали бы друзьями».

Эндре опустил голову и уставился на свою сигарету:

– Я не хочу ехать домой.

– Вам так хорошо здесь?

– Я решил во время праздников немного позаниматься. Дома это было бы невозможно.

Ковач чувствовал; что парень говорит неправду.

– Понятно, – сказал он с горькой улыбкой и встал. – В конце концов, вам лучше знать, что делать. Пожалуйста, занимайтесь.

Лейтенант попрощался и направился домой. Эндре же вернулся в казарму, где, сидя у печки, почитал газету, а затем пошел в умывальник бриться.

Встав перед зеркалом, он начал намыливать худощавые щеки. Его густые брови почти срослись на переносице. «Солдатская служба оказалась бы намного легче, – думал он, – если бы издали приказ, разрешающий новобранцам отращивать усы и бороды. – У самого Эндре была жесткая темная, почти черная щетина, отчего иногда приходилось бриться по два раза в день. – Конечно, такая мысль вряд ли придет в голову начальству, хотя инструкций оно издает великое множество».

Эндре стало холодно. Умывальник давно выстыл, и мороз уже успел разбросать свои причудливые узоры по углам оконных стекол. «Начальство, – рассуждал Варьяш, – могло бы подумать о том, что зимой необходимо лучше отапливать казармы, тем более – умывальники».

Щетина чуть слышно потрескивала под лезвием его бритвы. Тыльной стороной ладони Эндре ощупал свое лицо, «Нормально», – наконец решил он и, подойдя к крану, вымыл кисточку. Затем он вытер лезвие и вложил его в станок.

Он как следует помылся. Холодная вода освежила его, до красноты растертое мускулистое тело охватила приятная теплота. Сильные порывы ветра ударяли в окна, и стекла тихо дребезжали. Неожиданно Эндре почувствовал холодное дыхание ветра и одновременно услышал скрип открываемой двери.

Вошел младший сержант Леринц Бегьеш. Небрежным движением он захлопнул за собой дверь, потом подошел ближе и встал по другую сторону бетонного корыта умывальника. Это был крупный парень, всего сантиметра на два ниже Эндре, но шире в плечах. На занятиях Эндре не раз пристально разглядывал скуластое лицо этого кряжистого младшего сержанта, с сильно выступающими надбровными дугами и холодным взглядом серо-голубых глаз, с решительной линией тонких губ и волевым подбородком. Про себя он решил, что если когда-нибудь все-таки станет кинорежиссером и будет ставить фильм о борьбе батраков за свою свободу, то на главную роль непременно подыщет именно такого крестьянского парня, как Бегьеш.

Младший сержант закурил. Некоторое время он молчал, словно раздумывал, о чем бы таком спросить Варьяша, С первых дней появления новобранцев в казарме он, сам не ведая почему, невзлюбил Эндре. Тогда он, по сути, еще ничего не знал о нем, даже фамилии его не помнил, но одного того, как Эндре посмотрел на него, было достаточно, чтобы возбудить к себе чувство неприязни. Позднее младший сержант инстинктивно ощущал, что парень считает его пустым местом, нисколько не уважает и не боится, а потому и не желает устанавливать добрые отношения...

Остальные солдаты каждый по-своему стремились угодить младшему сержанту – угощали его домашней снедью, на вечерах пили с ним пиво в буфете и с радостью принимали его в свою компанию, когда тот снисходил до того, что замечал знаки внимания и садился за их столик.

Эндре же никогда не удостаивал Бегьеша такой чести. При встречах он по-уставному козырял, но при этом не улыбался, не уступал угодливо место в буфете, как рыжий Поллак: «Пожалуйста, товарищ сержант, присядьте за наш столик на минутку. Что вам принести?» Позднее же, когда младший сержант узнал, кто отец Эндре, его антипатия к Варьяшу еще больше усилилась. Правда, в этой неприязни сыграли свою роль и кое-какие другие причины. Например, та, что некоторые из офицеров-инструкторов с таким подчеркнутым вниманием, а то и с уважением разговаривали с Эндре, будто не его отец, а он сам был известным на всю страну писателем.

Вскоре Бегьеш заметил, что офицеры допускают послабления по отношению к Эндре, намеренно не замечая его ошибок во время занятий по боевой подготовке. А вот ему, младшему сержанту, в свое время никто никаких поблажек не делал, и если что-то не получалось, с него требовали по всей строгости, потому что он сын простого крестьянина. Да и другим солдатам офицеры не прощают промашек. Мартон Поллак, например, сын портного-частника. Так капитан Тельдеши, когда сердится на Мартона, вспоминает недобрым словом не только отца, но и его мать, такую же представительницу частного сектора. Вот, собственно, почему младший сержант Бегьеш поклялся не давать никаких поблажек Эндре Варьяшу.

Он смотрел на солдата, который спокойно вытирался полотенцем, и думал: «Как будто меня тут и нет вовсе. В упор не замечает. Ничего, я тебя, дорогой, сейчас расшевелю, выведу из твоего непоколебимого спокойствия». Он улыбнулся и, глядя на дымок сигареты, спросил:

– Почему вы не поехали домой?

Эндре завернул кран и молчал, раздумывая над тем, что бы такое ответить младшему сержанту. Он догадался, что Бегьеш решил поиграть с ним и задал свой вопрос только для того, чтобы начать разговор.

Младший сержант был хитер и необычайно находчив. Сейчас он был предельно вежлив, но Эндре знал, что за этой показной вежливостью скрывается тщательно продуманное коварство. Однако многим солдатам Бегьеш нравился. «Видите ли, – говорили они с удовлетворением, – он не дает поблажек Варьяшу, как это делают большинство офицеров».

Вчера на учебном поле они отрабатывали технику метания ручных гранат. Занятиями руководил лейтенант Ковач, но вскоре его вызвал командир батальона. Бегьеш отвел свое отделение к оврагу и объявил перерыв. Было прохладно, дул резкий ветер. Ноги солдат, обутые в сапоги, почти по щиколотку утопали в грязи, Эндре замерз. Он сел к кусту, закурил и со стороны наблюдал за сбившимися в небольшие группы солдатами. К нему подошел Бегьеш. Несколько солдат, догадывавшиеся о натянутых отношениях Эндре с младшим сержантом, не спеша подошли следом.

– Дайте прикурить, Варьяш.

– Пожалуйста, товарищ младший сержант, – подскочил к Бегьешу рыжий Поллак, но тот отмахнулся от него, как от назойливой мухи:

– Оставьте, рядовой Поллак, У Варьяша отличная газовая зажигалка, которой и буря не страшна. Не так ли, Варьяш?

Эндре встал и, не говоря ни слова, дал командиру отделения прикурить.

– Можно посмотреть? – протянул тот свою широкую ладонь с толстыми пальцами.

Эндре дал ему зажигалку.

– Красивая штучка, ничего не скажешь, – одобрил младший сержант. – Невеста подарила?

– Младшая сестра.

Бегьеш рассеянно крутил в руках зажигалку.

– Разве у вас нет невесты?

– Пока нет, – ответил Эндре, зябко поеживаясь.

– Замерзли?

– Немного.

Бегьеш возвратил зажигалку. Эндре положил ее в карман и бросил взгляд на хмурое небо.

Младший сержант вытянул вперед руку:

– Видите вон тот низенький куст лещины?

– Вижу.

– Кажется, я забыл там две учебные гранаты. Сбегайте туда и принесите их.

Куст орешника находился примерно в восьмистах метрах от оврага. Ребята загоготали от удовольствия: уж больно им понравился этот трюк Бегьеша. Не смеялся только Анти Штольц. Негромко, но зато с какой-то особой горечью он выругался.

Бегьеш пошевелился. Шаркая, он подошел ближе:

– Я, кажется, вам вопрос задал... – Он бросил сигарету и растер ее ногой, потом обошел умывальник и приблизился к остывшей печке. – Не желаете отвечать?

– Не поехал, и все.

– Не считайте меня дураком. Я вижу, что вы здесь. Я вас спрашиваю: почему вы не поехали домой?

– Не захотел, потому и не поехал.

– Ай, ай, Варьяш, вы все еще не усвоили: не «потому», а «докладываю, товарищ младший сержант». Ясно? «Докладываю» и так далее. Не сегодня завтра станете старослужащим солдатом, а до сих пор не усвоили устав.

Эндре с силой сжал в руке полотенце – он держал его так, будто это была плетка, и думал: «Что это он, издевается надо мной?..»

Как антенна радара принимает отраженные электрические волны, так и Бегьеш почувствовал струившуюся на него из глаз парня неприязнь. Не ускользнуло от его внимания и то, как судорожно сжимал солдат полотенце в руках. «Хоть бы он меня ударил, – подумал младший сержант. – Тогда бы я, защищаясь, разбил эту грустную благородную физиономию. Но этот не ударит, он трус, избалованный папенькин сынок...»

Лицо младшего сержанта озарила едва заметная улыбка.

– Ну? Изволите упрямиться? Я тут ни при чем, этого требует воинский устав. Сожалею, уважаемый рядовой Варьяш, но соблюдение положений устава обязательно и для папенькиных сынков.

Эндре охватило чувство горечи. «Все-таки лучше было бы уехать домой, – начал мысленно рассуждать он. – Этот Бегьеш решил меня унизить. Но по какому праву? Я же его не задевал. По какому праву? По праву двух маленьких звездочек на погонах. Теперь он будет мучить меня до тех пор, пока я не сравняюсь с ним, не усвою его образ жизни, его точку зрения. Это единственный путь к спокойной жизни. Если же я не смогу приспособиться, то буду мучиться И страдать. По-видимому, существует несколько различных ступеней страданий и унижений, и я, вероятно, нахожусь сейчас лишь на первой. Сколько же их, этих ступеней, осталось пройти? Но я не поддамся. Унизить можно того, кто. позволяет делать это с собой. Я же не позволю...»

Злость немного; улеглась, и Эндре охватило, холодное безразличие.

– Бегьеш, – произнес он тихо, – не играй со мной.

– Смотрите-ка, мы уже на «ты»?

– Давай лучше не трогать друг друга, иначе потом оба пожалеем.

– Угрожаете? За это полагается военный трибунал.

– Да. Но только ты не будешь присутствовать на нем. Попробуй докажи, что я тебе угрожал.

– Помойте полы, а этот разговор мы продолжим в другой раз. – Младший сержант повернулся и вышел из умывальника.

Когда он снова возвратился, Эндре мытье полов уже закончил. Делая вид, будто не замечает младшего сержанта, он прополоскал тряпку, поставил на место ведро, вымыл руки и молча вышел в коридор. Ему было жарко, а дежурный по роте зябко притопывал ногами. Эндре махнул ему рукой и медленно направился в спальное помещение. Он проходил мимо ротной канцелярии, когда услышал, как позади открылась входная дверь.

– Дневальный! Где дневальный?

Дежурный что-то ответил, на что Мартша – а это был он – сказал:

– Позовите Варьяша.

Эндре, не ожидая, пока дежурный окликнет его, повернулся. Небольшого роста, черноволосый старшина сразу узнал его, так что не потребовалось даже представляться.

– Немедленно оденьтесь и идите в партком полка, да поторапливайтесь!

На улице шел такой густой снег, что, пока Эндре добрался до штаба полка, его плечи и шапка покрылись слоем снега в палец толщиной. На стоянке автомашин он заметил знакомый «мерседес», и ему сразу стало до того неприятно, что захотелось повернуться и уйти. Но он не мог этого сделать, потому что тут, в военном городке, он должен выполнять волю других.

Перед входом в здание Эндре стряхнул с себя снег и выбил о колено шапку. Отдав честь знамени полка, он взбежал на второй этаж, постучался и вошел в комнату. Секретарь партийного бюро полка майор Арпад Бакош разговаривал с его младшей сестрой Жокой и незнакомым молодым подполковником. Эндре по-уставному доложил о своем прибытии.

Бакош пожал ему руку и радостно воскликнул:

– А, вот и наш воин!

Молодой подполковник тоже поздоровался с Эндре за руку и осмотрел его. Жока, улыбаясь, ждала, когда очередь дойдет до нее. Майор задал солдату несколько обычных в таких случаях вопросов: как он себя чувствует? здоров ли? есть ли жалобы? почему не попросился на праздники в отпуск или увольнение? Эндре машинально отвечал.

Затем, обращаясь к молодому подполковнику, Бакош предложил:

– Ну, друг, давайте оставим их одних, Через час мы вернемся. Хорошо? – спросил он у девушки.

Жока согласно кивнула и терпеливо дождалась, пока за офицерами захлопнулась дверь. Потом она подошла к брату и, чуть жеманясь, поцеловала его:

– Ну, негодник, почему ничего не писал?

Злость у Эндре уже прошла, а присутствие сестры, как всегда, подействовало на него успокаивающе. Он ласково посмотрел на ее хорошенькое, немного восточное, с неправильными чертами, загорелое лицо, на прямой, чуть-чуть длинноватый нос, потом прижал к себе, поцеловал и, как бы устыдившись минутной слабости, резко оттолкнул:

– Как ты сюда попала?

Они присели к низенькому столику, и Жока, выкладывая из спортивной сумки домашнюю снедь, рассказала о том, как она добиралась:

– Мы проводим в Сомбатхее литературный вечер. Я читаю там два стихотворения. Одно – поэта Арпада Тота, другое – Кашшака. Между прочим, я очень боюсь читать стихи Кашшака, понимаешь, очень трудно читать белые стихи... Мама приготовила и салями, но я не взяла, знаю, что ты ее не любишь... Кашшака очень трудно декламировать, но ничего, надеюсь, все будет в порядке. В этой коробке – сахарное печенье, а здесь – целый килограмм копченого сала... Все ждала от тебя писем, да так и не дождалась. Налить кофе?

– Какого еще кофе?

– Черного, – Она достала из сумки термос. – Я плеснула в него немножечко коньяку, – Она налила из термоса в стакан ароматного кофе и угостила Эндре: – Пей, пока не остыл.

Прихлебывая кофе, Эндре закурил, а сестра продолжала:

– Утром я позвонила Миклошу...

– Кто это – Миклош?

– Подполковник. Между прочим, он тоже принимает участие в литературном вечере. Я пообещала, что отвезу и привезу его на своей машине, если он узнает, где ты служишь. Я боялась, что ты уже уехал домой. Через полчаса он позвонил мне и сообщил, что ты даже в увольнение не просился. Тогда я отдала ему приказ по дороге в Сомбатхей остановиться здесь на часок. И вот мы тут как тут, но, я вижу, ты не очень-то рад моему приезду.

Эндре допил кофе и тыльной стороной ладони вытер губы.

– Где служит этот Миклош?

– В Министерстве обороны. Но что он там делает – лучше не спрашивай, потому что я не знаю. Он очень умный, не так давно преподавал венгерский, хорошо разбирается в литературе. И внешне неплохо выглядит, не так ли?

– Так-то оно так, но он либо дурак, либо с заскоками.

Жока закрыла сумку и с любопытством посмотрела на брата:

– Это почему же он с заскоками?

Эндре лениво выпустил изо рта струйку дыма и сказал:

– Ну пойми, быть преподавателем, разбираться в литературе и стать кадровым военным... Здесь что-то не так.

Жока заметила, что брат чем-то подавлен:

– Все еще никак не привыкнешь? Прошло уже больше двух месяцев. Ты и не заметишь, как снова будешь гражданским.

Эндре окинул взглядом свертки, лежавшие на столе, а затем посмотрел в окно. Шел настолько густой снег, что даже очертания казармы казались размытыми.

– Банди, Бандика, – взяла Жока брата за руку, – я тебя очень прошу, потерпи. Время пролетит быстро, и служба кончится.

– До той поры так далеко, Жо! – вздохнул он.

Жока заволновалась: неужели она настолько плохо знала брата? Ну хорошо, служба в армии, конечно, не мед, но нельзя же так распускаться!

– Зачем же падать духом?

Парень запустил руку в темные, коротко остриженные волосы:

– Дело не в том, падаю я духом или нет. И вообще, тебе легко говорить. Если бы ты только могла себе представить, как мне здесь трудно, так бы не говорила. – Он взглянул на сестру: – Нет-нет, физически я вынес бы любые трудности. Но стоит мне подумать, что два года, целых два года я должен провести здесь, как голова идет кругом. Да что зря болтать! Как там мама?

Жока охотнее всего расплакалась бы. Она надеялась, что Эндре уже успокоился, привык к службе, ведь человек ко всему привыкает. Но все, видимо, не так. А в этом случае уговоры бесполезны: у Эндре есть и сила воли, и собственные принципы, которыми он руководствуется. Жока с горечью подумала об отце. И вдруг ей вспомнилось утро перед уходом Эндре в армию.

Они завтракали на террасе. Лучи еще теплого осеннего солнца пробивались сквозь поблекшие листья дикого каштана. Мама с тетушкой Юли отправились мыть грязную посуду. За столом остались только они втроем. Жока сердито разглядывала лоснящееся, одутловатое лицо отца, его набрякшие веки, сильно поседевшие волосы и ожидала, что он как-то ободрит огорченного Банди.

– Не вешай носа, черт тебя побери! – проговорил наконец отец. – Отслужишь положенное, и все. Время пролетит быстро.

Эндре затянулся сигаретой и, сощурив глаза, посмотрел в сторону Пашаретского шоссе.

– Пролетит, да что в этом проку?! – сказал он. – Как ты не можешь понять, что я не хочу быть солдатом! Я не люблю военную форму.

– Но долг есть долг, и ты обязан отслужить два года в армии.

Эндре сжал подлокотники дачного кресла и презрительно усмехнулся:

– Ты уверен, что я отслужу эти два года?

Отец с силой ударил рукой по столу. Лицо его приобрело жесткое выражение.

– Довольно! Я не потерплю этих выходок. – Он легко поднялся из кресла и подошел к сыну: – Я тебе сейчас такого пинка дам, сопляк, что ты у меня отсюда вылетишь. Ты что себе вообразил? До каких пор я буду терпеть твое кривлянье?

Эндре с таким презрением посмотрел на разбушевавшегося отца, что испуганная Жока встала за его спиной и положила руки ему на плечи.

– У тебя нет другого выхода! Понимаешь, нет! – кричал отец. – И в этом виноват ты сам. Сколько раз я говорил тебе: «Учись!» Но ты не хотел. А сейчас у меня нет ни морального, ни юридического права сделать хотя бы шаг, чтобы тебя освободили от службы.

Эндре со скучающим видом взглянул на небо.

– На меня смотри! – приказал отец.

Жока поспешила вмешаться:

– Папа, не кричи!

Эндре потянулся назад и взял трясущиеся руки Жоки в свои:

– Спокойно, сестренка, спокойно, пусть себе кричит. Другого-то он ничего не умеет, как только на меня кричать. Со мной вообще можно делать все что угодно, потому что за свое появление на свет я должен до гроба благодарить отца.

Варьяш-старший рывком выдернул сына из кресла. Жока даже удивилась, насколько силен их отец, – она этого не ожидала. Его широкая рука крепко держала Эндре за сорочку. Во внезапно наступившей тишине отчетливо слышалось хриплое дыхание отца.