Текст книги "Стать человеком"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Миклош взял девушку за руку и легонько пожал ее, а потом наклонился к уху Жоки и прошептал:

– Я очень люблю тебя... Мне тебя так недоставало!

Она чмокнула его в щеку.

– Ты еще не сказала, чем огорчена.

Жока поправила волосы и рассказала Миклошу о своем визите к Эндре.

– Бегьеш не разрешил тебе попрощаться с ним? – удивился подполковник.

– Он сказал, что исключений ни для кого не делает.

«Может, конечно, этот Бегьеш отменный службист, – думал Миклош, – однако с порядочностью у него не все в порядке». Но вслух он своего мнения не высказал, тем более что такси как раз подъехало к дому.

Уже через минуту Жока с любопытством осматривалась в однокомнатной квартире Миклоша, со вкусом им обставленной. Все ей здесь нравилось – и обилие книг, аккуратно расставленных на полках, и кушетка, накрытая клетчатым пледом, и небольшой письменный стол, притулившийся в углу, у окна. Кухня привлекла ее чистотой и уютом. А в ванной комнате, облицованной голубой плиткой, Жоке вдруг захотелось принять душ.

– Можно я выкупаюсь? – обратилась она к Миклошу.

– Конечно, а я тем временем накрою на стол, – с радостью согласился он и огляделся: – Здесь, кажется, есть все необходимое. Правда, мой купальный халат, наверное, будет великоват...

Оставив девушку одну, Миклош отправился в кухню. «Если она не против, я женюсь на ней, – думал он. – Я ее очень люблю. Мои друзья, разумеется, удивятся, но что мне до них? Сколько лет ходил в холостяках, хватит...» Он накрыл на стол, а затем подошел к окну и опустил жалюзи.

Ужинали оба с аппетитом, особенно Жока, которая сильно проголодалась, так как ничего не ела с самого полудня.

– А почему ты не обратилась к дежурному по части? – спросил Миклош, продолжая разговор, начатый еще в такси.

– Просто не сообразила.

– Надо как-то помочь твоему брату. Вижу, не помирится он с этим младшим сержантом. Тебе дать еще кусочек ветчины?

– Не откажусь.

Миклош положил ломтик Жоке на тарелку и сказал:

– Завтра в их полку проводится инспекторский смотр. Как представитель министерства я тоже там буду, вот и поговорю с тем младшим сержантом.

– Никак не могу нанять, почему таким типам, как этот Бегьеш, вы разрешаете командовать людьми? – спросила Жока.

– Устав предусматривает строгие меры наказания и для сержантов, и даже для офицеров, если они злоупотребляют данной им властью, – объяснил ей подполковник, вытирая пот со лба. – Но очень часто мы узнаем о подобных происшествиях совершенно случайно. Как, например, сейчас. Дело в том, что большинство солдат не жалуются, ошибочно полагая, будто в подразделении все совершается с разрешения командира.

– Но такие типы внушают новобранцам лишь неприязнь к воинской службе...

– К сожалению, так оно и есть.

– Недавно в университете у нас возник спор, – начала рассказывать Жока. – Говорили о том, что мы часто употребляем такие слова, как «родина», «патриотизм», но не вдумываемся в их суть. И один из студентов вдруг заявил, что правы те, кто считает эти понятия устаревшими. Мол, жить можно где угодно, лишь бы тебя уважали и удовлетворяли твои запросы. Остальные стали спорить с ним, но убедить так и не смогли: слишком мало у них было доказательств...

– И у тебя их не хватило?

– И у меня. Я долго доказывала, как глубоко он не прав, но полностью убедить его мне не удалось.

Миклош вертел в руке сигарету и думал о том, в какое смешное положение он попал: рядом с ним в купальном халате сидит девушка, которую он любит, а он разговаривает с ней о патриотизме.

– Ну а ты-то как понимаешь патриотизм? – спросил он.

– Это глубокая любовь к родине, к своему народу. Я и тому парню так объясняла, только он засмеялся и сказал, что в наше время на одном патриотизме не проживешь.

– Думаешь, его мнение разделяют многие молодые люди?

– Не знаю. Но у меня такое чувство, что некоторые девушки и парни как-то равнодушны к этому. А есть и такие, кто готов восторгаться всем западным. Они так заискивают перед иностранцами, что мне, глядя на них, часто просто стыдно становится...

Миклош улыбнулся:

– Слушай, ты что, решила до утра разговаривать?

– Если тебе скучно, я пойду домой, – проговорила девушка и сделала вид, что обиделась.

– Говори-говори, мне совсем не скучно. Я вот только подумал... Ну, продолжай же! По-твоему, патриотизм...

– О чем ты подумал?

– Так, ни о чем, продолжай!

– Не вредничай.

– Я подумал: если я расскажу своим будущим детям, что, когда их мама в первый раз пришла ко мне, мы до утра проговорили с ней о патриотизме, они наверняка засмеют меня.

– А я-то думала, что тебе интересно разговаривать со мной.

– Очень интересно. Но пойми же и ты меня наконец! Я люблю тебя. Сколько времени я ждал, когда ты придешь ко мне! И вот теперь, когда ты у меня, мы почему-то только разговариваем. – Миклош встал, подошел к девушке, наклонился и поцеловал ее в лоб. Потом опустился рядом с ней прямо на ковер и положил голову ей на колени.

Жока запустила пальцы ему в волосы и тихо прошептала:

– Я тоже люблю тебя...

Дрожащими от волнения пальцами она гладила его по голове и думала о том, что опять боится чего-то. Но, несмотря на этот глубоко гнездящийся где-то внутри нее страх, она не оттолкнула Миклоша, когда он крепко обнял ее. Она закрыла глаза и вдруг ощутила какое-то удивительное спокойствие...

Когда позднее она пыталась восстановить в памяти случившееся, то все представлялось ей каким-то приятным сном. И она почувствовала глубокую благодарность к Миклошу за то, что он был так нежен и предупредителен.

Раньше Жока думала, что дети у нее появятся только после того, как она выйдет замуж. А теперь? Вдруг у нее будет ребенок? Она повернулась к Миклошу и осыпала его лицо поцелуями, нежными и страстными.

– Если я забеременею, – прошептала она, – я обязательно сохраню ребенка.

– А если я не женюсь на тебе?

– Все равно. Правда, я не спросила, любишь ли ты детей.

– Очень люблю. А ты бы возненавидела меня, если бы я тебя оставил?

– Нет, я ведь давно хотела, чтобы это произошло. Я так люблю тебя!

– Я женюсь на тебе.

– Даже если ты не женишься на мне, я все равно буду любить тебя. Знаешь, я так боялась...

– Теперь тебе ничего не нужно бояться. На следующей неделе мы поженимся.

– Разве это так срочно? Можно и не спешить...

– А чего нам ждать?

– Понимаешь, три месяца назад я похоронила маму... Давай подождем со свадьбой. И потом, вдруг через несколько месяцев ты решишь, что я не подхожу тебе?

– Ладно, подождем, если ты так хочешь.

Они сели завтракать. Откуда-то сверху на них обрушился рев сверхзвукового самолета. Они прислушались.

– Если бы ты был летчиком, я бы ни минуты не чувствовала себя спокойной, – проговорила Жока.

– Такими самолетами тоже управляют молодые офицеры.

– Для чего ты говоришь мне об этом?

– Вспомнил нашу вчерашнюю беседу. Они потому и выбрали профессию военного летчика, что очень любят свою родину. Вчера вечером ты говорила много умного.

– Ты же не слушал меня, думал о чем-то своем...

– И все же я запомнил каждое твое слово. – Он привлек Жоку к себе: – Я люблю тебя, моя милая моралистка...

В этот момент перед домом затормозила автомашина. Миклош встал и подошел к окну.

– Мне пора, – сказал он.

– Я провожу тебя, хорошо?

– Лучше не надо.

Они поцеловались.

– Я постараюсь вернуться пораньше, – пообещал Миклош на прощание.

Оставшись одна, Жока погрузилась в размышления. Она думала о том, что же будет дальше. Ей казалось, что после случившегося этой ночью она сразу повзрослела, закончился один период ее жизни и начался другой, более ответственный.

Когда Лонтаи подошел к машине, из нее с улыбкой выглянул секретарь партбюро полка майор Арпад Бакош.

– А, это ты? – приветствовал майора Миклош, усаживаясь в машину рядом с ним, и приказал водителю: – Поехали!

– Сейчас, – ответил водитель, усатый мужчина средних лет. Включив освещение, он что-то записал в путевой лист, а затем спросил: – Товарищ майор, куда поедем?

– Улица Иштенхеди, три, – назвал адрес Бакош, а когда машина тронулась, повернулся к Миклошу и объяснил: – Мы заедем за лейтенантом Ковачем.

– Это за каким Ковачем?

– А высокий такой, в очках. Он командир той роты, где служит сын Варьяша.

Офицеры закурили.

– Мы вместе приехали в Будапешт, – продолжал майор. – Ковач приезжал в столицу по семейным делам, а я на конференцию секретарей...

– И откуда же тебе стало известно, что я еду в Кевешд?

– Да вот узнал... Позвонил в полк, а дежурный мне и сказал: мол, завтра инспекторский смотр. Спрашиваю: «Кто к нам приедет от ПУРа?» Отвечают, что подполковник Миклош Лонтаи. Остальное дело организации. Вчера вечером я звонил тебе. Где ты был?

– Я вернулся домой почти в полночь. – Подполковник взглянул на часы и спросил: – Успеем?

– Успеем, еще и позавтракать время останется.

Когда машина подъехала к дому Ковача, лейтенант уже ждал ее у ворот. Рядом с ним стояла Ева в пальто, из-под которого виднелась пижама.

– Вот это жена! – восхищенно воскликнул Миклош.

Офицеры представились друг другу. Ева приветливо улыбнулась, а Ковач остался серьезен. Он попытался отослать жену домой: утро было холодное, и она могла простудиться.

– А вы разве не едете в Кевешд? – спросил у Евы Бакош.

– Пока нет.

Лейтенант сел рядом с водителем. Дождавшись, пока Ева вошла в подъезд, водитель нажал на акселератор.

Бакош сразу начал расспрашивать Ковача, все ли он уладил. Из их разговора Миклош понял только одно – что между лейтенантом и его супругой что-то произошло.

– Сколько лет вы женаты? – поинтересовался майор у Ковача.

– Без малого три года.

– А я уже пятнадцать лет несу эту ношу, – шутливо сказал Бакош. – Пятнадцать лет – это срок! А вот товарищ подполковник умнее нас с вами, лейтенант. Он молод, имеет квартиру и свободен как птица.

– Рано или поздно и я окажусь в вашем лагере, – парировал его замечание Миклош.

Ковач молчал. Он закрыл глаза и в тот же миг увидел перед собой красивое лицо Евы...

Навестить ее он решился не сразу, а лишь после долгого раздумья.

– Я все знаю, – заявил он Еве с порога. – Варьяш мне обо всем рассказал. Произошло досадное недоразумение.

Теща, увидев зятя, так обрадовалась, что бросилась ему на шею.

– Оставь нас одних, мама, – попросила ее дочь. – Нам нужно серьезно поговорить.

– Ты надолго? – поинтересовалась теща уже от двери.

– Точно еще не знаю, – неопределенно ответил лейтенант. Он чуть было не сказал, что все будет зависеть от Евы, но сдержался и лишь смущенно улыбнулся.

Теща вышла, оставив супругов вдвоем. Ева была так смущена неожиданным приездом мужа, что даже не предложила ему сесть.

– Что же, тебе и сказать мне нечего?.. – обиделся Петер. – Знаешь, я люблю тебя и готов забыть обо всем... Но так жить я не могу.

– А Марика тебе уже надоела?

– Какая Марика?! Это сплошное недоразумение... – Он попытался улыбнуться: – Уверяю тебя, она не имеет ко мне никакого отношения и никогда не имела...

– Зачем ты лжешь, Петер? Ты же ждал ее в тот день, мясо еще жарил... А меня, можно сказать, выгнал из дома...

Ковачу пришлось долго рассказывать о своих отношениях с учительницей, пока он не сумел убедить жену в том, что говорит правду. Наконец он заметил, что Ева как-то размякла, и очень обрадовался этой перемене. Но следы печали на ее лице так и не исчезли.

– Прости меня, – тихо промолвила она.

– Ты же видишь, я приехал...

За ужином оба пребывали в хорошем настроении. Убедившись, что супруги наконец-то помирились, засияла от счастья и теща. Они оживленно беседовали обо всем, за исключением собственного будущего. Ева сообщила, что работает в отделе технической документации проектного института, а по вечерам берет уроки черчения – она намеревается поступить в институт, на вечернее отделение. Коллектив у них в отделе подобрался хороший, и она трудится с удовольствием.

С волнением слушая рассказ жены, Ковач ломал себе голову над тем, есть ли у нее кто-нибудь. В конце концов он не выдержал и спросил об этом.

– Никого у меня нет, – ответила Ева. – В тот день я была так раздражена... А с тем парнем, твоим солдатом, я начала флиртовать, чтобы досадить тебе. Не знаю, бывал ли ты в таком состоянии, когда душа и тело находятся в разладе и ты не в силах примирить их. Я просто ненавижу себя за тот случай...

Ночь они провели вместе. И любили друг друга с такой страстью, которой, казалось, никогда раньше не испытывали. Однако о будущем не говорили, чему Ковач был несказанно рад. И все-таки, несмотря на их обоюдную тактичность, пришло время, когда молчать стало невозможно.

Первым заговорил Ковач. Он обнял Еву и спросил:

– Поедешь со мной?

– Я тебя очень люблю, но обратно не вернусь: я не хочу, чтобы ты оставался военным.

– Ева, дорогая, давай постараемся понять друг друга, давай найдем оптимальное решение...

– Не продолжай... – заплакала она. – Я очень страдаю без тебя, невыносимо страдаю, но если вернусь обратно, мне конец... Если бы была война, я бы слова не сказала, ждала бы твоего возвращения, и все, однако постоянно ждать тебя сейчас, в мирное время, не хочу...

– А если я попытаюсь добиться перевода в Будапешт?

– Попытайся... – согласилась она после долгого молчания.

На рассвете, когда муж начал собираться в дорогу, Ева спросила:

– А что с тем парнем?

– Да, понимаешь, в новогоднюю ночь его избили.

– Кто избил?

– Какие-то хулиганы.

Ева с недоверием посмотрела на мужа:

– А ты к этому никак не причастен?

– Я? Как ты могла подумать такое! Не скрою, были мгновения, когда меня так и подмывало отомстить ему, но я же не подлец.

– И здорово его избили?

– Ну, если учесть, что хулиганов было человек шесть, не меньше...

Как только лейтенант в своих воспоминаниях дошел до этого эпизода, ему снова стало жаль Эндре.

В этот момент Бакош немного опустил окно, и Ковач оглянулся.

– Пусть обдует свежим воздухом, – объяснил ему майор и провел рукой по своим русым волосам.

– Что у вас нового, товарищ лейтенант? – спросил Ковача подполковник Лонтаи.

– Ничего особенного. На следующей неделе заканчиваются сборы, разъедутся по домам офицеры запаса и мы вздохнем посвободнее.

– Петер командует группой офицеров запаса, – пояснил Бакош Лонтаи.

– Как прошли сборы?

– На этот раз нам достались хорошо подготовленные офицеры, большая часть из них до пятьдесят шестого года были кадровыми военными. Если не считать отдельных случаев, нарушений дисциплины не было.

– А как они восприняли сообщение о событиях во Вьетнаме?

– С возмущением. И никак не могли понять, почему страны социалистического лагеря терпят подобные гнусности мирового империализма.

Миклош сдвинул брови и проговорили

– Они многого не понимают.

– Откровенно говоря, этого и я не понимаю, – признался Ковач.

Миклош взглянул на Бакоша:

– Разве вы не разъяснили своим офицерам современное международное положение?

– Я только вчера получил указание на этот счет. На следующей неделе у нас пройдут партийные собрания. Однако думаю, что и после них наши люди не сразу разберутся в обстановке. Знаете, сколько добровольцев в полку изъявили желание поехать воевать во Вьетнам?

– Не знаю, – признался Лонтаи.

– Семьдесят процентов всего личного состава.

– А Эндре Варьяша в их числе не было?

– Нет. Его служба в армии не вдохновляет, – ответил Ковач. – И вообще, он человек довольно странный.

– Что вы имеете в виду?

– Не понимаю я его отца: пишет романы о современной жизни, а собственного сына воспитать как следует не сумел. А вчера в министерстве я случайно слышал, что от него и дочь ушла. Говорят, старик сошелся с одной из своих приятельниц. Красивая женщина, ничего не скажешь! Я с ней как-то встретился и успел разглядеть. Что ж, и я на старости лет не прочь был бы заполучить такую красивую молодку...

Миклош улыбнулся:

– Ты секретарь партбюро, а заглядываешься на красоток.

– В супружеской верности я действительно клялся, но я же не слепой.

– Верность... Скоро и я, вероятно, буду клясться в верности...

– Ты что, жениться собрался?

– Кажется, собрался.

– И на ком же?

– На дочери Гезы Варьяша. – И, поймав на себе удивленный взгляд Бакоша, Миклош шутливо добавил: – Но если ты и на мою невесту будешь пристально смотреть, я тебе глаза выколю.

Завтракали офицеры в ресторане в Веспреме.

Бакош отвел лейтенанта Ковача немного в сторону и спросил:

– Ну, удалось уладить семейный конфликт, молодой человек?

– Нет, не удалось. Жена продолжает настаивать, чтобы я демобилизовался.

– Ну а ты?

– А вы бы, товарищ майор, окажись на моем месте, демобилизовались?

– И не подумал бы, хотя уверен, что моя жена от меня такого никогда не потребует. Ну и что же вы решили?

– Ничего. Мы любим друг друга, но уступить никто не желает.

– Хочешь, я с ней поговорю?

– Не думаю, что это даст какой-нибудь результат.

– Не понимаю, – задумчиво произнес майор, – вроде бы умная женщина, а...

– Неглупая, это верно, только она не хочет жить в провинции. Что правда, то правда... – Ковач поправил очки на переносице и спросил: – Что же мне теперь делать?

– Ты ее очень любишь?

– Очень. Если бы я служил в Будапеште, она бы успокоилась...

– В Будапеште... – Бакош почесал в затылке: – В столице не нужны офицеры, по крайней мере, лейтенанты. Ты очень расстроен?

– Ну разумеется.

– Знаешь что, Петер, напиши-ка ты ей письмо, попроси набраться терпения, а я постараюсь как-нибудь помочь тебе.

Когда, пообедав, офицеры снова сели в машину, Миклош спросил у Ковача:

– Как зовут того младшего сержанта, который, как предполагают, организовал избиение Варьяша?

– Леринц Бегьеш. Только я не думаю, чтобы он имел какое-нибудь отношение к этому избиению.

– А Рашо не говорил с тобой? – поинтересовался Бакош у лейтенанта.

– Нет. А что?

– Какое-то отношение к этому Бегьеш все-таки имел. Рашо напал на след, а уж если ему в руки попадет ниточка, он ее ни за что не выпустит, пока не размотает весь клубок.

– Если это окажется правдой, я, конечно, разочаруюсь в Бегьеше. Ведь до сих пор я не замечал у него в характере ни жестокости, ни мстительности, ни других каких-либо отрицательных черт.

– И все же мне в этом деле что-то не нравится, – опять засомневался Миклош. – Я разговаривал с Варьяшем, когда он лежал в больнице, и тот сознался, что на новогоднем вечере оскорбил командира отделения.

– Об этом Варьяш и Рашо говорил, – подтвердил Бакош.

– Тогда почему же младший сержант не доложил об этом командованию? – начал размышлять вслух Миклош. – Видимо, у Бегьеша были причины это скрывать?

– А разве нельзя предположить, что он просто-напросто не захотел, чтобы у Варьяша были из-за него неприятности? – спросил Ковач.

– Предположить, конечно, можно, но поведение Бегьеша мне все равно не нравится, – заявил Миклош и рассказал о том, что произошло с Жокой. – Не обижайтесь, товарищ лейтенант, но поведение вашего младшего командира свидетельствует не о строгости, а скорее о его жестокости. Я не знаю случая, чтобы сержант не отпустил своего подчиненного попрощаться с приехавшей к нему сестрой...

В этот момент Ковач вспомнил о том, какой приказ он лично не так давно отдал Бегьешу, и признался:

– Я запретил командиру отделения делать для Варьяша какие бы то ни было поблажки. Может, именно поэтому младший сержант не отпустил его к сестре.

– Вы так упорно защищаете своего младшего командира, будто абсолютно уверены в нем, – заметил Миклош

– Может, я и не прав, но пока еще никто не доказал, что Бегьеш совершил дисциплинарный проступок. А вот Варьяш ведет себя порой довольно странно...

– Но приказы-то он выполняет? – уточнил Миклош.

– Выполняет...

– Тогда в чем же дело? – перебил он лейтенанта.

– Приказы можно выполнять по-разному, – упорствовал командир роты, чувствуя, что зря спорит, ведь Лонтаи скоро станет родственником Варьяша, вот он его и защищает. Однако убежденность в собственной правоте не позволяла ему молчать, и он продолжал: – Варьяш любой приказ выполняет неохотно. Я не раз пытался поговорить с ним по душам, но мне это так и не удалось. По одному взгляду видно, что служба тяготит его. Вполне допускаю, что и с Бегьешем он ведет себя вызывающе, а младшего сержанта это, естественно, оскорбляет.

– У парня действительно предвзятое мнение об армии, он сам мне об этом говорил. – Миклош снял фуражку и положил ее на колени. – Однако он честен, откровенен, в общем, вполне заслуживает того, чтобы на него обратили внимание. По характеру и складу ума он, как мне кажется, принадлежит к числу тех людей, на которых можно повлиять добрым словом и участием...

– Не обижайся, Миклош, – прервал Лонтаи хранивший до того молчание Бакош, – но армия – это не институт благородных девиц. Я не думаю, что нам необходимо копаться в душевных потемках каждого новобранца. Какие, собственно, трудности встречались на жизненном пути у таких парней, как Варьяш, а? Их с малых лет нежили. Семья Варьяша получала и получает от общества столько всяческих благ, как материальных, так и моральных, что их с лихвой хватило бы на добрую дюжину рядовых семей. Вот почему общество вправе ждать от него и ему подобных добросовестного выполнения своего гражданского долга.

– Полагаю, мы не так поняли друг друга, – заметил Миклош. – Уж не думаете ли вы, что я собираюсь защищать рядового Варьяша? Не об этом речь. Я, как и вы, твердо уверен в том, что самая большая ценность в нашем обществе – человек. Если бы такое произошло не с Варьяшем, а с кем-нибудь другим, я рассуждал бы точно так же, как сейчас.

Бакош в знак согласия кивнул.

– Хорошо, я повнимательнее отнесусь к этому делу... – пообещал он.

Инспекторский смотр в части прошел успешно. Председатель комиссии генерал-майор Загони остался доволен его результатами и похвалил полк.

Эндре и его товарищи по отделению были разочарованы лишь тем, что инспектировавшие полк офицеры так и не вошли в помещения, которые солдаты накануне убирали с таким рвением и тщательностью.

После обеда подполковник Миклош Лонтаи выкроил несколько минут, чтобы встретиться с Эндре Варьяшем и поговорить. Он собирался пригласить на беседу и майора Бакоша, но секретарь партбюро полка был занят: он сопровождал генерал-майора. И Миклошу ничего не оставалось, как попросить поприсутствовать на беседе лейтенанта Ковача.

Лейтенант вызвал Варьяша в ротную канцелярию. Лонтаи сразу заметил, что парень похудел, скулы резче обозначились на его продолговатом лице, а темные глаза, казалось, запали еще глубже.

Разговор начался трудно: на все задаваемые вопросы солдат отвечал предельно кратко.

– У вас есть какие-нибудь просьбы? – спросил Миклош у Эндре.

– Хотелось бы поскорее демобилизоваться.

На лице юноши – ни тени улыбки, взгляд умных глаз холоден. И Миклош теперь был склонен поверить Ковачу, что парень действительно крепкий орешек, а поведение его просто раздражает собеседника. Однако он взял себя в руки и оставил без внимания просьбу Эндре о демобилизации.

– Вы были в городском отпуске? – спросил подполковник.

– Не был.

– Чем же вы занимаетесь в свободное время?

– А у меня не бывает свободного времени.

– Как это – не бывает?

– Вот так и не бывает. С тех пор как меня откомандировали в штаб полка, я раньше полуночи ни разу спать не ложился.

– А ваши товарищи?

– И они тоже.

– Но почему?

– Слишком много работы.

– Выходит, у вас плохая организация труда.

– Не мы его организуем. Мы только выполняем приказы и распоряжения командиров.

Лейтенант Ковач с молчаливым удивлением слушал ответы рядового, а затем попросил у подполковника разрешения задать солдату несколько вопросов.

Миклош молча кивнул и закурил. Настроение у него испортилось.

– Вы говорите, что никогда не ложитесь спать раньше полуночи? – спросил ротный у солдата.

Эндре посмотрел на лейтенанта с недоумением: что за странный вопрос задает ротный? Будто не знает, что делается у него в подразделении.

– Так точно, раньше полуночи не ложимся.

– Но ведь каждому солдату положено свободное время, – продолжал командир роты, – и я никак не пойму, почему его нет у вас.

Эндре показалось, что над ним просто-напросто смеются. Он устремил взгляд куда-то в пространство, поверх головы лейтенанта, и молчал.

– Почему вы не отвечаете на вопрос? – спросил Миклош.

– Докладываю: я не могу ответить на этот вопрос.

– Почему?

– Солдатам, если они не нарушают воинскую дисциплину, положены увольнения в город и даже краткосрочные отпуска. Насколько мне известно, с начала нового года ни один человек из нашего отделения ни разу не был в увольнении.

– А почему вы не просились... – робко начал Ковач.

Миклош вдруг почувствовал, что продолжать разговор в этом направлении нельзя, так как он может поставить командира роты в неудобное положение. Он отослал Эндре Варьяша в расположение и сам заговорил с лейтенантом.

– Теперь вы убедились, что это был не разговор двух родственников?

– Убедился...

– Я бы не хотел, чтобы вы поняли меня превратно, – продолжал Лонтаи, – но у меня такое чувство, будто у вас что-то не в порядке. Будь я на вашем месте, я бы обязательно обратил внимание, почему мои подчиненные в течение трех месяцев не ходили в увольнение. Теперь о свободном времени... Вы либо не проверяете, как ваши солдаты его используют, либо у них его действительно нет... Думаю, вам не мешало бы поинтересоваться, что же все-таки происходит в ваших отделениях.

Ковач молча выслушал замечания подполковника и вынужден был признать, что тот совершенно прав. Лейтенанта мучили угрызения совести. Он понял, что совершил серьезную ошибку, сосредоточив все свое внимание на обеспечении курсов офицеров запаса и полностью возложив заботу о подчиненных на старшину Мартша и младшего сержанта Бегьеша. Каждый вечер он спокойно ложился спать, потому что видел: в закрепленных за ним помещениях все блестит чистотой, классы и спальные комнаты натоплены и все вроде бы идет своим путем. На утренних поверках обычно человек десять – пятнадцать офицеров с курсов обращались к нему с просьбой отпустить их в город по тем или иным делам. Может, поэтому он и не обращал внимания, ходят ли в увольнение его солдаты. Он пообещал подполковнику Лонтаи во всем разобраться и доложить о результатах.

Вечером того же дня лейтенант не пошел домой, а собрал подчиненных в большой спальной комнате. Лишь дневальный по роте остался на своем месте. Старшина Мартша, по обыкновению, спокойно улыбался, а младший сержант Бегьеш тупо смотрел прямо перед собой.

– Товарищи, располагайтесь поудобнее, – предложил Ковач, – Представьте, что вы не в казарме, а в одной из клубных комнат. Я бы хотел откровенно поговорить с вами... – От него не ускользнуло, что солдаты недоуменно переглянулись.

Да и было чему удивляться, ведь лейтенант Ковач после первого января впервые зашел к ним в казарму. А раз так, значит, что-то случилось. Так считали солдаты. И большинство из них сразу подумали об Эндре Варьяше, так как именно его после обеда вызывали для беседы к командиру в канцелярию, где сидел незнакомый подполковник, а следовательно, и это неожиданное собрание имеет к нему непосредственное отношение.

«Наверняка на меня нажаловался, – решил Бегьеш. – Готов голову дать на отсечение, что нажаловался...»

Кто-то из солдат спросил, можно ли курить. Лейтенант Ковач разрешил, и через несколько минут сизые клубы табачного дыма лениво потянулись к открытым форточкам.

– Кто из вас, товарищи, был в увольнении после первого января? – спросил офицер.

Ответом ему было молчание.

– Неужели никто не был?

И спять ни одна рука не поднялась.

– Хотелось бы знать почему.

Солдаты переглянулись, но никто не решался заговорить первым. И это не понравилось лейтенанту, который по собственному опыту знал: всеобщее молчание свидетельствует не только о недоверии, но и о том, что он упустил из вида нечто очень важное. Ковач начал подбадривать солдат, однако они по-прежнему молчали.

«Выходит, не доверяет мне не только Варьяш, но и остальные», – понял лейтенант.

– Могу я говорить откровенно? – первым нарушил томительную тишину Анти Штольц.

– Конечно.

– А мне, случайно, за это не попадет? – Анти взглянул на Бегьеша и почесал в затылке. – Другими словами, после наших критических замечаний наше положение не ухудшится?

– А вам разве плохо?

Анти окинул взглядом товарищей и пожал плечами:

– Хорошо, я буду говорить от своего имени. У меня дела очень плохи...

– Продолжайте.

– Товарищ лейтенант, в нашем отделении, за исключением младшего сержанта, как вы знаете, семь человек. Каждый день двоих из нас назначают в наряд, точнее, каждый бывает в наряде два раза в неделю. Поэтому начиная с января я лично не посмотрел ни одной передачи по телевидению, не прочел ни одной книги, более того, я даже не смог забежать в лавку военторга. Я ужасно устал и похудел на целых три кило. Не знаю, почему мы так заняты, но это факт. Мы работаем от подъема до отбоя, а иногда моем полы и после отбоя...

– Даже тогда, когда они совсем чистые, – перебил его Керестеш.

Постепенно в разговор втянулись и другие солдаты, и чем больше они говорили, тем неудобнее чувствовал себя лейтенант Ковач. Старшина Мартша и тот раскрыл рот от удивления.

Вскоре лейтенант выяснил, что поддержание строгой воинской дисциплины, чистоты и порядка превратилось в подразделении в самоцель, а он, командир, не заметил этого. А поскольку никто из солдат ни разу не пожаловался на Бегьеша, Ковач даже не предполагал, что тот может злоупотребить властью. Короче говоря, лейтенант оказался в затруднительном положении, из которого он должен был выйти так, чтобы не подорвать авторитета своего младшего командира. Он, конечно, не снимал с себя ответственности за случившееся, но сейчас главное заключалось в том, чтобы вернуть доверие подчиненных. И хотя лейтенант был молод, всего на несколько лет старше своих солдат, он понимал, что для этого в настоящий момент пригоден один способ – откровенный разговор.

– Ребята, допущена серьезная ошибка, – начал он. – И виноват в этом в первую очередь я сам. Вам по уставу положено свободное время, спать вы должны ложиться по сигналу «Отбой», а периодически ходить в город в увольнения. И я обещаю, что с сегодняшнего дня никто не сможет лишить вас этого. Я виноват и прошу вас извинить меня...

Потом лейтенант вызвал в канцелярию младшего сержанта Бегьеша и старшину Мартша. Он не кричал, не ругался, а тихим спокойным голосом напомнил им о той ответственности, которая лежит на них как на младших командирах.

– Мы с вами, товарищи, совершили серьезную ошибку. К сожалению, не могу утверждать, что она допущена случайно или по чьему-либо недомыслию. Распорядок дня должны неукоснительно выполнять все военнослужащие, и вы не имеете права нарушать его даже под благовидным предлогом. Отныне я лично буду следить за этим...

Когда солдаты остались одни, они мигом окружили Эндре: