Текст книги "Стать человеком"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Геза застонал, тяжело вздохнул и, повернувшись на другой бок, вытянул руку, горячую и влажную. Бежи не удержалась и поцеловала его. Варьяш открыл глаза и увидел световые блики на потолке.

– Ты спишь? – хрипло спросил он.

– Я здесь, дорогой. – Бежи сжала его руку: – Тебе что-нибудь нужно?

– Не знаю, что бы я делал без тебя, – тихо признался Варьяш. – Ты – дар божий.

– Тебе лучше?

– Не совсем. Мне очень стыдно: нельзя столько пить. Следи за мной, пожалуйста.

– Я и слежу, но ты же не разрешаешь. Давай не будем сейчас говорить об этом. Постарайся заснуть.

Геза помолчал:

– Знаешь, мне приснилось, что я умер.

– Глупости, ты вовсе не болен.

– Когда вернемся в Будапешт, я составлю завещание. Все отпишу тебе...

– Неужели ты думаешь, что мне нужно твое имущество? Ты мне нужен, ты! И постарайся, пожалуйста, не умирать: я не люблю ходить по кладбищам. А теперь спи.

– Я не могу спать.

– Считай про себя, и уснешь.

Варьяш сосчитал почти до тысячи, но сон к нему не шел.

– Детям ничего не оставлю... Ты видела моего щенка? Как он себя вел! Будто я и не отец ему вовсе. Был в Доме культуры, а в зал даже не вошел.

– Он хотел войти, но я упросила его побыть со мной.

– Не сердись, уж кто-кто, а я-то своего сына знаю: он меня просто ненавидит. Да и Жока хороша... А уж я ли их не воспитывал? Ничего для них не жалел, и вот тебе благодарность. Их, видите ли, не устраивает, что я собираюсь жениться на тебе.

– Их, пожалуй, можно понять. Оба они любили мать и теперь инстинктивно противятся твоему решению. – Настроение у Бежи было скверное. Она ужасно устала и очень хотела спать, но разве теперь поспишь? Геза наверняка будет разглагольствовать до утра. – Между прочим, я еще окончательно не решила, стану ли твоей женой, – промолвила она.

– Что ты сказала?

– Я говорю, что еще не решила, стану ли твоей женой.

– Ты раздумала?

Бежи закурила, помолчала, а потом сказала:

– Твое сегодняшнее поведение заставляет меня задуматься. Ты вел себя как глупый ребенок, которому незнакомо чувство меры. Мне было стыдно за тебя. Вероятно, Эндре тоже.

– Я что-то не припомню, чтобы совершил нечто такое, чего бы тебе стоило стыдиться. Правда, выпил немного больше нормы, но, в конце концов, я имею на это право.

– Да ты нес несусветную околесицу, на чем свет стоит ругал заместителя министра культуры. У Балло от удивления аж глаза на лоб вылезли, а твой друг, усатый директор школы, сбежал от страха. Сколько я тебя ни просила помолчать, ты все равно продолжал ораторствовать, твердил о каких-то злоупотреблениях, преследованиях и тому подобном...

– А разве я не прав?

– Может, ты и прав, но стоило ли говорить об этом тем людям?

– Тебе этого не понять, – отрезал Варьяш. – Вас, артистов, окружают со всех сторон заботой и вниманием, вот вы и считаете, что все в полном порядке. А я всегда говорил и буду говорить правду. Мне далеко не все равно, что делается у нас в стране...

– Перестань, Геза... Вы, писатели, видите опасность там, где ее нет и в помине. Вы только тем и занимаетесь, что ругаете друг друга, стараетесь унизить кого-либо и тем самым возвысить себя. Я люблю тебя и, по-моему, уже не раз доказывала свою любовь. Однако твоей женой я стану лишь в том случае, если ты изменишься....

В душу Варьяша сразу закралось подозрение.

– Может, в поле твоего зрения появился какой-нибудь перспективный поклонник? Так скажи об этом прямо и не болтай глупостей. Если ты решила порвать со мной, я тебя пойму, но, ради бога, не поучай меня, тем более что в политике ты ничего не смыслишь. Хочешь уйти от меня? Что же, можешь уйти, я как-нибудь и без тебя проживу, однако меняться не собираюсь. А если тебе мое поведение не нравится, забирай свои вещи и уходи на все четыре стороны. До тех пор пока я не сделал из тебя настоящую актрису, я был хорош...

– Ты меня не так понял, Геза...

– Я тебя прекрасно понял: я не идиот... пока еще...

Бежи уже пожалела, что затеяла этот разговор, ведь Варьяш еще не протрезвел окончательно, а в такие моменты он обычно бывал придирчивым и злым, хотя на следующий день, как правило, плакал и просил прощения. Сейчас ей нужно было промолчать, и только. В глубине души у Бежи зародилось сомнение: хватит ли у нее сил, чтобы изменить Варьяша, ведь одной любви для этого недостаточно? Постоянно подогреваемый болезненным самолюбием, Варьяш слепо верит в свою правоту, считает себя самым умным, хотя в действительности это не так. Однако переубедить его невозможно. Запутавшись в собственных противоречиях, он скатится в бездну. Чтобы спастись, у него имелся один-единственный путь – временно отойти от общественной деятельности и целиком посвятить себя писательской работе. Ему нужно взглянуть на себя со стороны, понять свои ошибки. Если он выберет этот путь, она останется с ним и поможет ему...

В дверь тихонько постучали. Бежи включила лампу и, накинув халатик, направилась к двери. Увидев на пороге Эндре, с которого текла вода, она нисколько не удивилась. Юноша тоже не удивился, застав актрису в номере отца, более того, он был уверен, что найдет ее именно здесь. А шел он к ней, если можно так выразиться, в силу необходимости, потому что ни одного свободного номера в гостинице не оказалось. Эндре же очень устал, хотел спать и решил, что если Бежи в номере отца, то он спокойно может переночевать в ее номере.

– Как отец? – спросил Эндре, стряхивая с фуражки капли дождя.

– В постели... – показала Бежи на дверь. Потом на миг задумалась и взяла юношу за руку: – Он в очень скверном настроении.

– У меня настроение нисколько не лучше, – возразил Эндре и вошел в номер, оставив дверь открытой.

Свет от лампы падал на лицо Варьяша полосами, отчего оно казалось ужасно измученным.

– Хорошо, что ты еще помнишь об отце, – недовольно проворчал Геза, увидев сына. – Вот что приходится терпеть человеку в старости, и не от кого-нибудь, а от собственных детей...

Эндре хотел сказать, что родители в старости получают от своих детей то, чего они заслуживают, но передумал, остановился около кровати отца и поправил галстук.

– Я хотел попросить у Бежи ключ от ее номера: мне негде переночевать.

– Тебе что, не дали номера?

– Свободных номеров нет.

– Пожалуйста. – Бежи протянула юноше ключ. – Комната рядом.

– Спасибо... Ну, я пошел...

– Уже уходишь?

– Я устал.

– Иди спи.

Варьяш сел на кровати, поправил подушку и дрожащей рукой потянулся за сигаретами. Эндре щелкнул зажигалкой и дал ему огня.

– Когда вы уезжаете? – спросил он.

Варьяш закашлялся, лицо его покраснело. Бежи бросилась наливать воды в стакан, но Геза жестом остановил ее.

– Хочешь поехать с нами? – хрипло спросил он сына, откидываясь на подушку.

Бежи поправила полы халатика и села на край кровати.

– Я не поеду в Пешт, – ответил Эндре.

– Не поедешь?

– А зачем? Никаких дел у меня там, собственно, нет.

– С сестрицей не хочешь повидаться? – На лице у Варьяша появилась ехидная улыбка.

– Я недавно видел ее.

– Ты мне об этом не говорил.

– А ты и не спрашивал. – Эндре крутил ключ на пальце. – Ну, я пошел спать, утром увидимся. Спокойной ночи. – Он повернулся и направился к двери, но на пороге его остановил вопрос отца:

– Где ты болтался до сих пор?

– Дело у меня было, – ответил Эндре и повернулся к отцу.

– Веселился?

– Ты же знаешь, я не из породы весельчаков.

Эндре почувствовал, что отцу очень хочется придраться к чему-либо, и присел на подлокотник.

– Я подождал, пока тебя усадили в машину, и удалился. Знаешь, мне стыдно за тебя стало...

– Тебе за меня стыдно?

– Зрелище было не из приятных. И я в тот момент чувствовал себя прескверно.

– Уж не жалко ли тебе меня стало?

– Нет, не жалко.

– В чем же тогда дело? – удивленно уставился на сына Варьяш и воткнул в пепельницу недокуренную сигарету.

– Если бы я был писателем, который взял на себя ответственность поучать других людей, – начал объяснять Эндре, – я бы постарался не показываться на людях в пьяном виде, а будучи пьяным, не осуждал бы того, что сам проповедовал в трезвом. Твои вчерашние собутыльники сейчас ломают головы над тем, когда же Варьяш говорил правду...

– Послушай, ты, сопляк! – взъярился Варьяш. – Я и в пьяном виде значу гораздо больше, чем ты в трезвом, так что тебе нечего стыдиться за меня.

Бежи сразу занервничала:

– Да перестаньте вы наконец! Не надоело вам глупости болтать? – Она повернулась к Эндре: – Чего ты цепляешься к отцу? Ну, выпил он лишнего, что с того? Остальные тоже трезвыми не были...

Эндре охватила злость, и он готов был сейчас же высказать отцу все, что накипело у него на душе. Эпизоды вчерашней пьянки накрепко врезались в его память. Он все еще отчетливо видел перед собой пьяные физиономии приглашенных в кафе, более того, ему даже показалось, что он чувствует отвратительный запах алкоголя, исходящий от участников этого странного общественного мероприятия. Перед мысленным взором Эндре всплыло лоснящееся от пота лицо пьяного Чонгара, тесно прильнувшие друг к другу танцующие парочки, упившийся до чертиков отец, которого, словно мешок, волокли к машине на глазах десятков удивленных людей. «Остальные тоже трезвыми не были...» Эндре посмотрел на Бежи и тихо проговорил:

– Остальные меня не интересуют, поскольку навсегда остальными и останутся. Как мы привыкли ссылаться на других! Но разве мы крадем? Хотя есть такие, кто крадет. Разве мы обманываем? Другие же так делают...

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я краду и обманываю?! – возмутился Варьяш.

Эндре посмотрел на отца. На лице у него уже не было и тени страха – это было открытое лицо честного человека.

– Если бы я сказал это, то вряд ли погрешил бы против истины. Когда в последний раз ты приехал из Парижа, я случайно заглянул в таможенную декларацию. В ней ты указал, что общая стоимость вещей, которые ты перевозил через границу, не превышает четырех тысяч форинтов. Выходит, ты умышленно занизил общую стоимость купленного тобой, которая, насколько мне известно, превышала пятнадцать тысяч форинтов. А ты с собой брал всего-навсего семьдесят долларов. Интересно, как тебе удалось на такую скромную сумму накупить столько? А ведь все объясняется очень просто. Несколько сот долларов ты взял у тетушки Ольги. Правда, обманом это, может, и не называется... Просто ты злоупотребил своим служебным положением, то есть не сказал таможенникам, которые знают тебя в лицо и уважают к тому же, всей правды...

Или возьмем более поздний пример. Ты так печешься о нашем народе, постоянно выступаешь от его имени, а в данном случае даже не заметил, как при твоем же участии народ обманывают. Торжественное открытие кафе? Чепуха! Вы выпили пива, вина и палинки столько, сколько вашей душе было угодно, заранее зная, что платить вам за это не придется, и прикрылись при этом именем народа. А тем временем народ или, скажем скромнее, отдельные его представители выступали в роли сторонних наблюдателей и, разумеется, чувствовали себя счастливыми оттого, что высокопоставленные товарищи уважили: выпили за их счет. Вполне вероятно, что кое-кто при этом подумал: а не вернулись ли к нам старые времена, когда господа помещики кутили за народный счет? И вот мой отец, родом из крестьян, крупный венгерский писатель, напившись до потери сознания, во всеуслышание начал жаловаться, что его зажимают, преследуют...

Казалось, Варьяша вот-вот паралич хватит, он даже языком еле шевелил, кровь отхлынула от его лица, по упитанному телу пробежали судороги, а рукой он пытался сделать отталкивающий жест. Эта немая сцена продолжалась всего несколько секунд, хотя Варьяшу подумалось, что длится она непомерно долго. Но в конце концов он взял себя в руки и, набравшись сил, завопил:

– Вон!..

Войдя в номер, ключ от которого дала ему Бежи, Эндре первым делом принял холодный душ, однако нервы его были настолько взбудоражены, что уснуть он так и не смог. В окнах время от времени дрожали стекла, особенно когда ветер швырял в них струями дождя, а юноша лежал на спине, и перед глазами у него проплывали огромные огненные круги...

И снова, как прежде, когда он ругался с отцом, Эндре охватили сомнения: отвращение боролось в нем с сыновней любовью и привязанностью, а отчужденность – с жалостью и сочувствием... Положение отца казалось ему безнадежным.

«Неужели я был не прав? Нет, не думаю. Я ведь все перепробовал: и по-хорошему с ним разговаривал, и умолял – ничто не дало результата. Видимо, верно говорил дядюшка Кальман, что отец неисправим. В таком возрасте люди уже не меняются. Я, разумеется, пытаюсь понять отца, но не могу. Конечно, сегодня я его здорово обидел, может, этого и не следовало делать, но поступить иначе я не мог... В конце концов когда-то я должен был высказаться. Впрочем, я и сейчас-то сказал далеко не все...»

Потом Эндре вспомнил о Марике, о майоре Рашо, который явился так некстати. А может, это и к лучшему? Останься он, Эндре, у девушки ночевать, все могло быть испорчено. Марика достойна настоящей любви. Настоящей... Хотя, кто знает, что нужно понимать под этим? Сейчас, если кто-нибудь начинает говорить о чистоте чувств, над ним обычно смеются...

Мысли Эндре опять перескочили на майора Рашо, который хотел дело об избиении превратить в уголовное. Если это все-таки случится, то Эндре не будет покоя ни от товарищей, ни от офицеров, ведь все считают Бегьеша ретивым службистом, но неплохим парнем... И снова скажут, что ничего бы не произошло, если бы не сын этого Варьяша. А если он станет уверять ребят в том, что он тут ни при чем да и отец к этому делу никакого отношения не имеет, ему все равно не поверят...

Утром Эндре сделал так, чтобы даже случайно не встретиться с отцом. В гордом одиночестве спустился он в ресторан позавтракать. Уселся за столик у окна, сквозь которое виднелось свинцово-серое небо, мокрые от дождя крыши, лужи на тротуарах, спешащие по своим делам прохожие. В этот ранний час в ресторане почти никого не было и официанты довольно громко переговаривались между собой, сбившись небольшими группками.

– Из нижнего города за ночь переселили семей двадцать, – сообщил пожилой усатый официант. – Вода залила, их дома...

– Сказки все это, дядюшка Дьюла, – не поверил ему бойкий молодой человек с кривыми ногами. – Если бы так было на самом деле, меня бы об этом уже известили.

– Если я говорю, то знаю.

– И куда же их переселили? – робко поинтересовался светловолосый ученик официанта.

– Всех разместили в здании школы.

– Вот школьники-то будут рады! – заметил ученик официанта.

В этот момент в ресторан вошли несколько посетителей, а среди них Миклош Лонтаи. В руках он держал портфель, которым слегка помахивал. Увидев за столиком Эндре, он заулыбался и направился к нему.

– Разрешите? – спросил подполковник у юноши и, не дожидаясь ответа, сел за его столик. – Вы что себе заказали?

– Яичницу-глазунью.

– Неплохо! – Миклош бросил взгляд в сторону пожилого официанта: – Принесите и мне яичницу из трех яиц, маринованной паприки и бутылку пива...

– Мне тоже пива, – попросил Эндре.

Официант поспешно удалился.

– Как спали? – поинтересовался Миклош.

– Не особенно хорошо, не привык я к такой постели. Товарищ подполковник, вы когда едете домой?

– Пока, не знаю. Возможно, сегодня в полдень, но перед этим мне еще нужно заглянуть в ваш полк. Если хотите, могу довести до Будапешта. Папаша ваш когда отправляется?

– Не знаю, да я и не собираюсь в Пешт.

– И ничего не хотите передать Жоке?

– Скажите, что я ее целую. Не говорите только, что получил отпуск на трое суток.

– Обязательно скажу, а еще добавлю, что предлагал забрать вас с собой, но вы не согласились, – пошутил Миклош. – Знаете, и я бы на вашем месте не поехал, уж больно мила эта молоденькая учительница. А на вечере, как я заметил, вам было явно не по себе.

– В этом нет ничего удивительного...

Появился официант. Он поставил на стол яичницу и две бутылки пива.

– Вечером я встретился с майором Рашо.

– Где? – встрепенулся Миклош. – Я его за весь вечер ни разу не видел...

Эндре рассказал о встрече с майором.

– Выходит, ваш Бегьеш все же негодяй, – задумчиво проговорил Миклош. – В таком случае он получит сполна.

– А что с ним будет, если выяснится, что он инициатор побоища? – поинтересовался Эндре, отпив несколько глотков пива.

– Не знаю, я плохо разбираюсь в этом, но под трибунал он может угодить запросто.

– Тогда он не поступит в офицерское училище?

– Разумеется, нет.

– Товарищ подполковник, сделайте так, чтобы эту историю замяли, – попросил Эндре.

– А с какой стати я должен вмешиваться в расследование? – удивился Миклош.

– Бегьеша переведут в другую часть, но я-то в полку останусь.

– Уж не трусите ли вы?

– Бегьеша знают, уважают. А надо мной издеваться станут, и тогда мое положение будет еще более незавидным. Начнут дразнить шпиком, доносчиком. В конечном счете вся эта история касается нас двоих.

– Нет, это далеко не частное дело, – запротестовал Миклош. – А что над вами станут издеваться, этого не бойтесь. Никакой вы не шпик и не доносчик. Одна из наших общих задач заключается в том, чтобы молодежь шла в армию с желанием, любила ее, а такие типы, как Бегьеш, напротив, мешают нам.

– Возможно, – неохотно согласился Эндре. – Только мне кажется, что таким, как Бегьеш, сами офицеры покровительствуют.

– Быть этого не может. Уверен, что майора Рашо в этом никак не упрекнешь.

Эндре решил больше не спорить. «Чего зря стараться? – рассуждал он. – Ведь Лонтаи офицер и, вероятно, не сможет стать на мою точку зрения, точку зрения солдата...»

Погода в этот день не радовала: над крышами домов низко плыли свинцовые облака, моросил мелкий нудный дождь.

– Скверная погода, – поежился Эндре. – Не успеешь выйти на улицу, как уже промерзаешь до костей. В такое время лучше всего сидеть в эспрессо... А Жока здорова? – спросил он.

– Вроде бы здорова. – Лонтаи посмотрел на парня: – Что вы скажете, если я женюсь на вашей сестре?

– Я? Даже не знаю, а сама Жо что говорит?

– Она согласна.

– Вы уже обо всем условились?

– В основном.

– Когда же свадьба?

– Пока не знаю. Не от меня это зависит, я готов жениться хоть завтра.

– Отец знает об этом?

– Я с ним еще не говорил. Хотел сказать вчера, но он был не в том состоянии...

– До такой степени пьяным я его ни разу не видел. Ночью мы с ним основательно разругались и он меня выгнал. Мне, конечно, жаль его, но теперь я окончательно убедился, что он испортил себе жизнь. – Эндре вылил в бокал остатки пива и выпил. – Ночью я много думал о себе я о жизни, но ничего утешительного так и не придумал. Это я говорю вам как будущему шурину.

– А мне кажется, у вас нет особых причин горевать, – твердо заявил Миклош. – За отца можете не волноваться. Его авторитет настолько велик, что вчерашняя попойка ему не повредит. О его постоянном стремлении немного пофрондировать наверху давно знают. А для того чтобы совершить какую-нибудь серьезную глупость, он слишком труслив. За Жоку тоже беспокоиться нечего. Она успешно учится и работает, у нее есть цель в жизни и правильное представление о ней. И потом, я люблю ее и в обиду не дам. Вы сами здоровы, молоды, режиссер – профессия великолепная. Разве это не прекрасно? Жо вас боготворит, да и маленькая учительница, как я успел заметить на вечере, от вас без ума... И еще одно: ваш шурин – человек вполне порядочный...

Эндре горько улыбнулся:

– Послушаешь вас, так все действительно кажется простым. Но вы кое-чего не понимаете, а потому и не принимаете во внимание. Я счастлив, что у Жоки все хорошо. Верю, что вы любите ее, и я ее люблю. Но я не знаю, что мне делать с собой. Вы верите в будущее, и Жо верит, и учительница, и только я, к сожалению, ни во что не верю, причем довольно давно. Вам я завидую, а себя даже ненавидеть не могу – нет сил. Мне двадцать один год, а в душе у меня пусто, как в порожней бочке. Удивляюсь, как я не сбился с пути. Наверное, потому, что не встретил такой компании...

Миклош очень пожалел, что у него нет времени, чтобы поговорить с Эндре более обстоятельно, тем более что сейчас, как показалось подполковнику, они почувствовали близость друг к другу.

– Где вы будете обедать? – спросил офицер, посмотрев на часы. – К сожалению, мне уже нужно идти, но я хотел бы встретиться с вами еще раз.

– Утешать решили? Не утруждайте себя... Я заранее догадываюсь, что вы станете говорить, какие приводить доводы. Не беспокойтесь. Да и кому какое дело до Эндре Варьяша? Изредка я сам себя утешаю...

Расплатившись, они вышли из ресторана.

– Вы на машине? – спросил Эндре, взглянув на свинцовое небо.

– Куда вас подвести?

– В Ердегхат, до школы. Это недалеко.

Миклош жестом показал шоферу, чтобы тот подъехал.

– Садитесь и показывайте дорогу, – предложил он юноше, когда машина подкатила к подъезду.

В машине они не разговаривали – видимо, стеснялись водителя. Не доезжая до школы, Эндре попросил остановиться.

– Спасибо, – поблагодарил он Миклоша.

– До свидания. Не забудьте о своем обещании, – напомнил ему подполковник.

– Что вы имеете в виду? – удивленно спросил юноша.

– Что вы мне обязательно напишете, если столкнетесь с проблемой, которая покажется вам неразрешимой.

– Хорошо, не забуду. А Жоке передайте, что я целую ее.

Эндре долго смотрел вслед удаляющейся «Волге» и думал: «Хороший он, видимо, человек. Повезло Жоке, что она его встретила».

Подойдя к школе, он убедился, что старый официант говорил правду. В продолговатом дворе стояло несколько грузовиков. Мужчины и женщины сгружали с них мебель, обмениваясь между собой короткими фразами. Вокруг машин толпилось десятка три любопытных школьников. Одни молча недоумевали, что же все это значит, другие бегали и играли.

– Ребята, – громко выкрикнул мужчина с большими усами, в куртке, насквозь промокшей от пота, по-виду крестьянин, – входите скорее!

Однако школьники не обратили никакого внимания на его призыв.

Эндре остановился возле раскрытых ворот. Наблюдая разгрузочную суматоху, он даже о дожде позабыл. Усатый переходил от одной группы к другой, кому-то отдавал распоряжения, кого-то утешал. На какое-то мгновение Эндре увидел Доци, но тут же его. загородили большим шкафом.

Пожилая женщина в платке заламывала руки и тихонько ойкала, будто молилась:

– Ой, боже! Ой, господи!..

На нее никто не обращал внимания: каждый занимался своим делом.

И снова во дворе появился усатый. Он взял плачущую женщину под руку и принялся утешать:

– Перестаньте, тетушка Мари... Никакой беды не произошло... Войдите, чайку горяченького попейте...

Эндре подошел ближе, поискал глазами Марику, но ее нигде не было.

Из машин продолжали выгружать столы, стулья, посуду, постели, подушки и тащили все это в здание школы. Зрелище было довольно печальным. Можно было подумать, что идет театральная репетиция или же снимается массовка будущего фильма о великом переселении народов. Не хватало только «юпитеров» с их мощными лампами да начальственных окриков режиссера-постановщика...

Дождь шел не переставая, а люди, сгорбившись под тяжестью вещей, продолжали разгружать машины. С одного из грузовиков две женщины снимали кухонный шкаф. Они стояли внизу, поддерживая нависшую переднюю часть шкафа, а молодой мужчина с кузова автомобиля помогал им.

– Ну, еще раз взяли! – командовал он. – Еще раз! Бабоньки, одновременно поднимайте!..

– Да не могу я! – взмолилась одна из женщин, по морщинистому лицу которой градом катил пот. – Подожди, Дани, дай передохнуть минутку... Я больше не могу...

– Ладно, мама, – сказала ей женщина помоложе, – я одна подниму. Медлить нельзя, а то все промокнет...

Эндре оттеснил старушку и взялся за край шкафа.

– Спасибо... – благодарно вымолвила молодая женщина.

Он подставил под шкаф спину и взвалил его на себя. Шкаф оказался на редкость тяжелым, будто в него кирпичей наложили.

Эндре таскал мебель почти до полудня. И, как ни странно, физическая работа немного взбодрила его. У него не было времени даже спокойно покурить, его нижнее белье и гимнастерка промокли насквозь от дождя и пота, но он был доволен. Дважды он сталкивался с директором Доци. Они тепло поздоровались, но поговорить так и не смогли – ни у того, ни у другого ни одной свободной минуты не было.

Директор занимался распределением людей по классам и расстановкой мебели. Школьников же он приказал увести в большую классную комнату, где они находились под присмотром тетушки Аннуш.

Словно полководец на поле боя, он ставил перед каждым определенную задачу. Амалия Чутораш составляла списки переселенцев, записывая необходимые данные. Магда Фабиан хозяйничала на кухне – она готовила обед на всех. Жигмонд Вираг превратился в заправского квартирмейстера, который пытался установить порядок, чтобы внесенная в классы мебель не мешала людям ходить. Классы простынями и одеялами были поделены на сектора, в каждом из которых расположилась одна семья. Затем Вираг начал принимать меры по соблюдению элементарных норм санитарии и гигиены, что оказалось делом непростым, так как многие переселенцы протестовали против прививок.

Эндре все это казалось непривычным. Да он, собственно, впервые столкнулся с людским горем.

– Где Марика? – спросил он у директора.

– На плотине, – ответил тот, отпирая свой кабинет. – Входи.

Войдя в кабинет, Эндре сразу почувствовал, как приятно растекается но всему телу тепло.

– Ничего, все обойдется, – заговорил Доци, подходя к шкафу. – Люди у нас умные – поймут. Снимай гимнастерку да высуши ее около печки. Я потому и натопил так сильно, что сам простужен. Садись поближе!

Эндре не заставил его повторять приглашение дважды. Сняв с себя гимнастерку, он повесил ее на спинку стула, пододвинув его поближе к печке.

– А теперь, сынок, опрокинь-ка вот эту рюмашку – сразу согреешься. Эту палинку я сам гнал. Если придется не по вкусу – скажешь, а если понравится – еще налью.

– Хороша! – похвалил Эндре, возвращая рюмку директору. После второй юноша немного согрелся и опять спросил: – А когда Марика ушла на плотину?

– Должно быть, на рассвете. Всех комсомольцев мобилизовали на борьбу с наводнением. Положение в районе сложилось серьезное, а тут еще этот ливень... За ночь уровень реки поднялся на восемьдесят сантиметров. Не река, а черт знает что... Как твой отец?

– Думаю, он уже уехал.

– А ты хотел увидеть Марику?

– Я ведь в отпуске. Мы условились с ней встретиться сегодня.

– Может, она уже дома, – предположил директор. – Ты знаешь, где она живет?

Эндре кивнул и задумчиво уставился в окно, за которым по-прежнему лил дождь. «Что же теперь делать? Искать Марику по всей плотине? А если встречу ее, что я ей скажу? «Бросай все, и пойдем со мной»? Сколько бед принесло это наводнение...»

– Ты где обедаешь?

– Пока не знаю. Хотел пообедать с Марикой.

– Пообедай с нами, все равно в такую погоду никуда не денешься.

Эндре принял предложение Доци. Жена директора прямо растрогала его своим радушием, и в их обществе он позабыл о всех своих неприятностях. Даже солдатская служба уже не казалась ему такой трудной, как раньше. Он позабыл и о Бегьеше с его постоянными придирками, и о холодной спальной комнате, и о том, что послезавтра вечером кончается его краткосрочный отпуск. Постепенно он разговорился и на задаваемые вопросы отвечал не коротко, как обычно, а довольно обстоятельно.

Хозяйка дома живо интересовалась «секретами» кино: правда ли, что такой-то киноактрисе исполнилось пятьдесят, а такой-то актер разводится с очередной супругой? Затем она проявила любознательность – стала расспрашивать, как вообще снимаются фильмы.

После обеда словоохотливая хозяйка покинула мужчин, выставив перед ними бутылку сухого вина. Однако спокойно посидеть им так и не удалось, потому что зазвонил телефон.

Разомлев после сытного обеда, Эндре сидел в кресле с закрытыми глазами и думал, что не так-то уж плоха жизнь в провинции, если рядом с тобой вот такая любящая супруга. Счастлив ли с ней Доци? Человек он интересный, но немного странный: говорит мало, больше улыбается, да и то как-то неестественно. Эндре невольно вспомнил вчерашний вечер, на котором Доци тоже все время молчал, и решил обязательно спросить, почему он так рано ушел...

– Я думал, что все самое страшное позади, – сказал Доци, возвращаясь в комнату, – но проклятый дождь по-прежнему льет как из ведра. – Директор сел напротив солдата, выпил бокал вина и продолжал: – Вчера твой отец сильно перебрал. Не понравился он мне что-то...

– Что напился – это еще полбеды, а вот что болтал лишнее – это плохо. Но вы, товарищ Доци, этих речей уже не слышали, потому что к тому времени и след ваш простыл.

– Без меня там прекрасно обошлись...

– Поэтому вы и ушли?

– Поэтому и еще по другой причине. – Директор снова наполнил бокалы вином. – Я стар, а в старости кое на какие вещи начинаешь смотреть по-иному. Было время, когда и я мечтал перевернуть весь мир, а позже пришел к выводу, что сделать это не так-то просто.

– Мне кажется, современный мир заслуживает того, чтобы его уничтожили, – заявил Эндре. – И это время не за горами. Идеи, какими бы хорошими они ни были, не смогут улучшить человечество, уничтожить войны, голод и нищету, если за них не драться по-настоящему.

– И коммунистические идеи тоже? – улыбнулся Доци, с любопытством глядя на Эндре.

– Пропагандистам этих идей приходится еще труднее, потому что их противники заметно активизировались, они используют в своих целях малейшие просчеты коммунистов. А просчеты, к сожалению... Взять хотя бы моего отца или Чонгара... Как они вели себя вчера, как поносили своих же товарищей! К отцу всегда приходили писатели, артисты, художники, и я невольно слышал, о чем они говорили. Всякий раз они перемывали кости тем коллегам, которых в данный момент с ними не было. Или взять моего отца и дядюшку Кальмана: они терпеть друг друга не могут, а ведь оба коммунисты и уже два десятка лет живут при социализме.

И потом, я лично считаю, что при социализме не должно быть никаких краж и хищений. Но пока нам до этого еще очень далеко. Однажды мы отправились на Чепель, на встречу с бригадой социалистического труда. Вернее, мы снимали там короткометражный документальный фильм об одной из бригад. Меня, разумеется, разбирало любопытство: как же выглядит эта бригада при ближайшем рассмотрении? Все ли у них так замечательно, как об этом говорят? И что же вы думаете? Наряду с целым рядом положительного в жизни бригады имелись и отрицательные моменты: например, кражи в раздевалке. Между членами бригады разгорелся спор, и в конце концов доспорились до того, что попросили администрацию врезать замки в каждый шкафчик. Их производственными показателями я не интересовался, мне было любопытно узнать, как они ведут себя в быту, о чем думают, о чем мечтают... Так вот я считаю, что бригадой социалистического труда можно называть такую бригаду, где при наличии высоких производственных показателей не вешают замков на шкафчики... – Эндре отпил глоток вина из бокала и испытующе посмотрел на директора.