Текст книги "Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года"

Автор книги: Анатолий Степанов

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Сиренко,Лариса Захарова,Владислав Виноградов,Юрий Торубаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Остальным сидеть по местам!

Смирнов смотрел. Грузно, но почти неслышно шли по шоссе бронетранспортеры. В каждом строго и неподвижно сидели солдаты в касках, держа автоматы на груди. Бронетранспортеры шли и шли, и не было им числа. В Москву входила Кантемировская дивизия. Наконец промелькнули две походные подвижные ремонтные мастерские, четыре санитарные машины, крытый грузовик и последний – газик с флажком.

– Ну, а теперь можно? – поинтересовался Смирнов.

– Еще десять минут, – отрубил майор Нечаев.

– Что же моего доктора проморгали? – насмешливо спросил Смирнов.

– Машины скорой помощи и санитарные машины пропускаются беспрепятственно. По инструкции.

– А мы по инструкции, значит, через десять минут. Майор Нечаев вскинул руку с часами.

– Через восемь.

– Что происходит? – решился наконец на главный вопрос Смирнов.

– Регулярные части введены в Москву для поддержания порядка, – четко и неясно ответил майор Нечаев.

– А мы порядок не поддерживаем? У нас, следовательно, беспорядки?

– Возможны беспорядки, – Нечаев еще раз козырнул и удалился к газикам, в которые уже рассаживалась грозная шестерка.

Ровно через семь минут две милицейские машины взобрались на Ленинградское шоссе и, на всякий случай не торопясь, покатили на Петровку. У площади Маяковского улица Горького была перекрыта, и им пришлось ехать не по привычному бульвару, а по Садовому кольцу, завернув с Каретного ряда.

Смирнов выбрался из «Победы» и ощутил нечто необычное в ночном существовании МУРа. Он поднял голову: окна кабинета Самого ярко светились.

III

Удобно посещать начальство поздно ночью: ни безнадежной очереди сослуживцев, ни телефонных звонков, каждый из которых отодвигает радость встречи с любимым руководителем на несколько минут, но главное – нет культурной и бдительной секретарши Веры, твердо знающей, кого пускать, а кого не пускать.

Распахнув по очереди две тяжелые двери, Смирнов очутился в кишкообразной резиденции главного своего начальника.

Главный его начальник стоял на телефонном столике, придвинутом к дальней стене, и снимал с этой стены портрет в рамке из красного дерева.

– Здравствуйте, Иван Васильевич! – не по уставу поприветствовал Смирнов.

Сам резко повернулся на смирновский голос, столик под ним зашатался, и портрет выскользнул из рук, грохнулся и замер у стены. Был, так сказать, поставлен к стенке.

– Ты что же это наделал, мерзавец?! – то ли у Смирнова, то ли у себя грозно спросил Сам, осторожно ступил со столика на стул, а со стула неловко спрыгнул на пол.

– Это не я, это вы сами, – некультурно обиделся Смирнов. Сам молча стоял, рассматривая портрет, стоявший на полу. Сверху вниз. Отвлекся:

– Это не ты и не я. Это он, – кивнул на портрет Сам. – Иди сюда.

Смирнов подошел. Сквозь решетку трещин в стекле смотрел на него гражданин в пенсне, со множеством ромбов в петлицах. Довоенный еще портрет. Смирнов заметил некстати:

– Стекло какое хорошее – аккуратно треснуло. Оконное бы сейчас мелкой крошкой осыпалось.

Сам глянул на него, как на дурачка, усмехнулся, не скрывая удовлетворения:

– Радостная и, к великому счастью, соответствующая действительности картинка: несгибаемый Лаврентий за решеткой.

– За какой решеткой? – тупо, боясь понимать, спросил Александр.

– За тюремной, Александр, за тюремной! – ликующе злобно прокричал ему в лицо Сам. – Господи, счастье-то какое!!!

– Иван Васильевич, как же так?!

– А так, вот так и эдак! – Сам суетливо расставил мебель по местам. – Скотина, палач, вонючка!

Постоял, подумал, схватил портрет и, как дискобол, швырнул его на ковровую дорожку. Картинкой вниз. Успокоенный, прошел к столу, зажег лампу, уселся.

– Может, вынести его? – предложил свои услуги Смирнов.

– Пусть лежит. Глаз радует, – возразил Сам и растер обеими руками лицо. – Садись, поговорим. Нам теперь о многом говорить надо.

– У меня к вам срочное дело, Иван Васильевич.

– Сейчас самое срочное – это, – Сам кивнул на распростертый портрет.

– Мне один войсковой майор уже объяснил, какое дело сейчас самое важное, – сказал Александр и сел в угол между столами, письменным и заседательским, – а оказывается, и самое срочное.

– Где это он тебе объяснил?

– На углу Чапаевского и Ленинградского шоссе. В Москву войска ввели, Иван Васильевич.

– Знаю.

– Нам не доверяют, да?

– Не в этом дело, Саня. Не доверяют кое-кому поважнее нас с тобой. – Сам опять вылез из-за стола, подошел к портрету, приподнял его, еще раз посмотрел на гражданина в пенсне. – Пятнадцать лет на эту рожу глядели и видели, что рожа-то мерзавца и убийцы. Однако терпели, молчали, уверяли себя, что внешность обманчива. Ни хрена она не обманчива.

Оставив портрет лежать картинкой вверх, Сам возвратился на свое место.

– Личико, конечно, не ахти, – резюмировал Смирнов.

– Он мне волосы трепал, Ванькой называл, скот! Это в порядке поощрения, Саня, за санацию Москвы к восьмисотлетию. А я стоял и благодарно улыбался. Неужели конец безнаказанному хамскому самодурству и нашему трусливому раболепству?! Саня, теперь в наших силах не допускать этого больше.

– Я человек маленький. Я в высокой политике не силен.

– Это не политика. Это – или-или. Или мы – молчаливое послушное стадо, или мы – люди.

– А я человек и всегда был им. И на войне, и здесь. Твердо знаю одно: должен честно и добросовестно делать свои дела, чтобы быть чистым перед народом и страной.

– А кто будет делать наше общее дело?

– Каждый делает свое дело, и это есть наше общее дело.

– Общее дело надо делать вместе, Саня. Ты сейчас пугаешься еще неведомой ответственности за все, твоей личной ответственности. А нам придется отвечать прошлому и будущему. Так что думай, много думай, Саня. – Сам хлопнул ладонью по столу, кончая абстрактный разговор и приступая к конкретному – Ну, что там у тебя срочного?

– Убийство, Иван Васильевич.

– Ну, знаю. Что там срочного-то?

– Дело, которое мы с легкой душой быстренько закрыли, – убийство в Тимирязевском лесу, сегодняшней ночью снова открылось. Самовольно, так сказать. Убитый – Роман Петровский, по кличке Цыган, – вместе с Ленькой Жбаном и Самсоновым проходил по меховому делу.

– Ну, а все-таки если это чисто случайное совпадение?

– Я в такие совпадения не верю.

– А зря. Бывает, Саня.

– Конечно, все бывает. Но в любом случае идти придется по старым, того дела связям. Я прошу вашей санкции на возобновление дела об убийстве Леонида Жданова.

– Черта с два ты от меня эту санкцию получишь!

– А говорили об общем деле, за которое всем сообща браться надо.

– Не хами, Саня. Ты, помнится, тоже о чем-то говорил. Так вот, сделаешь свое дело честно и добросовестно, докажешь связь между этими двумя убийствами, тогда и возобновим. Пока же открывай новое: об убийстве Романа Петровского, по кличке Цыган.

– В чем, в чем, а в логике вам не откажешь. В логике с малой примесью демагогии.

– Ой, Смирнов, ой, Смирнов! Ты хоть понимаешь, что со мной так разговаривать нельзя?!

– Ночью, один на один, в приватной беседе – можно.

– Никогда нельзя так с начальством разговаривать. Ни днем, ни ночью, ни в приватной беседе, ни в общей дискуссии. В любом случае тебе же хуже будет. Запомни это, Смирнов. Но сегодня ночью я добр и слабохарактерен. В первый и последний раз.

– Портрет забрать? – спросил Смирнов, вставая.

– А куда ты его денешь?

– На помойку выброшу.

– А постовой на входе? Вместе с дежурным как схватят тебя, родимого, и под белы руки в узилище. Как врага народа. По пятьдесят восьмой статье. Страшно? То-то же. Оставь, я на него еще малость полюбуюсь.

IV

Спать приспособился Смирнов у себя в кабинете, на сдвинутых стульях. Успел прихватить часика три. Но какой это, к черту, сон: пиджак-одеяло с поясницы сползает и плечи не закрывает, стулья разъезжаются, откуда-то все время дует. Не спал – маялся в полудреме. От всех этих неудобств разнылась давно не напоминавшая о себе искалеченная пулей левая рука.

Смирнов рассвирепел, проснулся окончательно, расставил стулья по местам и пошел в сортир – личность сполоснуть. От холодной воды взбодрился и захотел чайку. Из сейфа извлек электрический чайник, пачку индийского чая, пачку сахара, кулек с сухарями. Вскипятил, заварил и попил, стеная от удовольствия. Теперь можно было ждать без нервов.

В восемь часов включил радио и прослушал сообщение о разоблачении преступника Берия, завербованного английской разведкой, который многие годы безнаказанно чинил убийства и беззакония.

В восемь тридцать пришел Ларионов и, поздоровавшись, сказал:

– Кто бы мог подумать, Саня, а?

– Слава богу, что подумали.

– Как ты полагаешь, на нас это отразится?

– Да, Сережа, да. И не только на нас. На всех.

– По доносам хватать, наверное, не будут, – предположил Ларионов. – И писать их перестанут.

– Ну, это ты хватил. Писать доносы будут всегда. Только реагировать на них должны будут по-другому.

В восемь тридцать семь явился Казарян и, поздоровавшись, сказал:

– И обязательно чей-то шпион! Будто мы сами негодяев и мерзавцев вырастить не можем!

– Все-то ты знаешь, Ромка! – подначил Ларионов.

– Кое-что знаю, а кое-чего не знаю. Не знаю, был ли он шпионом, но то, что он был негодяем, мерзавцем, растленной скотиной, знал давно. Знал, как он всю грузинскую интеллигенцию уничтожил, знал, как он над людьми глумился, знал, как адъютанты хорошеньких девушек ему по Москве в наложницы искали.

– Мне было легче: я не знал, – вздохнул Смирнов.

– Ты просто не хотел знать, – жестко сказал Казарян. – Никто ничего не хотел знать. Как говорится, меньше знаешь – крепче спишь.

– Тебя, верно, все время бессонница мучила? – поинтересовался Ларионов.

– К сожалению, не мучила. Что знал, забывал старательно.

– А сегодня вдруг вспомнил. К месту пришлось, – усмехнулся Смирнов.

Казарян рассмеялся:

– Все мы хороши! Но сегодня, действительно, кое-что вспомнил. Хотите рассказ?

– Байку, что ли? – поинтересовался Ларионов.

– Вовсе нет. Как говорит Вера Инбер: «Это не факт, это было на самом деле». Ну, так хотите?

Смирнов глянул на часы и милостиво разрешил:

– Валяй. Даю восемь минут.

– Итак, начинаю. Была у меня знакомая чудачка в пятидесятом году. ВГИК тогда кончала, актерский факультет, с ней это все в сорок седьмом году приключилось. Вводная: хороша, обаятельна, простодушна и глупа до невозможности. И не понять: простодушна оттого, что глупа, или глупа оттого, что простодушна. Излагаю ее рассказ почти дословно. Что такое осень сорок седьмого, вы помните: главное – не дремлющее никогда желание пожрать. Так вот, бредет моя девица по Гоголевскому бульвару в направлении к общежитию в Зачатьевском переулке и горько думает о том, что спать ложиться сегодня придется нежрамши. И вдруг краем глаза замечает, как ее медленно-медленно обгоняет большая черная машина, и взгляд человека, сидящего в глубине салона, взгляд, направленный на нее, тоже замечает.

Она, понятное дело, вскинулась, как боевая лошадь на зов трубы, но машина обгоняет ее и уезжает. Она бредет дальше уже в полной безнадеге, как вдруг рядом останавливается еще одна черная машина, правда, поменьше, и выходит бравый полковник со счастливой от возможности лицезреть нашу красавицу улыбкой и приглашает ее прокатиться. Отказывается поначалу наша дева от приглашения, а потом лезет в лимузин: авось пожрать дадут. Прогулка в автомобиле была недолгой: от Гоголевского бульвара до особняка на углу Садового и улицы Качалова.

А там – чудеса: галантерейное обхождение, крахмальные скатерти, серебряная посуда, пища, которая может присниться только бывшему аристократу, и рядом за столом бесконечно милый и вежливый, такой домашний Лаврентий Павлович.

Но, как говорится, кто нас ужинает, тот нас и танцует. Ее визиты в особняк продолжались довольно долго, ибо это устраивало и девицу, и Лаврентия Павловича. Но надо заметить, что героиня моего рассказа – девушка весьма общительная и любящая поклубиться в компании. Поэтому сеансы тет-а-тет скоро стали ей надоедать. И вот однажды за очередным ужином она и говорит: «Лаврентий Павлович, что это мы все одни да одни! Ведь скучно же так! Давайте я в следующий раз подругу приведу, а вы Иосифа Виссарионовича пригласите!»

Казарян сделал паузу так, как делал великий соплеменник Папазян: неожиданно и вовремя. Смирнов сказал:

– Обязательно тебе надо было Сталина в эту историю впутать.

– А он и не впутался, – невинно пояснил Казарян. – Интимный суаре на четыре куверта не получился. Да и вообще после этого знаменательного диалога мою деву к Лаврентию Павловичу больше не приглашали. Даже в пятидесятом по этому поводу она удивлялась и обижалась со страшной силой. Меня все допытывала: «А что я такого сказала?!» И действительно, что она такого сказала?..

– Политбеседа закончена, – решил Смирнов. – Что там у нас?

– Не у нас. У них, – пояснил Ларионов. – Ждем НТО и медицину.

– Ты же предварительный шмон делал. Должно быть что-нибудь стоящее?

– Обязательно, Саня. Два письма при нем нашли, но все в крови. Под пулю угодили. Очкарики обещали прочитать их ко второй половине дня.

– И вернулся пес на блевотину свою, – процитировал из Библии Казарян.

– Довожу до вашего сведения, – объявил понятливый Смирнов, – что разрешения на возобновление дела об убийстве в Тимирязевском лесу Сам не изволил дать. Так что все начинается с первой страницы дела об убийстве гражданина Петровского в Чапаевском переулке.

– Но ведь пойдем обязательно по старым связям! – взорвался Роман.

– Идти мы можем куда угодно и как угодно. Даже туда, куда нас в сердцах послать могут. Добудем прямые доказательства взаимосвязи двух этих дел, нам их без звука объединят. А пока надо действовать. У нас есть половина дня. Роман, тебе отработать Васина и, если успеешь, шофера Шульгина. Позже займешься Иванюком, поищешь выход на Стручка.

– Мне сейчас Шульгин интереснее, – возразил Казарян.

– Что ж, начинай тогда с Шульгина. Сережа, на тебе – завершение палагинских дел. Пальчики, пальчики и пальчики. Если все сойдется, как мы предполагаем, то быстренько передавай дела следователю. Пусть он уже без нас этапированного Сырцова дожидается. И еще просьба: спровадь мальчиков, чтобы они мне Коммерцию, Межакова Валерия Евсеевича, отыскали и для разговора доставили.

– Коммерция ведь по палагинскому косвенно фигурирует, только и всего. Тебе-то он зачем?

– В меховом деле он тоже промелькнул. Явился на квартиру Петровского в картишки перекинуться, когда там уже засада была. По этому делу внешне чист. Но явился-то к Петровскому, а Петровского убили. Пусть доставят, он мой давний знакомый, авось разговорю.

V

Шофер Шульгин после заключения на свою автобазу не вернулся, работал водителем троллейбуса.

Выкатились пассажиры, пошла малость отдохнуть кондукторша. Выйдя из кабины с путевкой в руке, Шульгин увидел в салоне Казаряна.

– Что вы тут делаете, гражданин? А ну, выходите! – потребовал Шульгин.

– Мне с тобой, Арнольд, поговорить надо, – тихо сказал Казарян.

Не отвечая, Шульгин исчез в кабине и вышел из нее уже с монтировкой.

– Мотай отсюда, паскуда! Быстро, быстро! – приказал он Казаряну.

– Ты меня, Нолик, видимо, спутал с кем-то, – не вставая с сиденья, лениво протянул Казарян. – Присаживайся, присаживайся. Сейчас мы с этим недоразумением разберемся. – Извлек из кармана красную книжечку.

С монтировкой в руках Шульгин подошел поближе, разглядел знак конторы на корочках и опустился на сиденье через проход от Казаряна. Спросил устало:

– Что надо?

– В связи с твоими телодвижениями порядок вопросов несколько изменится. Сразу же, по горячему следу – кто к тебе приходил в последнее время и почему ты этого гостя столь невзлюбил, что посланца его готов по куполу монтировкой огреть?

– Приходили тут.

– Значит, не один, а несколько. Твои меховые собратья… Так кто же?

– Куркуль и этот пацан с ним, Стручок, что ли.

– Что хотел от тебя Куркуль?

– Хотел, чтоб я у них баранку покрутил.

– Когда они приходили?

– Позавчера. Сюда же.

– А когда ты должен был баранку крутить?

Шульгин, вспомнив, улыбнулся и ответил:

– Не успел он сказать. Я им тоже монтировку показал.

– Гражданский твой гнев, Арнольд, я одобряю. Но Куркуль в ответ на угрозу, конечно, сказал тебе что-то?

– Сказал, что придут ко мне еще. Вот вы и пришли, а я вас встретил.

Казарян красной книжечкой, которую забыл положить в карман, почесал перебитый нос – думал. Потом поразмышлял вслух:

– Многое, многое сходится… И время, и фигуранты… Вот что, Арнольд, я спешу очень, а мне с тобой еще о многом поговорить надо. Завтра ко мне в МУР можешь заглянуть?

– Могу. Я через день работаю.

– Тогда завтра к десяти. Пропуск тебе будет заказан. – Казарян пожал руку Шульгину и бросился вон.

В таком деле и своих кровных на такси не жалко. Через пятнадцать минут он был на Пресне и звонил в дверь квартиры Иванюков.

– Кто там? – басом спросил через дверь Геннадий.

– Я, Геночка, Казарян из МУРа. Открывай!

– Не могу, – мрачно ответствовал Геннадий. – Меня отец снаружи закрыл, а ключи с собой забрал.

– Тебя – на замок?! – изумился Казарян. – Ты же уркаган, Гена, для тебя любой замок – тьфу!

– Вот и любой. Сижу здесь, кукую.

Не положено, конечно, но отмычка у Казаряна была. Он извлек ее из кармана и осмотрел запоры. Два английских и один русско-советский – простой, под длинный ключ с бородкой. Английские изнутри без ключа открываются. Следовательно, загвоздка – в русско-советском.

– Ах, Гена! Гена! А еще воровать хочешь! – посочувствовал заключенному Казарян. Затем осторожно вставил отмычку в замочную скважину, ласково и вкрадчиво повращал туда-сюда. Есть, соединилось. Щелкнуло раз, щелкнуло два – и – Вуаля! Здравствуй, Бим!

– Здравствуй, Бом.

– Со старшими на «вы».

– Тогда не получится как положено.

– А у тебя вообще ни черта не получится, Гена. За что тебя под арест? – Казарян, не спросясь, отправился в столовую. – Не стесняйся, мы люди свои.

Геннадий не садился, стоял в дверях, обмозговывал, что говорить, а что утаивать. И сказал:

– Отец застукал, когда мы с Виталькой разговаривали.

– Уже интересно, – констатировал Роман. – Виталька, насколько я понимаю, – это Стручок. Да ты садись, садись, Гена. Когда состоялось это злосчастное для тебя свидание?

Гена сел, как в гостях, на краешек стула и ответил:

– Позавчера утром. Я думал, отец еще спит, и к Витальке на улицу вышел. А отец из окна увидел.

– Зачем приходил к тебе Стручок?

– Просто так приходил. Говорил, что худо ему, податься некуда. Что в переплет попал – ни туда и ни сюда. Завидовал, что я – в стороне. – Упреждая казаряновский вопрос, Геннадий добавил – Имен никаких не называл. Я спрашивал, а он только рукой махал. Жалко его.

– Ты к нему хорошо относишься, Гена?

Совсем не боялся сейчас Казаряна Иванюк-младший. И не скрывал от него ничего:

– Он мой друг, Роман Суренович. Лучший друг. И человек очень хороший. Простой, добрый, последнее готов для других отдать.

– Слушай меня внимательно, Гена. Если он придет к тебе еще раз, уговори его прийти к нам. Что угодно сделай – но уговори. Не нам, милиции, – ему поможешь. В смертельную заваруху он влез. Виталька друг тебе, так спасай друга!

– Я постараюсь, Роман Суренович, постараюсь. Если придет – конечно.

Роман поднялся, хлопнул Геннадия по плечу.

– Тебя опять закрывать на замок?

– Закройте, если можете. А то отец узнает, что вы были, еще больше шуму поднимет.

– Ну, пошли.

В дверях Геннадий сказал:

– Я так понял, Роман Суренович, что он по Рижской линии, за городом кого-то ищет. Сказал, что сильно железнодорожной милиции глаза намозолил, боится теперь с Рижского вокзала ездить. Это вам пригодится?

– Пригодится. Спасибо, Гена, – поблагодарил Казарян, закрыл дверь и запер ее на замок.

Навестил Васина, благо, это по пути. Но Васина дома не оказалось, а жена его Нина с гордостью объявила, что муж уже работает и ни с какой шпаной не общается.

VI

У Смирнова – сбор всех частей: Казарян, Ларионов, Андрей Дмитриевич, Лидия Сергеевна, трое молодых оперативников, Семеныч без Верного. Смирнов оглядел народ и решил начать с Семеныча:

– Что-нибудь дополнительно нашел, Семеныч?

Семеныч встал как положено, откашлялся, прикрываясь ладошкой, доложил:

– С пяти тридцати, как до конца рассвело, мы с Верным обследовали все закоулки фундамента и вокруг него. Нами были обнаружены две пули, которые не были замечены оперативными работниками. Пули я передал в НТО.

– Молодец, – похвалил Смирнов. – Останешься послушать или к себе пойдешь?

– К Верному пойду, кормить его пора, – сказал нелюбопытный Семеныч. Он свое главное дело сделал: «умыл» оперативников и отстоял честь собаки.

– Тогда иди, – разрешил Смирнов. – Теперь Андрей Дмитриевич.

Андрей Дмитриевич, не вставая, развел руками:

– Говорить, собственно, нечего. Первая же пуля, попавшая в шею Цыгана, была смертельной. Выстрел произведен с расстояния пяти-шести метров, так как на коже не обнаружено порохового ожога. Второй выстрел, в сердце, был произведен в упор, уже в лежащего. Добивали для верности. Вот и все. О времени инцидента и смерти вы осведомлены достаточно точно и без помощи медицины.

– Спасибо, Андрей Дмитриевич, – Смирнов ласково посмотрел на Лидию Сергеевну – Лидия Сергеевна, ваше слово.

– Егоров, который был с вами на месте преступления, всю ночь и до часу дня работал с вещественными доказательствами и следами. Вот его материалы, – Болошева протянула Смирнову бумаги.

– А сам он где? – недовольно спросил тот.

– А сам он спит, – ответила Болошева. – Наше начальство, в отличие от вашего, считает, что человек не должен работать по двадцать четыре часа в сутки, и поэтому погнало Егорова домой, полагая, что его записка с достаточной для оперативной работы степенью освещает суть дела. Той же точки зрения придерживаюсь и я. Начну с пуль, которые были выпущены в Петровского. Выстрелы произведены из револьвера английского производства «Виблей», часто именуемого Бульдогом. Револьвер в нашей картотеке не фигурирует. Оставшиеся четыре пули сильно деформированы, так как попали в металл и камень. За исключением одной. Сравнительный анализ позволяет с достаточной точностью сказать, что все четыре пули выпущены из пистолета австрийского производства «Штейер». Этот пистолет также в нашей картотеке не значился.

– Ничего себе! Еще два неизвестных ствола! – констатировал Ларионов.

– И последнее, Лидия Сергеевна. Две пули от «Бульдога» обнаружены в теле убитого?

– Нет. Первая пуля, которой Цыган был смертельно ранен в шею, не найдена. Ожидая Цыгана, убийца залег, и выстрел произведен снизу. Пуля, легко пробив мягкие ткани, ушла в неизвестность.

– А не могло быть такое – первый выстрел, из «Штейера», был произведен в шею, а добивал убийца Цыгана уже из револьвера?

– Один шанс из ста: это в том случае, если убийца не совсем нормален. Мыслимое ли дело – наклоняться, не будучи полностью уверенным, что не получишь в ответ пулю от легкораненого?

– Логично. Дети, скажите тете Лиде «спасибо», – скомандовал Смирнов. Опергруппа, как один, поднялась и по слогам, будто школьники в классе, отчеканила:

– Спа-си-бо!

Не смутил ироничный рык Лидию Сергеевну. Она насмешливо глянула на Смирнова и сказала:

– Не за что. Тем более за «тетю Лиду». – И вышла, чтобы не дать возможности Смирнову подобрать достойный ответ.

– Сегодня один-ноль в ее пользу, – зафиксировал счет Казарян.

– Я ушел, Саня, – сообщил Андрей Дмитриевич и удалился. Трое молодых преданно смотрели на Смирнова. Тот осведомился у них:

– Ребята, вам задания дали?

– Мы их с Романом задействовали, – сообщил Ларионов, и ребята согласно покивали.

– Тогда вперед, орлы! Вас ждут великие дела!

Ребята быстренько выкатились. Смирнов полистал записку эксперта и предложил:

– В перекидку?

Начал умевший читать абзацами Казарян, за ним листы принимал Смирнов, и уже последним изучал материалы Ларионов. Казарян отстрелялся за несколько минут. Смирнов с Ларионовым еще водили носами по строчкам, а он топтался у окна, разглядывал «Эрмитаж» свой ненаглядный – надо полагать, думал. Смирнов дочитал, дождался Ларионова, спросил:

– Ты уже помозговал, Рома. Что скажешь?

– Существенны для нас только записка и письмо. Начну с записки, поскольку она коротка и в принципе ясна. «Он будет в час ночи у „Всех святых“». Простенько и со вкусом. Кто-то сообщил Цыгану, что еще кто-то будет ждать его в час ночи у Всехсвятской, насколько я понимаю, церкви. То есть совсем рядом от того места, где через полчаса, если допустить, что свидание и убийство произошли в один и тот же день, Цыган получит две пули. Теперь два вопроса. Первый: кто автор записки? Второй: кто должен был явиться к часу ночи?

По первому у меня твердое убеждение, что автором записки является Виталий Горохов, Стручок. Фотки записки и письма нашим НТО сделаны выше всех похвал. Я ж видел их залитыми кровью – ни черта не разберешь. А по фоткам – ну, просто чистовик! Так вот: не надо быть графологом, чтобы с ходу понять – записка написана полудетским почерком человека, еще недавно водившего пером номер восемьдесят шесть по линованной бумаге.

Думаю, что в своих путешествиях по Рижской линии Стручок отыскал неизвестного третьего и передал ему по просьбе Цыгана или письмо, или устное предложение о встрече. Я уже говорил, как запуган, по словам Геннадия Иванюка, Стручок. Еще бы! Меж двух огней попал.

– Пропадет, блатарь сопливый, – пожалел Стручка Смирнов.

– Пропадет! – согласился Казарян и продолжил – Теперь о том, кто согласился на свидание. Фигурантов по меховому делу, по сути, осталось двое: Куркуль и Столб.

– Только Столб, – поправил Смирнов, – Куркуль отпадает. Их со Стручком визит к Шульгину – подтверждение, что они в одной команде с Цыганом.

– Именно об этом я и хотел сказать. Команда всеми правдами и неправдами стремится узнать, где Столб. Зачем? Единственный ответ: по твердому убеждению Куркуля, Столб понимает это, соглашается на свидание, заманивает самого активного и опасного из команды, Цыгана, в укромное место и ликвидирует его. По записке у меня все.

– Подожди. Почему неглупый и осторожный Цыган пошел в это укромное место?

– Точно, Саня! – с лета поймал смирновскую догадку хитрый Казарян. – Тайником заманил, ямой, которая в этих катакомбах!

– Нету там ничего, – сказал Смирнов. – Хотя еще разок посмотреть не мешает. Пусть ребятки для практики займутся. И не убивать он его вел. Столб о чем-то хотел поговорить с Цыганом, договориться. Если только убить, чего проще: как только спустились – пулю в бок через карман и дело с концом. О чем он хотел говорить с Цыганом, о ком?

– Работенка, – мрачно резюмировал Смирнов.

– О письме давайте, – вставил наконец Ларионов.

– Роман, прочти его еще раз вслух, – попросил Смирнов.

Роман взял из справки скрюченную, как кусок засохшего сыра, фотокопию и прочел:

– «Ромка, родной! Нет ни дня, минуты, нет ни секунды, чтобы я о тебе не думала. И ты должен так, потому что мы все равно обязательно будем вместе. Он уговорил меня, что пока нам с тобой лучше не видеться, но я последнее время сомневаюсь в этом. Рома, я стала его бояться. Вроде бы он желает нам добра, но мне все равно страшно. А может, я просто дура? Не умею писать письма, да я не писала ведь их никому. Живу себе помаленьку, с местными ни с кем не дружу, гуляю одна, хожу поезда встречать. Знаю, что ты не можешь приехать, а все равно встречаю и надеюсь. Он мне про Леньку сказал, с ухмылочкой так сказал, а я заплакала. Какой бы ни был этот Ленька, а все же я на него зла не держу. Ты, пожалуйста, не ревнуй к покойнику. Писать больше не о чем. Люблю тебя и хочу, хочу, хочу увидеть тебя как можно скорее. Твоя, вся твоя Ри.»

– Черт-те что, – подумав, сказал Сергей. – Имечко тоже – Ри.

– Ребус, – подтвердил Казарян. – Хотя кое-что понять все-таки можно.

– Что же ты понял? – спросил Смирнов.

– Во-первых, не из дамочек – постоянного контингента Цыгана. Девица, и молодая девица. Импульсивна, я бы сказал, экзальтированна, из довольно интеллигентной семьи, но воспитания крайне небрежного. Влюблена в Цыгана как кошка.

– А кто это – он? – поинтересовался Ларионов.

– Чего не скажу, того не скажу, – признался Казарян. Смирнов взял фотокопию, еще раз просмотрел текст и подытожил раздраженно:

– Сережа, за тобой – все любовные связи Цыгана. Ты, Роман, возглавляешь группу, которая будет прочесывать Рижскую дорогу. Больше пока ничего в башку не приходит. Да, что можете сказать по карманной клади Цыгана и следам?

– Карманная кладь – джентльменский набор маршрутника: тысяча сто двадцать три рубля 65 копеек, шикарный бумажник, расческа в серебре, пачка папирос «Тройка», австрийская зажигалка и – смерть красоткам – темные очки, – по бумажке перечислил Ларионов. – Из этого ничего не выжмешь: есть только то, что есть. А следы – какие могут быть следы на песке? Так, тени следов.

– Не скажи, Сережа, – не согласился Казарян. – Тени, как ты говоришь, в какой-то степени определяют объект, который их отбрасывает. В данном случае – размер ноги. Очкарики же пишут: ориентировочный размер обуви – сорок четыре – сорок пять. Не меньше. Косвенно подтверждается Столб с его ростом метр восемьдесят семь.

– Согласен, – подтвердил его правоту Ларионов.

– И я согласен, – кивнул Смирнов. – Согласен-то согласен, а что это нам дает? Опять в маету. Да, а где тот паренек, Витя, которого за Коммерцией я посылал?

…Паренек Витя – младший лейтенант Виктор Гусляев – явился через полчаса и доложил:

– Еле я его разыскал, товарищ майор.

– Так тащи его сюда!!!

– Я его не смог доставить, товарищ майор, – виновато пояснил Гусляев. – Он в сорок восьмом в предвариловке сидит.

– Как это сидит?! Он что, спятил, чтобы в тюрьму садиться?!

– Был пойман с поличным во время кражи в «Гастрономе» возле метро «Сокол».

– Что украл-то?

– Пытался стащить у одной гражданки из хозяйственной сумки кошелек.

– Совсем интересно. А когда это преступление века свершилось?

– Сегодня в двенадцать часов двадцать три минуты.

– Ой, как мне захотелось поговорить с Валерием Евсеевичем! Утром думал, что придется ловить на удачу, а теперь жареным пахнет. Так почему же ты его не приволок?

– Они без бумажки не отдают, бюрократы чертовы! – обиженно пожаловался Гусляев.

– Ну, бумажку-то мы им мигом спроворим!

VII

Был Валерий Евсеевич Межаков, по кличке Коммерция, одет несколько не по сезону. В добротной стеганке, в диагоналевых галифе, в крепких и тяжелых яловых сапогах. Смирнов оглядел его, обойдя кругом, потом спросил:

– Не жарко ли?

– Жар костей не ломит, – скромно отвечал Межаков.

– Тебя что, оперативники домой после ареста переодеться водили?

– Зачем? Таким взяли.

Смирнов легким толчком в плечо направил Коммерцию к табурету, а сам сел за свой стол.

– Друг мой Коммерция, я тебя очень прошу ответить на один вопрос: от кого ты узнал, что сегодня ночью убили Цыгана? – витиевато, уподобляясь собеседнику, вопросил Смирнов.