Текст книги "Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года"

Автор книги: Анатолий Степанов

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Сиренко,Лариса Захарова,Владислав Виноградов,Юрий Торубаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Они повернули направо, к Песчаной улице. Перешли по мостику реку Таракановку, миновали знаменитый Колесовский сиреневый сад.

– Сколько ты отца моего не видал?

– Полгода, Алька, – виновато признался Александр.

– Ты старика не пугайся, Саня. Он очень изменился.

– Господи, почему так? Он же был здоров, как бык!

– Не трави душу, Саня. Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Ведь все понимает.

Пришли. Перед Дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и взглянул на Альку. Тот кивнул – порядок.

Иван Павлович, маленький, сухонький, полулежал на диване и улыбался им. Рядом валялись очки и, переплетом вверх, раскрытая книга «Петр Первый».

– Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр. – Иван Павлович осторожно поднялся. В новых светлых брюках, в бежевом пуловере модной грубой вязки, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся:

– Здравствуйте, Иван Павлович. Вы прямо какой-то иностранец.

– Ларка одевает. А что, правда, ничего?

– Шик-модерн!

Вошла в комнату Алевтина Евгеньевна и строго спросила:

– Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю, он всегда хочет, жена так кормит.

– Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал об этом как-то…

– А я знаю, хочешь.

– Аля, – попросил Иван Павлович, – дай нам поговорить, а?

– Говори, конспиратор, – ласково отозвалась Алевтина Евгеньевна и ушла на кухню.

– «Петра Первого» читаете? – стал затевать разговор Александр. – Хорошая книга.

– Поучительная, – поправил Иван Павлович. – И ко времени.

– Хорошая книга всегда ко времени, – заметил Алик. – Что стоим? В ногах правды нет.

Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел у круглого стола, а Алик развалился в старом привычном кресле.

– А где она, правда, есть? – продолжил Алик и, посмеиваясь, рассказал: – Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: «Следующая – „Правда“!», а вальяжный такой гражданин, выпивши основательно, мрачно так вопрошает: «А где она, ваша правда?» И вмиг весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга. И все ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского. И все оживились, заговорили…

– Ты к чему это рассказал? – поинтересовался Иван Павлович.

– К слову пришлось. Забавно.

– Забавного мало, милый. Запуганные люди-то, запуганные. Все чего-нибудь боятся. Начальства, соседа. Чуть что, у вас одно присловье: «Что люди скажут?»

– А нужно, чтобы не боялись?

– Человеку нужна свобода. Свобода от страха.

– Вон мои клиенты получили свободу, – усмехнулся Александр. – Никак не расхлебаем.

– Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.

– Не вижу разницы.

– Твои клиенты – грязная пена в основном. Для них свобода – вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории ленинский путь. Свобода позволяет каждому сознательно, с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.

– А если не пойдут этим путем без палки?

– Значит, я и миллионы коммунистов положили зря свои жизни.

– Все-таки, порядок нужен, Иван Палыч.

– Ага. Порядок демократии, порядок народовластия.

– Вот вы говорите: народ! Народ! А народ – это люди-человеки. За ними глаз да глаз. Распустить – черт-те что получится. Я это знаю, Иван Палыч.

– Бойся профессиональных шор, Александр. Особенно в твоей работе. Я знавал многих, которые считали и считают, что люди – это стадо несмышленышей, которому, помимо вожака, нужны пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки не пустят куда не надо.

– Я, что ли, овчарка? – в голосе Александра явственно прозвучала обида.

– Не стань ею, Александр. – Иван Павлович с трудом поднялся, прошелся по комнате. – Умер тот, кого я боялся. Единственный, кого боялся, – это он. Мы себя всегда оправдываем, и я оправдывал себя и всех, старательно отряхивался от сомнений, думал, так надо, это историческая необходимость. Понимаешь, не размышляя, делал так, как указывал мне он. Потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Всех загонял в страх, чтобы сделать послушным стадом. Крестьян – беспаспортным режимом, рабочих – законом об опозданиях и прогулах, интеллигенцию – идеологическими кампаниями и постановлениями.

Иван Павлович закашлялся. Воспользовавшись паузой, Алик прочитал стишки:

 
Оно пришло, не ожидая зова,
Оно пришло, и не сдержать его.
Позвольте мне сказать вам это слово,
Простое слово сердца моего.
 

– Это еще что? – откашлявшись, недовольно спросил Иван Павлович.

– Стихи, – пояснил невозмутимый Алик. – В сорок девятом три наших самых знаменитых поэта написали к его семидесятилетию. Кончались они так: «Спасибо вам за то, что вы живете на земле». Назывались «Простое слово». А ты нам сегодня свое простое слово сказал.

– Э-э-э, да что там! – махнул рукой Иван Павлович. – Мало ли мы за двадцать пять лет слов наговорили! И великий, и учитель всех, и лучший друг советских физкультурников, и партия Ленина – Сталина. И я эти слова говорил.

– А нам какие слова говорить? – спросил Александр.

– Вам не говорить нужно – действовать, жить, как должно настоящим коммунистам.

– Я, пап, беспартийный, – беспечно напомнил Алик.

Иван Павлович отошел к окну и откинул штору. За окном жила окружная железная дорога. Светили прожекторы, бегал маневровый паровоз, стучали железными буферами, как в кузнице, перегоняемые с места на место вагоны. А над всем царил искаженный репродуктором нестерпимо визгливый голос диспетчера.

– Он нас к победе привел, Иван Палыч! – выложил в спину старику последний аргумент Александр.

Иван Павлович обернулся и ответил, как недоумку:

– Запомни раз и навсегда: к победе нас привел ты. И миллионы таких, как ты.

Иван Павлович опять прилег:

– Устал. Я очень на вас надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках – будущее великой державы. Вы – лучшие из лучших, фронтовики.

– Лучшие из лучших в земле сырой лежат, – с горечью перебил Александр.

– А ты?

– А я – живучий. Только и всего.

– Иван Павлович, за что вы сидели? – вдруг спросил Александр.

– Ни за что.

– Поэтому и выпустили?

– Выпустили потому, что я ничего не подписал.

– А что надо было подписать?

– Что я – шведский шпион.

– Почему шведский?

– А в том, что я шпион, ты не сомневаешься? – невесело пошутил Иван Павлович. – Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. И все об этом, Александр. Устал я, давай прощаться. В последний раз, наверное, тебя вижу.

Иван Павлович поднялся, они обнялись. В это время на пороге комнаты показалась Алевтина Евгеньевна, удивилась:

– Это еще что такое?

– Прощаемся, Аля.

– Ну уж нет. Они еще ужинать будут. Марш мыть руки и за стол.

Часов в двенадцать слегка осоловелые от сытости, оба с удовольствием вышли на свежий воздух. Александр с радостью вспомнил:

– Слава богу, завтра можно рано не вставать. Высплюсь наконец. Пойдем, Алик, я тебя до метро провожу.

– Давай через поселок «Сокол», а?

…Среди высоких сосен, в тихих закоулках, именуемых улицами Верещагина, Сурикова, Шишкина, Кипренского прятались причудливые, не похожие один на другого, неславянские дома – коттеджи. Высокие кровли, интимного вида подъезды, ухоженные, чистенькие палисадники. У одного из них Алик остановился.

– Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года.

– Зачем же в бараки переехали? – удивился Александр.

– Отец на короткую стройку тогда уезжал. В Воронеж. Ну, и нас с собой взял. А здесь приятеля поселил на время. Мы в Воронеже постоянно жили, а отец в Москву часто наезжал. Однажды приехал и говорит матери: «Извини, но я на наш дом приятелю этому дарственную оформил. У него прибавление в семействе ожидается, ему с удобствами жить сейчас надо, а у нас отпрыски уже взрослые. Я там две комнатки в одном доме получил, приедем, поживем пока в них».

– А как же приятель?

– Не знаю, – Алик усмехнулся. – Отец после отсидки с ним не встречался.

– Хороший дом, – оценил Александр. – Если бы в нем жили, и не заболел бы, может быть, Иван Павлович.

– Заболел бы все-таки, Саня. Я их разговор с матерью нечаянно подслушал. Ему там легкие отбили. Как вышел, так сразу обнаружился туберкулез. А вот странное дело: во время войны чувствовал он себя вполне прилично. Да ты и сам помнишь.

С пригорка они спустились к развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе и мимо генеральского дома дошли до перехода к станции метро. Постояли перед прощанием.

– Нашел убийцу того, который в Тимирязевском лесу?..

– По-настоящему руки не доходят. Текучка, суета, другие дела.

– Конечно, если б убитый секретарем райкома был, ты только этим делом и занимался бы. А то – уголовник уголовника убил. Пусть себе счеты между собой сводят. Даже лучше. Меньше преступного элемента.

– Чего ты вскинулся вдруг, Алик?

– Я не вскинулся. Я две картинки вдруг увидел – так отчетливо, что сердце заболело. На колеблющихся ножках, шагает, падая прямо к маме в руки, веселый беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу, с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. А младенец, пускавший пузыри, и уголовник, коченеющий на морозе, – один и тот же человек.

– Все мы были ребенками, и вот что из ребенков получается.

– Ты мне леоновское «Нашествие» не цитируй! Скажи: как можно – отнять у человека жизнь?!

– Вчера, Алик, во время задержания, я тоже убил человека, – без эмоций признался Александр. – Потому что нельзя было не убить.

XIV

…День был ярок. Молодое весеннее солнце придавило глаза. Александр, чисто вымытый, сухо вытертый, сощурившись, глянул на небо, перевел взгляд на пивную, примостившуюся у входа в баню. У пивной стоял Виллен Приоров и с чувством допивал вторую кружку.

– Здорово, пивосос! – обрадовался Александр. – Прогуливаешь?

– Привет, – сказал Виллен. – Обеденный перерыв.

– Что же здесь? Твою пивную закрыли?

– Там начальство шастает иногда. Смущать не хочу. Виллен работал младшим научным сотрудником в одном из исследовательских медицинских институтов.

– Поймал убийцу-то из Тимирязевского леса? – спросил Виллен.

– Поймаю! – мрачно буркнул Александр. Надоели до тошноты однообразные дурацкие вопросы.

– Ты их не лови, Саня, ты их стреляй. И тебе хлопот меньше, и людям полезнее. А то ты их посадишь – глянь, кто-нибудь преставится, опять амнистия. И опять ты в мыле, днем и ночью. Головой работаешь, за ноги-руки их хватаешь, в узилище тащишь… Перпетуум-мобиле какой-то, Санек. А ты зри в корень.

– И что в корне?

– Суть. А суть в том, что многие и очень многие не должны жить на этой грешной и без них, этой терпеливой земле.

– А ты должен жить на этой грешной земле?

– Разумеется, – со смешком ответил Виллен.

Александр глянул на часы.

– Ну, мне пора, – он пожал Виллену руку.

– Так ты пристрели убийцу, доставь мне такую радость! – крикнул ему вслед Виллен.

Часть 2
ЧТО ПРОИЗОШЛО В ТРАМВАЕ НОМЕР ДВЕНАДЦАТЬ

I

День выдался – что по нынешним временам редкость – почти без происшествий, и Смирнов добил, наконец, злополучное дело. Закрыв последнюю страницу, он стукнул кулаком в стену. Подразделение в составе Сергея Ларионова и Романа Казаряна явилось незамедлительно.

– Ознакомился, – с гордостью сообщил Смирнов. – Теперь вместе помозгуем.

– Мозговать рано. Данных маловато, – возразил Казарян. – Мы для начала покопали сверху. Сережа – по основным фигурантам, я – по малолеткам и свидетелям. С кого начнешь?

– Сережа, давай-ка ты, – решил Смирнов.

– Я прошелся по семерым. Пятеро законников: Георгий Черняев, он же Жорка Столб, Роман Петровский, он же Ромка Цыган, Алексей Пятко, он же Куркуль…

– Да знаем мы их всех! – не выдержал Роман. Не ценил он дотошность и систему, любил налет на обстоятельства и озарение.

– Не перебивай, – спокойно, как привык это делать, осадил его Ларионов. – Продолжаю, Леонид Жданов, он же Ленька Жбан, и Самсонов, он же Колхозник. Я специально их перечислил по порядку иерархической лестницы. В этой банде никто из них за время пребывания в уголовном мире по мокрому делу не проходил. Правда, Цыган привлекался к ответственности за драку с телесными повреждениями. Все москвичи, за исключением Столба, проживающего в Костине Московской области.

– Потомок, следовательно, колонистов знаменитой болшевской колонии, – не выдержав, прокомментировал Казарян.

– Именно, – подтвердил Ларионов. – Освобождены по амнистии с условием минус шестнадцать, а для Москвы минус сто. Естественно, что в Москве, если они действительно в Москве…

– В Москве, в Москве! Я Цыгана собственными глазами видел! – вставил Казарян.

– …В Москве вынуждены находиться на нелегальном положении, по хазам, – невозмутимо продолжал Ларионов. – Теперь – о каждом. Номинальный главарь…

– Почему номинальный? – спросил Смирнов.

– Соображения по этому поводу я уже излагал. Номинальный главарь – Георгий Черняев. Очень силен физически, в юности занимался классической борьбой, и не без успеха. Сообразителен, опытен, довольно ловок. Начинал как краснушник на Ярославской железной дороге, за что судим в 1948 году. Выйдя на свободу в пятидесятом, сменил профессию, стал гастролировать. Трижды привлекался за кражи в гостиницах, трижды отпущен за недоказанностью. В связи с этим стал почти легендой уголовного мира. Склад – первый грабеж в его воровской биографии.

– Он убить мог? – взял быка за рога Смирнов.

– По-моему, пойти на убийство может только в самом крайнем случае, спасая шкуру. Следующий – Роман Петровский. Хорош собой, пользуется успехом у женщин, нахватан до того, что на первый взгляд может сойти за интеллигента. Импульсивен, легко возбудим, авантюрист по натуре. Профессия – маршрутник, работал, в основном, в поездах с курортными дамочками. На убийство может пойти лишь в состоянии крайнего возбуждения. У нас не тот случай.

Алексей Пятко. Тихарь, специалист по незапертым квартирам. Труслив, жаден, до предела осторожен. Довольствуется малым, но за добытое держится зубами. За что и получил кличку Куркуль. Убьет, если станут отбирать его кровное.

Леонид Жданов, убитый. Щипач, и этим все сказано.

И наконец, Николай Самсонов. Туп, злобен, неудачлив. Шуровал на вокзалах. Не столько воровал, сколько отнимал у слабых. Такого можно заставить совершить всякое.

– Серега, ты молодец! – заорал Казарян. – Твоя занудливая система – великая вещь! Разложил все по полочкам и сразу же этим сто вопросов поставил. Кто их свел? Кто навел? Почему работали не по профессии?

– Где жили до совершения преступления? – спросил Смирнов.

– Георгий Черняев – в Костине. Роман Петровский в Шебашевском переулке, Леонид Жданов – улица Расковой, Алексей Пятко – Бутырский вал, Николай Самсонов – Третья Тверская-Ямская.

– За исключением Черняева, все, в принципе, из одного района, – подытожил Смирнов. – Вероятнее всего, были знакомы до этого дела. Но Казарян прав – слишком, слишком разные, и все, как один, вряд ли пойдут на убийство.

– Еще несколько слов. – Ларионов собрал бумажки. – Склад этот – в Ростокине, в районе, никому не известном из этой компании. Следовательно, наводка и серьезная наводка. Для такой наши бакланы – разметчик меховой фабрики Серафим Васин и шофер Арнольд Шульгин – люди неподходящие. Шофер не из той конторы, он работает на пивзаводе в Калинкине, а Васина, я думаю, уговорили, хотя с ним сложнее – территориально близок к основному составу группы.

– «Основной состав»! Прямо-таки футбольная команда, – прокомментировал Казарян. – Тогда под моей опекой – запасные. Все четыре моих огольца, получившие срок, – идиотское порождение уголовной романтики. Песни блатные, героические рассказы про невероятный успех, мифы о воровском братстве первые знакомства с «деловыми», поручения по мелочевке. На самом деле – играли роль отвлечения, и не более того.

После освобождения двоих – Фурсова и Гагина – родители тотчас, от греха подальше, отправили по деревням, к дедкам и бабкам. В Москве – двое, Виталий Горохов и Геннадий Иванюк. Оба задействованы на одностороннюю связь Цыганом – Романом Петровским. Куда от Цыгана концы – неизвестно. С пацанами этими обоими работать следует – перспектива выхода на отлеживающихся есть. По свидетелям следователь прямо-таки решительно рубил канаты, как можно скорее закругляя дело. Я не имею в виду косвенных очевидцев ограбления, для меня гораздо больший интерес представляют свидетели, в той или иной степени связанные с преступниками. Возвращаясь к футбольной терминологии, скажу: эта команда не могла обойтись без тренера, а казаковская группа и следствие были уверены, что главный – капитан. Только еще раз проверив свидетелей, можно выйти на настоящего главаря.

– Ребята, по-моему, вы спятили, – всерьез обеспокоился Смирнов. – Занялись отысканием прорех в следствии закрытого дела и поисками мифического главаря. Извините, но совсем забыли, в чем наша основная задача. Очнитесь! Не главаря, вами сочиняемого, ловим, и не Казакова за руку норовим схватить. Ищем убийцу. Я считаю, что убил кто-то из деловой пятерки. Поймайте мне хотя бы одного!

– А если не они? – невинно спросил Казарян.

– Вот вы поймайте, а я допрошу, и тогда совместно решим: они или не они.

– Ты сам всегда говорил, что операцию надо планировать комплексно, – напомнил Ларионов.

– Комплексно пусть планирует Госплан! – заорал вдруг Смирнов. – Нам необходимо как можно быстрее отыскать убийцу.

– Саня, не будем торопиться, – Казарян был спокоен и благожелателен. – Как бы дров не наломать. Пока нас не теребят, можем не пороть горячки.

– А почему нас не теребят, ты об этом подумал? Не теребят потому, что уголовник убит. И начальство наше не трогают поэтому же. Вот мы все вместе скоро и решим: сведение воровских счетов. Потом отложим это дело в сторону, благо, есть чем заняться, а когда полгода пройдет, закроем с легким сердцем. А что? Ну, убили уголовника какого-то и убили. Только потому, что нас не теребят, раскрытие этого преступления должно стать делом нашей совести и профессионального долга.

– Ты нас не агитируй, Саня, – предупредил Казарян.

– Да я не вас агитирую – себя.

– Тогда свободный поиск, – предложил Ларионов. – Время нам давай, освободи от текучки.

– Ты, Сережа, любишь копать вглубь, а главного не откопал. Почему убили Жбана? И вообще, что может послужить причиной, поводом для сведения счетов? На поверхности – две причины: первая – убеждение, что кто-то ссучился на допросе и заложил участников удачно проведенного дела. Тогда это убийство по решению толковища, о котором слухи обязательно ходят. Вторая – отначка. Яма, в которой хранится часть похищенного в секрете от всех. Тогда – подозрение и убийство по подозрению. Все подозревают всех. Еще соображения по причине убийства имеются?

– Ликвидация узнавшего местонахождение ямы. Вариант секрета отначки, – выдал свою версию Казарян.

– Да… Значит, свободный поиск? – спросил Смирнов. Кивнули оба – Казарян и Ларионов.

– Даю три дня на разработку!

II

Казарян шел к отцу Геннадия Иванюка. С отцом проще, чем с матерью, та потонет в эмоциях. А отцу расскажешь, что к чему, нарисуешь малозаманчивую перспективу, докажешь, что деваться некуда, будет послушным, как хорошо натасканный волкодав. А давить надобно не волка – совсем беззубого пока волчонка. Сынка родного.

Отец Геннадия был шишкой средних размеров – председателем «Мосгоршвейсоюза», одной из организаций Промкооперации.

Одноэтажный особняк на Сретенском бульваре был трогателен, как трогательны уютные московские жилища середины прошлого века, приспособленные под учреждения. Этот хоть содержали в порядке – без халтуры покрашенные стены, непотревоженная старинная лепнина, натертые до блеска, наборные паркетные полы.

Кабинет Тимофея Филипповича Иванюка был хорош потому, что и при дореволюционном владельце он был кабинетом. Любимый Казаряном орех: причудливая резьба, свободные неожиданные формы. После положенных приветствий Казарян поинтересовался:

– Мебель сами подбирали или по наследству?

– Еще со старых времен. Заменить руки не доходят. – Полноватый, весьма вальяжный, в хорошо сшитом пиджаке, Тимофей Филиппович царским жестом указал на кресло, подождал, пока усядется Казарян:

– Чему обязан визитом представителя столь почтенной организации?

– Не «чему» – «кому». Сынку. Кровинушке вашей. – Казарян атаковал с ходу.

– Опять, значит, – поник Иванюк-старший. – Арестовали?

– Зачем спешить? Если вы сделаете так, что он нам поможет, вместе поищем варианты. Например: он рассказывает мне все, только честно, – тогда он свидетель. Молчит или врет – тогда соучастник.

– В чем соучастник?

– В убийстве, дорогой Тимофей Филиппович. – Казарян орудовал дрыном. Подобная разновидность советского руководителя была ему хорошо известна: только дрыном, и только по голове – иначе не проймешь.

– Гена убивал?!!

– Хотите знать, действовал ли ножичком или револьвером? Успокою: не действовал. Но тут же опять обеспокою: принимал самое активное участие в организации этого преступления.

Председатель сломался. Он смотрел на Казаряна преданными глазами:

– Что я должен делать?

И персональная машина у Иванюка-старшего была, трофейный «опель-капитан». И личный шофер – молодая складная бабенка в превосходной кожаной куртке.

Катили по бульварам. Мадам Козлевич помалкивала, изредка поглядывая на пригорюнившегося Иванюка и, через зеркальце, на вольно раскинувшегося на заднем сидении Казаряна. Улица Герцена, Никитские ворота, высотный дом, метро «Красная Пресня». Приехали.

– Как договорились, Тимофей Филиппович. Бумажник забыли, заскочили на минутку. Если Геннадий дома, подходите к окну на кухне, – еще раз проинструктировал Казарян.

Понурый Иванюк вылез из машины. Представительный мужчина, ничего не скажешь.

– Ты мальца его одного возила куда-нибудь?

– Лохудру вожу, а сопляка – нет. Хозяин запретил.

– Хозя-аин! – передразнил ее Казарян и вылез из машины: в окне замаячило бледное лицо Тимофея Филипповича.

Дверь открыл Иванюк-младший.

– А вот и я, Гена! – радостно, как в цирке, приветствовал его Казарян и развернул красную книжечку.

– Кто там, Геннадий? – спросил из кухни старший Иванюк в пределах возможной для него естественности.

– Это ко мне! – криком, чтобы отец не заметил волнения, ответил Геннадий.

– Папа? – полушепотом спросил Казарян и, когда Геннадий кивнул, криком же расширил и углубил его ответ:

– И к вам тоже, Тимофей Филиппович!

Тимофей Филиппович появился в прихожей.

– Кто это, Геннадий? – на этот раз несколько театрально вопросил Иванюк-старший.

– Это из милиции, папа, – пролепетало непутевое дитя.

– Опять?! – вскричал папа. – Ты же давал честное слово, что с этим покончено!

– Папа, я ничего такого не делал! Я не знаю, почему он!

– Просто так милиция не приходит! – сейчас Иванюк-старший орал абсолютно искренне.

– Дорогие Иванюки! – обратился к ним Казарян. – Что же в прихожей-то шуметь? Давайте расположимся поудобнее, сядем рядком, поговорим ладком.

– Прошу! – опомнился Иванюк-старший и распахнул дверь в столовую.

– Давайте договоримся так, – предложил Казарян, усевшись на зачехленный стул. – Чтобы избежать базара, я буду задавать вопросы, и на каждый вопрос отвечает только тот, к кому этот вопрос адресован. Есть другие предложения по порядку ведения? Геннадий, ты сейчас имеешь связи с кем-либо из преступной группы, не без твоей помощи ограбившей меховой склад?

– Нет. Как из колонии вернулся, никого не видел и видеть не хочу.

– А упомянутый тобой Стручок?

– Это не связь. Мы с ним дружим.

– Я же запретил тебе встречаться с этим бандитом! – вскричал Иванюк-старший.

Казарян посмотрел на него жалеючи и проникновенно укорил:

– Мы же договорились, Тимофей Филлипович, – и – младшему: – Объясняю тебе: будешь говорить правду – пройдешь свидетелем. Будешь врать – соучастником в страшненьком деле.

– Ни с кем я не встречался, ни с кем! – криком прорыдал Иванюк-младший.

Казарян подождал, пока он вытирал слезы и сморкался.

– И с Романом Петровским по кличке «Цыган» тоже не встречался?

Надо же, вроде бы успокоился, а тут снова зарыдал. Хлипким оказался отпрыск богатырского рода Иванюков. Казарян напомнил о главном:

– Ты не рыдай, дело говори.

– На второй день, как я вернулся, он меня прихватил, – начал повествование Геннадий. – У дома нашего поджидал. Велел к Стручку идти, чтобы тот Васина разыскал. А Васин еще не приехал. Потом задание дал: сходить по одному адресу и записку передать.

– Кому?

– Да бабке какой-то.

– Адрес, адрес, Гена!

– Второй Ростокинский тупик, дом шесть, квартира девять. Евдокия Григорьевна.

– В записку-то заглянул?

– Чужих писем не читаю.

– А ты, оказывается, не только уголовник, но и джентльмен. Кому записка?

– Колхознику. Чтобы десятого, в три часа, у пивной на площади Борьбы был.

– Как поддерживаешь связь с Цыганом?

– Через два дня на третий я должен быть у входа в метро на определенной станции по Кольцевой. Следующая встреча – через одну станцию. И там прогуливаться. Когда ему надо, он сам ко мне подойдет.

– Значит, очередная встреча у вас послезавтра, в двенадцать, у Добрынинской?

– Да.

– Все-таки мы с Тимофеем Филипповичем кое-что из тебя выбили. – Казарян поднялся со стула. – Послезавтра пойдешь на свидание с Цыганом. А до этого носа никуда не высовывай. И не открывай никому. Даже Стручку. Запомнил?

– Запомнил, – еле выдавил Геннадий.

– Не слышу!!! – взревел Иванюк-старший.

– Запомнил, – громче повторил Геннадий.

– Если что – башку отверну, – пообещал заботливый отец.

– Тимофей Филиппович, вы остаетесь? – спросил Казарян.

– Нет. На работу надо обязательно. Дел по горло.

– Подбросите?

– С удовольствием.

– Будь здоров, Гена, – пожелал Казарян и направился к дверям.

III

Казарян долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых – начале тридцатых годов было построено по Москве великое множество. Наспех сколоченные из досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы как временные – на три-четыре года – жилища. Вышло по-иному: стояли третье десятилетие.

В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую квартиру и постучал.

– Чего надо? – нелюбезно спросил из-за двери хриплый женский голос.

– Не чего, а кого, – уточнил Казарян. – Вас, Евдокия Григорьевна.

– Кто такой? – диалог продолжался при закрытой двери.

– Из милиции я буду, – отрекомендовался Казарян и резко толкнул дверь: надоело препираться.

А дверь распахнулась – не заперта была. Посреди тесно заставленной комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти.

– Я из милиции, – повторил Казарян, – а милиционеры любят при разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться. – Казарян огляделся. Я сяду, – Казарян сел, Евдокия Григорьевна осталась на месте.

– Играешься, милиционер. Молодой еще, не надоело.

Тут нахрапом не возьмешь. Казарян спросил очень просто:

– Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?

– Давишь? Не так, так этак? Что нужно-то?

– Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы – почтовый ящик.

– Доказать это можешь?

– Шутя-играя.

– Мальчонку, значит, прихватил, – без труда сообразила Евдокия Григорьевна. – Если Колька на убийство пошел, сдам!

– Зовите меня проще. К примеру – Роман Суренович. Когда Самсонов вас навещает?

– Через два дня на третий. Был вчера, но почты не было.

– Это я знаю. Бывает днем, вечером?

– Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-десять. Как же этот дурак в такое дело влез?

– Как дураки влезают – по глупости. Маловероятно, но может быть, знаете: где его хата сейчас?

– Не знаю. Господи, какой идиот! – Она села наконец.

– Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками – ладно, но связаться с уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?

– Племянник. Сын сестры моей несчастной.

– Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых человека и вместе с вами подождут вашего племянника?

– Не буду.

– Тогда я пойду. Извините за беспокойство. До свидания, Евдокия Григорьевна. – Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна.

– Нескромный вопрос: судя по ясности мышления и жесткости решений, вы – медицинский работник?

– Хирургическая сестра, – ответила Евдокия Григорьевна, и они в первый раз улыбнулись друг другу.

IV

В кинотеатре «Новости дня», на непрерывке, целыми днями хоронили Иосифа Виссарионовича.

Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова, тот произносил речь.

Карточный катала Вадик Гладышев, по кличке Клок, явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел. Вышел и Ларионов.

Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади. Не доходя до Патриарших прудов, Клок нашел подходящий дворик. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули пальтуганы, подняли воротники – сыро, знобко. Ни здравствуй, ни прощай, – словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:

– Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в «Советский» заскочил погреться. Вошли в зал – аж страшно стало, мы – единственные. У стен, как вороны, официанты неподвижные, у эстрады – лабухи кружком. И все молчат.

– К чему это ты, Вадик, рассказал? – поинтересовался Ларионов.

– Сажать теперь будут по-старому или по-новому?

– По УПК, Вадик, опять же по УПК.

– По-старому, значит. – И без перехода – Зачем понадобился?

– О правиле в последнее время не слыхал? – очень просто спросил Ларионов.

Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные ярко-красные башмаки.

– Я тебе, Алексеич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в клюве несу. А сегодня – один сказ. Я хевру сдавать не буду.

– Хевра-то, по меховому делу?

– По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.

– Правило это убийство определило, Вадик.

– Поэтому я и кончик тебе дал.

– Кончик ты мне дал не поэтому, – грубо возразил Ларионов, – ты у меня на крючке. Не забывай.

– У тебя забудешь! – в злобном восхищении отметил Вадик.

– Давай подробности, – потребовал Ларионов.

– А вот чего не знаю, того не знаю! – обрадовался возможности огорчить оперативника уголовник.

– Ох, смотри, доиграешься ты со мной!

– Я все сказал, начальник. Отпусти.

– Гуляй, Вадик, но помни: каждый четверг я в баре.

– Господи! – обреченно вздохнул Клок и неожиданно вспомнил: «И каждый вечер, в час назначенный, иль это только снится мне?»

– Не снится, – заверил его Ларионов.

А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо, жили в одном доме.

V

Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.