Текст книги "Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года"

Автор книги: Анатолий Степанов

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Сиренко,Лариса Захарова,Владислав Виноградов,Юрий Торубаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

Коммерция покосился на Гусляева, потом – на Смирнова.

– Нам с тобой, Александр, без свидетелей, без протокола следовало бы говорить. И тебе полезнее, и мне.

– Принято, – согласился Александр. – Витя, будь добр, оставь нас одних.

– Слушаюсь, – по-военному ответил огорченный Гусляев и удалился.

– Так кто же сказал тебе, что убили Цыгана?

– Загадками говорите, уважаемый Александр Иванович.

– Я удивлен, Коммерция, – в смирновском басе погромыхивала гроза. – Ты сам напросился на разговор без свидетелей и протокола. И тут же начинаешь мне, как фофану, заливать баки. Я перестаю тебя понимать.

– Зачем же сердиться, Александр? – Коммерция был готов ликвидировать легкое недоразумение. – Меня до некоторой степени смущает некорректность постановки вопроса. Если бы ты спросил просто: «Коммерция, тебе известно, что Цыган убит?» – я бы тотчас ответил: «Да». Но ты с ходу требуешь персонификации источника и ставишь меня в положение весьма и весьма унизительное – в положение доносчика.

– Ладно. С этим разобрались. Следующий вопрос я, правда, тоже хотел задать персонифицирующий, начав его с сакраментального: «Кого?» Но, щадя твое обостренное чувство собственного достоинства, изложу его несколько по-другому: «Чего ты так испугался, Коммерция?»

– Я свое давным-давно отбоялся, Александр.

– Не скажи, Коммерция, не скажи. Тебя надо очень сильно напугать, чтобы ты, быстренько прибежав домой, потеплее приоделся для лагерных зим и ринулся в открытую крутить сидора у первой попавшейся гражданки. Фармазон на покое, катала на подхвате, ежедневно ужинающий стерлядкой в ресторане на бегах, польстился на кошелек со ста двадцатью рублями!

– Черт попутал.

– Я скорее поверю, что ты черта попутал. Одно только скажу: перепуганный, ты грубо работаешь.

– Не грубо, а просто. Есть разница.

– Нет, грубо. Читается, как по букварю.

– Это вами читается. А народный суд, не умея прочитать, отстегнет мне пару лет, и дело с концом.

– А если я помогу народному суду прочитать текст?

– Какой именно?

– Случайный свидетель по меховому делу Валерий Евсеевич Межаков, как только узнает, что освобожденные участники этого дела начинают всерьез постреливать друг в друга, быстренько совершает липовую кражу в надежде отсидеться в лагере, пока эта перестрелка не закончится естественным путем, то есть пока фигуранты не перестреляют друг друга, и гражданину Межакову нечего будет опасаться. Гражданин Межаков не желает получить пулю.

Следовательно, гражданин Межаков не просто случайный свидетель, а полноправный фигурант по делу.

– Блестящая версия! – восхитился Коммерция. – Только жаль, никакими фактами не подкреплена.

– Так я и стал бы излагать тебе факты!

– У тебя их нет, Александр, – убежденно заявил Коммерция.

– Считай, Коммерция, что предварительную беседу мы закончили. Теперь суть. Мне необходимо раскрыть убийство Цыгана. Это сравнительно нетрудно. Значительно труднее предварить вполне возможные грядущие убийства. Для сведения: ревизовать меховое дело я не собираюсь, хотя твоя роль в нем предыдущим следствием совершенно не изучена. Но обстоятельства, подробности того дела необходимы мне для поиска и разработки плана предотвращения последующих уголовных акций. Итак, условие: я тебя не трогаю по меховому делу, а ты откровенно, естественно, в приемлемых для тебя и меня рамках отвечаешь на мои вопросы. Согласен?

– Согласен.

– Вопрос первый: почему ты считаешь, что у меня нет фактов?

– Я был связан только с Цыганом, а Цыгана нет на этом свете.

– Кто задумывал и разрабатывал план грабежа склада?

– Я, – скромно ответил Коммерция.

– Мне казалось, что ты от этого открещиваться будешь.

– Но мы же договорились, Александр! – слегка удивился Коммерция.

– Тогда подробности. На каком этапе тебя привлек Цыган?

– Когда уже был выбран объект.

– Кто нашел этот объект?

– Не знаю. Ко мне все шло через Цыгана.

– Тебе известно, почему это преступление было так быстро раскрыто?

– Откуда?! Секрет вашей фирмы.

– Могу сообщить: Колхозник, для того, чтобы опохмелиться, шкурку на Перовском рынке продавал.

– Знал, что дурак, но такой! Скорей всего, его кто-то спровоцировал на это.

– Я тоже так думаю. Но кто?

– Не надо больше вопросов, Александр. Я сам отвечу на все, что ты хочешь узнать. Ты думаешь, я этих законников неумытых испугался? Да плевать я на них хотел, если бы они только между собой эти пять контейнеров делили. Я испугался того, кто их сталкивает лбами, кто знает про них все и делает с ними, что хочет. Кто и меня, вероятнее всего, подвести под монастырь мог.

– Хоть догадываешься – кто?

– Не догадываюсь и не хочу догадываться. Себе дороже.

– Я, Коммерция, искал этого человека. Но теперь этот человек раздвоился. Я-то думал, что это он так неглупо разработал план операции. Оказалось – ты.

– Спасибо за комплимент.

– Может, еще что-то скажешь?

– Сказать больше ничего не имею.

Смирнов стукнул кулаком в стенку, Казарян явился на зов.

– Рома, привет! – радостно поздоровался с ним Коммерция.

– Привет, – кивнул Роман и поинтересовался у Смирнова:

– Нужен я, Саня?

– Не ты. Разыщи Гусляева. Он где-то здесь. Пусть везет Коммерцию в районное узилище.

VIII

Бумажных дел по палагинской краже хватило до позднего вечера. А утром привезли Сырцова-Почтаря, который для порядка поломался полдня. Потом мучил следователь, требуя уточнений, подтверждений и неукоснительного соблюдения протокола. Мучил Ларионова, мучил Смирнова. Отмучились и собирались домой отоспаться, когда из проходной позвонил Алик.

– Что случилось? – спросил Александр.

– Ничего, – ответил Алик. – Пойдем погуляем.

Смирнову шибко хотелось спать, но и прогуляться тоже было неплохо. По бульварам до Москвы-реки – любимый маршрут. Спускались к Трубной.

– Как Иван Палыч? – осторожно поинтересовался Александр.

– Скоро умрет, – стараясь приучить себя к неизбежному, Алик жестоко произнес вслух страшные слова.

– Не надо так, Алька, – попросил Смирнов.

– А как?! Как надо?!! – заорал, чтобы не пустить слезу, Алик. – Я у них сегодня ночевал. Он не спит, понимаешь, не спит! Он задыхается и не кашляет только сидя! Так ночь с ним и просидели. Слава богу, к утру хоть в кресле задремал.

– Может, лекарство какое-нибудь есть, чтобы не задыхался?

– Есть. Понтапон, морфий, всякие там опиумные соединения. Но он не хочет помирать блаженным кретином под действием наркотиков. Я вот все думаю: скоро, совсем скоро его не станет в этой жизни, а все его мысли – о том, что будет без него, что будет с нами, со страной. Сила духа это или ограниченность жуткая?

– Это храбрость, Алик. Ответственность за все, что совершил. И доброго, и недоброго. Как он к аресту Берия отнесся?

– Смеялся очень над заявлением, что Берия – английский шпион. А так – радовался, говорил, что пора начинать.

– Что началось, наверное?

– Я его тоже поправил в этом роде. Разозлился он ужасно. Кричал, чтобы мы освобождались от идиотских иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.

– Сверху виднее.

– Ты как попугай за мной повторяешь. Именно это я ему и сказал. Он мне заявил, что снизу вернее.

Они миновали Трубную и поволоклись вверх. Невыносимо остро верещал железом по железу трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому бульвару.

– Помнишь, Алик, он мне в последний раз сказал, чтоб я боялся профессиональных шор? Так вот, поймал я тут себя на одной мыслишке. Понимаешь, на допросах Ларионов, Ромка да и я, грешный, остроумны, находчивы, красноречивы. А допрашиваемые – тупы, косноязычны, несообразительны. Они глупы, а мы умны? Часто, но не всегда.

Вся загвоздка в том, что мы играем, чувствуя за собой силу. Силу положения своего, силу убеждения в том, что перед тобой преступник, человек второго сорта. И поэтому играем с людьми как кошка с мышкой. А это плохая игра, потому что кошка играет с мышкой перед тем, как ее слопать. Удовлетворение от собственного превосходства, веселое злорадство – вот что значит наше распрекрасное остроумие.

– А ты что, с ними нянчиться должен?

– Не нянчиться. Разбираться по-человечески.

…Вот и Сретенские ворота, яркие фонари, многолюдье.

– Саня, я тут вспомнил сорок пятый, – ни с того ни с сего переключился Алик. – Какой ты с войны пришел! Какой замечательный! Веселый, легкомысленный, озорной! А я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. И все удивлялся неодобрительно твоей жизнерадостности, задачки по тригонометрии решая. А ты ерничал, шутковал, радовался, как дитя, по острию ножа с этими бандитами разгуливая.

– А теперь наоборот, – констатировал Александр.

– Почему?

– Черт его знает. Но мне все кажется, что это временно. Что-то обязательно надо доделать, и все вернется – и молодость моя, и легкость, и веселость.

– Тоже мне старик!

– Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алька.

…Дошли до Покровских ворот. Алик смотрел на Андреев дом, с которого многое началось. Испортилось настроение.

– Сам-то как живешь? – спросил Александр.

– Живу – хлеб жую, – нелюбезно ответил Алик.

– Варя как? Нюшка как?

– Тоже хлеб жуют.

– Что это ты? – удивился Александр.

– Устал, извини.

– Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.

– Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.

Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:

– Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.

Алик поехал домой, так и не сказал Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела о превышении им мер самообороны.

IX

Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победоносно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимая, что сегодня он не по звонку. Сегодня рядовой функционер мечтал хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний и утихло все. Секретарша холодно сообщила:

– Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.

Отбывает. Через площадь – и всего делов-то. Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:

– Люба, чайку, – и увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая, поинтересовался – Тебе чего?

– Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.

Пять свободных минут он выкроил для паренька: пока чай готовится, пока чай пьется… Да и настроение демократичное. И поэтому предложил:

– Заходи.

Николай Александрович быстро прошел к столу, незаметно перелистал список своих сотрудников и, усевшись, сообщил Грекову:

– Слушаю тебя, Владлен. Только покороче.

– Постараюсь. Совершенно случайно, от одного общего знакомого, я сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего надежды журналиста Александра Спиридонова, возбуждено уголовное дело, где он обвиняется в том, что один – я подчеркиваю: один! – пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех бандитов, вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом оказался опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.

– Как это – обезвредил? – недоуменно спросил Николай Александрович.

– Нокаутировал, Николай Александрович. Алик – хороший боксер, и именно это теперь ставится ему в вину.

Вошла секретарша, поставила перед Николаем Александровичем стакан темно-коричневого чая:

– Вам пора, Николай Александрович.

Тот отхлебнул из стакана в юбилейном подстаканнике, спросил:

– А ему чайку?

– Сейчас будет, Николай Александрович, – зауверяла секретарша и вышла. Николай Александрович смотрел на Грекова и соображал. Сообразив, сказал:

– Ты чего стоишь? Садись, в ногах правды нет.

Греков, зная место, сел на один из стульев, что стояли в ряду у стены, и завершил речь:

– Человек, смело вставший на защиту людей, которые подвергаются насилию со стороны уголовного элемента, комсомолец, для которого наши идеалы – превыше всего, оказывается, преступник?

– Ты не очень приукрасил действия своего приятеля? – спросил Николай Александрович.

– Я беседовал по телефону с начальником отделения милиции, которое ведет дело Спиридонова. И он мне зачитал по телефону все материалы, относящиеся к схватке в трамвае. Я излагаю все по этим материалам, тем более что со Спиридоновым еще не разговаривал. Да дело сейчас и не в Спиридонове. Главное, что смелый поступок настоящего комсомольца милицейские чинуши пытаются подать как хулиганство.

– И это не главное, Владлен, – Николай Александрович большим глотком ополовинил стакан, вышел из-за стола. – Главное то, что ко времени.

Вошла секретарша, и Греков взял из ее рук стакан в эмпээсовском подстаканнике.

– Николай Александрович, опоздаете, – зловеще предрекла секретарша и вышла.

– Вот что, Владлен, – Николай Александрович, прогуливаясь по ковровой дорожке, посмотрел на часы. – Я сейчас в ЦК, думаю, на час, не более. А ты у меня посиди, чай попей. Когда напьешься, от моего имени срочно вызови редактора газеты. Срочно! Чтоб к моему возвращению был.

– Будет исполнено, – стоя ответил Греков. Стакан он держал, как ружье на караул.

Уже в дверях Николай Александрович обернулся:

– Хорошо начинаешь, хорошо! Комсомольский задор, гражданский пафос и человеческая страстность – не последнее в нашей работе. Отмечу тебя, обязательно отмечу, не беспокойся.

И ушел. Греков, как было приказано, сел на стул допивать чай.

X

Сергей Ларионов по списку, составленному исходя из рекомендации Вадика Клока и собственных соображений, шерстил соответствующих марух. Работенка эта была нервная.

Роман Казарян с пареньком отрабатывал Рижскую дорогу. Сколько их, станций, от Москвы до Волоколамска! И на всякий случай – до Шаховской. На каждой сойди, на каждой с людьми поговори, человечка подбери, фотографию Столба покажи как бы ненароком – кореша, мол, ищу. Маета, как говорит любимый начальник Александр Смирнов.

А любимый начальник с удовлетворением рассматривал карту-схему, которую он составил по двум убийствам, когда раздался телефонный звонок.

– Он умер, Саня, – сообщил далекий голос Алика.

…Алик взял под руку тихо плакавшую мать.

– Давай гроб сюда! – зычно распорядился с полуторки председатель профкома завода, который строил перед уходом на пенсию Иван Павлович Спиридонов. Уважил завод, уважил: и полуторку прислал, и ограду к могилке, и представительную делегацию из четырех человек.

– На руках понесем! – злобно отрезал Александр. И они – Александр Смирнов, Виллен Приоров, Алексей Гольдин, Владлен Греков – несли гроб до самого кладбища.

У выкопанной могилы, опершись на лопаты, стояли кладбищенские старики. Божьим, а не хлебным делом было тогда копание могил.

Гроб поставили на козлы, и председатель профкома авторитетно и скорбно приступил:

– Мы провожаем в последний путь коммуниста и отличного производственника Ивана Павловича Спиридонова. За время совместной работы коллектив нашего предприятия горячо полюбил Ивана Павловича за принципиальность, щедрость души и глубоко партийное отношение к делу. Память о нем будет жить в наших сердцах. Спи спокойно, дорогой Иван Павлович! – и, сурово насупив брови, отступил, предлагая желающим продолжить.

Все молчали, прибитые ненужностью профсоюзных слов.

– Заколачивать будем? – негромко предложил один из кладбищенских стариков.

– Подожди, – властно сказал Смирнов. Был он в форме, при всех регалиях и поэтому сразу стал здесь главным.

Он подошел к гробу, глянул в маленькое сухонькое мертвое лицо и негромко заговорил:

– Мы осиротели. Осиротели Алька, Лариса, которой сегодня нет с нами, Алевтина Евгеньевна. Осиротел и я, его крестник, его приемыш. Осиротели мы все, потому что он был нам отцом. Настоящим отцом своим детям, своей жене, чужому как будто пацану со двора – всем. Я помню все, что вы говорили мне, Палыч. Я помню и постараюсь быть таким, каким вы хотели меня видеть. Прощайте, Иван Палыч.

Алевтина Евгеньевна безудержно рыдала. Алик нежно гладил ее по спине. Виллен Приоров шагнул вперед, скрипнул зубами и начал:

– Ушел из жизни замечательный человек, ушел преждевременно, до срока, отпущенного ему природой, ушел, не успев сделать того, что мог. А мог он многое. Ушел, унеся с собой горечь несправедливых обид и бесчестных наветов. Когда же постигнет кара тех, кто на много лет укоротил его жизнь?! Над этой могилой клянусь преследовать, разоблачать, уничтожать оборотней, вурдалаков, палачей, изломавших нашу жизнь!

Смирнов кивнул кладбищенским старичкам. На веревках спустили гроб в могилу. Алевтина Евгеньевна бросила первую горсть земли. И отошла, чтобы не видеть дальнейшего. Бросили по горсти и все остальные. Замахали лопатами старички. Опять грянул оркестр.

К могиле, опираясь на изящную трость, тихо приблизился высокий поджарый седой человек. На взгляд – не советский даже человек, залетная чужеземная птица: светло-коричневый заграничный костюм, бежевая, с короткими полями, по-американски жестко заломленная шляпа, до остолбенения непривычный галстук-бабочка и креп на рукаве. Человек снял шляпу и подошел к Алевтине Евгеньевне.

– Здравствуй, Аля, – сказал и, взяв ее руку обеими руками, поцеловал. – Так и не удалось увидеть Ивана живым. Опоздал. Не по своей вине, но опоздал. Прости.

Алевтина Евгеньевна не понимала сначала ничего, потом поняла, заговорила несвязно:

– Ника, Ника! Ты разве живой? Да что я говорю: живой, живой! Счастье-то какое! А Ваня умер, не дождался тебя, – и заплакала, опять заплакала.

– Утешить тебя нечем, Аля. Ивана нет, и это невосполнимо. Но надо жить.

– Тебя совсем освободили? – осторожно спросила Алевтина Евгеньевна.

– Выпустили по подписке. Буду добиваться полного оправдания, – продолжить человек не смог: подлетел Алик, сграбастал его, подхватил, закружил, забыв, где находятся они. Поставил на землю, полюбовался и поздоровался:

– Дядя Ника, здравствуй!

– Алик? – боясь ошибиться, узнал человек. – Господи, какой вымахал!

Подошел Смирнов, поздоровался:

– Здравствуйте, Никифор Прокофьевич.

Никифор Прокофьевич увидел смирновский иконостас и сказал:

– Спасибо тебе, Александр.

– За что?

– За то, что победил. За то, что дрался с фашистом вместо меня.

– Все дрались.

– А я не дрался, – Никифор Прокофьевич взял Алевтину Евгеньевну под руку, и они подошли к холмику, на который наводили последний глянец старички: лопатами придали могилке геометрическую правильность, воткнули в рыхлую землю палку с фотографией под стеклом. Хваткие заводские представители умело ставили ограду.

Все. Уложили венки, рассыпали живые цветы, расправили ленты с торжественными надписями. Музыканты сыграли в последний раз.

– Всех прошу к нам. Оказать нам честь и помянуть Ивана, – пригласила Алевтина Евгеньевна.

XI

На кладбище казалось, что народу мало, а в квартиру набилось столько, что молодежи сидеть было негде.

Алевтина Евгеньевна, Никифор Прокофьевич и немолодые приятели Спиридонова-старшего тотчас организовали компанию со своими воспоминаниями, представители составили свою, соседи со старого двора – свою. Смирнов тихо приказал:

– Смываемся, ребята. Не будем мешать старикам, помянем Палыча отдельно.

Саня предупредил Алика, и они незаметно покинули квартиру.

– Ко мне? – спросил во дворе Лешка.

– Нам бы просто вчетвером посидеть, одним, – возразил Александр. – А у меня как на грех мать с рейса.

– Ко мне пойдем, – предложил Виллен.

Вот и маленький уютный бревенчатый дом с заросшим палисадником. Смирнов оглядел внутреннее помещение и оценил с военно-милицейской безапелляционностью:

– Бардак у тебя, Виля. Где веник?

Смирнов снял китилек и принялся за уборку. Старательно мел пол, тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.

– Кто это? – спросил Смирнов.

– Отец, – ответил Виллен.

– Там умер? Давно?

– Не знаю.

– Не знаешь когда или не знаешь, умер ли? – со следовательской дотошностью поинтересовался Смирнов.

– Оттуда живыми не возвращаются.

– А Никифор Прокофьевич? Может, рано еще отца-то отпевать?

– Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.

– Ты запрос в органы делал?

– Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.

– А ты сейчас сделай.

– Какая разница – сейчас или тогда?

– Все же попробуй.

– Попробую, – сказал Виллен и стал резать хлеб.

Уселись, когда сварилась картошка в мундире. Рюмок не было: стакан граненый, стакан гладкий, чашка, кружка.

Смирнов налил всем, поднял невысоко кружку:

– Помянем Иван Палыча.

По иудейской неосведомленности Лешка полез чокаться. Смирнов тут же его осадил:

– Не чокаются, «дитя Джойнт».

Выпили, выдержали минутную паузу.

В дверь буйно забарабанили. Вломился Костя Крюков:

– Вот вы где! А я уж и к Лехе забегал, и у Саньки проверил, – нету вас!

– Ты почему на кладбище не был? – неодобрительно спросил Александр.

– Ты же знаешь, меня Алевтина Евгеньевна не любила. Все боялась, что Альку ходить по ширме завлеку. Вот я и решил: чего глаза ей в такой день мозолить. А помянуть хорошего человека надо.

– А что он тебе хорошего сделал? – непонятно спросил Виллен.

Костя посмотрел на Виллена, как на дурачка, и ответил обстоятельно:

– А то, Виля, что жил рядом со мной. Я не из книжек, собственными глазами видел человека, который всегда и всюду жил по правде. И оттого понимал, что живу не по правде. Вот и все, что он для меня сделал.

– Поэтому ты теперь не щиплешь, а слесаришь, – догадался Виллен.

– Фрезерую, – поправил Костя.

И снова стук в дверь. Пришел Алик, молча уселся за стол, потер, как с мороза, руки.

– Что там? – потребовал отчета Смирнов.

– Удивительная штука! Разговорились старики, развоспоминались. И будто отец живой, будто с ними!

Алик положил на тарелку селедочки, спросил у Виллена:

– Сестры-то нет еще?

– Экзамены на аттестат сдаст и приедет. Письмо тут прислала и фотографию.

– Покажь, – попросил Алик. Фотография пошла по рукам. Блистательный моментальный снимок: сморщив нос, хорошенькая девушка сбрасывает с плеч белый казакин – жарко. И по белому надпись: «Ехидному братцу от кроткой сестренки».

– Красотка стала, – констатировал Алик.

– А то! – отвечал довольный брат.

– Да, теперь с такой сестренкой забот не оберешься, – сказал Костя.

– А то, – грустно согласился Виллен.

– Алик, ты вчерашнюю нашу газету читал? – со значением спросил усиленно молчавший до того Владлен Греков.

– Мне в эти дни только газеты читать… Я свою-то не читал, а уж вашу…

– И зря, – сказал Владлен и вытащил из кармана аккуратно сложенный комсомольский орган. Алик развернул газету, Владлен указал – Вот здесь читай!

– «Лучше, когда „моя хата с краю“?» – прочел название трехколонника Алик.

– Вслух все читай, – распорядился Владлен.

Алик долго читал вслух. Закончив, спросил без выражения:

– Откуда им все известно о моем деле?

– Я им дал все материалы, – признался Владлен.

– А ты от кого узнал, что меня привлекают?

– Это я Владлену сказал, – тихо доложил Лешка.

– Всем все известно, один я ничего не знал, – раздраженно заметил Смирнов. – Друг, тоже мне!

– Ты ничем не мог мне помочь, Саня.

– Зато Владлен тебе помог!

– Помог, – согласился Владлен. – Разве не так?

– Трепотня и демагогия эта ваша статья! – раздраженно заключил Смирнов.

– Зато Алик будет в порядке, – не опровергая его, отметил Владлен. Помолчали все, понимая, что после такой статьи у Алика действительно все будет в порядке.

Греков поднялся:

– Ну, мне пора. Алик, будь добр, проводи меня немного. Пару слов надо сказать.

Они Шебалевским вышли к Ленинградскому шоссе и мимо Автодорожного института направились к метро «Аэропорт».

– Спасибо, – выдавил наконец из себя Алик.

– Не за что! – легко отмахнулся Владлен и добавил – А у меня к тебе маленькая просьба…

– Излагай. Я теперь тебе по гроб обязан.

– Ничем ты мне не обязан, – сказал Владлен. – А я тебе буду по-настоящему благодарен, если ты захочешь выполнить мою просьбу. Как ты знаешь, с понедельника я начинаю сдавать экзамены на вечерний юридический. Конечно же, меня примут. И я уверен, что историю там, устную литературу я сдам легко. Но вот за сочинение немного опасаюсь. А хотелось бы нос утереть всем, чтобы со всеми пятерками…

– Хочешь, чтобы я сочинение написал? А как?

– Раз плюнуть, Алик, – на листке фотографию переклеим. А сочинение пишут всем кагалом, вечерники всех факультетов, человек триста. Пойди там разберись.

– Сделаю, Влад, – заверил Алик.

– Помни, за мной не пропадет.

Они пожали друг другу руки, и Владлен спустился в метро.

Алик вернулся в сильно прокуренный уют приоровского дома. Лешка как мог потренькивал на гитаре, а Саня, Виля и Костя, расплывшись по громадному дивану, громко и хорошо пели:

 
Выстрел грянет,
Ворон кружит.
Мой дружок в бурьяне
Неживой лежит…
 

XII

…Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.

Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером – десять кубов.

– Колхозник! – крикнул Тимка трактористу. – Заводи кобылу!

Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к кабине. Остальные вскарабкались на телегу: застучал мотор и поезд потихоньку тронулся. Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым, свою же колею, и поэтому взял левее, – ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы хвороста.

– Совсем одичал, крестьянский сын?! – осведомился Тимофей.

Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное дерево на склоне, заглушил мотор. Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.

– Мужики, сюда! – вдруг крикнул он.

Смяв хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то, прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:

– Блиндаж еще с войны!

– Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! – возразил Петрович. Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка, зажав ноздри, шагнул в темноту.

– Ребята, там – мертвяк, – сказал он.

– Шкелет, что ли? – спросил тракторист.

– Шкелет не воняет, – возразил Тимка.

– Что ж это такое, что ж это такое?! – завопил тракторист.

– Сообщить надо, – решил Петрович.

– А ты не врешь? – вдруг засомневался тракторист. – Знаем твои шуточки! – радостно кинулся в блиндаж и тут же выскочил из него, заладив по новой – Что ж это такое, что ж это такое?..

– Мы здесь покараулим, чтоб все было в сохранности, а ты дуй в деревню и сообщи по начальству, – приказал ему Петрович. Тракторист, все хлопавший себя по штанам, в ответ замер, подумал и кинулся через лес к шоссе.

– Ничего себе поработали, – не терпя тишины, сообщил просто так Тимка.

Петрович не выдержал и тоже заглянул в блиндаж.

– Еще вполне цельный, – сообщил он, воротясь.

Никто ему не ответил.

Группа прибыла на место происшествия через час тридцать две минуты, неслись под непрерывную сирену.

…Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним – Андрей Дмитриевич, который спросил невинно:

– Запах не нравится, Рома?

– Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.

– Кто он, Рома?

– Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?

– Металлическим тяжелым предметом по затылку. Железный прут, свинцовая труба, обух топора – что-нибудь эдакое. Вскрою – скажу точнее. В блиндаж затащили уже труп. Кокнули где-то поблизости.

– Наш? – спросил Гусляев. – Тот, кого я ждал в Дунькове?

– Тот, Витя, тот.

– Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.

– Кстати, сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? – спросил Казарян.

– От трех до пяти суток. Дома скажу точно.

Санитары с трудом вытащили из блиндажа груженые носилки, накрыли труп простыней и понесли останки Жоры Столба к шоссе. Андрей Дмитриевич махнул оставшимся ручкой и пошел вслед за ними. Они свое дело закончили.

– Я не могу работать в такой вонище, – закапризничал Егоров. – Сделайте что-нибудь. Вам же тоже шмонать надо.

– Там не проветришь, – уныло возразил Гусляев.

– Вот что, Витенька! – Казаряна осенило. – Быстро к машине, и возьми у шофера какой-нибудь промасленной ветоши! Она у нас там малость погорит, и порядок!

– Вы своим костерком мне следы не сожгите! – заметил ворчливый эксперт.

– Черт бы вас побрал! – взорвался Казарян. – Не угодишь!

– Ну, делайте, как знаете, – вмиг сдался эксперт.

XIII

Следующим утром собрались в кабинете Смирнова.

– Столба убил Куркуль. – Начал Казарян. – Убил, чтобы завладеть заначенным мехом, который хранился в блиндаже, сложенный в четыре тюка. Все это легко определил эксперт Егоров. Твердо убежденный, что блиндаж отыскать невозможно, Куркуль шуровал в нем безбоязненно. Пальчиков там предостаточно, полным-полно ворсинок меховых и масса следов. Убил Куркуль Жору четыре, точнее, теперь пять дней тому назад свинцовой трубой в десяти метрах от блиндажа. Видимо, подкараулил, зашел со спины и нанес смертельный удар. Потом затащил труп в блиндаж.

Мы с Виктором Гусляевым опоздали на двое суток. Когда мы вышли на любовницу Столба Веронику Борькину из Дунькова, он был уже мертв. Вот такие дела, Саня.

– Мех Куркуль забрал сразу же? – спросил Смирнов.

– Нет. По расчетам эксперта – через день.

– Еще что интересного?

Казарян вытащил из кармана пистолет и молча положил его на смирновский стол.

– Нашли в блиндаже. За дощатой обшивкой. «Виблей» Куркуль забрал, а этот не нашел. «Штейер – 7,62». Прикладистая машинка.

Смирнов взял пистолет в руки, повертел. Один из шурупов эбонитовой накладки был явно вкручен шкодливой российской рукой – латунная его головка резко отличалась от черных, в цвет пистолета, австрийских своих соседей.

– Где Куркуль, Сережа? – мягко спросил Смирнов у Ларионова.

– Ищу, – ответил тот настороженно.

– Ты ищешь, а он убивает.

– Что поделаешь! – нервно огрызнулся Сергей.

– Я не в упрек, Сережа. Просто не хочу, чтобы мы еще один труп нашли. Его живым взять надо. С дамочками кончай, там пусто. Куркуль без денег, это ясно. Пока он не знает, что мы раскопали Столба, он наверняка попытается часть товара сбыть, так как без средств никуда не сдвинуться. А ему подальше от Москвы уйти надо, уйти и отлежаться где-нибудь в тихом и уютном местечке. Твоя главная забота сейчас – рынки (хоть и маловероятно, но надо попробовать), скорняки-частники и главное – подпольные скорняки, перешивающие ворованные меха. Так что дел у тебя по горло. Действуй, Рома, Стручок – твой. Достань из-под земли. Это – в первую очередь. Побегать придется. Задача ясна?