Текст книги "Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года"

Автор книги: Анатолий Степанов

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Сиренко,Лариса Захарова,Владислав Виноградов,Юрий Торубаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Бегать никуда не пришлось. Не успели Казарян и Ларионов всерьез обсудить план дальнейших мероприятий, как позвонили снизу, из проходной.

– Мне с вами поговорить надо, Роман Суренович, – раздался в трубке голос Геннадия Иванюка.

– …Говори, Гена, – разрешил Казарян, когда Иванюк-младший устроился против него на стуле.

– Час тому назад ко мне Виталька приходил, – признался Иванюк-младший. – Просил, чтоб я на станцию Дуньково по Рижской дороге съездил, по пивным походил, разговоры всякие послушал, не произошло ли там чего. Я отказался, Роман Суренович.

– Та-ак, – протяжно произнес Казарян и встал. Повторил – Так. Тихо полежал Куркуль пять дней и решил на всякий случай провериться. – Казарян выскочил в коридор и закричал – Сережа, всех ребят ко мне!!!

Вернулся в кабинет, сел за стол, снова сказал:

– Та-ак…

– Я вам верю, Роман Суренович, – напомнил о себе Геннадий.

– Не понял? – поднял брови Казарян.

– Вы Витальке обещали помочь.

– Обещал. Значит, сделаю. Он тебе больше ничего не говорил?

– Нет. Махнул рукой и ушел.

– Рижского вокзала он уже боится, сие из твоего сообщения вытекает. Следовательно, отбыл из Покровского-Стрешнева. От тебя туда на трамвае минут тридцать пять – сорок. Едет уже, вероятнее всего. – Не до Иванюка-младшего было теперь Казаряну. Он просчитывал. Схватился за телефон – Срочно машину с сиреной к подъезду!

– Я пойду? – попросился младший Иванюк.

Роман опомнился:

– Спасибо тебе, Гена. Ты нам очень помог.

– А Витальке?

– И ему, надеюсь, тоже.

XIV

Один муровский паренек ждал Стручка на дуньковской платформе, другой прогуливался неподалеку, а третий основательно сидел в чайной, где пьющей общественностью широко обсуждалось происшедшее вчера.

Виктор Гусляев, руководивший операцией обнаружения, тихо сидел в машине: засвеченному здесь, ему лучше было не мозолить глаза сельчанам.

Стручок приехал на электричке через полчаса после их прибытия. Он постоял на платформе, не обратив внимания на дремавшего на скамейке поддавшего работягу, и не спеша направился в село. Поддавший работяга взглядом передал Стручка пареньку, что вертелся неподалеку.

…В чайной Стручок заказал пару пива и устроился за столиком рядом с шумной компанией, которая внимала герою дня – трактористу, и, надо полагать, скоро был в курсе дела.

Старательно пивший пиво паренек из МУРа допил последнюю кружку и удалился.

– Стручок все узнал, – доложил он Гусляеву.

– Ведите его, а я поехал, – решил Гусляев. – В Покровском-Стрешневе и на Рижском вокзале вас будет ждать подмена.

«Победа» тронулась. Миновав Дуньково, шофер довел скорость до предела и включил сирену.

Казарян спросил у Смирнова:

– Стручка будем брать сразу или доведем до Куркуля?

– Ты можешь дать гарантию, что Стручок расколется сегодня же? – вопросом на вопрос ответил Смирнов.

– Не могу.

– А если у них договоренность на срок? Тогда Куркуль, не дождавшись Стручка в определенное время, уходит с концами. И все надо начинать с начала.

– Может, на подходе возьмем?

– А если Куркуль срисует все со стороны?

– Не хочу я, Саня, пускать Стручка к Куркулю. Мало ли что.

– Выхода нет. Старайтесь только не засветиться. Очень старайтесь, очень!

Стручок на троллейбусе добрался до Белорусского вокзала, по Кольцевому метро доехал до Киевской, у извозной стены влез опять в троллейбус и вышел у мосфильмовской проходной.

Мимо строившихся новых корпусов киностудии, мимо нелепого жилого дома киноработников – к церкви, и вниз, к селу Троицкому.

Вести Стручка было непросто: открыто, безлюдно. И яркий день. Но довели, вроде бы, благополучно. Последний раз проверившись в конце улицы, спускавшейся к Сетуни, Стручок, не оглядываясь, направился к избушке, стоявшей на самом берегу.

– Что будем делать? – спросил Гусляев у Казаряна. Казарян, лежавший на травке у загаженной церкви, покусал пресный листочек липы и сказал:

– Будем ждать темноты.

В сумерках приехал Смирнов. Увидел Казаряна, прилег рядом.

– Что будем делать? – спросил у него Казарян.

– Подождем еще чуток. Из избы никто не выходил?

– Никто.

– Они что там, под себя ходят?

– Чего не знаю, того не знаю.

– Вас не просекли?

– Был уверен, что нет. А теперь сомневаюсь.

– Могут уйти ночью?

– Больно открыто. Маловероятно.

– Но возможно. Будем брать через полчаса, – Смирнов встал, одернул гимнастерку, подтянул ремень с кобурой, потом опять сел, снял сапоги, перемотал портянки и снова обулся. Был он в своем удобном для черной работы хе-бе бе-у.

– Я первым пойду, – сказал Казарян. Смирнов насмешливо на него посмотрел, ответил:

– Порядка не знаешь. Закупорили-то как следует?

– Не сомневайся.

Жестом остановив Казаряна, Смирнов, стараясь не наступать на грядки, двинулся к избушке. Метрах в тридцати остановился и прокричал:

– Вы окружены! Предлагаю немедленно сдаться!

Избушка молчала. И будто не было никого в ней. В наступающей темноте Смирнов разглядывал хлипкое крылечко, черные бревна сруба, два маленьких высоких оконца.

– Предлагаю в последний раз! Сдавайтесь! – снова выкрикнул Смирнов.

Дверь распахнулась, и на крылечко выскочил Стручок.

– Не стреляйте! Не стреляйте! – моляще крикнул он. А они и не собирались стрелять.

Выстрелил сзади Куркуль. Выстрелил через оконце, когда Стручок уже бежал к Смирнову. Стручок упал, Смирнов, не скрываясь, рванулся к крыльцу.

В дверях он кинул себя на пол и произвел вверх два выстрела из своего громкого парабеллума. В ответ раздался один, потише. Смирнов сделал себя идиотской мишенью, но была тишина и тьма, и не было выстрела Куркуля. Смирнов лежал на полу и ждал неизвестно чего. Прибежал Казарян, крикнул с крыльца:

– Саня, ты живой? – Нашарил у двери выключатель и врубил свет.

Куркуль распластался на чернобурках, из которых он сделал себе ложе. Разбросанная выстрелом в рот кровь из затылка темно-красными пятнами украшала серебристый мех, из распахнутой ладони выпал «Виблей».

– Черт-те что, прямо какой-то Сальватор Дали, – сказал Казарян и вдруг вспомнил – Как там Стручок?

– Наповал. Прямо в сердце, – тихо сообщил Гусляев.

– Скот! Скот! – завопил Казарян и пнул труп ногой.

Смирнов обнял Казаряна за плечи и вывел на крыльцо. Уже совсем стемнело, и в Троицком зажглись фонари на деревянных столбах.

XV

Сидевший под новеньким портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского Сам удовлетворенно откинулся в кресле и веселым глазом посмотрел на Смирнова.

– Вот и все, Саша. Последнее крупное дело по амнистии закрыто. Следователь-то принял?

– Три дня бумажки писали, чтобы все по форме было. Ему деваться некуда, принял.

– Что же не весел?

– А собственно, чему радоваться?

– Но и горевать нет причины.

– Народу больно много постреляли, Иван Васильевич.

– Так то уголовники, Саша.

– А Стручок? Не надо было его до Куркуля доводить.

– Надо, не надо! У тебя другого выхода не было. Не бери в голову и успокойся.

– Я спокоен. Разрешите идти, товарищ комиссар?

– Иди.

Смирнов встал, и направился к дверям. Он уже шагнул в предбанник, когда услышал за спиной:

– Так и не узнал, кто труп Жбана перевернул?

Смирнов сделал поворот кругом, и глядя в глаза начальству, спросил:

– А вы хотите, чтобы я узнал?

– Нет, – сказал Сам. – Нет.

Смирнов вернулся в кабинет, где его ждали Ларионов и Казарян, устроился за столом и повторил слова Самого:

– Вот и все.

Ребята молча и сочувственно покивали. Потом Казарян спросил:

– Ты не знаешь, мне Гена Иванюк звонил?

– Зачем? – удивился Смирнов.

– Сказать, что он на меня надеялся.

– Ты зачем мне это говоришь?

– Для сведения.

– Иди ты знаешь куда!

– Кончай, ребята, – попросил Ларионов.

– Как эта пьяная мразь умудрилась попасть с одного выстрела?! – в который раз горестно удивился Казарян.

– Спьяну, Рома, спьяну, – пояснил Смирнов.

– Кончай!!! – заорал Ларионов.

Кончили. Для того чтобы совсем избавиться от этого, Казарян вспомнил:

– Да, еще тебе Алька звонил. Спрашивал, пойдешь ли ты с ним сегодня на «Спартак».

– Сегодня пойду.

XVI

Нежданно-негаданно их «Спартак» второй год подряд выходил в чемпионы. Вот и сегодня элегантные и хитроумные Игорь Нетто и Николай Дементьев, Никита Симонян и Анатолий Ильин легко и непринужденно «раздевали» ленинградцев. От этого было хорошо: радостно и до освобождающей пустоты бездумно.

…Мимо фигурных, с башенками, резными верандами с цветными стеклами дач, разбросанных меж деревьев Дворцовых аллей, они вышли к Красноармейской.

– Проводишь? – спросил Смирнов.

– Ага, – согласился Алик.

В этом районе в основном болели за «Динамо». Поэтому толпы спартаковских болельщиков двинулись к метро, к трамваю, к троллейбусам, чтобы ехать на Пресню, в Сокольники, на вокзалы. А на Красноармейской было почти безлюдно.

– Ты у матери был? – спросил Смирнов.

– Вчера весь вечер.

– Ну, как она там одна?

– Ты знаешь, почти нормально. Она, видимо, давно стала приучать себя к мысли, что отец скоро умрет, и поэтому спокойна, разумна, даже шутит иногда.

– Ну, а ты?

– А что я?.. Вчера весь вечер отцовские старые фотографии разбирал. И удивительную вещь обнаружил. Понимаешь, для нас гражданская война – это муки, кровь, страшные лишения. А на фотографиях все наоборот: восемнадцатый, девятнадцатый годы, а они – веселые, беззаботные, все, как один, франты ужасные. Тут вдруг я и понял, что они в те времена, в тот каждый день, в ту каждую минуту победителями себя ощущали! И вдруг – мир, и вдруг, как ты любишь говорить, каждодневная маета… Особенно меня снимок Орловского губкома партии поразил. Сидят хозяева громадной губернии в ситцевых толстовках, в веревочных сандалиях на босу ногу, изможденные, усталые. Ответственность нечеловеческая хозяев разоренной страны на плечах. Такой вот и ты сейчас.

– Я такой, Алик, не оттого, что ответственность свою ощущаю, а оттого, что хозяином себя не чувствую.

– А пора бы.

– Наверное. Но я человек приказа, таким война сделала. Приказали сверху – исполнил. И сам приказал – тем, что внизу.

– Дядя Ника вчера к матери заходил. Я его спросил, как они там встретили весть о смерти Сталина. Он подумал, усмехнулся и говорит: «Ты мне морду с ходу не бей, а только вспомни кинофильм „Тарас Шевченко“, молебен там показан по поводу смерти Николая I». Вот, приблизительно, так. Помнишь эту сцену?

– Помню.

– И я помню.

Дошли до Инвалидной, и здесь Смирнов решился. Он тихо спросил:

– Алик, где твой пистолет, который ты в сорок пятом у демобилизованного выменял?

– Как – «где»? Ты же мне сказал, чтобы я выбросил его, я и выбросил, – рассматривая свои хорошие башмаки, искренне ответил Алик. Они уже остановились.

– Куда ты его выбросил?

– В сортир, как ты и приказал.

– Не ври мне, Алик. Я нашел твой «Штейер» и по дурацкому латунному шурупу узнал. Такие вот пироги.

– Я очень боялся, что это так, и очень надеялся, что это не так, Саня.

– Давно догадался?

– В день отцовских похорон. Не догадался – почувствовал. Но не верил. Не верил!

– Не хотел верить. Ты пойдешь со мной?

– Да.

XVII

Открывшая им дверь хорошенькая девица с фотографии не морщила нос, не улыбалась счастливо. Она затравленно смотрела на Смирнова.

– Давно приехала? – не здороваясь, спросил он.

– Позавчера, – хрипло ответила та.

– Я же тебя просил. Валя.

– Я не смогла, Александр Иванович.

В прихожей появился Виллен. Стоял, упершись рукой в дверной косяк, и непонятно улыбался. Поулыбался и известил Смирнова:

– А я тебя второй день жду, Саня. Только вот на кой ляд ты Альку приволок?

Не отвечая на вопрос, Смирнов предложил:

– Давай, Виллен, отпустим Валю погулять, а?

– Давай отпустим, – охотно согласился Виллен, – Гуляй, Лера.

– Где мне теперь гулять?! – со значением и вызовом спросила она.

– Теперь – где пожелаешь, – великодушно разрешил старший брат.

Сестра выскочила из дома, яростно хлопнув дверью. Избушка слегка сотряслась. Виллен широким гостеприимным жестом пригласил визитеров в комнату, которая на этот раз была сравнительно прибрана какой-никакой, но женской рукой. Уселись.

– Как ты ей в глаза смотришь? – поинтересовался Смирнов.

– Прямо, – отрубил Виллен. – Так что ты мне хочешь сказать?

– Я не хочу говорить, я хочу слушать, Виля.

– От меня ты ничего не услышишь, – твердо заявил Виллен. Помолчали. Алик встал из-за стола, походил по комнате, остановился у портрета с траурной лентой, не выдержал, спросил:

– Зачем ты все это сделал, Виля?

– Что именно?

– Зачем навел их на меховой склад? – начал задавать вопросы Смирнов. – Зачем ты их посадил?

– Навел, чтобы посадить, – спокойно пояснил Виллен.

– А лбами зачем сталкивал, зачем стрелять друг друга заставил?

– Потому что их через восемь месяцев выпустили. А они не должны жить на свободе.

– За что ты их так ненавидишь? – Алик, сочувствуя, смотрел на Виллена.

– Я ненавижу? – удивился тот. – Можно ли ненавидеть блевотину, дерьмо, помойку? Я просто хочу, чтобы их не было.

– Как красиво-то, Виля! – восхитился Смирнов. – А главное – вранье. Все это из-за Валерии, Алик. Аристократу Приорову сильно не нравилось, что сестра с приблатненными компанию водит. Сначала с Ленькой Жбаном дружила, а потом в Цыгана влюбилась по-настоящему. Так, Виллен?

– Не влюбилась, а путалась.

– Это ты о сестре? – спросил Алик.

– О сестре, о сестре, – подтвердил Виллен. – Глупенькую соплячку эту подонки разок-другой в кабак сводили, она про роскошную жизнь сразу все и поняла.

– Она Цыгана любила, – напомнил Смирнов.

– Да брось ты! Любила! Кого? Падаль эту?! Тварь эту, которая мне, понимаешь – мне! – рассказывала, как они в лагерях политических давили! Пятьдесят восьмая – значит, фашисты! Дави их! А охрана на это с удовольствием закрывала глаза!

– Я тебя посажу, Виля, к этим самым блатарям посажу, – пообещал Смирнов.

Виллен успокоился, посмотрел на него, презрительно фыркнул:

– Не посадишь. Руки коротки. Да и за что, собственно, ты можешь меня посадить?

– За многое. И на порядочный срок.

– Излагай, что имеешь, – предложил Виллен и откинулся на стуле: слушать приготовился.

– Твоя любовница, Елена Петровна Муранова, работает на той самой меховой фабрике. Сечешь?

– Ну, и что это доказывает?

– Пока ничего. Но я Елену Петровну потрясу, как умею, и кое-что докажу. Зрячую наводку докажу.

– Не докажешь. Дальше.

– А дальше – твоя доля в меховом деле.

– Нет моей доли, все Колхознику отдано было.

– Чтобы тот как можно быстрее засветился. Пили, что ли, вместе, и ты его на опохмелку денег добывать отправил на рынок?

– Не докажешь, – повторил свое Виллен.

– Жбана под пулю подставил. Мне Валерия призналась. Ты ей говорил, будто от меня слышал, что Жбан всех на следствии заложил, и поэтому, мол, самый малый срок ему в суде отмотали. Девчонка тут же, естественно, все Цыгану доложила. Как ты посмел сестру в это кровавое болото затянуть?

– Я не собираюсь слушать твои нравоучения.

– Как ты устроил, чтобы Жбан пошел через Тимирязевский лес?

– Догадайся.

– Догадаюсь. И докажу подстрекательство к убийству.

– Не докажешь.

Смирнов вдруг успокоился, расслабился и, уподобясь Виллену, откинулся на стуле.

– Ты хуже их, Виллен. Они хоть по своему кодексу чести действовали. А ты с ними в дружбу играл, в наперстниках и мудрых советчиках у них ходил. И потом – нож в спину. Ты хуже их всех.

– Ты, Саня, судя по всему, когда клопов моришь, руководствуешься какими-то этическими нормами? Я – нет.

– А чем ты руководствуешься? – устало поинтересовался Алик и сел на диван. Виллен вместе со стулом развернулся к нему и объяснил:

– Руководствуюсь я, Алик, одним. Всякое зло должно быть наказано. И, по возможности, уничтожено.

– Зло, а не люди, – возразил Алик.

– Люди, творящие зло, – не люди.

– Тогда и ты не человек, – решил Смирнов. – И я должен тебя уничтожить.

– Не сможешь, Саня, – Виллен был спокоен, рассудителен, несуетлив. Хорошо подготовился к разговору. – Не дам я тебе такой возможности.

– Ты их навел на Столба, ты им разъяснил, что он сделал отначку. Ты, вручив Цыгану пистолет, спровоцировал перестрелку, в которой Цыган был убит.

– Тебе ли, профессионалу, не знать, что все это недоказуемо! Украл у меня пистолет Цыган, украл, и все дела. Единственное, что ты можешь мне пришить – незаконное хранение огнестрельного оружия. Да и то не мне одному. Пистолет-то наш общий с Алькой был.

– Угрожаешь, Робин Гуд вонючий?! – опасно полюбопытствовал Смирнов.

– Не угрожаю, нет, – Виллен был по-прежнему доброжелателен. – Знакомлю вас с истинным положением дел. Да, кстати, Куркуля уже взяли?

– Застрелился, – сказал Смирнов. – И пацана хорошего, Стручка, застрелил.

– Очень мило, – резюмировал Виллен.

Алик поднялся с дивана, попросил:

– Встань.

– Пожалуйста, – весело согласился Виллен. Он знал, что сейчас Алик ударит, но не боялся.

Алик ударил в челюсть. Виллен осел на пол. Прилег.

– Зря руки мараешь, – огорчился за Алика Смирнов.

Виллен открыл глаза, перевернулся на живот, встал на четвереньки. Цепляясь за столешницу, поднялся. Поморгал глазами, подвигал челюстью, проверяя сохранность. Как ни в чем ни бывало, спросил у Смирнова:

– Ты-то что ж хорошего пацана не выручил?

– Не сумел, – признался Смирнов и, хлопнув ладонью о стол, добавил – По недомыслию.

– Не огорчайся, – утешил его Виллен. – Не было хорошего пацана. Был маленький подлый вор.

– Тебе все люди отвратительны, да? – вдруг понял Алик.

– Не все. Но – большинство, – подтвердил Виллен.

– И мы – в большинстве? – Алик хотел знать все.

– Пока что в меньшинстве, – ответил Виллен, хихикнул и скривился: мелкое трясение челюсти вызывало острую боль. Подождал, пока боль уймется, и продолжил – Поэтому и не хотел, чтобы вы докопались до всего до этого. Знал бы, что ты, Саня, Леркино письмо у Цыгана найдешь, черта с два бы я вам фотографию с ее надписью показал…

– Знал бы, что я в старое дело нос суну, ты бы Елену с меховой фабрики уволил, – продолжил за него Смирнов. – Знал бы, что мы пистолет найдем, шурупчик бы заменил. Знал бы, что эксперты все до точности определят, труп ногой не переворачивал бы… Ты что, – садист, Виллен?

– Нет. Просто проверить себя хотел – ужаснусь ли.

– И не ужаснулся, – докончил за него Алик.

– И не ужаснулся, – согласился Виллен.

– Пошли, Алик, – Смирнов поднялся. – Существуй, Виллен.

Совсем стемнело. Они вышли из калитки и увидели Валерию. Ее белое платье светилось в ночи. Она сидела на лавке у штакетника.

– До свидания, Валя, – попрощался Алик.

Смирнов промолчал.

Лариса Захарова
Владимир Сиренко

― ТРИ СОНЕТЫ ШЕКСПИРА ―

I

Телеграмма в МВД СССР: «Объявленное в розыск личное оружие сержанта милиции Иванцова Д. Т., сотрудника отдела вневедомственной охраны УВД Инского облисполкома, обнаружено в г. Петрозаводске сотрудниками Ленинского районного отдела милиции при задержании группы хулиганов. Материалы дела, возбужденного по статьям 206, ч. 2, 218 УК РСФСР, прилагаются».

Полковник милиции Вячеслав Иванович Быков, следователь по особо важным делам Главного следственного управления МВД СССР, еще раз прочитал телеграмму из Петрозаводска и приобщил ее к папке с надписью: «Дело об убийстве сержанта милиции Иванцова Д. Т.». Дело это он получил как нераскрытое. Факт обнаружения пистолета можно уже рассматривать как новое обстоятельство. Пока следствие располагало весьма скупыми фактами. Фактом убийства. Фактом исчезновения трупа.

Было также известно, что ограбление портового склада не состоялось. Ради чего убили охранника? О причинах можно только догадываться. Либо преступников спугнули, либо они посягали на иные материальные ценности, так как к моменту убийства склад, который охранял Иванцов, был уже пуст: мандарины – урожай местного цитрусоводческого совхоза – были отгружены на сухогруз «Красногвардеец».

«Особенно настораживает, – думал Быков, – что сержант Иванцов, имея рацию, не вышел на связь, не сообщил, что появились налетчики, не стрелял – расстрелянных гильз от патронов на месте преступления не нашли. Это подтверждается и заключением карельских баллистиков о том, что обойма пистолета Иванцова была полной и первые выстрелы сделал матрос Сергеев. Возможно два варианта: либо Иванцов был убит очень быстро, внезапно, либо Иванцов был убит знакомыми ему людьми. К нему подошел кто-то, о чем-то поговорили, у Иванцова не возникло никаких сомнений, подозрений, опасений – и тут произошла трагедия. Ну, а что касается демонстративно проданного пистолета… Скорее всего это попытка сбить розыск на ложный след».

Об этом Вячеслав Иванович и рассуждал со своим непосредственным руководителем генералом Панкратовым. Тот внимательно слушал, кивал, а потом сказал:

– Все это в высшей степени любопытно. Но самое любопытное в этой истории, дорогой Вячеслав Иванович, что в Инске не хотят, я бы сказал, очень не хотят, чтобы дело вел ты.

Генерал сказал это спокойно, даже безразлично. Быков оторопел.

– То есть как это?..

– Да очень просто. Звонил мне Осипенко, ты его, конечно, должен помнить, он два года работал у нас в аппарате, правда, не в нашем управлении, но такой заметный генерал… Он мне так прямо и сказал: не торопитесь направлять к нам Быкова. У Осипенко обстановка сложная. Он бьется как рыба об лед. Действует в основном хирургическими методами. Увольняет, но… Видно, сейчас, после кардинальной встряски, прошло время, успели поменяться лица и должности, и произошел по-своему интересный процесс: размылся водораздел между «чистыми» и «нечистыми». «Нечистые» успели испачкать «чистых». Сами поотмывались на скорую руку. И теперь уже не разберешь и не поймешь с первого взгляда…

– Ну и кто же должен отвлечь внимание от меня? – с плохо скрываемой обидой в голосе спросил Быков.

– Ты по Карелии капитана Виртанен помнишь?

Быков отрицательно покачал головой.

– Не помнишь… Хотя… Ей двадцать семь лет, так что естественно. Виртанен вела в Петрозаводске дело матроса Сергеева, вот и пусть ведет его дальше, ищет, например, кто же Сергееву незаконно продал оружие. Сделка-то в Инске произошла.

Видишь ли, Осипенко обронил фразу, которая не дает мне покоя: «Они считают, – сказал он, – что после угрозы похищения моей дочери я у них в руках. И ведут себя очень спокойно».

– Боже мой, – нахмурился Быков, – неужели Осипенко грозили, и он…

– Н-е-е-т, – решительно отвел тревожные мысли Быкова генерал, – Осипенко они не сломали. Он готов к бою. Капитана Виртанен, между прочим, зовут Любовью Карловной. Мила, как Сольвейг.

– Это не из карельского фольклора, – пробурчал Быков, недовольный поворотом событий.

– А неважно. На нее глянешь и подумаешь, что уж эту простушку очень легко обвести вокруг пальца. Но это только первое впечатление. Грамотна и толкова. Она может усыпить бдительность. Но ведь она увидит в лицо тех, кто в свою очередь ее бдительность станет притуплять.

– А если нет?

– Если нет… – генерал Панкратов нахмурился, – не будем к ней в претензии. Перефразируя Шекспира, «не просто нынче в инском королевстве».