Текст книги "Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года"

Автор книги: Анатолий Степанов

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Сиренко,Лариса Захарова,Владислав Виноградов,Юрий Торубаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

…Васин до посадки жил в Тишинском переулке, недалеко от Белорусского вокзала. Переулок по некрутой горке сбегал к рынку. Васин жил в одном из домов, построенных в конце двадцатых годов в стиле нищенского конструктивизма. Захламленный двор, занюханный подъезд, зашарканная лестница. На третьем этаже Роман обнаружил квартиру номер двадцать три. Следуя указаниям, изложенным на грязной картонке, дважды позвонил. Дверь открыл маленький корявый мужичонка в ватнике и ушанке. Оценив экипировку хозяина, Казарян вежливо осведомился:

– А что, в квартире очень холодно?

– Нет, – удивился мужичонка.

– Гора с плеч. Тогда зовите в гости, Васин.

– А я уходить собрался, – возразил тот негостеприимно.

– Придется отложить. Я из МУРа. Оперуполномоченный Казарян. Вот удостоверение. – Роман был сугубо официален. Щелчком захлопнув удостоверение, предложил безапелляционно:

– Пройдемте в ваши апартаменты.

В убого обставленной комнате Роман снял кепку, сел без приглашения на продавленный диван. Васин обреченно стащил с головы ушанку и примостился на венском стуле.

– Давно в Москву прибыли? – задал первый вопрос Казарян.

– Вчерась.

– Что ж так задержались?

– Попробуй на поезд сесть. Уголовниками все было забито.

Роман спросил насмешливо:

– А вы не уголовник?

– Я дурак.

– Ну, вам виднее. С однодельцами еще не встречались?

– А зачем?

– По старой, так сказать, дружбе. По общности интересов. По желанию получить часть того, что находится в пяти ненайденных контейнерах. Нами не найденных.

– Глаза бы мои до самой смерти их не видели.

– До вашей смерти или их?

– До моей, до моей! – закричал Васин.

– Перековались, стало быть, на далеком Севере. Что ж, похвально. Тогда как на духу: они вами не интересовались?

Васин расстегнул телогрейку, потер ладонями портки на коленях, вздохнул. Решался – говорить или не говорить. Решился сказать:

– Дня четыре как тому, Виталька забегал, справлялся у Нинки моей – не приехал ли я.

– Виталька – это Виталий Горохов, который вместе с вами проходил по делу?

– Он самый.

– Еще что можете мне сообщить?

– Все сказал, больше нечего. Мне бы, товарищ Казарян, от всего бы отряхнуться поскорей, как от пьяного сна…

Ишь ты, и фамилию запомнил. Не прост, не прост досрочно освобожденный по амнистии Васин Сергей Иосифович. Роман встал, сказал брезгливо:

– Товарища на первый раз я вам прощаю. А вот собак тех, отравленных вами, не прощу никогда. До свидания, Васин, до скорого свидания, при котором вы расскажете все, что к тому времени будете знать об однодельцах. Я понятно излагаю?

– Так точно. – Васин вскочил, вытянул руки по швам.

В лагере приучили.

… От Тишинского до Первой Брестской ходьбы – пять минут. Жорка Столб набирал команду не мудрствуя лукаво, как говорится в казенных бумагах, – по районному принципу.

Резиденция Виталия Горохова, по прозвищу Стручок, находилась во флигеле, в глубине старинного московского двора. На подходе к неказистому строению Казарян услышал громкое немузыкальное пение.

Дверь выходила во двор. Звонка не было. Казарян кулаком замолотил в дверь. Сильно наштукатуренная баба открыла с улыбкой, ожидая, видно, встретить желанного гостя. А увидев Казаряна, нахмурилась:

– Чего тебе?

– Мне бы Виталия повидать.

– А кто ты такой?

– Человек, который хочет увидеть Виталия.

– Ходют тут всякие! – вдруг заблажила баба. – Знать тебя не знаю и знать не хочу! – Баба орала, а Роман смотрел, как девочка лет пяти игрушечной лопаткой устраивала бурю в неглубокой луже.

– Тише, тетка, – безынтонационно сказал он. – С милицией разговариваешь.

– Безобразие какое-нибудь сотворил? – нормальным голосом спросила вмиг усмиренная баба. – Я его счас позову.

Через минуту появился Виталий Горохов, хлипкий еще юнец, белесый, румяный и пьяненький.

– Чуть что, сразу Горохов! – сходу атаковал он. – Меня советское правительство простило, а милиция теребит. Ничего я такого не делал и знать ничего не знаю!

– Ты четыре дня тому Васина искал. Зачем понадобился?

Виталий Горохов по прозвищу Стручок похлопал глазами и, похоже, занялся непривычным для себя делом – думал. И выдумал:

– Он мне еще с тех времен полста должен. А я сейчас на мели. Вот и пошел к нему. Думал, что возвратился. А он не прибыл еще.

– Ну, это ты врешь, – сказал Казарян. – Кто тебя к Васину посылал?

– Не верите, да?! Раз сидел, значит не верите!!! – Стручок накачивал себя, чтобы вызвать блатную истерику. – Тогда хватайте, тащите, в тюрьму сажайте!!!

– Ты меня на стос не возьмешь, портяночник, – перешел на феню Казарян. – И стойку передо мной не держи. Не хочешь калякать, и не надо. Но запомни: ты на них шестеришь, а если что – они тебя сдадут первого.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и ушел. Но ушел недалеко: перейдя Брестскую, вбежал в подъезд дома напротив и, поднявшись на пролет, встал у окна. Отсюда хорошо просматривался выход из флигелька. Ждал он недолго.

На ходу натягивая пальтишко, выскочил из флигелька Виталий Горохов. Покрутился на месте, оглядываясь. Выбрался за ворота, посмотрел по сторонам и успокоенно двинулся быстрым шагом по неотложным делам. Спускаясь по лестнице, Роман тихо смеялся.

Вести такого – милое дело. Наперед знаешь, где клиент будет проверяться. Тем более что уже догадался, куда его несет. Несло Горохова на Пресню к такому же порчиле, как он сам, к Генке Иванюку, однодельцу. Все, как по расписанию. На улице 1905 года Стручок исчез в подъезде дома номер шестнадцать. Выбрав местечко поудобнее – за частым забором – Казарян стал ждать. Минут через десять выскочил Горохов; суетливо и откровенно проверившись, побежал домой, допивать водку и песни петь.

Роман, прождав положенный контрольный час, тоже побежал на Петровку…

– …Санятка где? – спросил Казарян у Ларионова.

– В Измайлове милиционера убили.

Хевра брала ствол. Брала подло, грязно, неумело. Постового милиционера ударили ножом сзади. Он упал, успев вытащить пистолет, и, уже теряя сознание, выстрелил. Они, в ярости и страхе, топтали ногами, добивая. Потом побежали в открытую, глупо, непрофессионально. Через три минуты милиция узнала о происшедшем, через пятнадцать – район был оцеплен, а через сорок – обложили кособокую, с кривыми окнами избушку в Новогирееве.

Смирнов выбрал булыжник поприкладистее и, остерегаясь, запустил им в окно. Раздался звон разбитого стекла. Александр зашел с непростреливаемой стороны поближе и громко, отчетливо произнес:

– В связи с чрезвычайными обстоятельствами у меня есть полномочия. Могу вас живьем не брать. Со мной рядом – товарищи и друзья убитого милиционера. Уйти отсюда вы можете только двумя способами: в наручниках или на катафалке. Предлагаю сдаться. Предлагаю в первый и последний раз.

– Гад! Падло! Пес рваный! – завыли, завизжали, запричитали в избушке и дважды выстрелили.

Было ясно: эти не сдадутся. Пьяные или намарафеченные…

Смирнов, не торопясь, отошел к своим.

– Сколько их точно? – спросил капитана, руководившего оцеплением.

– Шестеро. И два ствола по крайней мере.

– Не сдадутся… Придется их брать, капитан. Я пойду, а вы отвлекайте. По окнам стреляйте, что ли. Все равно шум уже подняли.

Смирнов вытащил из-под мышки фронтовой парабеллум. Пошел…

Капитан добросовестно отнесся к порученному делу. Методичный огонь по окнам не давал возможности бандитам наблюдать за происходящим. Стоя с непростреливаемой стороны, Смирнов подозвал к себе трех милиционеров.

– Когда пойду, сразу начнете выламывать дверь. Перед дверью не стойте. Шевелите ее сбоку. Только услышав мои выстрелы внутри дома, будете ломать ее по-настоящему.

Трое кивнули. Сожалея об испорченном пальто, Смирнов по-пластунски пополз к избушке. Достигнув угла дома, двинулся к первому окну. Дополз до него и залег. Стрелки поняли и перенесли огонь на соседнее окно. За углом внушительно затрещало: трое начали ломать дверь.

Прикрыв лицо, Смирнов нырнул в разбитое окно. Перекатываясь по полу, он выстрелил в бандита с пистолетом. Второго вооруженного он увидел лишь тогда, когда тот выстрелил в него, но не попал. Зато ответный выстрел Смирнова был точен. Потом он выпустил обойму над головами оставшейся четверки. Для устрашения.

Ворвались милиционеры. Живых повязали. Кто-то стонал, кто-то плакал. Смирнов поднялся, спрятал пистолет, стал отряхивать пальто. Подошел капитан, доложил:

– Четверо под стражей. Одного вы на месте, другой тяжело ранен. Санитарная машина будет через десять минут.

– Первый раз после фронта убиваю, – не капитану, себе сказал Александр.

– Их бы всех за Игнатьева без суда к стенке поставить.

– Поставят, – вяло успокоил капитана Александр и спросил – Машина есть?

– Да ваша же! – удивился капитан.

– Тогда поеду. Вы сами тут разберетесь.

– Спасибо, товарищ майор.

– За что? За то, что человека убил?

– Не человека – бешеную собаку, – убежденно произнес капитан.

– Не понимаю вас, Александр Иванович, – сказал шофер Вася, когда тронулись. Вася был очень молод и до чрезвычайности категоричен. – Зачем сами-то? Приказали бы любому, и все. Пусть выполняют! А ваше дело – руководство осуществлять.

– Стоять и смотреть, что ли?

– Ну, зачем же. Советы давать, указания. Под пули командиру лезть негоже.

Так и твердил Вася до самого МУРа. Александр молчал. Никто не мог этого сделать, не подвергая себя смертельной опасности. Никто, кроме майора Смирнова, который в годы войны командовал ротой десантников.

VII

…Чай гоняли с наслаждением.

– Ты и жасминного слегка присыпал? – поинтересовался после второго стакана Александр.

Казарян кивнул.

– Откуда взял?

– Китайский секрет, как говорится в одной детской книжке, – туманно ответил довольный собой Казарян.

– У секретарши Верки выпросил, – буднично раскрыл китайский секрет Ларионов.

– Самого, значит, мы обделили, – догадался Александр.

– Обойдется. У него китайские делегации часто бывают. Привезут, – суров был с начальством Роман Казарян.

– Намылит он загривок твоей Верке.

– Для нее пострадать за меня будет великим счастьем.

– Трепло ты, Рома! – возмутился Ларионов. – У нее же любовь с Гришиным из НТО.

– Так то земная любовь, меня же она любит неземной, я бы даже сказал – надмирной любовью.

Отпустило затылок, перестало ломить глаза. Хорошее это дело – сидеть с ребятами, чаи гонять.

– Я прав оказался, Саня, – заговорил Казарян. – Огольцы задействованы на всю катушку. Кто-то через них искал Васина. По цепочке. На прямой связи, видимо, Геннадий Иванюк. Но и у него нет непосредственного контакта. Вероятнее всего – точно обусловленные по месту и времени связные. Мне люди нужны, Саня. Поводить вышеупомянутого Геннадия Иванюка.

– Где я их тебе найду? Все на прочесывании. Мне и вас-то оставили под слезные мои причитания.

– А что делать будем?

– Плакать, – разозлился вдруг Смирнов. – Думай! Мне за всех, что ли, думать?!

– Конечно, непосильная для тебя задача, – охотно согласился Казарян.

– Смотри, Рома, язык в момент укорочу.

– Это каким же макаром?

– В отделение Крылова переведу.

Команда Крылова занималась карманниками. Работа хлопотливая, на ногах, почти всегда безрезультатная, и оттого крепко неблагодарная.

– Произвол – главный аргумент начальства, – попытался продолжить сопротивление Роман, но Смирнов спросил по делу:

– Кто у них за Ивана проходил? Жорка Столб?

– Вроде он.

– Почему «вроде»?

– Вон Сережа во мне сомнения разбудил. Сережа, скажи.

Тихий Ларионов был известен неукротимой въедливостью. За это и ценили. Он поставил стакан на сейф, поднялся:

– В деле странный диссонанс…

– Ты не в консерватории, Сережа, – вкрадчиво заметил Казарян. – Попроще нам изложи, по-нашему, по-милицейски.

– В деле странный диссонанс, – упрямо настоял на своем Ларионов и разъяснил: – Замысел – одно, исполнение – другое, а завершение – совсем уж третье. Задумана операция весьма остроумно, я бы даже сказал – изящно. Исполнена же несколько грубовато, – ну, зачем вохровца темнить, доски, по которым контейнеры катили, оставлены, следы от машины не уничтожены. Ну, а уж Колхозник с шкурками на рынке – совсем никуда.

– Выводы? – Смирнов входил в азарт.

– Два последних этапа – безусловно, Жорка Столб. Задумал же всю операцию явно не он. И никто из тех, кто по этому делу проходил. Интеллектуальный уровень преступной группы оставляет желать много лучшего.

– А что, Ромка, в Сережиных теориях что-то есть! Руки не доходят с делом как следует познакомиться. Просил же тебя, Роман, дать мне его!

– Я дал, и ты спрятал в сейф, – бесстрастно напомнил Роман.

– А, черт, совсем забыл! – Смирнов кинулся к сейфу, но в это время раздался телефонный звонок.

– Майор Смирнов у телефона, – раздраженно бросил он в трубку, но через паузу раздраженную интонацию сменил на деловую. – Через три минуты буду. Слушаюсь! Облава, бойцы! – оповестил Смирнов. – По коням!

VIII

С утра Казарян решил попытать удачу. К десяти устроился в обжитом местечке за забором на улице 1905 года. Малолетняя шпана просыпается поздно, поэтому он был уверен, что Геннадий Иванюк еще не ушел.

В половине двенадцатого тот наконец высунулся на белый свет. Видимо, очень любили родители своего Гену. В щегольской буклевой кепке-лондонке, в сером пальто с широкими ватными плечами, в ботинках на рифленой каучуковой подошве Геннадий Иванюк выглядел франтом. Прямо-таки студент-стиляга.

Казарян вел его на расстоянии, проклиная про себя свою заметную внешность: и чернявый, и перебитый, расплющенный боксом нос, и четкий шрам на скуле. Все это наверняка запомнил Стручок и доложил приятелю, какой именно мент к нему приходил.

В киоске у пресненских бань Иванюк взял кружку пива и выпил не спеша. Посмотрел на часы и направился к метро. Через одну остановку, на Киевской, вышли. Было без пяти двенадцать. Иванюк подошел к пивному ларьку у трамвайной остановки и взял две кружки пива, большую и маленькую.

– Смотри не перепей! – негромко пожелал Казарян, развлекая сам себя.

Неторопливый паренек был Гена Иванюк. Высосал пиво и тихо так, нога за ногу, побрел к углу Дорогомиловской улицы. У пивного ларька остановился.

– Неужели еще пить будешь? – злобным шепотом осведомился Казарян.

Нет, Гена передумал-таки, направился к Бородинскому мосту. Невесть откуда рядом с ним оказался быстрый гражданин. Ромка Цыган?! Гражданин обнаружил профиль, повернувшись к Иванюку и продолжая что-то темпераментно втолковывать ему. Точно, Ромка Цыган. Казарян перебежал к молодым деревцам – поближе бы, поближе. Длинный поводок чреват неожиданностями. Двое были уже на Бородинском мосту.

Зазвенел трамвай. Казарян обреченно смотрел, как вагон поравнялся с любезной его взору парочкой, и Ромка Цыган прыгнул на подножку, сделал приветственно ручкой и уехал к Плющихе.

IX

– Где шлялся? – нелюбезно осведомился Смирнов.

– Где надо, – огрызнулся Казарян.

– Надо здесь. Следователь требует уточнений по делу Витеньки Ящика и Сени Пограничника.

Казарян сел, вытянув ноги, и признался:

– Я сегодня, Саня, Цыгана упустил.

– Что так? – хладнокровно поинтересовался Смирнов.

– На длинном поводке вел, чтоб не узнали, а он на ходу в трамвайчик, и будь таков. Мальчики нам нужны, и чтоб понезаметнее, похожие на всех, как стертый пятак.

– И чтобы роту. Не меньше.

– Иронизируй, иронизируй! Все равно без наружного наблюдения настоящей работы не будет.

– Надо мечтать! Кто это сказал? – задумался Смирнов. – А, в общем, некогда нам мечтать, Рома. Давай-ка по складскому делу пройдемся. Кое-что занятное имеется…

Зазвонил телефон. Оба с ненавистью посмотрели на него.

X

Грабанули известного писателя. Муровская бригада прибыла в роскошный дом на углу Скаковой и Ленинградского шоссе, когда там вовсю шуровали районные.

– Помочь? – спросил Александр у старшего группы, который диктовал протокол осмотра. Тот, кинув недовольный взор на печального гражданина, скромно стоявшего у притолоки, сквозь зубы процедил:

– Раз знаменитость, значит, МУР подавай, районные пентюхи обязательно завалят!

– Мы собачку привезли, – радостно сообщил Казарян.

– Пробуйте, – ответил районный. – Только, по-моему, все затоптали.

Казарян спустился к машине, чтобы позвать Семеныча с его Верным, а Смирнов подошел к печальному гражданину.

– Вы хозяин квартиры? – спросил Александр.

Гражданин кивнул и вдруг быстро-быстро заговорил, уцепившись сильными пальцами за борт Смирновского пальто:

– Я не могу понять, почему он сердится. Я никого не вызывал, только позвонил в Союз оргсекретарю, спросил, что делать в таких случаях. Он сказал, что все возьмет на себя.

– А в районное отделение кто сообщил?

– Дворник наш, Галия Асхатовна. Она всегда после трех к нам убираться приходит. Пришла – а дверь не заперта, и никого нет. Она сразу к участковому.

– А вы, э-э-э…

– Василий Константинович, если позволите, э-э-э…

– Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда в первой половине дня изволите отсутствовать?

– Ни боже мой, Александр Иванович. Жена на работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом.

– Почему же сегодня вас не было?

– Срочно вызвали на заседание секции прозы. – Старший на них недовольно посмотрел. Смирнов взял писателя под руку:

– Мы мешаем, Василий Константинович. Пойдемте на кухню.

В стерильно чистой кухне на столе стоял пустой графинчик и пустой стакан. Смирнов ухмыльнулся:

– От расстройства чувств позволили?

– Не скрою: хотел было. Да он меня опередил.

– Кто «он»?

– Да вор этот.

– Интересно. А много в графинчике было?

Василий Константинович указал пальцем уровень: граммов сто-сто пятьдесят, не больше.

– Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?

– Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину, два моих костюма и так, по мелочам, побрякушки всякие: кольца, кулоны, часы.

– Действительно побрякушки или золото настоящее?

– Золотые, естественно. Кольцо-маркиза с бриллиантами, кольцо с порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи…

– Ничего себе побрякушки. А деньги?

– Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно, деньги особенно искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец.

Смирнов прошел в спальню, куда переместилась группа. Старший посмотрел вопросительно.

– По-моему, скачок, – поделился своими соображениями Александр.

– По-моему, тоже, – саркастически согласился старший. – Высокий профессионал. Работал в перчатках, ни одного пальчика. Нутряк отжат мастерски, взято все по точному выбору.

– Скажите, – робко полюбопытствовал писатель, – почему, когда вот здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того, чтобы уложить вещи, полез на антресоли и достал старый, драный фибровый?

Из-за спины потерпевших Казарян дал нужные разъяснения:

– Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан вору.

– Не понял, – обернулся к Казаряну писатель.

– В ватнике и кирзачах – и с заграничным чемоданом, представляете? Лакомый кусок для любого милиционера.

– Теперь понял! – ужасно обрадовался писатель.

– Мы вам не нужны? – спросил у старшего Смирнов.

– Да уж как-нибудь обойдемся.

– Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, пойдем погуляем.

XI

На улице встретили недовольного Семеныча и удрученного Верного. Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым:

– Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или на Театральную площадь! Найдешь тут! Только собаку нервируют!

– Докуда хоть довел? – миролюбиво поинтересовался Александр.

– До Беговой. А там уж – полный бардак, только нюх собаке портить.

Смирнов посмотрел на Верного. Пес, будто понимая, виновато отвел глаза.

– Не унывай, кабыздох!

– Собачку не смей обижать. Если что – я виноват, – сказал Семеныч.

Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал его по спине и вместе с Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль церковной ограды стадиона Юных пионеров. Из-за угла выползал трамвай.

– А ну-ка, покажи, как от тебя Цыган ушел! – требовательно предложил Александр.

– А вот так! – заорал Казарян и с ходу набрал немыслимую скорость. Хотел, вспрыгнув на подножку, показать кукиш отставшему Александру. Но Смирнов успел-таки зацепиться, прыгнул на подножку и показал Казаряну кукиш. Роман ликующим криком вопросил:

– Куда едем, Саня?

– За кудыкину гору! – весело ответил Александр.

Пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к устью Красноармейской улицы. Справа, рядом со складом, расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.

За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту буфетчица Дуська. К ней и направился Александр.

– Сколько же ты лет за стойкой, добрая душа! – произнес он проникновенно и повернулся к Роману. – Помню, как меня еще несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, – ан нет, пожалеет пацана, нальет.

– Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать, – сурово сказала Дуся.

– Ты что, не узнала меня, Дусенька?

– Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала.

Александр облокотился о стойку, грустно так посмотрел ей в глаза.

– Что ты у него купила, Дуся?

– Не понимаю о чем вы, Александр Иваныч.

– Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А если шмон с понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся.

Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Наконец, достала из рукава кофты платочек, промокнула глаза, высморкалась.

– Ничего я у него не покупала. В залог взяла.

– Покажи.

Она положила на стойку кольцо с зеленым камнем. Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился:

– Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне.

– Изумруд не изумруд, а на золоте – проба.

– Сколько ты ему за кольцо отвалила? – ласково спросил Александр.

– Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила.

– Ты мне зубы не заговаривай. Сколько?

– Двести рублей.

– Вот и ладушки. А теперь – по порядку, и не торопись, с подробностями.

Не в первой. Дуся рассказывала гладко, как под протокол.

– Часов в двенадцать явился. Тихий такой, спокойный. Постоял в дверях, осмотрелся и – ко мне. «Дусенька, – говорит, – край. Срочно к сестре ехать надо, а, как на грех, ни копейки. Возьми у меня кольцо, последнюю память о матери. Слезьми обливаюсь, но продаю». Столковались на двух сотнях. Я ему сто пятьдесят налила и кружку пива. Отошел он к столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорил с Кащеем, и они ушли. Все.

– Чемодан при нем был?

– Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула. Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.

– Кащей – это Серафим Прохоров?

– Он самый, Санечка.

– Наказала ты себя на двести рублей, – посочувствовал Александр и осторожно спрятал кольцо во внутренний карман. – Тронулись, Рома.

…На углу Красноармейской возвышалось монументальное здание клуба летчиков – бывший ресторан сомнительной репутации «Эльдорадо». Напротив соперничало с ним шиком конструктивистское чудо – жилой дом работников авиации, в первом этаже находился гастроном. Заглянули туда. В винном отделе Смирнов спросил:

– Кащей сегодня водку брал?

– А когда он ее не берет? – вопросом на вопрос ответила ленивая продавщица.

– Сколько бутылок взял?

– А кто ты такой, чтобы тебе отвечать? – не могла перейти на ответы женщина.

Александр развернул удостоверение. Продавщица с удовлетворением усмехнулась:

– Достукался, значит. Три пол-литры он взял. И не сучка, а «Московской».

– Гуляет, выходит, ну будь здорова, тетка! – пожелал Александр и направился к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним.

Во дворе кащеевского дома женщина рубила дрова.

– Серафим дома? – спросил Смирнов.

Женщина воткнула топор в колоду, заправила под платок высыпавшиеся из-под него волосы и ответила недобро:

– Где ж ему быть? Если не в пивной, то дома.

Казарян огляделся. Обычный московский окраинный, полусельский дворик. Косые сараи, индивидуальные поленницы, чей-то курятник, собачья будка без собаки.

– Как к нему пройти?

– По лестнице на второй этаж. Комната направо.

Казарян переложил пистолет в карман.

– Что ж, правильно, – кивнул Смирнов, но свой оставил под мышкой. – Начнем, помолясь.

Казарян ударом ноги открыл дверь и влетел в комнату. Следом вошел Смирнов и прикрыл дверь.

За столом сидели двое, пили. Но сейчас отвлеклись от хорошего занятия: смотрели на вошедших.

– Оружие на пол! – приказал Смирнов.

Кащей молчал, улыбаясь длинной застывшей улыбкой. Второй ответил спокойно:

– Оружия не ношу. Мне отягчающих не надо.

– Пощупай его, Казарян!

– Встать! – велел Казарян, и неизвестный гражданин послушно поднялся. Под мышками, под ремнем спереди и сзади, по карманам, в промежности, по голенищам скоро и умело проверил Роман и доложил, что не врет неизвестный. Пусто.

Смирнов демонстративно вытащил пистолет, ногой придвинул табуретку, сел:

– Иди позвони, Рома! Чтобы сразу подавали.

Роман вмиг ссыпался по лестнице. Не снимая с лица улыбки, Кащей сказал:

– Я тебя помню, Александр.

– Я тебя тоже, Серафим Николаевич.

– Выходит, вора из тебя не получилось, и ты решил в цветные перекраситься.

– Выходит, так, Кащей.

Разговор иссяк. Маялись в ожидании. Первым не выдержал неизвестный гражданин:

– За что тормознул, начальник?

– За кражу квартиры на Скаковой.

– Ошибка вышла, начальник. Не был я там и знать ничего не знаю.

– Зато я знаю.

– Вещички-то нашел, начальник?

– Не искал пока.

– Вещичек нет – кражи нет, начальник.

– А мне многого не надо, по малости обойдусь. Одного колечка от Дуськи хватит.

Теперь все замолчали окончательно. Бывал в таких норах Смирнов и часто бывал. Нищета закоренелого пьянства: неубранная кровать, грязное тряпье вместо постельного белья, подобранная на помойке мебель. Господи, а запах!

Зашумела под окном машина: Казарян загонял прямо во двор.

– Пойдемте, граждане, – буднично сказал Александр.

– А я-то зачем? – Спросил Кащей.

– Для порядка, – ответил Александр, и все трое спустились по лестнице.

Кащей и гражданин привычно направились к распахнутым дверцам «воронка».

– Не торопитесь, граждане, чистым, свежим воздухом подышим, – предложил Александр и оглядел двор. – В кащеевский сарай вы его не поставили, не дураки, в чужие – опасно, под замками они, да и заметить могут, за поленницами, ясное дело, не спрячешь. Вот что, Рома. Переверни-ка собачью будку.

Казарян поднатужился и перевернул конуру. Под ней обнаружился старый фибровый чемодан.

XII

Смирнов поднялся в кабинет. За ним, как привязанный, плелся Казарян.

– У тебя что, дел нет? – спросил Александр, усаживаясь. Роман сел напротив, устало растер ладонями лицо.

– Саня, расскажи, как ты это сделал?

– Ты же видел.

– Видел, но почему именно так? Почему сразу в цвет?

– Все примитивно, Рома, как обезьянья задница.

– Не прибедняйся. Ты – великий сыщик, Саня.

Смирнов тихо засмеялся и смеялся долго. Потом сказал:

– Я – бывшая шпана, Роман, с московской окраины. Я такой же, как они. И поэтому мне не надо залезать в их шкуру, чтобы представить, как могут действовать. Когда я увидел до капли выжатый графинчик, то понял, что маэстро с сильнейшего бодуна. Просто так выпить на работе профессионал себе не позволит. А то, что в квартире писателя действовал профессионал, понятно с первого взгляда. На скачок, Рома, он пошел непохмеленным, с нервишками врастопырку, – такого тоже просто так не бывает. Значит, вчера пропил все до копейки. Квартира без наводки тоже выбрана безошибочно. Следовательно, или местный, или очень хорошо знает этот район.

И вот он собирает вещички и выходит с чемоданом. Денег по-прежнему нет, а душа горит, писательские сто граммов ему – как слону дробинка. На что выпить? Надо реализовать взятое по мелочам. У Белорусского вокзала – суета, народу полно, товар спокойно не предложишь, да и милиция там постоянно. Беговая – слишком близко. Лучшее место – пивная на аллеях, к тому же известно, что Дуська по-тихому принимает товарец. Нешумно, народу мало, подходы хорошо просматриваются, чуть что – можно задним ходом уйти в Эльдорадовские переулки, где его не найдешь. И он туда отправился. А потом отправились и мы.

– Железная логика! – восхитился Казарян.

– Логика, Рома, появилась задним числом. Сейчас, когда я вслух рассуждаю. А тогда просто шел, как лунатик, его путем, и все.

– Завидую, Саня.

– А я – тебе. Конечно, в таких случаях тебе, Рома, будет труднее, чем мне. Хоть и путался ты с приблатненными, но ты – интеллигентный, воспитанный, с хорошо тренированным мышлением человек. Мыслишь глубже, остроумней, масштабнее. Со временем будешь моим начальником.

Теперь засмеялся Казарян.

– Что ржешь, будущий начальник?

– Потому что смешно. Зря жалуешься на несовершенство своего мыслительного аппарата.

Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.

– Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, – официально сообщил Сам.

– Деньгами бы, – помечтал вслух Казарян.

Сам покосился на него грозно. Но было хорошее настроение, проворчал только:

– Чего, как штыки, торчите? Садитесь! – и тоже сел. – Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты – герой нашего времени. Приятно?

– Приятно, – вяло подтвердил Смирнов.

– Казарян, ты у нас – самый образованный. Читал что-нибудь из того, что этот писатель насочинил?

– Читал.

– Ну и как?

– На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.

– Злободневно, – неопределенно отозвался Сам. – Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.

Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился, спросил с опаской:

– Что смеешься?

– Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!

– Наглец ты и зубоскал, Казарян.

– Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар, – воспользовался Смирнов непринужденной обстановкой. – Можно?

– Это почему? – недовольно осведомился Сам – любил, чтобы все были под рукой.

– В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.

– Ну, давай. – Сам поднялся. – Еще раз спасибо, ребята, что муровскую марку высоко держите.

XIII

В восемь часов вечера они встретились у метро «Сокол» и пошли к Ивану Павловичу.

Квартиру эту, на улице Левитана, Иван Павлович получил год назад. Получил, конечно, он, но выбила ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю Московского комитета партии Никите Хрущеву. Писем по жилищному вопросу – гневных, и рыдающих, и льстивых – Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам их читал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился лично, потому что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии.

Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство – Иван Палыч, Алевтина Евгеньевна и Алик – переехало по новому адресу в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларисиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей – был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмотки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали как стилягу на комсомольском собрании.