Текст книги "Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года"

Автор книги: Анатолий Степанов

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Сиренко,Лариса Захарова,Владислав Виноградов,Юрий Торубаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Анатолий Степанов

― СКОРПИОНЫ ―

Часть 1
УБИЙСТВО В ТИМИРЯЗЕВСКОМ ЛЕСУ

I

Труп лежал поперек тропы лицом вниз.

Ногой он легко перевернул закоченевшее тело, наклонился, зажег спичку и в колеблющемся свете увидел стылые открытые глаза и дырку во лбу. От этой же спички он и прикурил. Когда ярко-красный уголек дополз до пальцев, отбросил окурок и послушал, как уголек шипит в снегу. Сказал негромко, отчетливо:

– Вот тебе и конец, падла.

Перешагнул через труп и продолжил путь по тропке. Выбрался из леса. Большим Коптевским переулком дошел до Красноармейской, свернул направо, к Мало-Коптевскому, добрался до трех домов: два-«а», два-«б» и два-«в». Заглянул в котельную. Истопник-татарин шуровал в большом огне длиннющей кочергой.

Он знал, истопник, пошуровав, закроет топку и пойдет в дом два-«в» пить чай.

Татарин закрыл топку и пошел в дом два-«в» пить чай.

Подождав немного, человек зашел в котельную, открыл топку и долго смотрел на бушующий огонь. Снял калоши с аккуратных скороходовских ботинок, кинул в пламя. Калоши занялись медленно, но сгорели быстро химическим синим огнем. Глянул на часы: полпервого. Закрыв топку, он вышел из котельной и направился к станции «Аэропорт». Спустившись в метро, обыкновенный молодой человек дождался поезда, вошел в пустынный по позднему часу вагон, устроился поудобнее на кожаном сиденье. К «Динамо» уже угрелся, а к «Маяковской» задремал.

II

– Вам мокрый гранд в Гавриковом размотать надо, а я-то при чем? Советское правительство, в связи со смертью великого вождя товарища Сталина, простило меня, я собираюсь выйти на дорогу честной жизни.

– Долго собираешься.

– Отдохнуть надо самую малость.

Витенька Ященков, по кличке Ящик, смотрел на майора Александра Смирнова нахальными невиноватыми глазами. Шестерка, кусочник, портяночник сорок девятого года – проходил по делу ограбления продуктовой палатки – в лагере заматерел, подсох, лицом определился. И наколка на правой руке обросла: на могильном кресте появилась вторая перекладина – в законе теперь, значит, Ящик.

– Еще что можете сказать, Ященков?

– И вчерась отдыхал у Нинки на Покровке. Весь вечер отдыхал. И всю ночь.

Зазвонил внутренний телефон. Александр снял трубку:

– Майор Смирнов.

– В Тимирязевском лесу обнаружен труп. По первому впечатлению – наш клиент. Собирайся, машина ждет. Эксперт, врач и собаковод – на выходе. Действуй побыстрее. Сам шибко интересовался.

Александр положил трубку. Стукнул в стенку и, после паузы, трижды. Через пятнадцать секунд в кабинет вошли старший оперуполномоченный Сергей Ларионов и оперуполномоченный Роман Казарян. Увидав Романа, Витенька возликовал до невозможности:

– Гляди ты! И приблатненные в МУРе служат! Я ж тебя знаю, ты же Ромка с Каретного!

– Замолчите, Ященков, – приказал Александр.

Витенька замолчал, заскучал лицом, заскорбел даже вроде бы: рот ведь затыкают. Смирнов продолжил:

– Мы с Романом – по делам, а ты, Сергей, потряси его под протокол. Алиби у него липовое – Нинка-Тихушка. На ноже – пальчики дружка его закадычного, Семы Пограничника, завтра опознание проведем, свидетели, слава Богу, есть. Пусть он тебе горбатого лепит, а ты протоколируй. Ему же хуже. Ну, Рома, пошли.

И подались, оставив Витеньку Ящика в раскардаше чувств.

– Тебе Алик звонил. Сказал, что вечером зайдет, – сообщил Казарян, когда по лестнице спускались к гардеробу. Александр холодно поблагодарил. Хотел сдержаться, только не смог:

– Долго еще тебя урки за своего держать будут?

– Насколько мне известно, они и вас, Александр Иванович, в былое время за своего держали, – обиженно возразил Казарян.

– Так надо было, Рома, для дела.

– А я виноват, что меня узнают?

– Виноват. Нечего было в «Эрмитаже» королевствовать.

– Беспечная неразмышляющая юность моя! Простим ей прегрешения, Саня? – предложил Роман и застенчиво улыбнулся. Обаятельный парень Ромка Казарян, недаром его приблатненные любили.

В «газике» их ждали эксперт НТО Лидия Сергеевна Болошева и врач Андрей Дмитриевич Шабров. Смирнов и Казарян влезли под брезентовую крышу. Лидия Сергеевна приветливо улыбнулась.

– Вас-то, Лидия Сергеевна, на труп зачем? – подосадовал Александр.

– Все в разгоне, Александр Иванович, – пояснила Лидия Сергеевна. Машина тронулась. Ехали, молчали.

– Что мрачный, Саня? – не выдержал Андрей Дмитриевич.

– Устал…

– Устали все.

Действительно, замаялись в последнее время. С неделю, как нахлынули в Москву амнистированные. Неразумное чье-то решение освободило, по сути дела, всю уголовщину, от сявок до мастеров. И пошло – с Востока. Сначала рыдала железная дорога. Теперь у московской милиции – невидимые миру слезы. Мастера, матерые законники, пока еще выжидали, но шпана – бакланы, портачи, барахольщики – после лагеря, понимая себя настоящими урканами, шуровали вовсю, шуровали нагло, неумело, в открытую. Не уменьем – числом терроризировали город.

Доехали до конца Большого Коптевского, дальше двинулись пешком через пути. На месте их ждала группа РУВД.

Смирнов присел на корточки, разглядывая стеклянные глаза и дырку во лбу мертвеца.

– Андрей Дмитриевич, его что, переворачивали? – не поднимаясь, спросил Александр.

Врач кивнул:

– Угу. Уже окостеневшего.

– До вашего приезда мы ничего не трогали, – упреждая смирновский вопрос, проинформировал один из районных оперативников.

– Интересное кино. Шел, значит, простой советский человек, обнаружил, как говорится у Чехова, мертвый труп неживого человека, перевернул ногой, увидел, что не родной, и пошел себе дальше по своим обыкновенным делам. – Александр помолчал, потом добавил уверенно: – По-моему, Лешка Жбан. В пятьдесят втором по меховому складу проходил. Пуля пистолетная. Лидия Сергеевна, откуда стреляли?

– Положите в первоначальную позу, тогда скажу, – откликнулась изящная дама. Труп перевернули, уложили по еле заметному первоначальному оттиску.

– Ну? – поторопил Смирнов.

– Вон от той сосны, – указала Болошева на толстый терракотовый ствол метрах в пяти.

– Рома, гильзу. Снег плотный, она где-то сверху. – Казарян двинулся к сосне, разглядывая сине-серый зернистый снег.

– А теперь – следочки, отпечаточки, спичечки, окурочки. Лидия Сергеевна, ваше дело. И пощелкайте. – Смирнов выпрямился, отвалил к районным и спросил из вежливости: – Как дела, бойцы невидимого фронта?

– Зашиваемся, – за всех ответил следователь.

– Нашел, – лениво сообщил Роман.

Лидия Сергеевна взяла с его раскрытой ладони гильзу, осмотрела мельком, подкинула вверх, поймала и сообщила:

– Вальтер.

Она открыла чемодан, в маленький конвертик упрятала гильзу, вынула лейку и приступила к фотографированию.

– Когда его, Митрич? – обратился к врачу Смирнов.

– Вчера вечером, скорее всего. После вскрытия скажу точно.

– Лидия Сергеевна, мы вам не нужны?

– Нет-нет, Сашенька! Идите в машину, грейтесь. А мне, если что, ребятки помогут. – Лидия Сергеевна оторвалась от видоискателя, ласково посмотрела на районных. Те с готовностью покивали. Она тотчас этим воспользовалась – Тогда положите его в исходную…

Шофер, топтавшийся в безделье у «газика», спросил:

– Ну как там?

– Обыкновенно, – вяло ответствовал Смирнов и полез в машину. За ним – врач и Казарян. Шофер ненужно пнул сапогом колесо, проворчал так, чтобы пассажиры слышали:

– Человека убили, а им – обыкновенно.

– Помолчи, больная совесть МУРа! – грозно рявкнул Казарян и тут же получил по заслугам:

– Молодой ты еще, Казарян, чтоб приказывать. Да и чин не тот.

– Ты мне надоел, извозчик! – раздраженно заметил Андрей Дмитриевич. На этот раз шофер промолчал – уважал медицину.

– Мартышкин труд, ничего не найдет она после такого половодья. Следы оплыли, окурки раскисли. – Смирнов поежился. – Рома, как приедем, дело-то складское подними. Там, по-моему, компания была многолюдная.

– Банда, – поправил его Казарян.

– Да какая там банда! Шайка-лейка, хевра, одним словом. Банда у Скорина в январе была, Митинская. Вот это – банда.

Подошла Болошева, повторила то, что сказал Смирнов:

– Мартышкин труд. Следы оплыли, окурок нужный раскис до безобразия. Хотя один следок любопытный я загипсовала.

– Поехали домой? – предложил Андрей Дмитриевич.

– Домой! – пробурчал Александр злобно. – Дом-то мой – вот он, рукой подать. А нам в присутствие ехать надо, Витеньку Ящика колоть, пока теплый.

– Трогай, маэстро, баранки! – громко распорядился Казарян. Шофер уже не огрызался, сам хотел попасть в гараж и зашабашить.

Большой Коптевский, Красноармейская, у стадиона «Динамо» вывернули на Ленинградское шоссе, у Пушкинской свернули на бульвары. Вот и Петровка, дом родной, огни во всех окнах родного дома. Незаметно, по-весеннему быстро стемнело.

III

В его кабинете Ларионов продолжал трепать несчастного Витеньку. Похмельный Витенька потел, маялся.

– Устал, Сережа? – осведомился у Ларионова Александр. Тот не успел ответить – встрял в разговор Ящик:

– Это я устал, кончайте мотать!

– Здесь ты не устал, Витенька, здесь ты слегка утомился. Уставать будешь в зоне лагеря особо строгого режима. – Смирнов сел на свое место.

– Ты можешь отдыхать, Сережа. Только скажи, на чем остановились.

– Да все на том же, Александр Иванович.

– Дурак ты, Ященков, – с сожалением констатировал Смирнов.

– Не дурее некоторых, – Витенька ощетинился, глянул на Александра гордым глазом. – Мне перо в бок получать ни к чему.

– Эге! – обрадовался Александр. – Уже кое-какие сдвиги.

– Вокруг да около пока, – пояснил Ларионов. Он скромно сел у стены. Смирнов выбрался из-за стола, взял за грудки Ященкова, рывком поднял.

– Бить будете? – весело осведомился Витенька.

Смирнов долго молча смотрел в мутные, в похмельных жилках, Витенькины глаза.

– Вместе со мной моли Бога, мразь, чтобы фронтовик тот выжил! Он четыре года, от звонка до звонка, под пулями, он тебе, подонок, жизнь вручил, а ты его – в ножи!

– Это не я, это не я! – Ященков скуксился лицом, заплакал, Александр кинул его на стул, вернулся к столу.

– Жена потерпевшего в больнице дежурит, – дал справку Ларионов. – Неудобно, конечно, но побеспокоим, проведем опознание. Она узнает тебя, Ященков. Довольно точно описала в предварительных показаниях.

– Где Сеня Пограничник отлеживается, Ященков? – тихо спросил Александр.

Витенька пошмыгал носом, убрал слезы с соплями, повернул голову к стене, сказал ему полушепотом:

– На Оленьих прудах.

– У Косого? – уточнил Ларионов. Витенька пожал плечами – не отрицал и не подтверждал, думайте что хотите.

– У Косого, значит. – Смирнов встал. – Ты, Ященков, подумай в камере, а мы на Оленьи поедем. В твоих интересах заговорить всерьез.

…На лодочной базе служил сторожем старый греховодник Косой. Жил здесь же, в комнате при базе.

Ларионов остался у калитки, Казарян перекрыл тропку к замерзшему еще пруду, а Смирнов отправился в гости. Постоял немного на крыльце, осторожно постучал в хлипкую дверь.

– Кто там? – спросил нарочито старческий голос.

– Свои, Федор Матвеевич, свои, – негромко сказал Александр и вежливо пояснил: – Смирнов из МУРа.

Федор Матвеевич тотчас открыл дверь.

– Здравствуйте, Александр Иванович, – приветствовал он Смирнова, улыбаясь умильно.

– Сеня Пограничник у тебя?

– Раз вы за ним пришли, значит, у меня.

– Что ж не шумит?

– Бухой в усмерть.

– Ствол у него имеется?

– Не, при мессере.

– Тогда веди.

Косой услужливо распахнул дверь пошире. Александр вытянул пистолет из подмышки, сунул за пояс, вошел в комнату и включил свет.

Сеня Пограничник спал одетым, уткнувшись мордой в подушку. Сопел, пускал нечистую слюну. Смирнов вынул нож из-под подушки, тряхнул Сеню за плечо. Сеня замычал страдальчески, не желая ничего менять в собственной прекрасной жизни, но тут же был поднят за шиворот и откинут к стенке. Тогда и открыл бессмысленные глаза. Александр громко распорядился:

– Федор Матвеич, ребят моих позови. Они поблизости.

Сеня прижался к стенке и норовил заснуть. С крыльца донесся насмешливый старческий тенорок:

– Оперсосы, вас пахан кличет!

Александр похлопал Сеню по щекам, растер уши – будил.

– Не надо, – попросил Сеня.

– А что надо? – от дверей поинтересовался Казарян.

– Ты кто? – вдруг почти трезво осведомился Пограничник.

– Я – оперуполномоченный Московского уголовного розыска Роман Казарян. Пойдешь со мной?

– А куда?

– В камеру.

Силы для того, чтобы сообразить, что с ним происходит, иссякли, и Сеня опять приспособился заснуть.

– Кончай балаган, Рома. Пригони машину, а мы с Сережей под белы рученьки выведем.

Пока вели, Сеня, раскачиваясь между Смирновым и Ларионовым, пытался петь «В Кейптаунском порту», а в машине мигом уснул с храпом и стонами.

– Господи, такое стопорит! – удивился Ларионов.

– Это-то и страшно, Сережа, – сказал Роман серьезно. – Сколько таких дураков, несмышленых сявок, которые решили, что они – отпетые урканы.

– Рома, ты складское дело полистал? – перебил Смирнов.

– Эге. Там довольно странная компания. Много их и все разные. Я списочек готовлю.

– Следователь для закрытия концы рубил?

– На первый взгляд все гладко.

– А на второй?

– Читать надо, Саня, а не листать. А я листал.

IV

По Каретному Смирнов добрел до Садового и по Садовому доплелся до площади Маяковского. Казалось, поздно уже. Так нет – гуляли, вовсю гуляли по улицам москвичи. Да и куда деваться – в коммуналках набитых только спать можно, да и то с грехом пополам.

Широкой грудью хватил холодного воздуха. Пахло талой водой, весной. Вот она, расслабка. У Художественного ремесленного училища он свернул на Красноармейскую и направился домой. Мало-Коптевский, стоящие покоем дома – два-«а», два-«б», два-«в».

К двери кнопкой пришпилена записка: «Саша, я у Лешки Бэза. Жду до половины двенадцатого». Александр глянул на часы: без десяти одиннадцать.

У Гольдиных забивали «козла». За непокрытым столом сидели Алик, школьные дружки Виллен Приоров и Лешка Бэз, отец Лешки, глава семейства Яша Гольдин. Со страшной силой колотили они по некрашеной столешнице костяшками домино.

Неунывающее это было семейство, жившее в двух комнатах барака-развалюхи. Яша заведовал ларьком утильсырья на Инвалидном рынке. Лет двадцать уже заведовал. Правда, с перерывом: отлучался на три года на войну. Был там при лошадях, ездовым, возил, что прикажут. Дали ему за это две медали «За боевые заслуги». Постоянную работу Яша очень любил за ясность и покой: сами клиенты товар принесут, сами свешают, деньги получат и уйдут. Правда, последние пять лет сильно беспокоила макулатура. После каждого постановления по идеологическим вопросам библиотеки – районная, учрежденческие, школьные – заваливали палатку вредными книгами. Туго бы пришлось Яше, пришлось бы самому вешать, интеллигентные библиотекарши наотрез отказывались, но в добровольные помощники напросился Алик – собирал для себя домашнюю библиотеку.

Особенно урожайной была кампания по борьбе с космополитизмом. Киплинг, Хаксли, Олдингтон, Дос-Пассос, Хемингуэй, до безобразия плодовитый Эптон Синклер, Андре Жид – это только часть богатства, которым владел теперь Алик. На книжных развалах даже собрание сочинений Уоллеса рижского издания тридцатых годов, на радость Саньке Смирнову, любившему легкое чтиво после тяжелой работы, раскопал. Весьма благодарен был Алику Яша за то, что тот дал ему возможность не отвлекаться от любимого занятия: сидеть и подремывать в ожидании самообслуживающихся клиентов.

Яша дремал и царствовал, а Роза работала, как лошадь, и кормила многочисленное семейство. Считала чеки для продавцов из соседних магазинов, отмывала и сдавала неотмываемые бутылки, дежурила при чужих ребятах. Хотя и своих деток было немало – Лешка, Мишка, Элеонора и приехавшая из Херсона племянница Соня. Роза подметала также окрестности – была дворником при домоуправлении.

Мужики со страшной силой стучали костяшками, нимало не смущаясь, что за стеной спали, а Роза сидела на кровати и считала бесконечные чеки.

– Шолом-Алейхем, евреи! – рявкнул от дверей Смирнов.

Мужики, не отрываясь от серьезного дела, рассеянно поприветствовали вошедшего, а Роза обрадовалась искренно:

– Санечка, голодный, наверное? Я тебе сейчас макароны по-флотски разогрею. Хорошие макароны, ребята очень хвалили.

– Да не стоит, Роза, возиться, – фальшиво отказался от обеда Александр и сел рядом с ней на кровать.

– А что возиться, что возиться? Керогаз горит, я им чайник кипячу. Подождут с чаем, а ты голодный, голодный, ничего не говори, по глазам вижу – голодный! – Она выскочила в коридор, к керогазу, и скоро вернулась.

– Подвиньтесь! – приказала она козлодавам. – Дайте человеку поесть.

– Я из кастрюли, Роза. Давай сюда.

– Это некрасиво, – заметила Роза, подвигая кастрюлю к Александру, и уже другим голосом распорядилась – Все, козла в хлев. Чай пить будем. – Она смешала на столе искусно выложенную змейку кончавшейся партии.

Гольдины следовали завету умиравшего еврея, который не жалел заварки. Мировой чай был у Гольдиных, крепкий, обжигающе горячий, ароматный. В башке у Александра прояснилось, в тусклом глазу проснулся блеск, он поинтересовался:

– Как живете, караси?

– Ничего себе. Мерси, – как положено ответил Лешка, а Яша, прищурясь, невинно спросил:

– А ты? Убийцу словил?

– Какого еще убийцу?

– Саня, ты с нами, как с маленькими, – вступила в разговор Роза. – Сам участковый мне – как ответственной за дворовый порядок – сказал, что в нашем лесу труп застреленного человека нашли.

– Вот пусть сам участковый и ловит, – впал в раздражение Александр оттого, что участкового назвали сам.

– Ему непрописанных ловить не переловить, а ты у нас – по убийцам, – сказал Яша. – Так поймал или нет?

– Поймаю.

– Так… – приступил к размышлению Яша. – Двух месяцев не прошло, как Иосиф Виссарионович скончался, а уже непорядок.

– Иосиф Виссарионович сейчас бы мигом в Тимирязевский лес, все бы раскрыл и объяснил с марксистской точки зрения, – негромко заметил Вилька, глядя в стакан.

– Полегче, Виля, – предупредил Александр.

– А я что? Я ничего. – Виллен поднял голову. – Отвыкли мы без царя-батюшки жить, сиротки несмышленые.

– Но живем, – перебил Виллена Алик, пригвождая взглядом заведенного Александра. – Живем не тужим.

– Вот и плохо, что уже не тужим, – не выдержал Александр.

– Кончай, Саня, о Сталине, давай об убийце, – кощунственно предложил Алик.

Александр вздохнул, заставил себя сказать:

– Извините меня, братцы. Устал.

– Повыпускали уголовников, хлебайте теперь горячего, – позлорадствовал Виллен.

– Я, что ли, эту амнистию объявлял?!

– Не тех выпустили, не тех! – прокричал Виллен в лицо Александру.

– Каких же надо было выпускать?! – давясь, поинтересовался тот.

– Ты у Алькиного отца спроси. Каких… Спроси, за что он три года перед войной отсидел.

– Ну, ошибка такая вышла, – все, что мог сказать Александр.

– Может, и с другими такая ошибка вышла?!

– Не может быть, чтобы со всеми ошибка вышла. У нас зря не сажают.

– Зря не сажают, зато зря выпускают, – Алик шутил, стараясь сбить ненужный накал разговора, но Виллена нельзя было остановить.

– Мальчики, вы очень громко кричите, а дети спят, – укорила Роза. Потом добавила – И участковый, наверное, рядом бродит.

– Сам участковый! Какая честь! – съязвил Александр.

– Там чудеса, там участковый бродит, оперативник на ветвях сидит, – продекламировал Алик, все заржали. Добился-таки своего Алик: Виллен решительно поднялся.

– Мне пора. Спасибо, тетя Роза, за макароны, за чай. Лешка, книги на днях занесу. С тобой, Алик, договорились. А ты, Саня, дави эту мразь уголовную, без жалости дави! – Виллен оглядел всех. – Дядя Яша, до свиданья. Привет всем.

– Да, денек сегодня был… – Александр выбрался из-за стола. – Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик.

…Они вышли на горб заасфальтированной проезжей части Мало-Коптевского.

– Ты на Вильку не обижайся, – сказал Алик. – Его тоже понять можно. Сам знаешь, как ему с такой анкетой.

– Как там твои?

– А что мои? Нюшка слово «филолог» почти точно выговаривает, Варька в институте пропадает, меня ноги кормят.

– А Иван Палыч?

– Плох, Саня, по-моему, совсем плох.

– Что, резкое ухудшение?

– Да вроде нет. Помаленьку ходит, кашляет, шутит. У него разве поймешь? Вчера вечером позвонил, приказал быть сегодня. Я примчался, конечно. Смотрит на меня собачьими глазами и молчит. Помолчал, помолчал, а потом и говорит: «С одним тобой говорить не буду. Ты Сашу позови. Знаю, что занят, но пусть выберет время. И не оттягивал чтоб, а то может опоздать». Он прощается, Саня, ты понимаешь – прощается! – Проступили слезы. Алик глотнул раз, глотнул два, проталкивая комок в горле. Сделал глубокий вздох. И еще. Получилось. Не заплакал.

– Не уберегли мы его, Алька, – глухо сказал Александр.

– Как от жизни уберечь?

– От такой уберегать надо было. А он совсем больной в такой мороз через двор в сортир ходил…

– Что ж мы-то могли сделать?

– Горшки хотя бы за ним выносить!

Они обошли теперь огороженный забором из железных прутьев двор, миновали калитку.

– Неудобно стало в обход, – проворчал Алик, Смирнов оживился, встрепенулся:

– Понимаешь, Алька, удивительная штука – забор! Помнишь, как мы до войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры, взаимные подлянки. Когда вернулся, забора нет, стопили забор. Гляжу – вы с ребятами из шестого – не разлей вода. А два года назад поставили эту железную клетку, и опять все сначала… Наши пацаны, их пацаны, наш двор, их двор, снова стенка на стенку. Заборчик-то – тьфу, полтора метра высота, а – разделил, разделил!

– Феномен отгораживания. Заборный синдром, – сформулировал Алик. – Ну, майор, пришли. Можешь спать.

Смирнов вошел в комнату, снял пальто, пиджак, кинул на стул сбрую с пистолетом и рухнул на кровать: раздеться до конца и умыться сил не было. День кончился.

V

Смирнов трепал Сеню Пограничника, когда в кабинет влетел Казарян.

– Ты зачем здесь? – выразил неудовольство Александр. – Ты мне складских готовь.

– Готово, Александр Иванович, – ответствовал Казарян скромно, но с чувством собственного достоинства, как человек, выполнивший трудную миссию.

– Тогда жди. Сейчас освобожусь, – милостиво разрешил Смирнов. Пограничник понял, что пауза окончена, и заунывно продолжил:

– Ножом я пугал только. Я не хотел, я бухой был… Стоял бы спокойно, все в порядке было бы. А он меня сходу за пищик…

– Он мужик, солдат! Не мог перед тобой, сявкой, по стойке смирно стоять! Ты понимаешь, что теперь тебе на всю катушку отмотают?

– Я ж не хотел… Я попугать только…

– Об этом следователю расскажешь. Может, разжалобить сумеешь, а только вряд ли. Была без радости любовь, разлука без печали. Ваши дела, твое и Ященкова, передаются в прокуратуру.

– Похмелиться бы! – хрипло попросил Пограничник.

– Следователь похмелит, – пообещал Смирнов. Пограничника увели. Смирнов зевнул, неожиданно лязгнул зубами, удивился и смущенно объяснил:

– Не высыпаюсь. Такое дело. И еще: понимаешь, я на гниду даже разозлиться по-настоящему не могу. Вот в чем обида. А надо быть злым. К злости сила приходит.

– Все пена, Саня. Грязная пена. Самые страшные на дно залегли. Для них злость и бережешь!

Смирнов подошел к окну. В саду гуляли мамы с колясками, вовсю бегали неунывающие дети.

– Что у тебя там? Докладывай. – Он отвернулся от окна, сел на подоконник.

– По делу проходило одиннадцать человек. Пятеро деловых, остальные – так, с бору по сосенке. Семеро получили лагеря от трех до восьми, остальные в колонии для малолетних.

– Кто попал под амнистию?

– Все, Саня. Все!

– Черт бы нас побрал! Полную колоду тасовать. Обожди, я сам вспомню, кто там был. С покойничка начну. Леонид Жданов по кличке Жбан. Самсонов, кличка Колхозник, Алексей Пятко, кличка Куркуль, твой тезка Роман Петровский, кличка Цыган, и, наконец, Георгий Черняев, кличка Столб. Точно?

– Вот что значит незамутненная лишними знаниями память. Точно, Саня.

– Помолчал бы, эрудит! Насколько мне подсказывает моя незамутненная память, я, кончая юрфак в один год с тобой, диплом с отличием получил. А ты?

– Ну, а я, естественно, нет. Вам, заочникам, всегда послабка.

– Брек, как говорят судьи на ринге. По-моему, там без крови обошлось.

– Притемнили слегка вохровца у самого склада, но аккуратно. У них свой человек на фабрике был, Васин Сергей Иосифович, разнорабочий. Неделю сторожевых собак приваживал – кормил, ласкал. В тот день незаметно на территории остался, а друзей-собачек потравил к чертовой матери.

– Чем травил?

– Цианистым калием. Подогнали грузовой «Зис», затемнили вохровца, домкратом продавили стену склада. Огольцы в это время стражников у проходной дракой развлекали. А хевра – по досочке, накатом, контейнеры в кузов своего «Зиса», спокойно и не торопясь. И так же спокойно отбыли.

– А что, культурно!

– Если б не дурак Колька Колхозник, не знаю, как бы казаковская бригада дело размотала. Его, идиота, на Перовском рынке с чернобуркой засекли. Опохмелиться ему, видите ли, надо немедленно.

– Весь товар нашли?

– Если бы! Пять контейнеров – три с каракульчой, два с чернобурками – исчезли бесследно.

– Это же капитал, Рома! И пострелять не грех. Когда их брали, сопротивление оказывали?

– Да вроде бы нет. Тихо брали.

– И конечно, ни одного ствола не нашли. Действительно, культурно сделано. С кого начнем, Рома?

– Я думаю, с Васина этого и огольцов. Они все по адресам, дома. Деловые – те на хазах отлеживаются.

– Малоперспективно, Рома. Завалили Жбана стопроцентно не эти. Знать ни черта они не знают.

– Не скажи. Деловым связь нужна, информация, а может быть, и наводка. Через кого, как не через однодельцев? Есть шанс, Саня. Да и с кого-то надо наконец начинать.

– Наверное, ты прав. Но все-таки… Я тебя про обрубленные концы спрашивал. Не обнаружил?

– Явного ничего нет. Но кое-каких свидетелей на месте следователя я бы помотал. Ведь ушли пять контейнеров.

– Ладно. Я дело потом сам посмотрю. Авось среди свидетелей клиентов отыщу. А сейчас зови, Рома, Лидию Сергеевну и Андрея Дмитриевича.

– Док уже бумажку передал. Шлепнули Жбана в отрезке времени от двадцати тридцати до двадцати одного тридцати. Пуля, пройдя лобную кость, застряла в затылочной и послужила единственной причиной кончины незабвенного Леньки Жбана. Пуля передана в НТО Болошевой. Учитывая температуру от минус шести до минус десяти, полное окоченение, при котором возможен переворот тела, наступило не ранее двадцати четырех часов.

– Хотел бы я знать, кто его переворачивал, – сказал Александр.

– Нам бы чего попроще, Саня: узнать бы, кто убил.

В дверь постучали.

– Антре! – по-хозяйски разрешил Казарян. Смирнов хотел было сделать ему за это выволочку, только не успел – вошла Болошева.

– Легка на поминах, как говорит мой друг-приятель Яша Гольдин, – обрадовался он. – Как дела, Лидия Сергеевна?

– Здравствуйте, мальчики.

– Мальчик здесь один – Роман Казарян. Злой мальчик. А я уже дяденька. Здравствуйте, Лидия Сергеевна.

Казарян встал и поклонился. Болошева разложила бумажки на стульях.

– Нам ничего по науке доказывать не надо, в вашей мы с Козаряном – невежды, – осторожно заметил Александр. – Вы прямо с выводов.

Болошева безнадежно собрала бумажки и стала холодно излагать:

– Отстрелянная пуля и гильза – от одного пистолета Вальтер образца 1936 года, находившегося на вооружении офицерского состава немецкой армии во время войны. Этот пистолет по нашей картотеке ни разу не проходил. Так что могу сказать только одно – ищите Вальтер. Теперь о следах. Убийца следов не оставил.

– Как так? – перебил Смирнов.

– А так. Стоя под деревом, он вытоптал на снегу площадку, которая днем, при солнце, оплыла совершенно. Ушел по твердо утрамбованной, к тому времени замерзшей, широко раскатанной лыжне. Читабелен лишь след человека, перевернувшего труп.

– Почему вы решили, что этот след принадлежит человеку, перевернувшему Жбана? – вновь перебил Александр.

– Вы просили только выводы, дорогой Александр Иванович, – не сдержавшись, съязвила Лидия Сергеевна.

– Но все-таки? – смиренно настоял Александр.

– Человек перевернул труп ногой. Естественно, что центр тяжести его тела переместился на носок левой, опорной в это мгновение ноги. И как следствие, отпечаток оказался с углублением носовой части стопы.

– Ясненько.

– Отпечаток сделан калошей на обувь сорок третьего размера и принадлежит человеку весом семьдесят – семьдесят пять килограммов и ростом метр семьдесят пять – метр восемьдесят. У меня все.

Александр почесал нос:

– Не богато.

– Чем богаты, тем и рады, – элегантная Лидия Сергеевна, закончив служебные дела, позволила себе мягко, с оттенком неподчеркнутого превосходства, улыбнуться.

VI

Роман Казарян, армянин московского розлива, любил Москву, и Москва любила его. Отец Романа, тифлисский армянин, уникальнейший знаток античной литературы, преподавал в МГУ, в ГИТИСе, в Литературном институте. Влюбленный в древних греков до такой степени, что во время лекций студенты, попавшие под гипноз его темперамента, вопреки рассудку, считали его очевидцем исторических катаклизмов Эллады, он воспитал сына в стоических традициях Спарты.

Пока дело касалось физических упражнений, Роман не сопротивлялся. Закаленный с детства, он хорошо начал в боксе. На ринге познакомился с Аликом, для первенства бились жестоко, с переменным успехом. Алик ушел из среднего в полутяж, делить стало нечего, тогда они подружились.

Но когда отец стал посвящать Алика в прочие особенности античной жизни, желая сделать его преемником, вольнолюбивая натура Романа, более приспособленная к реалиям сегодняшнего дня, бешено взбунтовалась.

Он ушел на улицу. Обаятельный, быстро сходящийся с людьми, Роман стал известнейшей личностью в пределах Садового кольца. Он был вездесущ. Он ладил с приблатненными из «Эрмитажа», дружил с футболистами из московского «Динамо», поражал начитанностью и истинно московским выговором простодушных актеров. Он стал завсегдатаем танцевального зала при ресторане «Спорт» на Ленинградском шоссе, постоянным посетителем ипподрома, поигрывал в бильярд, его обожал весь – поголовно – женский джаз из «Астории». Казалось, его знали все. От шорника до Шверника, как он любил говорить.

На третьем курсе юрфака он малость приутих. Сдал, наконец, хвосты, обаял преподавателей и без труда закончил курс наук. К удивлению разномастных знакомцев, он пошел работать в МУР, под начало к Александру Смирнову, с которым сдружился на государственных экзаменах. С течением времени его самодовольная уверенность, что он досконально знает Москву, рассеялась как дым. Москва была слоеным пирогом, и слои эти невозможно было пересчитать. Люди, общаясь в собственном горизонтальном слое, наивно полагали, что они осведомлены о московской жизни в достаточной степени. Проникший до МУРа в десяток слоев, Казарян нацелился теперь идти вглубь, по вертикали. Он любил Москву, он хотел ее знать.