Текст книги "В поисках синекуры"
Автор книги: Анатолий Ткаченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
В палатку бочком, хрипло дыша, протиснулся зав. хозяйством отряда Политов, толстый, багроволицый, терпеливо озабоченный; казалось, сроду он лишь тем и занимался, что тушил, вернее, хозяйствовал на различных тушениях пожаров; не шибко бойкий (это как-то мало вязалось с его беспокойной профессией), Политов конечно же выждал у входа, пока договорит свою речь Олег Руленков, и только тогда прошел к столу.
– Очень кстати, – сказал ему Корин. – Присаживайтесь, Семен Никифорович. И сразу расскажите, как у нас с продуктами, спецодеждой, патронированным аммонитом, устройством прибывающих.
Политов немного поколебался и все-таки сел на свободный чурбак, ибо с утра уже намотал себя беготней по лагерю, всяческими хлопотами. Но говорил он спокойно, обстоятельно, зная, что, где и как у него делается. Постепенно вырисовывалась общая картина лагерного быта. Палаток не хватает, а люди прибывают, кое-кому приходится строить шалаши, неумелые же спят под открытым небом, и их донимает гнус; продукты скудные, лапша да пшенная крупа, хлеб завозится с перебоями, мясо, естественно, хранить негде, консервы – только группам, уходящим на тушение пожара; маловато спецодежды, недостаточно поступило химикатов, саперных лопат, металлических метел; патронированный аммонит завезли лишь сегодня, его едва ли хватит на крупные взрывные работы, затребована еще партия; но самое главное – нечем занять людей из городских предприятий и организаций, прозванных уже «туристами», их надо обучать тушению пожара, а инструктор пока один, вот они и бродят по тайге, гляди – новое загорание устроят; нужны инструкторы; с агитаторами можно подождать – двое тут читали лекции, правда, одного пришлось срочно отправить: ходил по ягоду, змея укусила; санпункт надо усилить, запросить противокомариной мази; построить временный склад для хранения имущества и продуктов – есть случаи хищения.
– Все пока, – душно выдохнул из себя Политов, вынул большой клетчатый платок, стал вытираться им, как после купания, – лицо, коричневую лысину, шею, потные руки с закатанными по локоть рукавами солдатской гимнастерки, промокшей на плечах и спине.
Корин дал ему отдышаться, затем, сощурившись в усмешке, сказал:
– Хорошо, и склад нужен, и все прочее. Правильно. Плох хозяйственник, если он скажет, что у него всего в достатке. Будем требовать, просить, настаивать. Но, Семен Никифорович, будку для кухни можно ведь без указаний высших инстанций соорудить? Тут повариха выступала, очень художественно выражалась...
– А-а, моя «трудовая женщина»!
Все засмеялись. Политов огорченно покрутил головой, вскинул и развел руки, как бы извиняясь за скверный характер своей супруги, проговорил:
– Уже строим, в березнике, возле ручья.
– Это дело. Это хорошо. – Корин поднялся, выбил пепел из трубки, вложил ее в табакерку, табакерку – в жесткую, из толстой кожи, сумку на длинном ремне, которая всегда была при нем, и начал говорить: – Теперь к нашему главному делу, друзья по беде. Дело это очень серьезное. Все осознали, думаю. Оно может оказаться еще более тяжелым. Подготовимся внутренне. – Он шагнул к столу, склонился над картой. – Да, нужна мощная заградительная полоса. И отжиг. Согласен с вами. Давайте обсудим частности. Первое – на каком расстоянии от пожара потянем полосу? Скорость огня пока не более километра, местами полтора в сутки. Итак?.. Слово диспетчеру.
– Шесть километров, – сказал не медля Ступин заранее обдуманное, конечно. – И вот здесь. – Его карандаш прочертил легкую линию от реки к марям и озерам. – Наиболее узкое место. Но... если будет в достатке аммонита и сумеем организовать людей. На бульдозер надеяться нет смысла, пожалуй?
– Просил. Ответили: дорого вертолет тяжелый гонять. И не видят оснований. – Корин чуть заметно усмехнулся. – Не всегда большое видится на расстоянье. – Повернулся к Политову: – Сколько у нас бензопил?
– Четыре. Да ручных десятка два. Точить надо, разводку зубьям делать, рукоятки тоже.
– Ясно. Ваше мнение, Алексей Иванович?
– В теории я не силен, – быстро поднялся и одернул куртку Мартыненко. – Думаю, прав товарищ Ступин. У него опыт. Одно могу сказать: мои бойцы будут работать хорошо.
– А вы что-то помалкиваете, товарищ Ляпин. Как настроены ваши добровольцы-дружинники?
Квадратно-плечистый, хмуроватый Василий Ляпин – профессиональный пожарный, по виду из тех, кому все равно где и что тушить, была бы на то команда, – заворочался, расправил плечи, вскинул коротко стриженную круглую голову, вроде бы намереваясь произнести вескую речь, однако выжал из себя лишь краткое заверение:
– Тоже не подведем.
– Спасибо.
Олег Руленков заговорил без приглашения, положив на край стола блокнот с чертежом, цифрами, записями.
– Я, извините, слушал, подсчитывал кое-что, вывод сделал такой: зря там... – он мотнул головой в сторону палаточного выхода и вверх, – плохо видят издалека. Когда разглядят, могут спросить: почему мы здесь плохо смотрели? Но это, как говорится, информация для размышления. А размышлять особенно некогда. Теперь о полосе. Не многовато ли – шесть километров? Сколько леса отличного сгорит! Если активнее, разом... Берусь со своей командой протянуть накладные шнуровые заряды. Взорвем до грунта, дело нам знакомое. Главное – расчистку, пал организовать толково.
И старшину пожарных-парашютистов поблагодарил Корин, сказав затем, что для него лично – удача работать с деловыми людьми и он во всем, всегда будет полагаться на них. А сейчас...
– Да, сейчас, – повторил он, кивком приглашая всех к карте. – Предлагаю: отступим еще на километр. Смотрите, эта линия лишь немного длиннее, зато здесь почти поперек протекает ручей, вдоль него реже лес, и работающим будет где брать воду. К тому же – еще сутки имеем в запасе.
– Столько сожрет пожар! – покачал длинноволосой головой Олег, сощурив удивленные, погрустневшие глаза.
– Зверь должен нажраться, – спокойно проговорил диспетчер Ступин. – Согласен с начальником.
– Против – никого?
Сдержанно помолчали.
– Приступаем. – Корин каждому пожал руку. – Председателю комиссии радирую наше решение.
4
Вера принесла начальнику ужин; сдвинув карты, бумаги, поставила на край стола пластиковый поднос с миской овсяной каши, хлеб, намазанный маслом, кружку чая, алюминиевую тарелочку некрупной жареной рыбы. Обычно Корин ел за общим столом, сколоченным у походной кухни, и, подивившись нежданному сервису, сказал:
– Это, кажется, не входит в ваши обязанности, Евсеева?
– Там все уже поужинали, остывает... и зовите меня просто Вера.
– Хорошо, поправка принимается. А откуда этакий гигиенический поднос? Что, нам и подносы сюда доставили... вместо ранцевых опрыскивателей? И рыба жареная...
– Поднос один, – несмело засмеялась Вера, хотя знала, что начальник шутит, просто у него такая манера – шутить без улыбки, точнее – иронизировать, когда он в полусерьезном настроении. – Анюта привезла, говорит, лично для товарища Корина. А хариусов ваш личный вертолетчик наловил, в ручье их – уйма.
У палаточного входа чадил дымокур – гнилушки в жестяном ведре, стол неярко освещала аккумуляторная лампочка, шумела, потрескивала эфиром рация. Корин ел, поглядывая на карту, а то беря карандаш, вычислительную линейку; ел по-походному, не забывая о деле; и, лишь ковырнув вилкой румяно зажаренную рыбешку, как бы вспомнил себя сиюминутного, в наполненной синеватым дымом палатке.
– Запах, однако же! – Он приметил Веру, смирно сидящую на чурбаке чуть в сторонке. Так хозяйки, подумалось ему, кормят своих строгих мужей. – Порционное из ресторана «Святое урочище», правда?
– Не знаю, – сказала Вера и рассмеялась смелее.
– А вы бывали в ресторанах?
– В нашем, «Юбилейном».
– Нет, шикарном?
– Я и столицы еще не видела.
– Зато пожар второй тушите, если считать большие.
– На наводнении тоже работала.
– Да? Я что-то не видел вас.
– В штабе уже была радистка, меня послали на остров, оттуда стадо и пастухов эвакуировали.
– Сюда по собственному желанию?
– Просилась.
– Скажите... – Корин задумался, прихлебывая круто заваренный, круто наслащенный чай – таежный, дома побережешь сердце от такого, здесь же – тонизирующий напиток всего лишь; задумался, соображая, как проще, понятнее для Веры изложить свой вопрос... – Скажите, тут вот много вижу знакомых, правда, не знаю по фамилиям. Помните, Ступин был на Урдане летнабом, потом списался по здоровью, стал диспетчером в лесоохране... Не говорю уже о завхозе Политове и его Анюте. Совпадение?
– Нет, Станислав Ефремович, с вами захотели работать.
– Так. Ясно. – Он замолчал, чувствуя, как в нем борются два ощущения: чуть сентиментальной гордости – вот, что-то все-таки значу, заслужил, раз люди тянутся ко мне; и огорчения – беру на себя добавочную, как бы личную нагрузку ответственности, работая «на глазах»; Вере сказал: – А если не оправдаю доверия, как пишут в печати?
– Вы?!
Ее серые, слезящиеся от дыма глаза прямо-таки засветились изумлением и исступленной верой в неиссякаемые, невероятные возможности, талант, волю, даже некое провидение начальника, так заслуженно признанного «спецбедом».
Корин поднялся, вышел из палатки, одолевая в себе смущение, которого он не испытывал с очень давних, пожалуй студенческих, лет.
ГЛАВА РАБОТЫ
1
Дима Хоробов лихо, если не сказать отчаянно, вел маленький кургузый вертолет Ка-26, опуская его к самым вершинам елей, будоража ветви ветром винтов, прогонял по узким ущельям меж сопок так, что отраженное эхо, мнилось, трясло и разваливало машину, лез на макушки гольцов, едва не цепляя колесами скалы, и даже Корин, сотни часов налетавший с различными таежными асами, поеживался, бормоча: «Воздушный лихач... но мастер – аппарат, небо, землю чувствует шкурой, всеми потрохами, душой...» А Дима поглядывал на приборы, карту, угадывал взгляды, движение руки начальника и вел вертолет, ни о чем особенном не думая, молча – в работе он всегда молчалив, – упиваясь полетом, парением, послушностью машины, хоть не новой, но пахнущей свежей краской после капремонта.
Он был потомственным летчиком; дед воевал в штурмовой авиации, теперь на пенсии, отец – командир Ил-62, летает в столицу, старший брат водит небольшой Ан-24 по краевым и областным линиям, даже сестрица в авиации – диспетчер аэропорта. И у Димы был прямой курс – пассажирский Аэрофлот. Но в училище стали набирать курсантов в вертолетную группу, и он пошел, желая чуть нарушить семейную традицию, как говорил потом, «ощутить винт над головой», хлебнуть немного романтики: вертолетчиков посылали на большие сибирские стройки. Дима и попал на строительство ЛЭП, вначале летал стажером и вторым пилотом, затем – командиром мощного Ми-8; продвинулся быстро, без какой-либо протекции, исключительно по своему летному таланту (возил рабочих на отдаленные стройплощадки, технику, оборудование и т. д.), однако не менее быстро был разжалован в «рядовые», снят с воздушного «тяжеловоза». Подвело лихачество, вернее, молодая отчаянность, а еще точнее – желание шика, блеска, изящного риска истинного аса: вез стальную ферму, подвешенную к брюху вертолета (для опоры высоковольтной линии), и, переваливая сопку с минимальным набором высоты – хотелось этаким чертом свалиться на головы лэповцев, – зацепил низом фермы густой лиственничник. Ми-8 завалило, могло бы грохнуть оземь, но трос оборвался, машину удалось выровнять, а ферма осталась где-то на дне «зеленого моря тайги». Судьба? Фатум? Роковое невезение? Подвели приборы?.. Ведь Диме удавались такие перевалы, да еще в кислую погоду. Искал, анализировал, думал – не нашел просчета. Решил; фатум. И согласился – временно, конечно, – поработать в авиалесоохране.
Дима выбрал чистую площадку на вершине голой сопки, приземлил вертолет. Распахнул дверцу, выпрыгнул, пригласил Корина, зычно прокричав в глохлой тишине:
– Станислав Ефремович! Прошу размяться, подышать, обозреть, так сказать, наше грешно горящее Святое урочище!
Они были на левом фланге пожара. Сразу от подножия сопки начиналась марь с тусклым обмелевшим озерцом, а далее все тонуло в низком, будто прилипшем к земле, дыме, который там, над урочищем, вздымаемый невидимым жаром огня, застилал бурой, синей, желтоватой хмарью полнеба, и солнце виделось маленьким четким красным диском, как сквозь закопченное стекло.
– Красиво, правда... и страшновато. – Дима присел на жесткую иссохшую траву, кинул в губы сигарету. – Прибавим дымку этому аду. Отдыхайте! – ударил он ладонью рядом с собой, выбив серую пыльцу из созревших до времени цветков. – Корин молча, не отводя взгляда от урочища, раскурил трубку, а Дима мирно рассуждал: – Верите, не могу привыкнуть. Дьявольство природы. Стихийная непостижимость. Вот говорят: пожар – не божий дар, но беда – когда потечет вода. Не знаю, может, так. И все же огонь – жизнь и смерть человека. Война ведь тоже огонь, правда?
Корин кивнул, вынул из сумки карту, расстелил у ног.
– Здесь и здесь, Дима, с двух сторон начали пробивать просеки, вот так пройдет опорная минерализованная полоса... Хотел глянуть на кромку пожара – и мрак. А это неприятно. Надо точно знать, где огонь.
– Прикажите – дуну хорошенько винтами, разгоню... Прячется, сволочь! Иногда кажется: ползет там змей огненный, злой, хитрый... А если серьезно, давайте пролечу над кромкой, зафиксируем.
– Опасно в таком смраде. Навестим лучше Ступина, он на правом фланге, обещал посадочную площадку расчистить. Гляди сюда. Это тут. – Корин указал место на карте. – И без подвигов. У нас – работа.
– Точно, товарищ начальник! – Глаза Димы блеснули голубыми щелками, румяные губы дрогнули в усмешке. – Жизнь человеку дается один раз, и прожить ее надо как можно приятнее и длиннее.
Они пошли к вертолету. Двухвинтовый – винт над винтом, – двухостый, четырехколесный Ка-26 был похож скорее на пузатенького лобастого жука, распустившего крылья, чем на стрекозу, с которой привычно сравнивают все вертолеты. И Дима обычно называл его козявкой-трепыхалкой.
Слетели, как упали, в урочище, понеслись сквозь дым и гарь, все ниже прижимаясь к пологу тайги, и вот уже то тут, то там кроваво проблескивает пламя, а раз вспыхнувшая хвоя высокой ели едва не лизнула огнем и черным дымом брюхо вертолета; Корин тронул плечо Димы – машина резко пошла вверх; и снова полог тайги, гарь, мгла, огонь... Пожар двигался низом, по лесной подстилке, кустарнику, буреломам, но местами переходил в верховой, опаляя кроны деревьев, – столь велик был его внутренний нагрев.
Отклонились вправо, вышли к реке, и над нею, словно вдоль светлого коридора, ощущая свежесть воды, запари́ли, уходя от пожара. Нашли просеку – узкий проран в густо-темном ельнике, площадка была обозначена четырьмя дымными костерками и красным полотнищем посередине. Рядом с ним, ловко прицелясь, опустил своего жука Дима; заглушил мотор, откинул дверцу, прокричал, указывая на полотно:
– Вот вам и ковровая дорожка, так сказать!
Корин пожал руку диспетчеру Ступину, ожидавшему его у вертолета, и они пошли по неширокой вырубке на визг пил, стук топоров, голоса людей. Ступин говорил коротко, внятно и, конечно, то, что было им заранее, обстоятельно продумано – по многолетней привычке бывшего летчика-наблюдателя, которому в воздухе приходилось говорить лишь в микрофон, а на земле не хватало времени научиться пустословию.
– Это ручей, Станислав Ефремович, – указал он влево, слегка касаясь локтя Корина. – Тот, что на карте. Там – ручей. Здесь – едва отыскали. Местами пересох. Но все-таки опора. Вдоль него и повели. Сделали пробные взрывы. Посмотрите.
Ступин перевел Корина через рыхлую гряду содранного мха, дерна, мелкого кустарника; они ступили на сыроватую глинистую полосу в метр приблизительно шириной, почти прямо проложенную в глушь ельника; несколько человек подчищали ее саперными лопатами.
– Хороша минерализованная, – сказал Корин, ловя запах сырой земли сквозь духоту дня, сизо задымленный, стоялый воздух. – Когда отжиг будете начинать?
– Метров пятьсот пройдем – и пустим первого петуха. Тут ведь – чтобы наш петух через нас не перелетел. Ветер хоть самый малый, а к нам тянет.
– Так, – согласился Корин.
Полоса кончилась. Дальше тянулась просека с прорубленным кустарником, поваленными, раскряжеванными и сдвинутыми в сторону (как и полагается, противоположную пожару) малыми и большими деревьями. По ней пожарные-парашютисты тянули накладные шнуры с зарядами аммонита в пластиковых трубках.
Опорный пункт был расчищен, оборудован в двое суток – довольно быстро: ведь люди шли сюда пешком, прорубая тропу, неся рюкзаки с продуктами, бензопилы, прочее снаряжение, нужное для начала работ. Отсюда двумя крыльями минерализованная полоса потянется направо – к реке, налево – к болотистым марям. Корин кивал диспетчеру, был доволен, но не высказывал похвал, да Ступин и не ожидал таковых, хорошо понимая: пожарные немного суеверны, огонь зловещ, помнится, ощущается постоянно, и, пока он жив, движется на тебя все пожирающей лавиной – думай только о нем, старайся перехитрить, одолеть его.
Подошли к палатке у ручья, здесь горел невидимый костерок, на треноге висел большой чайник, из стесанных бревен устроены лавки, столом служил расстеленный на земле брезент. Ступин бросил в кружки заварку с подсушенными лепестками иван-чая, залил кипятком, размешал, одну кружку поставил перед Кориным. Принялись молча отхлебывать лесной, ничем не заменимый напиток; от него, кажется, и смуглота у таежников, и крепость неустанная, его и мошкара побаивается.
Мотоциклетно трещали бензопилы, вызванивали ручные, цокали, тюкали топоры, бурными взрывами, с протяжным низким эхом, умирающим где-то в сумеречных, задымленных чащах, падали деревья – на гибель, бесполезность: если не сгорят, то останутся гнить валежником.
Сколько леса вырубил Корин, спасая леса? Гектары, Он или рубил, или видел, как горят сосновые, лиственничные, березовые и прочие массивы, рощи... Вот и Ступин Леонид Сергеевич будет теперь заниматься пожарным делом, а в будущем, если не переменит профессии, может стать «спецбедом», и это совсем не то что с воздуха наблюдать за пожаром, наводнением, цунами... Этому не учат, к этому приводит жизнь, судьба.
2
Корину рассказал о Ступине, со своей всегдашней полусерьезностью, Дима Хоробов:
«Фатум, Станислав Ефремович, как и меня постиг, так сказать. Ну я, фигурально выражаясь, выкручусь, мне пока что двадцать шестой. Ступину пятый десяток доходит. В космос не вырвется и стратосферой уже не подышит. А начинал как? С истребительной авиации, медаль боевую имеет. Катастрофа, перелом некоторых хрупких костей, увольнение в запас. Но рожденный летать пешком ходить не может. Ступин осваивает пассажирский Ил-14 – воздушный тихоход, тогда теперешние лайнеры со стюардессами-принцессами еще не летали. И опять выделился, так сказать, из летной массы Ступин: Сахалин, Курилы, Камчатка – его штормовой, туманный ареал. Орден получил, приглашение на курсы переподготовки для реактивной гражданской авиации. Но... фатум, Станислав Ефремович. Представьте, последним рейсом пошел на Южно-Сахалинск, попал в снежный заряд, с аэродрома ни то ни се, потом – «на ваше усмотрение». Дают иногда такую умную свободу выбора. Решился на посадку, перетянул, да еще полоса ледяной коркой взялась, съехал, ахнулся в сугроб... Пассажиры целы, штурман и бортмеханик испугом и легкими ушибами отделались, самому плечо вывернуло, ключицу сломало. Ну и оргвыводы. Ярко засветилась карьера летнаба с жестким креслицем в дюралевой этажерке Ан-2. Как еще этот фатум, судьба могут обиднее обидеть человека? Но рожденный летать пешком ходить не умеет. Ступин наступил «на горло собственной песне», зовущей в дали небесные... Леса, воды, населенные пункты и прочая бижутерия все-таки внизу, воздух тропосферы – тоже воздух полета. Почти десять лет следил за порядком на земле Ступин. Начали появляться возвышенные мысли, да ведь и знали его как летчика классного. И вроде бы наметился перевод, переподготовка на пассажирский Ан-24... Дальше вы уже знаете, Станислав Ефремович. От фатума не уйдешь, если, извините, фортуна к тебе задним местом повернулась. Может, злая мета на человеке от рождения?.. Словом, отказал мотор у этой этажерки. Для лесной охраны какую технику дают? После капремонта, как и наш Ка-26: людей не возить, а самому тебе цена единица, раз один, или два-три-четыре, если с пожарниками... Спланировал Ступин на галечниковый берег реки, увяз колесами, перевернулся. Штурман ребро сломал, у него черепная коробка треснула. Все, так сказать. После больницы попросился в лесоохранную службу на земле. Рожденным летать часто, оказывается, приходится ходить пешком...»
Поглядывал Корин на диспетчера, и ему казалось, что тот в своей постоянной задумчивости никак не может понять: за какие грехи его преследует рок?.. Или вообще нет никакого рока, а все это – роковое стечение обстоятельств? Ведь в конце концов распоряжается нами жизнь, все в ее потоке, пусть нам порой кажется, что мы ею управляем. И «фатум» философа-вертолетчика Димы – просто чуть суеверная выдумка молодого, красивого своим здоровьем парня, обиженного первой неудачей?.. Одно хорошо понимал Корин: ни о чем подобном Ступин говорить не станет. Да еще удивится пустяшности вопроса – здесь, в горящей тайге, когда надо работать, а не рассуждать, кому и что «на роду записано». Он был и есть человек дела. Может, потому и настигают его беды: он делает все честно и до конца, убежденно веруя, что точно так же поступают другие?.. Ступин ничего не выгадал в этой жизни – ни прочного достатка, ни веса (в прямом и переносном смысле), ни благостного смирения неудачника. Малоросл, да крепок, подвижен, да не суетлив, он словно бы и рожден был не для жизни – для устройства жизни. В одном ему посчастливилось, говорит Дима: любим женой, и сын – курсант-отличник летного училища. Все-таки судьба не бывает совсем уж немилостива.
Корин допивал чай, когда к палатке подошли Мартыненко и Руленков, поздоровались, заварили себе чай, присели с кружками на бревно-скамейку. Потные, изморенные духотой, слегка ошалелые от дымного лесного дурмана, они молча хлебали кипяток, насыщаясь влагой, которая тут же, казалось, проступала крупными каплями на их лицах, руках. Более молодой Руленков первым отбросил кружку, спустился к ручью, перегороженному плотинкой из камня для накопления воды, умылся, не снимая куртки, – облепит, заест гнус, – рысцой взбежал и, мотая мокрыми патлатыми волосами, возбужденно проговорил:
– Шнуры наложили, Станислав Ефремович. Скоро рванем. Посмотрите?
– Видел, Олег, – чуть усмехнулся задору инструктора Корин.
– Понятно, мало интересного.
– Скажи лучше, как с аммонитом. Хватит?
– Еще бы немножко, а, Станислав Ефремович? Буреломы, местами торф толстый – по два раза придется рвать. Да и запас, сами знаете, при нашем деле...
– Будем требовать.
– Ясно!.. Пойду повидаюсь с Димой! – и Олег Руленков, обмахивая голову руками, отбиваясь от гнуса, побежал к вертолету, возле которого хозяйски похаживал его друг по авиалесоохране Дима Хоробов.
Мартыненко глянул ему вслед с понимающей усмешкой: мол, молодым – что, не унывают. Хотя и самому было немногим за сорок. Он из тех, вероятнее всего, деревенских выходцев, кто рано взрослеет, приучаясь к любой работе, всяческим житейским неудобствам, а затем, попав в город, на армейскую службу, в тайгу, везде находит себе наилучшее применение, нужен, полезен.
– Товарищ Корин, – сказал он, почтительно поднимаясь перед начальником, пусть и сугубо штатским лицом (Корин махнул рукой, чтобы сидел). – Товарищ Корин, – повторил он, неохотно присаживаясь. – Думаю так: начали хорошо. А условия трудные. Мои бойцы тренированы, отвечаю за них, но питание надо улучшить. На лапше-крупе не потянем. Положим силы напрасно. Не успеем заградполосу протянуть... Разрешите лося забить.
– Вроде забивали уже?
– Было такое. Да когда?.. И тот со сломанной ногой был, обгорелый, не жилец. Добили.
Так ли это, иначе ли – теперь не установить и следствию, за суетой «охотника» не нашли, не допросили – словом, списали на пожар. Но разве он, Корин, может разрешить убить лося, медведя, оленя... даже при голодовке? Он посмотрел в устало притупленные глаза своего заместителя, диспетчера Ступина. Тот молча раскурил сигарету. Корин достал из сумки трубку. Некурящий Мартыненко поджег в костре пихтовую лапку, принялся ею окуривать лицо. Корин понял: мясо необходимо. Они знают, к чему подталкивают его, но уговаривать, успокаивать не станут. На «лапше-крупе» и от гнуса не отбиться. Он выговорил твердо:
– Рискнем.
Ступин молча положил на колени планшет, вынул лист бумаги, шариковую ручку, написал:
«Протокол
Мы, нижеподписавшиеся, ввиду создавшего трудного положения с питанием людей, тушащих пожар в Святом урочище, решили, сознавая свою полную ответственность, отстрелить на мясо лося, при этом самца и по возможности старого зверя».
Он четко вписал фамилию, должность каждого и первому дал расписаться Корину. Затем поставил свою подпись. Мартыненко засомневался было (приказ, распоряжение – ясно, а всякие там бумажки-протоколы...), однако под настойчивым взглядом диспетчера со вздохом вывел крупно и полностью свою фамилию.
3
Поздоровались они жестко, ударив ладонь о ладонь, попытались пережать друг друга – так уж повелось между ними, – но, как и всегда, никому не удалось взять верх, рассмеялись, довольные своей силой, веселой дружбой, в которой никто не главенствовал, и потому немного придирчивой, немного ироничной.
– Ну, трепыхается твой лайнер винтокрылый? – спросил Олег, ухнув тугим кулаком в дюраль вертолета. – Ого, гудит, будто колокол церковный! А вообще-то вещица безбожная, правда? Гудит, гремит над тайгой, зверье распугивает, птиц-птенцов из гнезд выдувает. Два сорочонка мне на голову свалились, когда ты на посадку шел, ветрище устроил.
– Так нарочно макушки прочесал, чтоб вас, сваренных в собственном соку, освежить. Рискую – и никакой благодарности.
В белой рубашке и лаковых полуботинках, Дима был отчужденно элегантен рядом с пропотевшим, мятым, запорошенным хвойной трухой, отращивающим бороду – чтобы меньше донимал гнус – пожарным-парашютистом Олегом.
– Рискуешь, лихачишь, инструкцию нарушаешь... Где твой старый, мудрый технарь Божков? Или боится с тобой летать? Понятно, семейному человеку, перед заслуженной пенсией, зачем хоронить свои бренные кости в таежном урочище, хоть оно и Святым называется.
– Нет, Олега-коллега, приболел Божков, у него давление повышенное, а таких в год неспокойного солнца и на земле укачивает, так сказать. Я у него как МиГ-истребитель: заправил, настроил – в небо пустил.
– Не видать тебе, Дима, большого Аэрофлота лет до сорока, если, конечно, раньше не грохнешься.
– А тебе не стать генерал-пожарником лет до пятидесяти, если тоже... Лезешь в огонь, полагая, что твоя руленковская шкура не горит. Так? – как веско выражается наш «спецбед».
Они потолкали друг друга, посмеялись невесело, разом вспомнив: пожар дымит, движется, пока они тут балагурят. И люди там, у кромки, в огненных завихрениях, пытаются хотя бы на особо горимых местах сдержать его. Олег вынул из кармана куртки листок бумаги, сказал:
– Адрес жены. Попроси Веру, пусть несколько слов передаст: жив-здоров, чего и семейству желаю.
– Лады, Олега, будет уважительная причина явиться пред ее ясные строгие очи.
– Уже выгоняет?
– Зачем так грубо? Девушка перегружена ответственной работой.
Олег потрепал пятерней свои жесткие волосы, точно вытряхивая из них труху, вздохнул чуть смущенно, вроде бы не решаясь чего-то высказать, и проговорил с непривычным для себя заиканием:
– Тебе там... не светит, Димчик.
– Зеленый – да. На красный пойду.
– Погасили.
– Может, скажешь, кто этот отважный инспектор?
– Да уж скажу, раз проговорился. Корин, дорогой друг Дима.
Чуть отшагнув, могучий Дима Хоробов небрежно, даже несколько свысока оглядел менее рослого, но более кряжистого Олега, с нарочитой сокрушенностью похмурился и расхохотался, сияя голубыми щелками глаз.
– Ну, шутник, мой «пожарник толковый и ярый»!.. Ладно, шути-веселись, так сказать. А зачем обижать старика «спецбеда»? Это, извини...
– Тебе придется извиниться и подвинуться. Послушай. Я еще на Урдане заметил – тронулись поволокой большие серые у Веры Евсеевой: увидела, потряслась Кориным. Бывает, подумал тогда, девчонка, а суровый мужчина – романтическая мечта.
– Когда это было!
– В том-то и дело. Спросил Веру шутя: не из-за Корина сюда напросилась? Да, говорит, хочу с ним поработать. И отметь, уже без поволоки, упрямо, отдаленно меня оглядела, будто я вовсе не мужского пола. Знаем мы эти «да» и взгляды сквозь нас, правда? Теперь и смекни. Димчик, спокойно, по-пилотски выдержанно.
– А он знает?
– Вот хорошо. Уже загрустил немножко. Думаю – нет. Не видит, не знает. Он тушит пожар. Он боролся, борется, будет бороться со стихийными бедствиями. Стихия обездолила его. Он – вечный враг ее. Но понимаешь...
– Понимаю, – договорил Дима, – женщина – тоже стихия. Хотя иная, конечно
– И она заставит заметить себя.
– Не тот человек Станислав Ефремович. Вера – девчонка для него. Отстранится. Уступит младшему брату.
– Выдаст замуж?
Дима неопределенно взмахнул рукой, вздернул скептически плечи, что означало: зачем же так сразу, грубо, неэстетично?
– То-то, дружок мой. – Олег положил руку ему на плечо, слегка прижал. – Прислушивайся к старшим, у меня все-таки жена, ребенок, это не бижутерия. Я бы еще с тобой побеседовал, да вон идет сюда Корин. Лезь в свою трепыхалку, заводи мотор. И осторожнее. В воздухе, на земле. В Корине... как бы тебе сказать... все выгорело, выветрено, вымыто. От этого – воля вместо души.
– Я сам ему скажу.
– Попробуй. Если духу наберешься.
4
Группа Василия Ляпина сдерживала огонь на левом фланге, там, где Святое урочище мелким лесом, а затем кустарником, ягодниками переходило в мари, торфяники, озера. Задание было простое, понятное каждому из двадцати бойцов добровольной пожарной дружины: удержать пламя в урочище; ибо, перейдя мари по высушенному зноем сфагнуму, оно охватит горный таежный массив, и кто тогда остановит, потушит этот планетарный пожар? Разве поздняя осенняя непогодь или морозная, снежная в здешних местах зима...
Ребята были хорошо экипированы – в специальных комбинезонах, касках, противодымных масках, называли себя огненавтами на горящей планете, работали без подбадривания, напротив, Василию Ляпину, бывалому городскому пожарнику, приходилось покрикивать на особо ретивых, лезущих в гарь и огонь: ребята учились тушить и тушили различные строения, этажи жилых зданий, а лесной пожар видели впервые, зная лишь теоретически, как и что делать. Да и сам Ляпин носил в кармане книжицу «Лесной пожар», во время отдыха, коротких передышек раскрывал ее, измазанную сажей, вычитывал своим бойцам наиболее ценные правила, советы или, как сейчас вот, чуть крикливо рассуждал:
