Текст книги "Дом для внука"
Автор книги: Анатолий Жуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
На улице было светло, как днем. У домов на столбах лампочки под круглыми абажурами, из окон – свет яркий на дорогу, идти хорошо, приятно. Впереди мерцает красными глазами бакенов море, видны огни пристани, мигающие искорки береговых маяков. А недалеко отсюда, на берегу – совхозная ферма. Тоже в огнях.
Все вроде бы есть, работай только, а дело не идет. Веткин правду ищет, и Яка ищет, и Чернов тоже – все ищут и других виноватят. А их, правд-то, много. Вот деньги, к примеру, взять: рубль – деньги, гривенник – деньги, копейка – тоже деньги. Так и правды: одна копеечная, другая рублевая, а третья на всю сотню потянет.
Чернов прошел на калду, закрыл за собой ворота.
В сторожке кто-то был, кроме дежурной свинарки. Чернов проверил, застегнут ли плащ, поправил шапку и отворил дверь. За дощатым скобленым столом сидели молодой директор Межов и дежурная свинарка Пелагея Шатунова. – Что я с ним поделаю, и так уж измаялась, – говорила Пелагея скорбно. – Мужик всю жисть на Волге, к хозяйству не приучен, ему лодка была бы да удочки.
– Да сети, – добавил Межов, глянув мельком на Чернова,
– И сетки есть, – вздохнула Пелагея. – Он ведь не мальчишка, а его мальчишкой сделали. Витька тоже уезжать собрался, дома не ночует. Вот приду с фермы, его искать побегу.
– Я в магазине его видал недавно, – сказал Чернов, топчась у порога. Он боялся опоздать и вот прямо на директора– нарвался – стыдобище!
– Не пьяный? – спросила Пелагея.
– Выпимши, – потупившись, сказал Чернов, стыдясь за себя.
– Ну так извиняйте, Сергей Николаич, побегу.
Пелагея торопливо повязала распущенный платок, накинула поверх халата стеганую фуфайку и, подхватив пустое ведро, исчезла.
– Что же не здороваешься? – спросил Межов. – Сегодня, кажется, не виделись.
– Не хотел встревать в разговор, – схитрил Чернов. – Здравствуй, Сергей Николаич.
– Здравствуй. Да ты садись, не гость вроде.
Чернову не хотелось проходить вперед и садиться, запах может услышать, но опять же и не сесть нельзя, когда такой человек приглашает. Значит, дело есть. Межов бесполезности не любит, зря ничего не предложит. Как его отец когда-то.
– Вот к дружку заходил... – Чернов примостился на табуретке, перед столом, где только что сидела Пелагея, табуретка тёплая еще, поглядел на Межова и тут же опустил глаза. – Яка... Мытарин Яков, то есть, дружок мой... Ну вот и... – Чернов хотел сказать, что выпили, но не отважился и развел руками.
– Ну, ну?
– Горе у него. – Чернов снисходительно улыбнулся малости горя. – Собаку застрелил, а жалко, сумлевается. – Он поднял голову, поглядел на Межова. Нет, лицо внимательное, взгляд нестрогий, без насмешливости: говори, мол, не стесняйся. – Собака та, Соколом звать, хорошая собака была, смелая, а вот сплоховала. На волчье логово, вишь, они вышли, – Яка-то ведь зверобой, ничего не боится, – а тут шасть им навстречу волчица, Сокол-то и задумался. Волчица молодая, на собаку больше похожа и повадки собачьи, вот и провела пса. Только я думаю, не вправду ли она собакой была. В третьем годе на пчельнике пропала сучка от овчарки, левое ухо мечено, вот одичала, положим, и того...
Чернов хотел загладить вину за опоздание и выпивку в рабочее время и оттого говорил торопливо, сам стыдясь своей торопливости и робости. Межов хоть и директор, в академии учился, а мальчишка рядом с ним, тридцати еще нет. Когда он родился, Чернов уж наработался, навоевался вместе с отцом Межова, и робеть тут нечего, но опять же не след старостью вину свою прикрывать, пример плохой подавать для молодых.
– Знаешь, а это ведь вполне могло быть, – сказал Межов с интересом. – Я слышал о нескольких случаях одичания, в журналах читал.
Надо было ему подождать, не торопиться, тем более с убийством.
– Вот и я так думаю, – сказал Чернов. – Плохо ему, тоскует мужик, злобствует.
– Слышал, – сказал Межов хмурясь.
Он все слышит и все замечает. Перед таким и оробеешь, если ты совестливый. Надо ему рассказать о разговоре с Якой и о встрече с Веткиным.
– Ты извиняй, если чего не так, Сергей Николаич, а только непорядок у нас, – решился Чернов. – Хозяевать так нельзя больше и жить нельзя, трудно.
И Чернов выложил все, о чем тревожился последнее время, о чем думал сегодня, идя на ферму. Даже о Борисе Иваныче своем рассказал и его песне про бригантину.
Межов слушал его, подперев кулаком тяжелую голову, изредка переспрашивал, раза два взглянул мельком на часы. Потом, когда Чернов кончил, расправил плечи, вздохнул, потянулся широко, с улыбкой: извини, мол, устал я.
– Добро, – сказал он, с веселой ласковостью глядя на Чернова. – Правильно, Иван Кириллович. Мы тоже сегодня об этом говорили в райкоме, не знаю, выйдет ли толк. Как считаешь?
– Говорить у нас умеют, – уклонился Чернов. – Ты не передумал насчет стройки?
– Не передумал, – сказал Межов. – Одна бригада завтра начнет утятник у Выселок, другую надо бы организовать. Не возьмешься ли?
– А чего не взяться, плотницкое дело знакомое.
– Значит, по рукам? – Межов улыбнулся. – Ну и слава богу!
Широко он улыбался, уверенно. Да и все-то в нем было широкое, основательное: плечи, лицо, лоб, глаза, рот – все просторное, мужское. Вылитый Николай.
– А за нонешнюю промашку ты меня извиняй, Сергей Николаич, – сказал Чернов, провожая директора на улицу.
– Ничего, – сказал Межов. – Не засни толь-, ко, Пелагея говорила, опорос ожидается.
– Что ты, чай, не маленький.
– Доброй ночи. .
– До свиданья.
Межов пошел мимо свинарника к воротам, – в свете фонарей чётко была видна его квадратная фигура – у ворот остановился, потом отошел назад, разбежался и, коснувшись рукой верхней жерди, перемахнул, как лось, калду.
Вот что значит молодость, и не подумаешь про такого. Чернов, улыбнувшись, покачал головой и вздохнул. Бывало, он тоже взбрыкивал не хуже, но – бывало. Эх, жизнь, жизнь! Радуешься тебе, надеешься на лучшее, а ты из человека незаметно развалину делаешь. За что ты его мордуешь?
Ill
Межову было вовсе не так уж радостно сейчас. Минутное возбуждение и этот детский прыжок он сразу же осудил в себе, как что-то нервное и ему несвойственное. Хотя и легко объяснимое. Когда встанешь в шесть утра, провозишься без завтрака почти до полудня с совхозными делами, а потом высидишь семь часов в райкоме, могут появиться и не такие скачки.
Очевидно, он тщеславный, если согласился на директорство в своем слабеньком совхозе. Остаться бы агрономом, и никаких забот, кроме полеводства, активы и разные длинные собрания задевали бы пореже, зимой можно пожить с Людкой в Москве, поработать в ВАСХНИЛовской библиотеке.
Да нет, дело не в тщеславии, прежний директор был просто безрукий демагог, Межов чувствовал себя униженным, работая под началом такого руководителя.
Что ж, значит, он излишне самолюбив и стал директором потому, что не мог позволить другому командовать собой, не мог допустить, что в совхозе распоряжается человек хуже его во всех отношениях. К тому же это заметили Щербинин с Балагуровым и авторитетом райкома ускорили дело. Может быть, ускорили потому, что были друзьями его отца.
Межов вспомнил, с какой обидой рассказывал Чернов о встрече с Веткиным, который назвал его рабом. И правильно назвал, если под рабством Веткин разумел отношение некоторых к общему делу. Захочу, уеду в город, захочу – перейду в совхоз, а что станется с колхозной землей, это уж забота председателя. Какое же это коллективное хозяйство, если на одном человеке все держится? Старики сейчас растерянно оглядываются, вздыхают, а ты разбирайся в этом наследстве, работай.
В окнах совхозной конторы горел свет – ив бухгалтерии, и в комнатах специалистов, и в директорском кабинете. Полная иллюминация. Бухгалтеры торопятся свернуть квартальный отчет, специалисты ждут наряда на завтрашний день.
Межов вытер голиком у крыльца грязь с кирзовых сапог (давно бы пора замостить или заасфальтировать подъездные пути на фермах) и вошел в прокуренное, пахнущее дымом и застоявшимся теплом помещение.
В бухгалтерии, отгороженной слева, со стороны коридора, застекленным барьером, щелкали конторские счеты, сухо трещал арифмометр главбуха Владыкина, качались в голубом дыму смирные головы «бойцов экономического фронта».
Газетчики, наверно, самые воинственные люди: борьба, фронт, бойцы, передний край – эти слова говорятся о сельских людях, крестьянах и их обыденных делах. Недавно вот бухгалтеров обозвали бойцами, хотя они хорошие добросовестные работники. Полмиллиона, а то и больше убытков насчитают опять эти работники.
Межов толкнул дверь в приемную, за которой был его кабинет, и приветственно кивнул Серафиме Григорьевне, начальнику отдела кадров и одновременно секретарю директора. Сидит за машинкой и читает толстый журнал в ожидании ухода начальства – так приучена.
– У вас какое-то дело ко мне? – спросил Межов, вешая плащ у стенки на гвоздь и не глядя на нее.
Он вообще старался не глядеть на нее, потому что она терялась под его прямым взглядом. Не только она одна терялась, многие, даже старик Чернов отводил глаза, но этот, вероятно, стыдился того, что выпил.
– Я считала, что могу вам понадобиться, – сказала Серафима Григорьевна, откладывая журнал и вежливо поднимаясь. – Специалисты собрались у вас в кабинете, ждут.
Межов поглядел в ее спокойные, тихие глаза и обронил:
– Уже восемь, рабочий день закончился два часа назад.
– Вы правы, но рабочий день окончился и для вас.
Межов нахмурился:
– Вы начальник отдела кадров и член профкома, ответственная, как мне помнится, за контроль по использованию рабочего времени. Именно вы должны были указать мне и специалистам на неумение организовать работу в соответствии с трудовым законодательством.
– На вас не угодишь. – Глаза Серафимы Григорьевны стали заплывать слезами. – Всю жизнь работаю, всегда было правильно, а для вас неправильно.
– Вы не угождать должны, а работать. И так, как этого требуют правила, установленные для всех. Между прочим, зарплату нам платят именно за такую работу.
Нет, не следовало попрекать ее зарплатой, не зря она ее получала, Межов пожалел о своей жесткости, входя в кабинет. Надо было вернуться и извиниться перед ней, но Межов не вернулся.
За длинным общим столом, приставленным перпендикулярно к письменному столу, курили «командиры среднего звена»: зоотехник, агроном, прораб, ветеринар, механик, управляющий центральным отделением, бригадиры полеводческих бригад и заведующие молочной и свиноводческой фермами.
Расселись как у себя дома , и покуривают. Прежний директор приучил, с его показным демократизмом. А тут не демократизм, а отсутствие элементарной вежливости: пришли в чужую рабочую комнату, отлично знают, что Межов не курит, но вот задымили, рассчитывая, что он, недавно сидевший рядом с ними, а не за директорским столом, не станет попрекать. А он станет, только надо спокойнее, не так, как он говорил с Серафимой Григорьевной.
Особенно густо чадила самокрутка его преемника, юного агронома Кости Афонина. Костя два месяца назад окончил техникум и играл роль кондового земледельца: курил махорку, сморкался на землю, ввертывал в разговор соленое словцо.
– Константин Иванович, открой, пожалуйста, форточку, – сказал Межов, проходя к своему столу. – И попроси своих товарищей выбросить туда окурки.
Мог бы и сам попросить, ни к чему эта ирония, они не только Костины товарищи, но и твои. Или ты уже отделился от них, стал над ними? Плохо, плохо...
– Добрый вечер, Сергей Николаевич, – сказал прораб Кузьмичев, улыбаясь. – Наряд у нас обычно в семь, – он завернул рукав, посмотрел на часы, – но это не оправдание тому, что мы накурили здесь. Извините.
А ты не поздоровался, не извинился за опоздание и кинулся сразу с упреками.
Зашумели отодвигаемые стулья, в форточку полетели искрящие на лету окурки, йотом опять шум стульев, усаживаются, переглядываются. А на лице каждого – усмешливое: давай, давай, ты новая метла, тебе положено. Будто они посторонние и безликие исполнители, им положено вести себя так, как им прикажут, а они будут ждать и про себя усмехаться. Могли бы начать составление наряда и без него, есть заместитель.
– Вера Анатольевна, – обратился Межов к старшему зоотехнику, официальному заместителю директора, – вы ведь не раз проводили наряд, зачем же сейчас ждете?
– Я проводила -только в тех случаях, когда директор бывал в отъезде и оставлял мне свои полномочия. Я полагала, вам известен такой порядок. – И с достоинством поправила пальцем очки. Я, мол, понимаю, что новый директор может установить другие порядки, но тогда надо об этом поставить в известность.
Что ж, справедливо. До того справедливо, что грохнуть бы кулаком по столу и во весь голос: «На кой же черт здесь вы, старшие специалисты, заместители, поводырь вам, что ли, нужен, простого дела не хотите сделать, пока не будет особого распоряжения!»
– Хорошо, – сказал Межов. – Давайте условимся так: наряд проводить в конце рабочего дня, то есть в шесть, опоздавших, независимо от их должности, ждать не будем, каждый обязан являться вовремя. Если по какой-то причине явиться не сможет, пусть пришлет за себя осведомленного человека либо передаст по телефону все, что ему требуется, Серафиме Григорьевне. Есть вопросы?.. Тогда не будем терять время.
Он достал из ящика стола книгу нарядов, открыл на записи прошедшего дня, взял со стола сводки, подготовленные Серафимой Григорьевной.
Аккуратная, перепечатала на машинке, обвела красным карандашом цифры перевыполнения заданий. Две цифры – вспашку зяби и уборку картофеля. С картошкой давно бы пора закончить, морозы вот-вот ударят, а мы все перевыполняем.
– Мне нужны две машины, – сказал Кузьмичев. – Одну под песок, другая пойдет за кирпичом.
– А картошку бросить, по-твоему? – Костя Афонин вскочил. – Мне запишите обе, утятник пока подождет.
– Потребуется три грузовика, чтобы отвезти свиней на мясокомбинат, – сказала Вера Анатольевна.
Механик Галкин засмеялся:
– Быстрые какие! Заявок на семь, а на ходу четыре машины. Да две на отделениях.
Вот так всегда: едва начался наряд, бросаются разбирать машины. А в совхозе всего девять грузовиков. Этот Галкин или глуп, или беспечен: улыбается во весь рот, а чему?
– Чему вы улыбаетесь? – спросил Межов механика. – Из девяти машин четыре на ходу, а вам весело.
Галкин опять улыбнулся – на этот раз озадаченно, отводя взгляд.
– Я ведь говорил, нет резины. Три бортовых без задних скатов, у самосвала двигатель вышел из строя – с неделю простоит, а то и больше.
– Что же вы намерены делать?
– А что сделаешь? – Галкин развел руками. – Вот двигатель придет, самосвал пущу.
– А остальные?
– А остальные, когда будет резина.
Нет, это не глупость, это равнодушие, безответственность.
– Да разуй ты две, а одну обуй, – сказал Костя механику и поглядел на Межова: «Верно я говорю? То-то! Я хозяйственный, крестьянского корня, не гляди что молодой!»
– Правильно, – сказал Межов. – И самосвал надо разуть полностью. За неделю, пока он стоит, мы картошку уберем на его колесах и стройматериалы подвезем.
Галкин вынул папиросы, потом спохватился, забормотал:
– Сначала колеса, потом карбюратор, потом рессоры, аккумуляторы. А каждая машина закреплена за человеком. Надо укомплектовывать, а мы наоборот.
Ну да, и он прав, но его правота годится для крепкого хозяйства, а не для такого, где всего десяток машин и три десятка лошадей.
– Может, кто обойдется лошадьми? – спросил Межов и поглядел на агронома, потом на прораба.
Они тоже переглянулись, но промолчали. А оба могли бы взять лошадей: картошку возить до бурта недалеко, песок тоже рядом – просто с лошадьми больше хлопот, пусть кто-то другой, а мъг на машинах.
Межов снял трубку и попросил телефонистку соединить его с Выселками, потом с Яблонькой, вторым и третьим отделениями совхоза. Оба управляющих тоже проводили вечерний наряд и первым делом попросили машин. У них всего по
одному грузовику, а картошку хочется убрать побыстрей, пока стоит хорошая погода.
Межов прижал взглядом зоотехника: что же ты молчишь, говори, ты же заместитель директора, на лошадях свиней за шестьдесят километров не повезешь, тебе нужны машины, а не им.
Вера Анатольевна поняла его и усмехнулась: я, мол, заявку сделала, а уж решай ты. И другие ждут его. решения. А они сами должны решить, и притом решить так, как диктует необходимость и целесообразность.
– Ладно, – сказал Межов, не дождавшись коллективного мнения. – Три машины пойдут на мясокомбинат, одна под кирпич. На картошку и строительство утятника – лошади.
И опять переглянулись все, довольно, облегченно: ты решил, ты и отвечаешь. Возможно, завтра не будет красной цифры в сводке по картофелю, но ведь ты сам не дал грузовиков, а на лошадях быстро не поедешь. То же и с песком. Ты мог бы не затевать строительство утятника, совхоз свиноводческий, есть молочная ферма, есть полеводство, зачем же надевать новый хомут на шею совхозу? Ах, ты решил надеть его, считая это необходимым и целесообразным?! Ну так и вези сам!
В сводке по молоку надои сползли вниз: вторую неделю не дают комбикормов. С помощью райисполкома выбил наряд на десять тонн, грузовики на обратном пути с мясокомбината могли бы взять фураж, но зоотехник молчит. Завтра она отправит свиней, а послезавтра подавай ей машины за комбикормом.
– Вера Анатольевна, когда нам лучше подвезти корма по наряду?
– Вероятно, послезавтра. Надо же отвезти свиней, мы договорились с мясокомбинатом.
Даже не подумала, что обратно грузовики пойдут порожними. И механик спокойно выдаст путевые листы и не спросит об этом.
– Скажите, Галкин, шоферам мы как платим, с тонно-километра?
Галкин вздрогнул от неожиданности: разговор шел стороной, он думал о том, что надо пораньше поднять шоферов, чтобы переобуть машины, и не понял вопроса. Межов повторил.
– Да, да, с него, с тонно-километра. – Галкин озадаченно округлил глаза: что еще за подвох кроется?
– Если вы не думаете о рациональном использовании машин, подумали бы хоть о шоферах, семьи ведь у них. – Межов посмотрел на зоотехника. – И доярки получают с литра надоенного молока. Так, кажется, Вера Анатольевна?
– Вы проницательны. – Она слегка покраснела и без нужды поправила очки. – Между прочим, о кормах я говорила вам на прошлой неделе.
Будто в совхозе свой комбикормовый завод и директор может отпустить ей по первому требованию. Но об этом все знают и теперь видят, что зоотехник просто ищет оправданий. И Галкин ищет оправданий. И Кузьмичев. Этот неохотно принялся за строительство утятника: проекта нет, стройматериалов нет, близится зима, плотники заняты ремонтом коровника и свинарников. Песок он должен был подвезти вчера и поэтому сегодня первым сделал заявку на машину: я-де помню и подчиняюсь, но ты все же подумай, может, и не надо строить, сам видишь, какие у нас возможности.
Межов просмотрел сводку по полеводству и сказал, что тракторы первого отделения надо переключить на вспашку черных паров. Зяби осталось немного, пусть два трактора доканчивают, а остальные – на пар.
– А я думал, сперва зябь, а потом всех на пары, – сказал пожилой Трофимов, управляющий первым отделением. – Обслуживать легче в одном месте.
Костя Афонин горячо поддержал его:
– И воду им подвозить, и горючее, и обед... Я обеими руками «за».
Добрый он, милый. Радуется чужому предложению, сам не додумался, но поддерживает сразу, не ревнив. Именно такого встречного предложения ждал Межов.
Распределив людей и оставшихся лошадей на работы, Межов выговорил заведующим центральными фермами: требуют резиновые сапоги, а куда проще договориться с агрономом и вывезти навоз с ферм на поля. Но тут Межов поторопился, его обвинения встретили дружный отпор: работа ручная, транспорта и людей не хватает, Костя Афонин пришел недавно, агрономом почти три года работал ты, вот и помалкивай в тряпочку, если не хочешь быть виноватым. N
Закрывая наряд, Межов отметил, что все расходятся поспешно и с облегчением, ни у кого не возникло желания остаться с ним, спросить о чем-нибудь, посоветоваться. Или посоветовать. Ведь все они, кроме зоотехника и агронома, старше Межова, опытней.
Серафима Григорьевна ушла еще раньше. То есть он сам ее выпроводил. И вот надо сделать еще одно неприятное дело – поговорить с Владыкиным. Этот финансовый зубр встретит в штыки его решение об утководстве, а надо, чтобы он благоволил, иначе все пойдет прахом. Межов зашел в дымную бухгалтерию и спросил уборщицу, ожидавшую в уголке ухода «смолокуров» (иначе она не называла бухгалтеров), почему она топит помещение по-черному.
Уборщица поняла, засмеялась:
– По-черному, истинный бог по-черному! Как с утра зачнут, так и смолят, и смолят. Хоть бы вы их посовестили, Сергей Николаевич!
Владыкин, сбычившись, глянул на них поверх очков и досадливо завертел ручку арифмометра: ходят тут всякие, мешаются под ногами.
– Терентий Никанорович, зайдите ко мне на минутку, – попросил его Межов.
Владыкин оставил арифмометр и опять поглядел на него поверх очков:
– Рабочий день кончился, пригласите завтра.
Будто перед ним проситель. Проситель-посетитель. Впрочем, он любому может так заявить. Даже Баховею, даже самому господу богу.
– И об этом я хотел бы поговорить, – сказал Межов. Боковым зрением он перехватил торжествующий взгляд бухгалтера расчетной группы: вот, мол, как мы тебя! Опоздал к сроку и – в депоненты, хоть ты и директор.
Владыкин отодвинул кресло, тяжело поднялся и, сутулясь, прошел мимо Межова, показывая ему седой щетинистый затылок. Бухгалтер расчетной группы заулыбался: директор совхоза идет позади главбуха – будто мальчишка!
Разговор, как и следовало ожидать, сразу принял крутой оборот. Владыкин даже не дослушал Межова.
– Денег нет и до конца года не будет, – сказал он. – Кроме того, я думаю, что денег вы не получите и в новом году.
– Почему?
– Потому что планом утководство не предусмотрено. На каком основании вы затеваете это дело? Вы хотите изменить специализацию? А кто вам разрешил?
Этого не смутишь взглядом, не убедишь, ссылаясь на необходимость и целесообразность.
– Я взял это под свою ответственность, позвольте вам заметить. – «Старый ты черт, бумажная крыса! План, основание, разрешение... Исполнитель ты, чиновник, а я – хозяин!»
– Не позволю, – сказал Владыкин. – Это не частное предприятие, даже не кооперативное, а государственное.
Он сидел у стола, сухой, старый, большой, как высохший на корню дуб, и не понимал директора. Не хотел понимать.
– А если было бы частное? – Межов ударил в него черными картечинами глаз, но Владыкин лишь слегка усмехнулся.
– То есть предприятие частное, а вы распорядитель кредита, директор, так?
– Да.
– Если так, то вам нет необходимости спрашивать кого бы то ни было.
– А если бы кооперативное?
– То есть, проще, колхозное, а вы – председатель, так?
– Да.
– Если так, все проще: ставьте вопрос на собрании, и народ решит так или этак, он хозяин.
– А сейчас я не хозяин, за совхоз не отвечаю и кредитом не распоряжаюсь?
– Распоряжаетесь. В известных пределах.
– И пока эти пределы существуют, я ничего изменить не могу?
– Абсолютно точно – не можете. Вы будете составлять наряды на работы, следить за выполнением заданий, увольнять и принимать новых людей и подписывать бумажки. Какие вам дадут. Я работал в товарищеском банке, контролировал частные предприятия и вижу: вы не хозяин и за совхоз не отвечаете.
Вот поэтому он и глядит на меня как на пешку, подумал Межов. И на прежних директоров так глядел. Мы послушные исполнители, нас можно легко заменять, перемещать – ничто не изменится. Он даже не ссорится с нами – столь велика мера его презрения.
– А если я все-таки захочу стать хозяином?
– Не сможете. Вот вы начали новое строительство, а я уже завтра не приму к оплате ни одного наряда, не спишу расходы на транспорт и стройматериалы. Ни на копейку.
– А если я вам прикажу? Как распорядитель кредита.
– Только в письменной форме. И обязательно дважды. Первый ваш приказ я просто не выполню, а второй выполню и сразу сообщу в прокуратуру. Могу даже сказать вам, какая мера уголовного наказания предусмотрена за злостное нарушение финансовой дисциплины.
– Почему же злостное?
– Потому что вы ставите под удар своих рабочих и совхоз, расходуя средства не по назначению. Компенсировать эти расходы мы не сможем, неплановое капитальное строительство банк не финансирует.
Вот как оно поворачивается! Межов почувствовал, что его уверенно загоняют в угол и выхода из этого угла нет. Вот и прежний директор, наверное, так же метался первое время, пробовал что-то изменить, кричал, топал ногами, а Владыкин глядел на него как на ребенка и ждал, когда тот утихнет и станет слушаться взрослых. И он утих, стал послушным и пошел по гладкой дороге исполнительства.
– Что же мы будем делать? – спросил Межов. Вопрос против воли звучал беспомощно.
– Мы? – усмехнулся. Владыкин. – Мы – это уже кое-что, мы – это другое.
Межов почувствовал, что краснеет – горячо, мучительно, даже мочки ушей загорелись. Но взгляда не отвел, только поморщился, злясь на себя: вздумал искать помощи у этого мореного канцелярского дуба, надо же! А где еще ее искать? Он не знает всех этих финансовых хитро-мудростей, не знает даже толком своих прав и обязанностей, не учили его этому. Да и вообще учат ли директоров где-нибудь? Нет таких вузов.
Владыкин понял его состояние, смягчился.
– Вы тут ни при чем, – сказал он. – И мы, весь коллектив совхоза, тоже ни при чем. Изменить специализацию по своему разумению мы не можем, на то есть хозяева.
На столе заверещал телефон, Межов с досадой снял трубку. Звонил первый секретарь райкома партии Баховей. «Трудишься? – рокотал он тучным басом. – Молодец! Теперь поймешь, каково ходить в начальниках. Это тебе не агрономия – по полю гулять. Загляни-ка на минутку ко мне». А уж начало десятого. Межов сказал, что зайдет, и положил трубку.
– Значит, мы так ни к чему и не пришли, Терентий Никанорович?
Владыкин, опершись руками о колени, медленно поднялся со стула, поглядел сверху из-под очков.
– И не придем, товарищ Межов. Не от нас это зависит.
Межов улыбнулся: он уже слышал сегодня нечто похожее.
– Нет, Терентий Никанорович, зависит, и нам| не все равно, поверьте.
– Прокурора не испугаетесь? – Не испугаюсь,
– Ну, ну.
И он побрел к двери, шаркая туфлями и укоряя Межова сутулостью и тяжелым затылком, седым и щетинистым.
IV
На второй этаж райкома – нижний занимали райком комсомола и парткабинет с библиотекой – вела крутая, в один марш лестница, застланная ковровой дорожкой. В весеннее и осеннее время эта дорожка доставляет много хлопот посетителям: обувь надо не просто вычистить, а вымыть у поставленной для этого перед крыльцом кадки, досуха вытереть – Баховей не терпел грязи и выпроваживал забывчивых из райкома.
Межов вымыл свои кирзовые сапоги, обтер висящей на кадке тряпицей, потом пошаркал подошвами о половик у входа и только после этого ступил на ковровую дорожку, оглядываясь, не оставляет ли следов.
Наверху его встретил выкатившийся из* кабинета Баховея полный, бритоголовый Балагуров, второй секретарь райкома.
– Привет, Сергей Николаевич! Баховей вызвал? Ты, когда закончишь, ко мне заскочи, посоветоваться надо.
– Ладно... – Межов повесил плащ на стенку за спиной сонного дежурного, пригладил рукой волосы и вошел сквозь двойные, обитые черным дерматином двери в кабинет первого секретаря.
Баховей в темном полувоенном кителе с планкой орденских ленточек на груди сидел за столом и что-то писал в настольный календарь. Он кивнул Межову на стул, бросил карандаш в стакан и откинулся на спинку кресла. Лицо сердитое, глаза щурятся, в кабинете густо накурено. Опять, вероятно, выяснял отношения с Балагуровым.
– Я вот что тебя вызвал, Межов. На носу партконференция, хвосты надо подобрать. Как у тебя с планом по молоку?
– Квартальный выполнили, – сказал Межов, продолжая стоять. Он не понимал, к чему этот вопрос. Данные по всем показателям райком давно получил, они были напечатаны в районной газете. Начинал бы сразу о главном,
– А по мясу что отстаете? – Баховей взял со стола бумажку. – Квартальный на девяносто два процента, а годовой на сорок шесть. Так?
– Так, – сказал Межов, глядя Баховею прямо в зрачки: «Знаешь ведь все, к чему эта игра?»
– Ты меня взглядом не сверли, следователь ты, что ли!
– Завтра отправим семьдесят свиней, больше ничего нет.
– А до конца года? – Больше ничего.
– Ты это брось. План установлен? Установлен. Обязательства брали? Брали. Выполняйте!
Межов хотел рассказать, почему совхоз не может выполнить план мясосдачи, хотел посоветоваться насчет утководства, но понял, что Баховей занят не этим и слушать его не станет.
– Обязательство я не принимал, – сказал Межов. – Оно завышено, и план тоже завышен.
Баховей сурово сдвинул брови:
– План вам установлен государством, товарищ Межов, а обязательство брал коллектив совхоза, а не директор, которого мы сняли. Тебе сколько лет?
– Двадцать шесть, – сказал Межов.
– Ну вот: мы убрали опытного пятидесятилетнего человека для того, чтобы ты, молодой, всю энергию направил на выполнение планов. Ты грамотный, академию закончил, вот и действуй. А не сможешь – не обижайся. Незаменимых у нас нет.
– Это я слышал, – сказал Межов.
– И прекрасно, не надо повторять. Ты, Межов, коммунист еще молодой, но партия тебе доверяет, и постарайся оправдать это доверие. Мы с твоим отцом и не такие дела делали. Ну, все, больше вопросов не имею. До свиданья.
А есть ли вопросы у Межова, даже не спросил. Повелитель, командир. Отца приплел зачем-то.
Выйдя из кабинета, Межов оделся и зашел к Балагурову.
Здесь все было проще, доверительней. Балагуров сидел за столом в одной рубашке, пиджак висел на спинке стула, галстук был ослаблен, рукава рубашки закатаны, как в жаркую погоду. Перед ним лежали конторские счеты, и Балагуров бойко щелкал на них, листал пухлые старые справочники, что-то выписывал из них в большую таблицу.
– Ну как, получил OB? [Очередное внушение. (Примеч. автора.)] – спросил он Межова с улыбкой. – Ты садись, я сейчас кончаю. Тут любопытные цифры подкинул ваш Владыкин. – 0н повернул таблицу к Межову и поднялся, нагнувшись над столом. – Видишь, в чем дело? Он сравнивает показатели за полвека по десятилетиям: тысяча девятьсот седьмой год, семнадцатый, двадцать седьмой и так дальше. Последняя графа – это позапрошлый год. Видишь, какая картинка!
– Интересно. – Межов цепко ощупывал и сопоставлял цифры сводки. – Здесь не картинка, а целая панорама! А мне он ничего не говорил. Хитрый старик.
– А вот посмотри-ка еще кое-что. – Польщенный Балагуров достал из ящика стола несколько новых таблиц, составленных уже им лично. – Здесь в рублях и единицах учета продукции отражено все, что производил наш край до революции. Кирпичное производство, лодки делали, бондарей много, лесная промышленность, рыболовство... Чуешь? А мы деревянные лопаты с Кавказа привозим, а кирпич из Сибири!
