Текст книги "Дом для внука"
Автор книги: Анатолий Жуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
– Не знаю, Зоя, – сказала она. – Я уж забыла про это, работой живу, семьей. Вот выйдешь замуж, дети пойдут, не до любви будет.
– Как же не до любви, когда дети пойдут! – воскликнула Зоя со смехом. – От работы, что ли, они заводятся, дети-то? Чудная ты, теть Феня!
– От тоски они заводятся, – сказала Феня. – Я тридцать лет как работаю, то коровы, то свиньи, в войну конюхом была, грузчиком, молотобойцем в кузнице. А душа-то живая, не лошадиная – для одной работы. Встретится хороший мужик, ну и пожалеешь себя...
– А я о чем? И я о том же. Работаешь ты для чего, для плана, что ли? А план тогда для чего? Для чегб план, Сергей Николаевич?
– Для выполнения, – сказал с улыбкой Межов.
– Вот все вы так: выполним план, выполним обязательства. Ну, выполним, а дальше? Потомки нас поблагодарят за свою счастливую жизнь? А если я сама хочу счастья? Для себя? Потомки ведь не дадут мне его, если предки не дали. А они воевали за наше счастье, боролись, и мой отец тоже! А в чем наше счастье?
– Слишком много вопросов сразу, – сказал Межов. – На какой отвечать в первую очередь?
– Ни на какой, – сказала Зоя. – Я сама знаю, что счастье – в любви, а любовь должна быть у всех людей. И вообще хватит, не мешайте мне читать.
Межов засмеялся и взял отложенную газету. Совсем еще девчонка, подумал он, искренняя и доверчивая девчонка. И говорить может обо всем с бесстыдством и невинностью целомудрия, неизведанности. Любовь для нее сейчас действительно самое главное в жизни, любовью измеряются все человеческие ценности и свершения, хотя если понимать любовь широко, в философском плане, то в самом деле это чувство будет одним из решающих. И вспомнил, что вскоре после женитьбы они с Людкой говорили об этом и Людка утверждала то же самое и с той же убежденностью. Может, вообще для женщины любовь значит неизмеримо больше, чем для мужчины, и они понимают любовь именно в том широком плане, как ее трактуют философия и религия. Это даже не понимание, это скорее вера во всеобщее, объединяющее людей чувство, благодаря которому и на основе которого построена наша жизнь. Отсюда и требовательность их, и представление о жизненном идеале, в котором, кроме любимого мужа, любимой работы, любимых детей, должна быть еще и любовь всех людей друг к другу, некая всемирная любовь. На обратном пути надо на пару дней заехать к Людке, иначе озорные Зоины взгляды будут вызывать не только общие размышления о сущности любви. Да и сейчас они вызывают не только размышления, женщины это сразу чувствуют. Иначе трудно понять зазывную игривость Зои, которая всегда держалась с ним с большой сдержанностью. И зоотехник Вера Анатольевна в последнее время посматривала на него с кокетливой улыбкой, в кабинет заходила, предварительно раздевшись у Серафимы Григорьевны, сверкая загорелыми капроновыми коленями. А он не давал вроде ей соответствующего повода, разве что несколько задерживался на ней взглядом, отмечая ее стройные ноги и широкие бедра при узкой талии. И еще небольшие острые груди. Вероятно, этого достаточно, чтобы понять: ею интересуются не только как зоотехником и заместителем директора. Надо, обязательно надо вырваться хоть на денек к Людке, иначе дело может принять угрожающий оборот.
А в купе Балагурова шел разговор о научно-технической революции. Молодой Баховей, умело заведенный Балагуровым, неожиданно легко «раскололся», оказавшись простым и доверчивым парнем. Балагуров, впрочем, и прежде, по рассказам явно влюбленной дочери, догадывался, что сын Баховея, хоть и получился копией отца – и лицом, и крупный такой же, басистый, – кажется, будет куда мягче, разумней. Сегодня утром он тоже получил маленькое подтверждение этому – молодой Баховей, несмотря на протесты провожавшего его отца, остановил «козлик» Балагурова и сел к нему в машину. Правда, другого выхода у него и не было. Рейсовый автобус из-за снежных заносов не пришел, грузовики по той же причине стояли на приколе, и, хочешь не хочешь, только вездеходики райкома и райисполкома могли выручить.
– Да, удивительная у нас страна! – сказал Балагуров, складывая газеты и садясь за столик. – Мы в лаптях ходили, сохой пахали, а теперь вот везде машины, вокруг земли спутники летают. Что вы на это скажете, Мэлор? Впрочем, что вы можете сказать – для вас это история, сказки дядюшки Римуса. Мой Ким ровесник вам и тоже не видит в этом ничего удивительного.
Мэлор улыбнулся и, отложив книжку, тоже поднялся, взгромоздился над столиком, глядя на Балагурова с веселой пристальностью.
– Не знаю, можно ли объяснить научно-техническую революцию социальной, – возразил он мягко. – Японцы вот, – он показал на лежавшую на постели книжку, – в середине прошлого века жили еще изолированно, феодальными порядками, ни в науке, ни в технике ничего особенного не сделали. А сейчас это развитая в научно-техническом отношении страна. За одно столетие шагнула. Или США. Какая у них идеология?
С верхней полки заинтересованно свесился Градов-Моросинский; отложив книгу, прислушался любознательный Курепчиков.
– Вероятно, все обстоит несколько сложнее, чем мы думаем, – продолжал Мэлор. – Теоремы Пифагора служили и служат при рабовладельческом, феодальном, капиталистическом и социалистическом строе. Эвклид устарел, но неевклидову геометрию Лобачевский создал в прошлом веке, еще до отмены крепостного права. А когда жил Коперник, Галилей, Кеплер, Ньютон?.. Наука и техника идут своими путями.
– Вы знаете, я тоже думал похоже, – не удержался Градов-Моросинский. Слез с полки и присел рядом с Балагуровым, завернул его постель. – Вы извините, что и я включаюсь, но знаете, я думал вот, что Мендель монах был, а ведь он заложил основы генетики. И вот я думаю, так, благодаря гениям и одаренным людям независимо от их социальной принадлежности, накапливаются знания, идет постепенный процесс развития науки, техники, развития человечества.
– Слишком гладко, спокойно, – сказал Балагуров. – Мы же говорим о революции в науке и технике, О революции! Какая же это постепенность, это взрыв! Были сохи да лошади, а теперь машины и спутники. За одну человеческую жизнь.
– Я имел в виду постепенность накопления знаний, – возразил Градов-Моросинский.
– То есть накопление эмпирического материала, – уточнил Мэлор. – Появляются какие-то крупные открытия, которые не укладываются в рамки прежних научных представлений, к тому же эти представления уже не устраивают нас – как в свое время, например, геоцентрическая картина мира Птолемея.
Балагуров довольно поглядывал на «зятя» – вот как ученые спорят, мягко, спокойно, рассудительно. Отец бы грудью вперед попер, из пиджака вылез, а сын – с улыбочкой, и только глаза горят да подбородок высунулся, как у бульдозера. Настоящий мужчина, и красавец, у Вальки вкус есть.
От дочери Балагуров слышал, что Мэлор получил звание доктора наук по кандидатской диссертации и объяснял свой успех простой удачей. Мол, попался знаменитый научный руководитель, предложил крупную, очень перспективную тему, а он только успешно разработал ее и сделал попутное открытие с каким-то теплоносителем. Вот как! Разработал крупную тему да еще сделал открытие и считает это вроде бы счастливой случайностью. Значит, талантливый и не заносится. В его годы у другого голова закружилась бы.
И вслух сказал, поддразнивая Мэлора:
– Наука наукой, а жизнь жизнью. Нам вот людей накормить надо, обуть-одеть, сделать счастливыми. И ученых в том числе. А как? Вот и наладились к соседям – не за чужой славой, не из любопытства же. Дело у них самое жизненное, без мяса и молока далеко не прыгнешь, а ждать, пока развернется наука, ой как долго. Так? Нет?
Мэлор достал из кармана пижамы коричневую трубку с головой Мефистофеля, сунул в рот, пососал. Сказал то ли с сожалением, то ли снисходительно:
– Самодеятельность. Два плана, три плана, четыре...
Градов-Моросинский восхитился, указательным пальцем поправив очки:
– Истинно!
– А если планы перевыполняются в результате соревнования? – вставил неуверенно Курепчиков.
– Правильно! – крикнул с верхней полки, Мязгут. – Я тоже про это думал, спасибо, корреспондент.
Разговор стал общим, постель на полке Балагурова была скатана в угол, хмелевцы уселись в ряд – все напротив Мэлора, не осмеливаясь тревожить его постель. Балагуров это заметил:
– Видите, Мэлор, нас много, а вы один. Сдавайтесь, пока не поздно.
Мэлор улыбнулся и сказал, что соревнование, основанное на энтузиазме и творчестве масс, разумеется, дело стоящее, но все-таки будущее принадлежит науке. Во всех областях человеческой деятельности. Или почти во всех. Только на базе научных знании, на базе высокоразвитой техники мы сможем обеспечить человеку материальное благополучие, доставить нравственное удовлетворение.
– Улита едет, когда-то будет, – сказал Балагуров.
– Почему когда-то? Уже сейчас наука становится если не ведущей, то одной из ведущих производительных сил, а через два-три десятка лет мы перейдем на новый технологический уровень, и тогда вся жизнь будет зависеть от ученого.
– Простите, а что это – новый технологический уровень? – спросил Курепчиков. – То есть нельзя ли конкретней и, главное, почему нам надо переходить на новый уровень?
– Необходимость заставляет. – Мэлор открыл желтую коробку «Золотого руна» и стал набивать табаком голову Мефистофеля. По купе поплыл приятный медвяный аромат. – Мировые запасы нефти сейчас оцениваются в пятьдесят миллиардов тонн. Ежегодно добывается около одного миллиарда. Угля больше, но и его запасы ограничены. А потребление с каждым годом увеличивается. На душу населения мы потребляем одну тысячу четыреста кило условного топлива в год. В среднем. А в Африке приходится лишь триста кило, в то время как в США расходуют семь тысяч восемьсот кило на человека. Следовательно, рост потребления энергии будет продолжаться. Никакие социальные революции, разумеется, добавочной энергией не обеспечат, могут только перераспределить ее. Обеспечит наука и техника. Основным источником энергии станет атомная. Один килограмм дейтерия эквивалентен двум тысячам тонн угля, запасы урана оцениваются в два миллиона тонн. Кроме того, мы имеем около трех миллиардов тонн тория. И наконец, у нас хватит воды морей и океанов.
– Все подсчитано! – Балагуров улыбнулся. – Воду будете жечь?
– Воду. – Мэлор пососал незажженную трубку. – Проблема овладения термоядерным синтезом, грубо говоря, сводится к этому. Сырьем будущих термоядерных реакторов станет дейтерий – тяжелый водород, а он содержится в любой воде. Извлечение дейтерия для нас не проблема, уж сейчас его производят. Реакция ядерного синтеза сопровождается выделением такого количества энергии, что даже ничтожное количество дейтерия в воде делает ее во много раз более энергоемким топливом, чем, например, мазут. Один литр воды в этом случае эквивалентен тремстам литрам лучшего бензина. Мы сможем обеспечить любые потребности человечества в энергии.
– Здорово! – сказал с восторгом Мязгут.
– Да-а, – вздохнул мечтательно Балагуров. – Вот бы дожить до этого времени, посмотреть бы...
– Вероятно, и люди тогда изменятся, их психология, – предположил Градов-Моросинский. —
Ведь если все материальные потребности удовлетворены, то духовные, знаете ли, крупнее станут. А? Курепчиков, сидевший с краешку, смущенно прокашлялся.
– Вы извините, Мэлор Романович, – сказал он, потупясь, – но я не понял насчет нового технологического уровня. Вы ведь не об этом говорили.
– Как не об этом! – выскочил вперед Мязгут. – Вода в триста раз лучше бензина – как не об этом! Ну, ты даешь, корреспондент!
Мэлор внимательно посмотрел на Курепчикова, самого робкого и незаметного своего попутчика, одарил приветливой улыбкой.
– Вы правы, – сказал он. – Речь действительно шла лишь о замене одного вида топлива другим, а технология получения энергии остается прежней, дедовской: реактор можно сравнить с паровозной топкой, тепловая энергия превращается в механическую посредством турбины, турбина придает вращение ротору генератора, и мы получаем энергию электрическую. То есть те же этапы, посредники, потери при этом. Но, говоря о термоядерном синтезе, я имел в виду прямое преобразование ядерной энергии в электрическую, без всяких посредников, вроде тепловой и механической энергии с их генераторами и котлами. Штучка вот таких размеров, – он потряс спичечным коробком, – урановая штучка, обеспечит энергией всю Хмелевку с прилегающими селами.
– Вот это да! – восхитился Градсга-Моросинский и, видя, что Мэлор собрался покурить, встал и пошел за ним.
Следом вышли и Балагуров, Мязгут, Курепчиков. Беседа продолжалась в тамбуре, Мэлор воодушевился от внимания земляков, пусть невежественных в области атомной энергетики, но слушателей благодарных, наивно-восторженных, тоже занятых размышлениями о будущем. Как большой пароход среди лодок, он шагал по тесному тамбуру, дымил трубкой и со своей высоты сообщал видимые ему далекие перспективы: мировой океан обеспечивает физиков дейтерием, в обозримом будущем они овладевают термоядерным синтезом и обеспечивают планету энергией, химики делают наш век полимеров обильным и дешевым в смысле одежды и пищи, биологи в союзе с кибернетиками изготовляют человечеству механических рабов-роботов, способных выполнять любые действия, включая мыслительные, мы осваиваем околоземное пространство, затем выходим в глубокий космос, устанавливаем связь с инопланетными цивилизациями, с другими галактиками...
– А какое будет общество? – спросил Балагуров, по-детски очарованный рассказом, но все же не забывавший главное.
– Коммунизм. Действительно научный коммунизм, товарищ Балагуров. На всей планете. Идеологические разногласия к тому времени будут преодолены, наука и техника позволит нам выровнять уровни развития народов, обеспечит по крайней
мере безбедное существование всех людей на земле, экономическая основа межгосударственных разногласий будет таким образом ликвидирована, и люди, как сказал поэт, в единую семью соединятся. Под знаменами коммунизма.
Балагуров был окончательно сражен таким радостным выводом, хотя этот вывод не очень-то согласовался со всем сказанным и противоречил известным законам о смене общественно-экономических формаций. Выводить коммунизм из научно-технического прогресса – по меньшей мере дилетантство, но Мэлор и сам почувствовал, что залетел в технократы, поэтому, не дожидаясь возможных возражений, добавил:
– Разумеется, весь процесс социальной эволюции будет сложным, трудным и длительным. Я несколько увлекся, проскакал, как говорится, галопом по Европам, но мне хотелось, не вдаваясь особенно в детали, высказать общее направление прогресса, как я его представляю. В первую очередь научно-технического прогресса.
Тут уж были побеждены и задумавшийся Градов-Моросинский и осторожный Курепчиков, не говоря уже о Мязгуте. Прогресс – великое слово, особенно когда ты сыт, здоров, свободен от мелочных забот и тебе еще жить да жить на бескрайней этой земле.
А поезд мчался заснеженной среднерусской равниной, пожирая холодное пространство, пассажиры с каждой минутой, с каждой секундой приближались к своей станции, к своей ближней цели, и чугунные колеса под, ними стучали уверенно – так-так-так... так-тактак...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Развязка это?..
Да, с точки зрения людей умных; нет, для тех, кто хочет все знать.
О. Бальзак
I
Межова, – сказал Балагуров, прижав плечом трубку и продолжая писать. – Это кто? А-а, Серафима Григорьевна! Здравствуйте. Куда девали своего директора?.. На уткоферме? Хорошо... Он уже вернулся из отпуска? Так... Пусть позвонит мне. Как у вас на апрель с кормами? Ну, слава богу! А я думал, не вытянете. А техника к посевной?.. Совсем хорошо. Ну, так не забудьте ему напомнить, чтобы позвонил. – Балагуров положил трубку, отодвинул бумаги и встал размяться. Поднакопил Семеныч бумаг, полдня не разгибаешься, шея даже затекла и ноги стали деревянные.
Балагуров несколько раз присел, повертел головой, потом прополоскал рот и напился прямо из графина. Утром нечаянно свалил стакан на пол, Семеныч обещал принести, но, вероятно, забыл.
В календаре-шестидневке на сегодняшнее число были записаны «для разрешения» семь вопросов.
1. «Бумаги Семеныча» – можно зачеркнуть, прочитано, подписано и с плеч долой, как говорится.
2. «О дорогах».
Это давняя задумка, возникшая в связи с газетной заметкой о мерах Петра I по мощению улиц в Петербурге. Хорошая и вполне осуществимая задумка. Средств на дорожное строительство мало, надо обязать все колхозы, совхозы, предприятия района собирать камень, негодный кирпич, щебень и складывать у дорог, вдоль улиц.
Против этой меры, как ни странно, встал райисполком. Щербинин заявил категорическое нет, – это прожектерство, самодеятельность, дезорганизуем нормальную работу, задергаем без толку людей и т. д. и т. п. Что ж, обойдемся без него, у райкома достаточно власти. Главное, как говорил Наполеон, ввязаться в серьезный бой, а там обстоятельства покажут, что делать.
Балагуров позвонил начальнику милиции Сухостоеву, тот помялся, но содействовать согласился.
3. «Ремонт техники».
Тут вопрос сложный. РТС – хозрасчетная организация, ее ремонтные услуги колхозам дофкны сразу оплачиваться, а у колхозов нет денег. Чтобы не простаивали мастерские РТС, Веткин установил связь с богатыми колхозами Татарии и принял от них заказы на ремонт тракторов и сельхозмашин. Пока Балагуров с делегацией ездил к соседям, состоялось бюро и по настоянию Щербинина, перед которым второй секретарь пасует, Веткину вкатили «строгача», обвинив его в делячестве и авантюризме. Напрасно и глупо.
Балагуров снял трубку и попросил соединить его с исполняющим обязанности директора МTC.
Веткин был на месте.
– Как жизнь молодая? – спросил Балагуров после приветствия. – Не старей раньше времени, Веткин, нам еще молодые позавидуют. Не читал о долгожителе с Кавказа?.. Доживем и мы, Веткин, только водочкой не надо увлекаться... Как откуда знаю? – по запаху! Вот трубку держу, а из нее твое дыхание слышно, и с запахом. Мне такой аппарат поставили, сверхиндукционный... Как с ремонтом?.. Жаль, жаль. Две недели до выезда в поле, а мы так запаздываем. Ты же прекрасный инженер, отличный организатор, Веткин! Развернись, покажи свою силу... Ну, выговор – это ерунда, на днях мы его снимем, чистый станешь, прозрачный как стеклышко. Ты форсируй сейчас ремонт тракторов в первую очередь и не надейся только на свои мастерские... Вот, вот... правильно! Ну, ни пуха ни пера!
4. «О выговорах тов. Сухостоеву, Примаку, Заботкину».
И тут опять перехлест Щербинина. Выговора начальнику милиции, военкому и председателю райпотребсогоза объявлены на том же бюро, что и Веткину. Причина пустячная: Щербинин застукал их на рыбалке в рабочее время. Поехал в колхозы и увидел. А дело было ранним утром, они рабочего-то времени прихватили не больше часа, на утренний клев ходили. Рыбалка – единственный доступный отдых на природе* зачем же лишать людей этого отдыха, удовольствия! Отдохнут, лучше работать будут.
Надо подготовить к следующему бюро документы и снять.
Балагуров вызвал Семеныча и отдал нужное распоряжение.
5. «О праздновании 300-летия Хмелевки». – Как у нас дела с праздником, Семеныч?
– Юбилейный комитет завершает работу. Мы сделали все намеченные мероприятия: заканчивается строительство памятной арки на въезде в село, заново покрашена трибуна на площади, подготовлены транспаранты, разосланы приглашения на праздник.
Балагуров отпустил Семеныча. Не человек – справочное бюро. И даже больше. Сессия еще не созвана, а Семеныч уже знает, кого снимут и кого назначат. А всю жизнь не выезжал из Хмелевки. Первые секретари приходят и уходят, а Семеныч остается, и всегда помощником. Незаменимый человек.
6. «О почине соседей».
Ну, почины, известно, поддерживаются, тут и думать нечего. Вопрос один: как? Можно идти след в след за соседями и добиваться высоких результатов теми же способами – эффект будет меньшим, потому что ты всего-навсего последователь, копиист. Можно принять из этого почина только цель, а способы и средства для ее достижения выбрать другие – это уже открытие, завоевание.
Беседа с начальником Сельхозуправления дала немного. Строгий учет своих возможностей и максимум организационных усилий по реализации этих возможностей – ничего нового. Балагуров повез свою делегацию в ничем не знаменитый, как Хмелевка, рядовой район, встретился с работниками райкома и специалистами сельского хозяйства, объехал местные колхозы и убедился, что действительно никаких открытий они не -делают. Фермы такие же, как у нас, есть и хуже, просто деревянные сараи, даже без полов, никакой механизации, кроме подвесных дорог, нет; кормовая база, насколько можно судить зимой, примерно та же, организация труда нисколько не лучше, чистопородного скота мало. Как же они собираются выполнить три годовых плана?
Ответы на этот вопрос давали и секретарь райкома, и председатели колхозов, и рядовые животноводы. В основном с уверенностью, что три плана выполнить можно.
Ответы животноводов были самыми важными. В конце концов от них зависело в основном, будет выполнено обязательство или нет. И они говорили, что выполнить можно. Слабых поросят мы раздаем по домам, объяснял заведующий фермой, и падежа там не будет. Домохозяйки, пенсионеры, старушки разные помогают: даем по три поросенка, двух вырастят, одного оставят себе, за работу. Свинарка объясняла Фене: «Вот у меня в группе оказалось семь слабых поросят, я их взяла домой, днем мать приглядывает, после работы я сама – помою их теплой водичкой, корму на завтрашний день приготовлю».
И последний козырь соседей – закупки у населения. С этим расчетом они и поощряют личный сектор, охотно сдают колхозникам молодняк скота на временное содержание, создали бригады по закупке мяса и масла у населения.
Щербинин сразу, едва Балагуров рассказал на заседании бюро о поездке делегации, заявил, что расширением производства тут и не пахнет. И понес в хвост и в гриву Балагурова: легкомыслие, поверхностность, нет самостоятельного подхода к делу, не учитываете особенности условий своего района, прожектеры... Почти такие же слова, как у Баховея. Закупки у населения – это стихия, это неизвестность, нам надо кормить страну, и мы обязаны поднять производство мяса и молока на такой уровень, чтобы обеспечивать потребности страны. Ежегодно. Всегда.
Правильно, – отвечал Балагуров с улыбкой, – согласен. А как мы построим новые фермы, как механизируем их, не имея средств? Когда мы дадим три плана по мясу и молоку, мы получим большие деньги, получим возможность строить, механизировать, расширять и так дальше, укрепим производство – это самый короткий путь. Мы учитываем особенности своего района и потому занялись утководством.
Наше утководство – это одна совхозная ферма, она еще строится и будет давать 50 тысяч уток. Капля в море.
А мы расширим ее, мы сделаем ее головной фермой района уже в этом году, – неожиданно для себя сказал Балагуров. И сразу поверил, что сделать это можно. Обком поддерживает, средства будут, и значит, ферму можно раздвинуть уже в текущем грду.
И опять Щербинин выставил массу контрдоводов, и Балагурову стало ясно, что убеждения тут не помогут, старик просто не выносит его, и вместе они работать не могут. И не смогут никогда. Щербинин устал, отстал, пусть отдыхает. Вы много потрудились, дорогой товарищ Щербинин, районная партийная организация высоко ценит вашу принципиальность, вашу энергию и т.д. и т. п. и надеется, что и на заслуженном отдыхе вы не забудете и прочее и прочее. Скатертью дорога!
7. «Объединение колхоза и совхоза в Хмелевке».
И здесь опять Щербинин против. Между тем от объединения выиграют оба хозяйства. Сейчас они делят рабочую силу, воюют из-за пастбищ на островах, оплата в хозяйствах разная, а село одно, разбирайся с перебежчиками в совхоз, разрешай их споры, смягчай трения председателя с директором.
Раздался телефонный звонок. Балагуров снял трубку. И обрадовался, услышав голос Межова:
– Здравствуйте, Иван Никитич! Привет вам от Ивана Великого в Москве, от самой Москвы...
Балагуров засмеялся.
– Спасибо. Много приветов получал, но от колокольни – впервые! Спасибо, Сергей Николаевич. Ну, как отдохнул? Жену не привез?
– Не едет жена, отказалась... – Межов вздохнул. – А отпуск провел с пользой. Ученых птицеводов повидал, на птицефабрике под Москвой был, автоклав достал для кормокухни. Даже об отгрузке договорился, скоро прибудет. Я расскажу потом подробней.
– Ну, молодец, хорошо! Ты сегодня загляни вечерком. У нас, правда, тут семинарские занятия будут, но ты пораньше зайди, а опоздаешь – потом поговорим, после занятий. Ну, до встречи!
Вот кто может стать правой рукой, и надежная, крепкая будет рука. Колхоз объединим с совхозом, и Мытарин пусть директорствует, а Межову – кресло председателя райисполкома. Правда, Щербинина проводить не так-то просто, хотя здоровьишко у него не ахти.
Зазвонил опять телефон, в трубке кашель, потом хриплый голос Щербинина. Легок на помине!
– Сегодня, кажется, у нас семинар? Я не ошибаюсь?
– Да, сегодня, – сказал Балагуров. – О коллективизации.
– Тему я знаю. Приду.
Балагуров достал из ящика стола тетрадь с записями по этой теме, полистал, вызвал по телефону Ручьева, который готовил доклад для сегодняшнего семинара.
– Ну, как дела, Толя, коленки не дрожат?
– Немножко, Иван Никитич.
Ручьев подал аккуратную папочку, в которой лежали отпечатанные на машинке листки с тезисами доклада. Балагуров опустил со лба очки, стал читать.
– Я и критически пытался посмотреть, как вы советовали, – сообщил Ручьев. – Не знаю, что вышло, трудно очень. Коллективизация – такое событие, что даже сейчас трудно оценить.
– Ничего, не скромничай, получается. Так... Так, правильно... Молодец, Толя... М-м, тут что-то не очень. И насчет правой оппозиции вышло не очень уверенно, поправь.
– Хорошо, Иван Никитич, спасибо. – Ручьев захлопнул папочку и заторопился к себе: до начала семинара оставалось не больше двух часов.
Пойдет у нас дело, пойдет. Зиму прожили неплохо, а весной, по зеленой травке мы еще веселее побежим.
II
Собеседование на теоретическом семинаре о коллективизации прошло бурно. Щербинин поссорился с Балагуровым, назвав его оппортунистом, сердитый пошел домой, пригласив Межова на праздничный ужин по случаю своего дня рождения, о котором он чуть не забыл.
– Что же вы раньше не сказали? – спросил Межов. – День рождения, а вы на семинаре, волнуетесь, спорите. Жена, вероятно, заждалась.
– Подождет, – сказал Щербинин. – Семинар серьезный.
Они шли серединой улицы, тротуаров здесь не было, под ногами со звоном крошился и хрустел свежий ледок от вечернего морозца, застеклившего лужи, они блестели в свете уличных фонарей, а над фонарями, прильнув к ним, стояла черная апрельская тьма, пробитая мелкой дробью далеких звезд.
– Балагурова можно понять, – сказал Межов. – Он занят перестройками и боится перегнуть, ошибиться.
– Понять все можно, Сергей Николаевич. Но вот что я тебе скажу: боишься – не делай, а взялся, думай не о возможности ошибок, а о самом деле, рассчитай силы, учти обстановку, держи наготове резервы. Тогда будет меньше ошибок.
– Сложно это все, – Межов вздохнул. – Я вот слушал доклад, слушал вас с Балагуровым и удивлялся: какую же работу надо было провести, чтобы начать коллективизацию, только начать!
– Да, работы было много. Но вопрос коллективизации тогда назрел, он изучался в центре и на местах, даже делегацию в Америку посылали. Там в это время проходила реконструкция сельского хозяйства и наша делегация работала довольно долго. Потом, в двадцать девятом году, состоялась большая всесоюзная конференция аграрников-марксистов. Тут уж проблемы обсуждались в деталях, был учтен опыт первых наших колхозов и опыт американцев, обсуждались вопросы организации и оплаты труда, специализации. Масса вопросов.
– А что они планировали тогда?
– Американцы? Обычное техническое перевооружение. Но было у них и движение против семейной фермы, за корпоративное земледелие. Поддерживали технари, инженеры, связанные с сельскохозяйственным машиностроением. Понятно почему. Было еще течение типа нашего народничества или неонародничества на американский лад – сохраним фермера, его независимость мышления и действий, его традиции, его семью. Дилетантизм, самодеятельность капиталистов. В сфере производства они кое-что добились.
– Не кое-чего – многого добились. И добивались любыми методами, не считаясь ни с чем. Но, Сергей Николаевич, сколько же, они потеряли! Они же человека потеряли, главное потеряли, веру людей в свое производство потеряли, в себя! А мы – сохранили.. И человека, и веру в жизнь, и идеалы. Несмотря ни на какие испытания.
Межов вспомнил свой разговор с Балагуровым в райкоме, когда тот прослеживал изменение хозяйственных отраслей района, и сказал, что за первую половину века ни одного спокойного десятилетия у нас не было.
– Верно, ни одного, – Щербинин достал из плаща папиросы и закурил. Бросив спичку, сказал с неожиданным воодушевлением: – Геройский у нас век, титанический. Дело, которое мы подняли, не поднимал никто. Никогда. Похожего даже не было в истории. И устояли. А знаешь почему? Потому что хватило мужества пойти до конца. Такая у нас партия. Понимаешь, в чем дело? Чтобы упрочить завоевания революции, надо уйти чуть дальше возможного. Правая и левая оппозиции по сути мелкобуржуазны, им было достаточно достигнутого. Мы же боролись за интересы пролетариата, городского и деревенского. Именно мы должны были сделать следующий шаг, тот невозможный и ненужный для мелкобуржуазных слоев партии шаг, когда революция уже закончилась. И мы сделали такой шаг – коллективизацию. Чтобы закрепить все наши победы, закрепить Советскую власть. И кулака мы уничтожили потому, что нельзя было оставлять никаких корней, никаких остатков капитализма – это старье не только отравит жизнь, оно способно изменить направление движения. Старое всегда бьется N: новым насмерть и порой побеждает. На время. Человечеству такие победы обходятся слишком дорого. Вспомни Германию, Испанию: не победили коммунисты – власть взяли фашисты, самый мерзкий, самый подлый отряд империализма...
Межов и прежде видел -серьезность этого сурового человека, но только сейчас начинал понимать его масштаб, его глубину. И невольно сопоставил с Балагуровым, непростым, многоопытным, и задумался о сущности их спора на семинаре. Решил прямо спросить об этом, и Щербинин ответил неожиданно мирно:
– Он сейчас сам уверен и других хочет уверить, что многие ошибки объясняются субъективными причинами. Вот, мол, был бы не тот, а другой человек, и ошибок бы не было. Очень это просто: поменяй только людей на руководящих постах, и жизнь пойдет как по маслу, наступит благословенный рай. Но ведь меняем, Сергей Николаевич, а рая что-то не видно и идеальной! гладкости в жизни не наблюдается.
