Текст книги "Попытка говорить 2. Дорога человека"

Автор книги: Анатолий Нейтак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Опасность? Да. Потенциальная смерть? Снова да. Но как бы то ни было, а роение тварей Квитага было зрелищем диким и притягательным. Как стена накатывающей от горизонта грозы.

…я сам от себя этого не ожидал. Честно. Это рванулось откуда-то из глубин памяти, из забытых снов, из старых, старых, старыхтайников, которые казались такими же по-детски наивными, как зарытые во дворе сокровища пятилетнего сорванца.

Ан нет. Ничего наивного. И я даже не думал переводить, я читал, как когда-то запомнил это – но Схетта вздрагивала у меня около груди, ибо ламуоне замечает ментальных барьеров.

– О какая страшная, черная, грозовая

Расползается, уподобленная блину,

Надвигается, буро-желтую разевая,

Поглотив закат, растянувшись во всю длину.

О как стихло всё, как дрожит, как лицо корёжит,

И какой ледяной кирпич внутри живота!

Вот теперь-то мы и увидим, кто чего может

И чего кто стоит, и кто из нас вшивота.

Наконец-то мы всё узнаем, и мир поделен -

Не на тех, кто лев или прав, не на нет и да,

Но на тех, кто спасется в тени своих богаделен,

И на тех, кто уже не денется никуда.

Шелестит порывами. Тень ползёт по газонам.

Гром куражится, как захватчик, входя в село.

Пахнет пылью, бензином, кровью, дерьмом, озоном,

Все равно – озоном, озоном сильней всего.

– Ещё! – потребовала Схетта, когда слова закончились.

Я на мгновение нахмурился. Разрушать настроение не хотелось. Но из кладовых памяти уже всплывало новое-старое, и притом вполне подходящее:

– Призрачно всё в этом мире бушующем.

Есть только миг, за него и держись…

Когда я допел или, скорее, домурлыкал, она уже взяла себя в руки.

– А твоё?

– Можно и моё. Мальчишеское такое, несовершенное – но вроде в тему…

Вдох-выдох. И:

– Позади – сожжённые фрегаты.

Позади – разрушенные замки.

Впереди – полшага до расплаты,

Или – или. Кто не сдохнет – в дамки!

Иногда кричали нам: «Бродяги!»

Иногда шипели вслед: «Убийцы!»

Среди нас встречаются и маги,

И ворьё, и просто кровопийцы.

Нас судили строже, чем овечек:

Рвали ноздри, бичевали, гнали.

Мы не зажигали в храмах свечек,

Мы своими жизнями играли.

Кроткие, эгей!.. но кротких рядом,

Не отыщешь ни с огнём, ни с лупой.

Стрелы здесь – зазубренные, с ядом;

Здесь опасно всё, включая трупы.

Где металл – осколками о камень,

А клинки ломаются, как судьбы,

Важен только сердца ярый пламень.

Эй, на небе! Уж не обессудьте.

Кто там над бессмертием трясётся?

Зашибём и праха не оставим!

Больше ничего не остаётся,

Мы Горенье собственное ставим!

И не важно, кто здесь стар, кто молод,

С золота иль с дерева мы ели,

У кого здесь посох, лук иль молот -

Важно только, кем мы стать сумели!

И ещё – последний, главный приз:

Слава или…

Смерть, поберегись!

С минуту Схетта молчала, пряча лицо.

А я втихую костерил себя. Психолог доморощенный, пень в грызло! Сначала, значит, Айсу всё нутро "Одинокой птицей" перепахал, теперь вот у девушки по душе проехался коваными колёсами вдоль и поперёк. Да ещё с ситуацией подгадал так, что просто ах. Слава или смерть, да, придурок? Ай, молодца! До чего кстати пришлось – как на заказ!

– Знаешь, Рин, – шепнула Схетта, – ты первый, кто додумался читать мне стихи.

– Извини…

Наградой мне был прямой взгляд блестящих ярче обычного серебряных глаз и выражение лица, без слов говорящее: ты что, совсем идиот?!

– Только при одном условии, – криво усмехнулась она.

– Каком?

Улыбка Схетты стала шире и зубастей. Она потянула меня за руку, увлекая прочь из гостиной, и я пошёл следом, аки агнец на заклание.

4

– Эй, эй! Ты куда?

– Не хочешь ко мне? Тогда давай к тебе. Вроде я ещё не видела, как ты обустроился… а посмотреть хочется!

– Схетта…

– Заткнись, милый.

– Но…

– Просто заткнись!

Ну, я и притих. В конце концов, мелькнула шальная мысль, что в этом такого? А если всё-таки случится худшее, не так обидно будет…

И старательно заблокировал все сигналы со стороны общих каналов ментальной сети, кроме выделенной плоскости для сигнала общей тревоги. Полную блокировку никакой форс-мажор не мог бы оправдать – не говоря уже о том, что при полной блокировке ментальная сеть просто рассыпалась бы на сферы изолированных сознаний. Айс как менталист по-прежнему побивал меня своим опытом и широчайшим спектром навыков, но Паутинника он всё же не потрошил и стать фокусной точкой для моей сети не мог. Это вам не права администратора компьютерной сети передать. Тут ближе будет другое сравнение: даже человеку с самолучшей координацией нельзя просто перекинуть полдюжины цирковых булав и сказать: теперь ими жонглируешь ты! Если не тренировался в жонглировании или тренировался только с тремя мячами, шесть булав не осилишь, хоть пополам переломись.

– А у тебя ничего так, миленько, – заявила Схетта, добравшись до моих "апартаментов" и осматриваясь. Мои брови сами собой поползли вверх.

– Миленько?

– Это называется ирония, милый. Вот это что за штуковины?

Маг, подумал я с не меньшей иронией, это всегда и везде маг. Гипертрофия любопытства и длинный нос на первом месте.

"Штуковины", расположенные полукругом около моего рабочего места, служили экранами для мониторинга внутренних данных Параллели. Я вполне мог бы мониторить свою Параллель и в иных режимах, например, выделяя несколько отдельных визуальных слоёв в поле восприятия, но рабочее место, оформленное по всем правилам технической эргономики, казалось мне более привычным и удобным. Сейчас по большинству экранов плыли неспешные цепочки символов, от вполне читабельных до совершенно абстрактных, а на центральном экране вяло тлела диаграмма, отражающая энергопотребление нашей базы в эконом-режиме.

– А это?

– А это клавиатура.

– Набор символьных цепочек при обращении к кинестетическим модальностям?

– Да, причём без обращения к структурам символа. Вводится сразу весь образ. Один символ – один клик. Довольно удобно.

– Любопытный метод. Похож на практическое, почти материальное воплощение принципа упаковки. А что, если будет нужно ввести символ, отсутствующий в наборе? Или иероглиф?

– Для этого существуют смены так называемых раскладок и отдельные программные инструменты. На самый крайний случай нужный иероглиф на любом из экранов можно просто нарисовать.

– Чем?

– Чем угодно. Хоть пальцем, хоть движением глазных яблок. Это только по форме техника, а по сути – чисто магический интерфейс с мыслеуправлением.

– Угу. Потом растолкуешь мне нюансы. А вот это что за штуковина?

– Кровать.

– А зачем в матрасе… – Схетта плюхнулась на моё лежбище и, не закончив вопроса, подпрыгнула, – ух! Здорово! Ты сам до водяного матраса додумался?

– Нет. Умные люди далеко отсюда изобрели, а я…

– А ты прекращай болтать и иди сюда.

Дабы поторопить меня, хулиганка подпихнула мою тушку "ватным кулаком" в спину. Причём похоже было, что заклятье она плела, тщательно маскируя, ещё с момента прихода на чужую территорию, а болтовнёй о кинестетических модальностях и принципах упаковки просто заговаривала мне зубы. Ну, цели она достигла: "кулак" оказался для меня полной неожиданностью.

А когда я плюхнулся рядом с ней на водяной матрас, стало поздно трепыхаться. Костюмчик, мной же и подаренный, ощетинился сотнями гибких отростков и спеленал меня, как младенца, без лишней спешки притягивая к Схетте.

Значит, вот как? Значит, в игры играем?

Я рывком сократил дистанцию и аккуратно так взял под контроль некоторые функции её костюма. Бедняжка ахнула, выгибаясь живой дугой, когда плотная иллюзия во множестве чувствительных местечек принялась её щекотать, царапать и массировать.

– Сюрприз, – шепнул я, добираясь до жертвы уже лично. Умный и послушный костюм расступался, как вода, на стратегически важных местах.

– Рин! Ты…

– Заткнись, милая. Не хочу слышать от тебя ничего членораздельного.

– Рин!!!

– Ладно. Имя произносить разрешаю.

И впился в полураскрытые губы Схетты, прижимаясь к ней, ловя её ощущения и отсылая обратно свои собственные. А она… создавалось впечатление, что она даже не завелась с пол-оборота, а попросту в один миг сорвала и отбросила опостылевшую сдержанность, под коркой которой обнаружился та-а-акой вулкан…

Ух!

Внутренний слой Мрачного Скафа сполз с меня, редуцировавшись до упругого толстого кольца на левой лодыжке. А белья на мне и не было – точно так же, как на Схетте. Кажется, она снова перехватила у меня инициативу в управлении своим платьем; впрочем, я бы уже не взялся разделять, где находятся участки, контролируемые мной, а где – ею. Сознание растворялось в золотистом мареве, сердце колотилось взбесившимся тамтамом, и почти в унисон, разве что чуть быстрее, билось сердце моей черноволосой мечты. Хотя я запретил ей говорить и сам не спешил предаться болтовне, всё же с моих губ в критический момент сорвался не то крик, не то стон:

– Фарлэй!

…ты возвращаешься в дом, построенный твоими собственными руками целиком – от фундамента до конька крыши. Время позднее, в теле плещется мутный раствор усталости. Но труды, вызвавшие эту усталость, закончены, о них не надо больше думать. Они остались там, позади. А впереди – хорошо знакомая дверь, прочная, резная, тёплая даже на вид. Но нет нужды доставать ключ или произносить отпирающее заклятье. Довольно тихо постучать по косяку, полной грудью впивая аромат дома. За дверью раздадутся знакомые лёгкие шаги, чуть более быстрые, чем обычно, и момент, когда засов уже отодвинут в сторону, а сама дверь только-только начинает раскрываться тебе навстречу – это фарлэй.

…ты вышел в финал состязаний лучников. Обойдя множество сильных соперников, ты теперь должен состязаться с сильнейшим. Уверенность в себе крепка, и рука не дрожит, но всё же это – финал! Ты ревниво следишь за полётом чужой стрелы на огромное, на грани возможного, расстояние; полёт завершается всего за полторы ладони от центра мишени. И вот судья выкликает твоё имя. Ты выходишь к рубежу для последнего выстрела. Достаёшь стрелу. Натягиваешь до певучего звона многожильную тетиву. Отпускаешь. Момент, когда мишень ещё не поражена, но ты уже видишь безошибочным внутренним оком свою стрелу в одной ладони от центра – это фарлэй.

…тени – твои друзья, а чужой дом, более похожий на укреплённый особняк – как чутко спящий великан. Ты медленно ползёшь по его каменной шкуре, боясь спугнуть чуткую тишину лишним движением или неосторожным выдохом. Медленно колдуешь над скрипучими ставнями. Медленно просачиваешься внутрь, приглушив охранные чары грамотно подобранным талисманом ценой в полторы тысячи полновесных золотых. Но ты не торговался: честь неизмеримо дороже. И вот ты в спальне своего кровного врага. На постели тихо дышит тень со знакомой аурой. Одним движением левой кисти ты зажигаешь "свечу", синхронным движением правой кисти вгоняя отравленный кинжал в чужой живот. В глазах пробудившегося, чтобы умереть, ты читаешь боль, ужас, недоумение. Ты отбрасываешь назад плотный тёмно-серый капюшон – и момент, когда в глазах врага вспыхивает отчаяние понимания – это фарлэй.

– Фарлэй! – на выдохе, почти отчаянно.

И всё тело Схетты подо мной сладко содрогнулось, а потом и забилось с неожиданной силой, опьяняя, кружа голову, заставляя уже и меня забыть обо всём. Раствориться, забыться, утонуть в пряном фейерверке, одном на двоих.

От воспоминаний в кутузке один вред. Я уже говорил об этом. Но воспоминания бывают разные. И некоторые из них – обоюдоострый меч, жестокая кара и светлая награда в одном лице.

Я стараюсь касаться их как можно реже. Слишком мучительно вспоминать об… этом.

Но не вспоминать вовсе – невозможно.

В конце концов, именно память о таких моментах напоминает, что я – живой, дышащий, чувствующий человек. Да, живой, а не просто существующий.

Два сердца отбивают частую и мощную барабанную дробь, но быстро снижают темп. Утихают. Выравниваются.

– Рин… ты что-то сказал… повтори.

Голос Схетты ленив. Тягуч, как патока или, возможно, мёд. Почти так же сладок, как волны расходящегося от неё аромата. Кажется, когда-то я знал умное слово для таких запахов. Я вообще знал довольно много слов. Но большинство их… забыл.

И вспоминать не хочу.

– Рин, ты спишь? – уже нотка недовольства.

– Просто не хочу ничем шевелить. Даже языком.

Фырканье.

– Слабак!

– Не подначивай. Слабость тут ни при чём. Просто…

– Что – просто?

– Такие моменты слишком драгоценны. Совершенны и завершены.

– А моя болтовня, значит, портит тебе совершенство момента?

– Милая, избыток стервозности в характере так же плох, как избыток кзисса в блюде.

С грозным шипением Схетта вползает на меня и располагается сверху. Может, она бы и не изображала нагайну, если бы руки-ноги слушались её, как обычно, а не подламывались. Я отмечаю этот нюанс, и на моей физиономии немедленно проступает улыбка глубокого удовлетворения. Что вызывает у моей красавицы очередную волну гнева.

– Не смей так скалиться!

– А как это надо делать? Научи дурака…

Зря я это сказал. Меняющий форму костюмчик снова ожил и впился… э-э… впился, короче. Что, как ни удивительно, оказало на мою увядшую физиологию самое что ни на есть живительное действие. Лучше всяких микстур и даже многих заклятий.

– Ах вот ты как?!

Схетта улыбается до невозможности самодовольно. И поправляет положение своей попки, для меня невидимой, но очень даже ощутимой. Наглые её серебряные глаза смотрят прямо на меня, волосы щекочут кожу, ставшую что-то слишком чувствительной, а её грудь…

Резким движением, каким аллигатор бросается из засады на зазевавшуюся антилопу, мои руки обвивают хулиганку, стискивая и сдвигая. Самодовольная улыбка исчезает, как не бывало, а серебро радужек почти исчезает, затопленное приливом излившейся из зрачков черноты.

– Ри-и-ин! – долгий стон, подобный звуку фанфар.

– Да! – выдох прямо в ухо. Негромкий, но её всё равно встряхивает с головы до пят.

Неописуемо.

Одна накатившая волна немедленно сменяется другой. Мы качаемся на них, как на качелях. И нет никаких причин для стыда и страха, нет причин для боли и сомнений. Но есть все причины для полной противоположности этих состояний. Прошлое без остатка испаряется в гудящем белом пламени, будущее сворачивается, как чистый свиток, от прикосновения того же испепеляющего жара. И лишь одно мгновение, имя которому – сейчас, поёт в самой сердцевине великого пламени, как вечно горящий и вечно же возрождающийся феникс.

– Фарлэй, – шепчу я снова и снова. – Фарлэй!

И это слово понемногу превращается в имя.

Тысяча благословений тебе, Сьолвэн: моё обновлённое тело достаточно выносливо не только для многочасовых плясок с оружием. Выносливостью иного рода оно также наделено в полной мере. А Схетта… у меня просто нет слов. Модели и актрисы, жертвы самого отчаянного фотошопа, бледнеют, как пожелтевшие чёрно-белые снимки, рядом с живой, ослепительной, яростно страстной женщиной, впитавшей и отразившей всё сверхчеловеческое искусство бессмертной повелительницы Жизни.

Тысяча благословений тебе, Сьолвэн! Если бы боги решили сойти в тварный мир и принять для этого людские обличья, то богиня любви не нашла бы лучшего сосуда для своей вечной сути, чем эта женщина… моя, моя, МОЯ женщина!

Впрочем, категории собственности и принадлежности здесь неуместны. Там, где царит абсолютная свобода, им не за что уцепиться.

– Рин… скажи что-нибудь красивое.

И я говорю:

– Ты – ангел, милая. Ты – ангел.

А то, что крылья не белы…

Когда с тобой танцуешь танго,

Хлебнув настойки омелы,

Когда под полною луною

Ныряешь в пламя глаз твоих

И небо чудится иное,

И новый мир, и звонкий стих, -

О цвете крыльев забываешь

И вихрем над землёй летишь.

О цвете крыльев забываешь,

Когда внизу – осколки крыш…

Мы ангелы, ты это знаешь?

Конечно, знаешь. Но молчишь.

Вот только Схетта – не лирическая героиня. Она не молчит; она вполне внятно говорит со мной… только не вслух, а на языке тела. На том же самом языке я объясняю ей – долго объясняю, обстоятельно и подробно, – как сильно и за что именно я люблю её.

Ламуо?Возможно. Да, вполне возможно. Оно так давно стало моей неотъемлемой частью, что порой я пользуюсь им фактически помимо сознания. Но вообще-то искусство друидов не является необходимым для таких разговоров, какие ведём мы двое. Оно лишь расширяет их, позволяя освоить дополнительные измерения – как те самые крылья, что не белы…

– Рин, твари ещё роятся?

– Понятия не имею.

– Как?

– Меня не интересует ничто, происходящее дальше, чем на вытянутой руке от меня.

– Рин, я серьёзно!

– Я тоже вполне серьёзен. Я не могу отогнать тварей, но зато могу не смотреть.

– Знать наверняка – лучше.

– Максималистка.

– Такой уж сделана.

– О, мне очень, оченьнравится, как ты сделана!

– А мне оченьнравится, как сделан ты.

– Да неужели?

– Комплексы, милый? Ты прекрасен, как бог. И это не лесть.

– Никогда не считал себя красавчиком.

– А ты не красавчик. Хотя тело у тебя без изъяна. Ты не красив, ты именно прекрасен.

– Уж не влюблённую ли женщину слышу я?

– Её, милый, её. Поверить не могу, что всё-таки тебя завалила!

– Ну, это был тонкий стратегический расчёт. Доставшееся легко не ценится, знаешь ли…

– Ах ты!..

– Ах я. Коварный, изворотливый…

– …соблазнительный!..

– …и скользкий тип. Так что ты крупно попала, Схетта. Не вырвешься, и не надейся.

– Как раз на освобождение я не рассчитываю. – Она слегка отодвигается и внезапно утрачивает всякую игривость. – Я… мне страшно об этом говорить, но и молчать… это… я…

– Продолжай. Я не оттолкну тебя, что бы ни случилось.

Схетта сглатывает ком. Прячет глаза.

Я сгребаю её за плечи, подтаскиваю и начинаю тихо перебирать волосы у макушки. Успокаивая. Поглаживая. Она вздыхает – почти судорожно. Мышцы её скручены напряжением, предельно далёким от любовной страсти.

– Ты. И Айс. Вы совершенно разные. И вы – каким-то странным, мистическим почти образом – похожи. До ошеломления, до боли. У тебя и у него в прошлом нет почти ничего общего, но ваши души словно отлиты в одном цехе одним мастером. Как будто две дороги, у перекрёстка сливающиеся в один широкий тракт…

– Я знаю, что мы с ним…

– Не перебивай, пожалуйста! Я… ты знаешь, кто послужил прототипом при моём… так вот, я не могу точно сказать, кого люблю. Не чувствую уверенности. Может быть, я люблю тебя. Но возможно… шанс, что на самом деле это – мираж. И люблю я лишь отражение Айса в тебе. Я…

– Ш-ш-ш-ш…

Я ненадолго прижимаю Схетту к себе. Крепко, до боли. Отпускаю, обхватываю её голову и заставляю взглянуть мне в глаза. Деля боль на двоих, ослабляя её, готовясь исцелить вовсе.

– Милая, послушай меня теперь ты. Послушай. Готова?

– Да.

– В моём понимании ты сказала очень правильные вещи, но подобрала не те слова. Не совсем правильные. Я немного поправлю тебя, хорошо?

– Хорошо… – заворожённо шепчет она.

– Тогда слушай. В каждом человеке, вообще в каждом разумном есть нечто, достойное любви. В ком-то больше, в ком-то меньше. Ты видишь, что Айс – достойный мужчина. Что его есть за что любить, есть за что уважать. Но этот внутренний маяк горит в каждом существе! На самом деле идеал, к которому стремится твоя душа, не собственность Айса, и он – не моя собственность. Идеал находится где-то непостижимо далеко, а во мне и в нём просто преломляется сходным образом. Эта истина – простая, очевидная – от Айса ускользает. И я безумно рад, что он так и не решился увидеть в тебе сияние того же идеала, который манил его в погибшей Ниррит. Я рад, потому что благодаря этому получил свой волшебный шанс.

– Ты…

Мой палец ложится на губы Схетты.

– Ш-ш-ш… я не стану требовать клятв и не стану приносить их сам. Ты знаешь, мне будет очень больно, если ты сочтёшь нашу связь ошибкой и уйдёшь к Айсу. Но я приму это. Потому что ты уже дала мне больше, уже приблизила меня к сиянию идеала ближе, чем я когда-либо…

Не дав закончить слишком пафосную речь, Схетта опрокинула меня на булькнувшую кровать и поцеловала с отчаянной жадностью.

Свыше сил человеческих было не ответить на такойпоцелуй!

И я ответил, вновь сжигая прошлое и будущее в пламени ослепительного настоящего.

5

Я уже рассказал о своей кутузке практически всё. Расположение, габариты, мебель (одна штука), Растение (одна штука), Рин Бродяга (ещё одна штука). Только об одном предмете интерьера я до сих пор не сказал ничего. Об «окне». Которое на самом деле никакое не окно, если вы помните мои слова о полусотне метров под землёй.

Будь кутузка высокотехнологической, а не магической, "окно" можно было бы без потерь заменить телеэкраном. В общем, оно выполняло примерно те же функции. Только канал трансляции большим динамизмом не отличался. По нему всегда показывали одно и то же: небо, нежно-голубое в лёгкую прозелень. Если мимо той штуки, которая ловит и переправляет ко мне изображение, проплывает облако – это сходит за настоящий праздник. Хоть какие-то перемены. Судя по количеству этих белых штуковин там, наверху, климат в районе кутузки засушливый, и даже очень. Ни разу не видел здесь нормальных дождевых облаков, не говоря уже про свинцовые тучи полноценного грозового фронта.

С другой стороны – мало ли, откуда берётся это изображение, как обрабатывается и фильтруется? Полагаться на достоверность картинки в "окне", как на слово божье, я бы не стал. То есть до сих пор двух одинаковых по форме облаков я в нём не видел, но это ещё ни о чём не говорит. Сделать так, чтобы вид из "окна" никогда не повторялся – задачка даже не для грамотного иллюзиониста, а для его более-менее талантливого ученика. В общем, днём я редко обращаю на "окно" много внимания. Вот ночами – другое дело. Только в кутузке я по-настоящему понял, до чего истосковался по чёрной, усыпанной звёздной пылью бездне. Такой родной, несмотря на то, что созвездия в ней мне не знакомы…

Именно ночное небо позволяет мне достаточно уверенно судить о том, что происходит снаружи и в какой мере вид из "окна" действительно является трансляцией, а в какой – ловкой подделкой. Мой вывод, плод многочасовых наблюдений и расчётов, гласит: либо картинку подправлял истинный мастер своего дела, вроде того, который создал Растение, либо небо, которое я могу наблюдать – настоящее.

Придать видимость подлинности рисунку созвездий на порядок-два сложнее, чем налепить редких и никогда не повторяющихся облачков. Если я просижу в кутузке ещё хотя бы пару месяцев в дополнение к тому времени, которое уже провёл здесь, смогу вычислить по результатам ночных бдений примерную широту, на которой расположена кутузка, и длину местного года. (Благодаря хорошей зрительной памяти и необходимым рациональному магу навыкам "скоросчёта" я справляюсь даже без инструментов). Пока получается, что год на треть длиннее земного, но при разбросе в плюс-минус полгода точность явно неудовлетворительная.

Пока.

Не то, чтобы результаты этих вычислений мне чем-то помогли, но…

Вокруг стало немного темнее. Я обернулся к "окну", ожидая увидеть очередное облако, а вместо этого увидел паскудную морду.

Почему паскудную? Во-первых, даже незнакомый с хозяином этой морды согласился бы с моим определением – хватило бы одного взгляда на ухмылку, сильнее обычного уродующую этого типа. Надо быть совершеннейшим паскудником, чтобы, наплевав на помощь целителей, не свести с лица шрам, удлиняющий рот аж до самого левого уха. Жаль, что оставивший этот шрам не довёл работу до конца: я бы охотно поглядел, как Улыбчивому вскрывают башку наподобие консервной банки, а не просто портят на этой банке этикетку. Ибо вторая причина паскудства морды, с коей мы играем в гляделки, чисто личная. Именно эта гнида некоторое время назад, зайдя с тыла, вырубила меня сонными чарами, пока две другие гниды отвлекали с фронта.

– Молчишь? – поинтересовался Улыбчивый. – Сидишь тихо?

Я не ответил.

– Знаешь, тут не курорт. Придётся пошевеливаться, если не хочешь сдохнуть.

После этого заявления, так и не дождавшись от меня ответа, Улыбчивый сгинул. А я окинул взглядом свою кутузку и тихо выругался. Канал, по которому к Растению поступала энергия, съёжился почти до нуля. Ровно до уровня, при котором Растение ещё не должно было умереть, но уже наверняка не смогло бы поддерживать моё существование на прежнем уровне.

Вот так-то. Мне только что перекрыли: пищу, воду, кислород. Всё сразу.

Оставили только уголочек неба. Ну, спасибо и на том…

Однако, как сказала бы Схетта: "Lobarr vhud lympaas!" Каких таких "шевелений" ждёт от меня Улыбчивый паскудник?! Ему что, хочется испытать надёжность кутузки и он нарочно провоцирует меня на побег? Не хотел я шуметь, не хотел… вообще не хотел двигаться… вот и донехотелся.

Ну, ладно. Вызов брошен? Вызов принят!

…тотально ограничить свободу мага непросто. Мою успешно ограничили физически, а ещё энергетически. Но вот никаких оков на моей душе нет. Душу вообще ограничить сложно, и чем опытнее маг, тем безнадёжнее выглядит это дело. Стали бы риллу тупо убивать старших магов, если бы вместо этого могли их как-то использовать? Да никогда!

Тут надо бы рассказать кое-что об информационном аспекте магических действий. Не о том примитиве, которым занимается большинство менталистов, а о по-настоящему сложных аспектах ментальной магии.

Начну издалека.

В классических школах рациональной магии существует понятие вертикали структурности. Чем ниже по этой вертикали, тем выше уровни и больше объёмы энергий, связанные с ними. Ну, отчасти это и в моей родной вселенной работало: химическая энергия, в основе которой лежит электромагнетизм, изрядно уступает ядерной энергии. А та, в свою очередь, будет лишь бледной тенью энергий, свёрнутых и спящих в элементарных частицах. Глюонный клей и всякое такое. Итак, повторим для закрепления материала: если двигаться "вниз" по великой лестнице реальности, получим всё больше всё менее контролируемой энергии.

Так вот: если в Пестроте двигаться по этой самой лестнице "вверх", можно получать всё больше всё менее контролируемого знания. Причём теоретики от магии полагают, что вертикаль на самом деле замыкается на саму себя. Запредельные энергии превращаются в запредельное знание. И имя пределу, если смотреть "вниз" – властительные риллу, а если "вверх" – Видящие. (Разрыв этой запредельности в своё время обеспечил Владыка, для полноценных риллу его не существует). Такова теория… в самых общих чертах.

А одно из прямых следствий изложенного состоит в том, что отследить работу мага в информационной плоскости тем сложнее, чем выше уровень, на котором он может работать. (Про Видящих я сейчас не говорю – только про магов… впрочем, коль скоро Видящие взаимно невидимы друг для друга, некоторые правила, очевидно, универсальны…)

Есть такой топологический феномен, уж не помню, как называется точно, да и вспоминать лень. Но факт есть факт: такая обманчиво простая штука, как узел, требует пространства с тремя измерениями. Если верёвку поместить в четырёхмерный континуум, узел на ней… нет. Не развяжется. Его в пространстве большей размерности просто не будет существовать! Вот так и с оковами духа, с ментальными барьерами, телепатическими блоками и прочей мутью. Стоит хоть немного отойти от мира материи, как все эти игрушки менталистов попросту исчезают.

В том неопределённом безвременьи, где нет конкретных мозгов, в которые хотят конкретно залезть с целью чтения мыслей или коррекции памяти, нет и не может существовать непроницаемых барьеров. Правда, опасностей там тоже хватает: в избытке информации затеряться куда проще, чем в самом непролазном и диком лесу…

Обычная защита мыслей как-то работает только потому, что менталисты искусственно сужают размерность области контроля, сводя безграничное разнообразие всех феноменов духа к физиологическим процессам в живом мозгу – который уже вполне может быть защищён, так как вблизи от материи "узлы на верёвках" ещё существуют. Но для классных менталистов вроде Айса искусственное сужение работает плохо: они, метафорически говоря, распознают используемые алгоритмы и производят обратную распаковку. Ну а сущностям калибра Сьолвэн даже и в каких-то специальных ухищрениях большой нужды нет: их мышление само по себе многомерно, протекает разом во всех "ближних" размерностях ментала и потому создаёт ощущение "силы мысли" столь колоссальной, что эта сила "продавливает блоки".

Хотя куда более точной была бы аналогия с широкополосным постановщиком помех: какую волну ни выбери, всё равно его услышишь.

Гм. А не этого ли добивается от меня Улыбчивый? Не хочет ли он, чтобы я снял свою ментальную броню (благодаря урокам Айса вполне надёжную) и дал ему шанс покопаться в моей голове? Ну-ну. Якорь ему в гузно, затейнику. Конечно, свой мозг при работе в информационном пространстве я оставлю беззащитным… но и ассоциативную сеть с собой заберу. Всю. А так как без неё даже с сенсорными массивами разобраться нереально, пусть себе пыхтят. Чтобы считать и правильно интерпретировать содержимое моей головы в отсутствии хозяина, нужен высший разум. Без шуток: такая задача по плечу разве что магу класса Сьолвэн. А если Улыбчивый такого мага может привлечь, мне всё равно ничего не светит, трепыхайся – не трепыхайся.

Поэтому приму как гипотезу, что против меня работают ординарные маги, не высшие. И буду работать над своим освобождением. Может, потом ещё спасибо скажу Улыбчивому паскуднику сотоварищи за то, что соизволили промотивировать столь жёстко. А то что-то я в их поганом мире и в ещё более поганой кутузке захандрил. И попал-то сюда при совсем не весёлых обстоятельствах, да ещё по прибытии, на месте, обнаружил…

Всё. Хватит рефлексий. Работать, работать и работать!

Что нужно магу для эффективного влияния на мир? Конечно, если маг – не менталист и не имеет дело в основном с информацией? Ответ очевиден: энергия. Но как эту самую энергию получать? А вот тут ответы могут быть разными. Самые доступные виды Силы – это, конечно, собственная эши и чуть более "тонкая" энергия чувств и эмоций. Но на одних лишь внутренних источниках далеко не уедешь. Маг, который не может оперировать внешними токами Сил – это, собственно, огрызок мага. Десятая доля, а порой и того меньше.

Стандартный вопрос: что служит ключом к внешней энергии?

Не менее стандартный ответ: посвящение. У жрецов и шаманов это зовётся инициацией, в некоторых других школах – погружением, приношением обетов, обручением, воссоединением, приобщением, связыванием, укрощением… и так далее, и тому подобное.

Паскудник Улыбчивый вынудил меня сделать рискованный шаг: пройти посвящение без подсказок, контроля, ограничивающего ритуала и прочих страховок. Я, в общем-то, не сильно опасался последствий (а зря, зря…) и даже знал, с чем именно стану устанавливать связь. Та… э… стихия, к которой я решил воззвать, достаточно щедра и поистине универсальна. Возможно, впоследствии окажется, что всё моё сидение в кутузке было подготовкой к очередному шагу по лестнице Силы, аскезой перед испытанием. Да, буду верить, что это так: вера в таких делах очень важна, коль скоро я собираюсь прогуляться по натянутому канату без страховки.