Текст книги "Звезда бегущая"

Автор книги: Анатолий Курчаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

4

Мать сервировала стол. Отец, уже в нарядном сером костюме, с выглядывающими из-под рукавов сверкающими манжетами белой рубашки, резал на кухне колбасу.

Наташа стояла в коридоре у зеркала и красила глаза. Гости к родителям должны были сходиться к половине десятого, и она хотела до этого уйти из дому.

В комнате зазвонил телефон. Мать сняла трубку, поздоровалась, пожелала звонившему тоже счастливого Нового года и позвала Наташу:

– Ната, тебя Рушаков.

– О, господи. Надо было сказать, мама, что меня уже нет. – Наташа вздохнула, прошла в комнату и взяла трубку. – Да! – сказала она в нее.

Рушаков уже в сотый раз сегодня спрашивал, не пойдет ли она встречать Новый год с ним. И когда Наташа опять в сотый раз ответила, что нет, не пойдет, опять стал допытываться, почему ей обязательно нужно встречать его у сестры, неужели это так обязательно, нельзя же до такой степени быть рабом традиций…

– Да, это традиция, ритуал, да, я рабыня, как хочешь это воспринимай, и хватит звонить, говорить об этом, не порть мне, пожалуйста, настроение. – Наташа положила трубку, не дожидаясь его ответа, и пошла обратно в коридор.

Традиция встречать Новый год у сестры была выдумана специально для Рушакова. Ей теперь не очень-то хотелось даже и вообще бывать у Ириши, она словно обрела наконец свою, личную, иную, чем у всех Иришиных друзей, жизнь, и она, эта жизнь, не вмещалась в Иришин «салон». Наташа шла сейчас к ней только из-за Савина.

– Ната! – Мать вышла в коридор следом за Наташей. – Я не понимаю все-таки, почему бы тебе не побыть с нами. Ведь у Ириши там тоже все старше тебя. Нам с папой очень хочется, чтобы ты побыла с нами.

– Да! И все ваши гости будут смотреть на меня, умиляться, какая я взрослая, и спрашивать об оценках и как я готовлюсь к экзаменам. Мерси!

– Ната! Как ты говоришь. – У матери было скорбное, старое, страдающее лицо.

– Мамочка, ну это же правда! – Наташе стало жалко ее, она нагнулась и быстро поцеловала мать в щеку.

– Ну… – пробормотала мать. – Может, и нет…

Наташа оделась, закрыла за собой дверь квартиры и, сбегая по лестнице, вдруг представила, как это все будет у них: соберутся, будут сидеть за столом, грузные, тяжелые, пить и говорить о знакомых, кто сейчас где и на какой должности, рассказывать о своих болезнях и о болезнях других, о том, кто каким лекарством лечится, а потом, наевшись и напившись, включат телевизор и станут смотреть «Голубой огонек», с зевотой дожидаясь его окончания, и ей стало жалко мать с отцом еще больше, и на глаза ей навернулись даже слезы. Но тут же она и зажала себя, наклонила лицо и пальцем осторожно стряхнула слезы – она не могла их себе позволить, так как с ресниц тогда потекла бы тушь.

Дверь у Ириши была не заперта, и уже от лифта слышно было, как гремит в квартире включенный на полную мощность проигрыватель. «Эв-рибоди-и!» – кричал из динамика веселый хриплый голос Гарри Белафонте.

И этот веселый, брызжущий здоровьем и радостью бытия хрипловатый голос словно вдруг приподнял Наташу над самою собой, оторвал ее от себя сегодняшней, и она почувствовала опахнувший ее счастьем ветерок своей будущей жизни.

«Все, последний Новый год такой. Следующий – совсем другой», – подумалось ей, и, улыбаясь самой себе, она переступила порог.

Из комнаты в кухню с полотенцем в руках бежала Ириша.

– Натанька! – на ходу поцеловала она Наташу в щеку. – Разоблачайся – и давай помогать. Новый год все же, надо, чтоб стол был.

На кухне толклось человек шесть – Столодаров, Маслов, Света, Оксана, Мариулла, одна из новых подруг Ириши, с которой Ириша познакомилась на турбазе прошедшим летом, – все разом говорили, стучали ножи, гремели противни, звенела посуда.

– Кто здесь объявился, кто пожаловал! – вышел из комнаты, улыбаясь, Савин. В руках у него были нож и буханка хлеба.

Наташа огляделась – рядом никого не было – и, обвив его рукой за шею, быстро поцеловала в щеку, в скулу, в губы.

– Здра-авствуй! – сказала она протяжно, отстраняясь и счастливо глядя на него.

После той первой поездки на дачу они ездили на нее с Савиным еще два раза, только уже не брали лыж и Савин не набивал полный рюкзак снеди. И Новый год они тоже хотели встречать на даче, но за два дня до тридцать первого выяснилось, что дача будет занята.

– Э-эх! – сказал Савин, зажав нож с хлебом под мышкой и помогая Наташе снять пальто. – Что за жизнь! Всю ночь любимая девушка будет рядом, и всю ночь будет недоступна.

– Но от этого еще любимее, – освободившись от пальто и снова поворачиваясь к Савину лицом, сияя, сказала Наташа.

– Хм. – В углах его губ появилась обычная, его усмешка, подержалась мгновение и исчезла. – Пожалуй… Бывает и так.

– Эй! – закричал с кухни Маслов. – Наталья, лапуленька, где ты?! Рабсила нужна.

– Иду! – Наташа, придерживаясь за Савина, сняла сапоги, переобулась в принесенные с собой туфли и распрямилась.

– Сень! – сказала она, счастливо, возбужденно посмеиваясь. – А чего ты из Москвы уехал – скажи!

– Развелся, я же говорил, – заражаясь ее счастливым возбуждением, тоже с улыбкой ответил он.

– Развелся – это ладно. А почему не остался, почему уехал?

– Ну, Наташенька! – все так же улыбаясь, покачал головой Савин. – Донимаешь меня, как блоха собаку. Жить мне там негде ста…

– Нет, – не давая ему закончить фразу, перебила Наташа. – Знал, что меня здесь встретишь. Да?

– Да, да!.. Верно, – смеясь согласился Савин.

– Ну, тогда пока? – сказала Наташа, не отнимая руки от его локтя. Ей не хотелось уходить от него.

– Пока, пока, – похлопал он ее по руке. – У меня, видишь, общественная нагрузка – хлеб режу.

За стол провожать старый год сели в четверть двенадцатого.

И как это водилось, с первым тостом поднялся Столодаров.

– Что ж, давайте подведем итоги! – громыхал он, высоко над столом держа бокал с вином. – По-моему, славный у нас был год. Мы вот, все здесь сидящие, до нынешнего года в большинстве своем друг с другом незнакомые, встретились под крышей милого Иришиного дома, – он переправил бокал в левую руку, правую приложил к сердцу и, повернувшись в Иришину сторону, склонил голову в быстром поклоне, – встретились и встречались потом очень часто, узнали друг друга – и, несомненно, обогатились от нашего взаимного общения. Давайте помянем этот год благодарностью и выпьем за наше славное, прекрасное товарищество.

– Ну, Колян, молодец, благодарю за слово! – встал, потянулся к нему со своим бокалом и звякнул о бокал Столодарова Парамонов.

И все следом за ним тоже стали подниматься, чокаться, все разом шумно заговорили, так что нельзя было понять ни слова, и потом, как-то тоже все разом, стали пить, выпили, сели и стали есть, стуча о тарелки ножами и вилками, и опять громко все говорили.

Без десяти двенадцать Богомазов включил телевизор.

Диктор торжественным, приподнятым голосом зачитал приветствие Центрального Комитета и Советского правительства советскому народу, ударили записанные на пленку куранты, и Маслов с Парамоновым, державшие бутылки с шампанским наготове, отпустили пробки. Пробки с оглушительным всхлопом одна за другой вылетели из горлышек, курчавясь, медленно заструился сизый дымок. Маслов с Парамоновым разлили шампанское по бокалам, и с последним ударом курантов бокалы, зазвенев, снова сошлись.

– С Новым годом! С Новым годом! С Новым годом! – Все вокруг Наташи произносили эти слова вслух.

«С Новым годом! – сказала Наташа про себя, поднося бокал к губам, и на мгновение зажмурилась. – Чтоб он был удачным и счастливым». Шампанское стреляло мелкими брызгами, остро и холодно коловшими лицо. Наташа открыла глаза и не отрываясь выпила весь бокал.

– Нет, Ирка, ты молодец, ей-богу, а! – сказал Маслов, опускаясь на стул и откидываясь на спинку. Одну руку он свесил вниз, вторая была на столе, и он крутил между пальцами пустой теперь бокал за основание ножки. – В самом деле: мы отучились общаться! Раньше не было телевизора – и люди тянулись друг к другу. А теперь сидит каждый перед своим голубым экраном… Или цветным. А ведь мы интеллигенция. Хоть и техническая… а все же! Нам общаться надо, идеи генерировать! Так что с Колькой, – приподнял он над столом бокал и ткнул им в сторону Столодарова, – я вполне солидарен. Правильно Колька сказал. Хорошо.

– Дошло! – в пространство, ни к кому не обращаясь, язвительно прищелкнув языком, сказала сидевшая с ним рядом Лидия. – Прямо как до жирафа.

Она сказала негромко и, должно быть, только для него, но, слушая Маслова, все вдруг в какой-то миг умолкли, и слова ее в наступившей внезапно тишине прозвучали с ясной отчетливостью.

Мгновение Маслов сидел замерев, потом его насмешливые ласковые глаза в ярости сощурились, и все в той же сошедшей на стол тишине он выдавил сквозь стиснутые зубы, глядя в тарелку перед собой:

– Сука. Сучка… Гадина паршивая.

– Та-ак-с! – закричал Столодаров, перекрывая его голос своим крепким металлическим громыханием. Взял бутылку и стал наполнять опустевшие бокалы. – Мы хоть и не скорый поезд, но всякая остановочка в пути нам без надобности.

Лидия сидела с презрительно-извиняющей, саркастической улыбкой на своем красивом лице, очень прямо и гордо.

– Кто освятит следующий перегон напутственным словом? – спросил Столодаров, опуская пустую бутылку на пол за стул.

– Я, – встал Богомазов.

Он поправил свои страшные очки, подтолкнув их на переносье пальцем, и стал говорить длинно и путано что-то о честности, о порядочности, о необходимости высшего нравственного стержня в человеке, запутался вконец, и его прервали сразу целым хором и выпили за то, чтобы «всем было хорошо».

– Идеи они генерируют… О, боже мой! – Савин со стуком поставил рюмку на стол, мельком взглянул на Наташу, потянулся, взял бутылку и налил себе снова. Губы его морщила снисходительно-ироническая усмешка. – Наташенька, мне что-то напиться хочется. А? – сказал он, как бы испрашивая у нее согласия. И тут же, не дожидаясь от нее никакого ответа, проговорил громко: – Давайте без всяких тостов, по-демократически.

– Не надо, Сеня, не пей, – тихо, чтобы слышал только он, попросила Наташа.

– М-да? – переспросил Савин. – Ладно, посмотрим… – Посидел и, хакнув, опрокинул водку в рот.

– Андрюша тут, – не вставая, развалясь на стуле, с заброшенной одна на другую ногой, сказал Парамонов, – Андрюша тут за высший стержень предлагал выпить… И я, поскольку каждый за такой стержень полагает что-то свое, – он нагнулся вперед, вытянул над столом руку с бокалом и поклонился Ирише, – я предлагаю выпить за любимых женщин. За любимых женщин, вносящих смысл в нашу жизнь – нашей к ним и их к нам – любовью!

– Прекрасно! – пробормотал Савин, снова наполняя свою рюмку.

Богомазов сидел с очками в руках и с силой жевал концы дужек.

– Нужный тост, хоть и непонятно исполненный, – громыхнул Столодаров. – Присоединяюсь.

Богомазов вытащил дужки изо рта.

– А почему при этом нужно к Ире обращаться? – пригибаясь к столу и кривя в сторону рот, спросил он Парамонова.

– Ой, ну, Андрюш, ну сколько можно, перестань! – морщась, не глядя на Богомазова, сказала Ириша. – Есть ведь какой-то предел. Спасибо, Боря, – потянулась она ответно со своим бокалом к Парамонову.

– Вот именно, Андрюш, сколько можно! – пробормотал Савин, тенькнул своей рюмкой о Наташину и выпил.

– Андрюш, ты бы песенки попел, а?! – в один голос сказали с разных концов стола Света с Оксаной.

– Парамоша вон пусть попоет, у него лучше выходит, – мрачно отозвался Богомазов.

– Андрюш! Ну ты что? Ну Андрюш?! – Ириша, улыбаясь, быстро погладила его руки, лежащие на столе, вынула из них очки и надела на него. – Ты ведь знаешь, что лучше тебя никто не поет.

Сегодня она была в новом темно-синем, свободно спадавшем от лифа широкими складками платье, сделала, стянув волосы на затылке в тугой крепкий пучок, строгую, гладкую прическу, и опять этот контраст между подчеркнутой женственностью платья и аскетической, монашеской простотой прически как бы выявлял в ней всю ее зрелую, яркую женскую прелесть.

– Ты хочешь, чтоб я попел? – поправляя очки на переносье и светлея лицом, спросил Богомазов.

– Ну конечно, – все так же улыбаясь и глядя на него, сказала Ириша.

Наташа выбралась из-за стола и вышла на кухню. Ей было обидно и грустно. Ей было обидно, что Савин пьет рюмку за рюмкой, будто ее и нет рядом, будто ему здесь совершенно нечего делать, кроме как напиться, и ей было грустно, что новая, иная, ее собственная, отличная от их жизнь началась, ей надо жить ею, ступать по ней куда-то вперед, а она вместо этого снова здесь, в их жизни, среди всего того, что переросла, что уже отринула, и снова, в тысячный раз, должна слушать все те же песни Богомазова под гитару.

– «Попутный ветер наполняет нам паруса мечты…» – пел в комнате Богомазов.

«Тогда уж ветер мечты, а не паруса мечты», – подумала Наташа. Она взяла с подоконника чьи-то сигареты, нашла спички и закурила.

Из комнаты вышел Столодаров.

– Натанька! – вполголоса сказал он, стоя на пороге кухни, и повторил: – Натанька!..

– Что? – отозвалась Наташа.

– Пойдем погуляем по свежему воздуху, – сказал Столодаров. – В новогоднюю ночь нужно не в душном помещении сидеть, да еще без елки, а гулять по улицам.

Наташа отвела занавеску и посмотрела в окно. За ним была темнота, и в этой темноте горели кругом сотни других окон. Город праздновал наступление нового года, нового счастья.

– Пойдемте, Коля, – сказала Наташа. – Вы мне будете рассказывать о своих кристаллах. Как вы их выращиваете и с чем потом едите.

Они прошли в прихожую, оделись, стараясь не шуметь, и, выходя, постарались как можно тише хлопнуть дверью.

Ночь была морозная, с высоким звездным небом, наполненная сотнями близких и дальних звуков: музыкой, голосами людей, песнями, завыванием автомобильных моторов. Где-то над головой выстрелила хлопушка.

– Так рассказывать тебе, Натанька, о моих кристаллах? – спросил Столодаров, пытаясь обнять Наташу.

– Нет, Коля, – отстраняясь, сказала Наташа. – Вы уже вполне достаточно как-то рассказывали о них.

В тот раз, когда Столодаров провожал ее до дому, всю дорогу он рассказывал ей о своей работе и уговаривал, выбирая профессию, остановить свой выбор на химии.

– Мы можем вообще заняться чем-нибудь другим, – беря ее под руку, останавливая и разворачивая к себе, сказал Столодаров.

– Ой, Коля! Ну, пожалуйста, – Наташа высвободила руку и укоряюще посмотрела на него. – Не надо со мной так. Вы взрослый человек, а я еще совсем маленькая. Расскажите мне действительно о чем-нибудь, расширьте мой кругозор.

Она пошла дальше по тротуару, Столодаров догнал ее и снова взял под руку.

– Вся в сестричку, вся, вылитая, – в восхищении сказал он, шагая рядом, и черные лохматые брови его тоже восхищенно двигались. – Та такая же: голой рукой не возьмешь.

– А и не надо брать, – как можно равнодушнее сказала Наташа. Ей было приятно сравнение с Иришей. – Зачем же брать, что вам не принадлежит.

Столодаров захмыкал:

– А кому же оно принадлежит?

– Вы о чем? – Сердце у Наташи обмерло. – Вы можете яснее, Коля?

– Яснее… Хм… Яснее… – Столодаров искоса заглянул Наташе в лицо. – У тебя что, – спросил он затем, – в самом деле роман с Савиным?

Сердце у Наташи заколотилось, будто сорвалось со своего места, будто побежало, побежало, силясь уйти, скрыться, спрятаться от кого-то.

– Это откуда вы взяли? – напряженным, обрывающимся голосом спросила она.

– Говорят.

– А сейчас про нас с вами говорят: хлопнули дверью – и исчезли куда-то.

Мимо них прошла подвыпившая компания парней и девушек человек в десять, один из парней нес в руках переносной магнитофон, и Наташу со Столодаровым на мгновение охлестнула волна жестяной, дребезжащей, громкой музыки.

– Так отрицаете, Натанька? – спросил Столодаров, когда компания со своей оглушающей музыкой отошла от них.

– Ой, бога ради, перестаньте. – Наташа высвободила свою руку из его. – Вы для этого меня позвали гулять – портить мне настроение? Расскажите лучше анекдот. Это у вас хорошо выходит.

Столодаров захохотал:

– Та-ак-с! Ладно… Замнем для ясности. Анекдот, значит?

Он рассказал Наташе подряд анекдотов десять, ни одного Наташа не знала и, как всегда, когда слушала Столодарова, досмеялась до того, что заболел живот.

– Ну вот, Столодаров, – сказала она, – можете же вы быть прелестью, когда захотите.

– Прелестью. Хм… Когда захочу… – двигая из стороны в сторону своей тяжелой челюстью, проговорил он. – Вся в сестричку, вся, вылитая…

За освещенными окнами в домах двигались человеческие фигуры, танцевали, курили, из открытых форточек выплескивалась в морозную заснеженную темноту музыка.

Когда Наташа со Столодаровым вернулись, за столом уже никто не сидел, проигрыватель был включен на полную мощность и в комнате танцевали. Все было так, как обычно по субботам, только сегодня была не суббота и стояла ночь.

В кухне, на табуретках у окна, сидели Ириша с Масловым. Ириша курила, а Маслов, перегнувшись в пояснице, раскачивался из стороны в сторону и говорил что-то, из коридора не слышно было что, доносилось одно только неясное глухое: «Бу-бу-бу-бу…»

– Не помешаю? – вошла к ним Наташа.

Ириша взглянула на нее с неуверенной затаенной улыбкой, Маслов повернул голову, посмотрел невидяще и махнул рукой:

– О-один черт…

«Погоди, не говори ничего», – приложив палец к губам, глазами сказала Наташе сестра.

– Я не удержался, да, не удержался… за это меня извини… ну, – проговорил Маслов, раскачиваясь из стороны в сторону, и было видно, что фразу эту повторяет он в сотый, может быть, уже раз. – Мне надо уйти от нее… мне надо, я сам знаю… я пробовал… но я не в состоянии! – Он закрыл лицо руками, с силой провел по нему ладонями, будто хотел размять его, и, шумно вздохнув, отнял руки. – Я не в состоянии!.. Она так красива, Ириш… с ума сойти, как красива!.. Мне только красивая женщина нужна, только красивая… понимаешь? Я снова женюсь на такой же… и снова она будет мне изменять. Шило на мыло… Говорят же ведь, а… кто это сказал? Красивая женщина – как интересная книжка… всегда потрепана…

– Ну, Алик, – сдерживая улыбку, взглянув на Наташу и подмигнув ей, сказала Ириша. – Если интересная, то тогда терпи.

– Я терплю! Я терплю!.. – снова закрывая лицо руками, сдавленным голосом сказал Маслов. – Мне только тяжело… мне тяжело, ты пойми… потому и не удержался, да… за это меня извини…

– Я извиняю, извиняю, она ведь сама первая. Все, успокойся, хватит, – похлопала Ириша Маслова по колену. – Хватит, все.

Дверь ванной раскрылась, отлетела до упора и, с глухим стуком отскочив от стены, ударила вышедшего из ванной Савина по плечу.

– Са-амбистка… а! – пробормотал он, захлопывая дверь и потирая ушибленное плечо. Волосы у него были мокрые, с них капало, и свитер на плечах и груди тоже намок. – Ната-ашенька! – увидел он Наташу, прошел на кухню, обнял ее, тут же отпустил и плюхнулся на табуретку. – Ири-ишка! – поглядел он на Ирину и перевел пьяный, мучающийся взгляд снова на Наташу. – Освежался, – показал он рукой на мокрую голову. – Сколько времени? Транспорт еще не пошел?

– Я терплю!.. – мычащим голосом проговорил сквозь прижатые к лицу ладони Маслов. – Терплю…

– Транспорт, Сеня, часа через полтора пойдет, – сказала Ириша.

– М-м, долго, – помотал головой Савин. – Перепил я… А ты, – он взял сжавшуюся, испугавшуюся его вида, того, что он каким-либо образом выдаст сейчас их тайну, Наташу за руку и притянул к себе. – Ты куда это со Столодаровым шлялась?

– Пожалуйста… не надо так, – боясь взглянуть на сестру, чуть не плача, проговорила Наташа. – Мне больно, ну, Арсений же!..

– Ну-ка перестань, – сказала Ириша, вставая, взяла Савина за указательный палец и резко отогнула его наружу. Савин вскрикнул, дернулся и отпустил Наташу. – Маловато ты, пожалуй, в ванной посидел.

– Пожалуй, – неожиданно легко согласился, мотнув головой, Савин, встал, покачиваясь, прошел к ванной, открыл дверь, снова исчез за ней, и через секунду послышался шум льющейся воды.

Наташа подняла глаза на сестру – Ириша глядела на нее пристальным, настороженным и словно бы виноватым взглядом.

– Ты с ним что, – сказала она негромко, чтобы не услышал Маслов, запнулась и, помолчав мгновение, договорила: – Ты с ним спишь?

Наташа смотрела на сестру и не в силах была сказать то, что, знала, следовало сказать: «нет».

– Нет? – спросила Ириша.

– Да, – сказалось у Наташи против воли, и сразу стало легче: все, теперь все.

– Ты с ума сошла! – заплетающимся языком выговорила Ириша. – Да ты что!..

– А что? – стараясь изобразить удивление и улыбнуться, спросила Наташа. – Что в этом такого? Я его люблю.

– Я терплю… – Маслов оторвал руки от лица и, вздохнув, поднялся с табуретки. – Я терплю, Ириш, терплю…

Он пошел с кухни, пришаркивая ногами, высокий и гибкий, и Наташа, предупреждая все дальнейшие вопросы, слова, восклицания сестры, сказала быстрым шепотом:

– Я знаю, что ты мне скажешь. Да, да, я согласна со всем, да… но не надо, не говори, прошу тебя. Все равно ведь ты ничего не изменишь, и я ничего…

Ириша посмотрела на нее долгим, несчастным взглядом, опустилась на табуретку, поддернув платье, подперла подбородок рукой, облокотившись о стол, и закрыла глаза.

– К чертовой матери! – сказала она затем, открывая глаза и выпрямляясь. – К чертовой матери, пора прикрывать балаган, повеселились. Собачиться уже начали, кидаться друг на друга, всё.

– Что… хочешь отменить субботы? – робко спросила Наташа, стоя над сестрой.

– Да, отменить, – сказала Ириша. – Всё.

Наташа осторожно провела ладонью по туго натянутым глянцевитым волосам сестры.

– Может, просто придумать что-то, – сказала она. – Просто все одно и то же, одно и то же… Богомазов с гитарой… скучно.

– Ну, ты умная у меня какая. – Ириша снова встала, взяла Наташину руку, приложила ее ладонью к своей щеке и потерлась о нее. – Что другое-то придумаешь. – И засмеялась, отняла Наташину руку от своей щеки, хлопнула по ее ладони своей. – А свежатинки-то хочется, свежатинка, знаешь, всегда вкусна!

– А у меня каникулы, десять дней, а там – последнее полугодие, – радуясь, что разговор с Иришей о  т о м – все, уже позади, уже пройден, и тоже смеясь, сказала Наташа. – Январь, февраль, март, апрель, май, ну еще июнь – и все, школа кончена, другая жизнь.

– Другая, другая… – не то подтвердила, не то усмехнулась Ириша.

– «Эв-рибоди!», – снова пел в комнате веселым, азартным голосом Гарри Белафонте, призывая своих слушателей подпевать ему.

К пяти утра все разъехались.

Уехал и Савин, протрезвевший, мрачный, просушив мокрую голову, чтобы не простудиться на улице, под Иришиным феном.

Наташа оставалась ночевать у Ириши и поехала провожать его в лифте до первого этажа.

– Зачем ты так напился? – сказала она, когда лифт поехал.

– А ты со Столодаровым шляться пошла куда-то, – тоном обиженного ребенка сказал Савин.

«Нет, ужасно милый, ужасно… приревновал…» – вся немея от счастья, подумала Наташа.

– Пошла, потому что ты обидел меня, – сказала она вслух. – Пил, будто меня и не было с тобой рядом, будто ты для этого только и пришел.

– Семейная размолвка по всем правилам, – преодолевая похмельную тяжесть лица, улыбнулся Савин. – С Новым годом, Наташенька.

Лифт приехал – громко щелкнули контроллеры, и он встал.

– Пока! – поцеловала Наташа Савина в щеку.

– Вечером тебе позвоню, – сказал он, стоя уже с той стороны двери.

– Жду, – наклоняясь к нему и снова целуя, теперь в губы, сказала Наташа. – Закрывай. Холодно.

Савин захлопнул дверь шахты, она закрыла двери лифта и нажала кнопку этажа.

В квартире Ириша с Оксаной стелили постели. Оксана легла на раскладушку, а Наташа с Иришей на тахту. Наташа думала, что долго не сможет заснуть, Ириша будет мешать ей, но заснула, едва, кажется, закрыла, подтянув одеяло к подбородку, глаза.