355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатолий Радов » Язычник: Там еще есть надежда (СИ) » Текст книги (страница 14)
Язычник: Там еще есть надежда (СИ)
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:53

Текст книги "Язычник: Там еще есть надежда (СИ)"


Автор книги: Анатолий Радов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

18

Спина бабки Матрёны не обманула, напророчила точно. Свинцовые тучи после полудня принялись живо взрастать над горизонтом, словно разбухавшее на ядрёных дрожжах тесто, и к вечеру уже наползали на весь, укрывая собою вечереющее, матово-бледное небо. Глухо ухавший и рычащий где-то вдалеке гром вдруг быстро приблизился, и загремел пугающими душу раскатами над самой головой, а когда край грозового фронта пересёк серёдку небес, холодные порывы ветра взялись подымать вверх пыль и шелуху. То тут, то там на несколько секунд возникали маленькие крутящиеся воронки, и разрушаясь, осыпали отходами от зерна всю округу. Стало скоро темнеть, и одна за другой размелькавшиеся в свинцовом небе молнии, принялись слепить глаза, предвещая великий разгул стихии.

Вечеслав с ведьмаком покинули гумно за час до того, как на весь обрушился холодный ливень, укрыв её от всего мира непроницаемой пеленой из воды и шума. Объяснив голове, что у них ещё дела с ковалем, они сходили на реку, где быстро искупались, смывая перемешанный с пылью и остинками трудовой пот, и сразу же заспешили в весь, озабоченно поглядывая в пресыщенное водою небо.

Коваль с мечом закончил незадолго до их прихода. Теперь его украшала бронзовая рукоять, сделанная в виде спирального рельефа, и Вечеслав без натяжек расхвалился на работу Людоты, ощущая, как уверенно чувствует себя рука. С куском кожи такой уверенности не было и близко. Ладонь невольно сжималась сверх нужного усилия, чтобы не давать коже елозить туда-сюда, отчего кистевой сгиб терял в подвижности. Насчёт же Перуновой защиты, Людота заверил, что ставлена она крепко, и в сечах не раз отведёт беду от владельца клинка, да и не только в сечах. В мирный час не хуже сделанных хранильником [*]оберегов защищать будет от недобрых взглядов и людей.

После коваля, уже почти бегом, они направились к копищу, чтобы возложить меч под идолом воинственного Бога гроз в небе и сеч на земле. Вспомнив рассказ головы о падеже домашней птицы, решили поиском петуха для замаливания не утруждаться, тем более, что таковых в веси, скорее всего, не имелось. Да и меч уже давно испробовал крови вдоволь, и в данном ритуале вряд ли нуждался.

Потому ограничились караваем, который разрезали на четыре части, по разу каждым лезвием, и разложили куски перед идолом так, чтобы острые углы указывали на стороны света. Сам меч положили навершием к идолу, и преклонив колено, Вечеслав произнёс воевскую присягу, клятвенно пообещав до последней капли крови защищать родную землю и великую правду, завещанную предками.

К Добряшевским хатам поспевали бегом. С пажитей в весь как раз загоняли коров, которые сами разбредаясь по своим местам, останавливались у родных хлевов и протяжно мычали. Потому иногда приходилось лавировать между лениво бредущими бурёнками, от нечего делать, погоняя их шлепками по наеденным бокам.

Уже в нескольких саженях от хаты Добряша, с неба хлынули щедрые струи, шумно бьясь в соломенные крыши и прибивая к земле поднятую ветром пыль. Воздух тут же запах арбузами, и после пары сверкнувших почти над головой молний, показался Вечеславу вкуснейшим ароматом из всех, которые когда-либо ему доводилось вдыхать. Слегка промокшие, они ввалились под спасительную крышу, и принялись стряхивать с голов успевшие попасть на них крупные, холодные капли.

– Ух, не намокли почти, – улыбнувшись, выдохнул ведьмак, и прошёл из сеней в хату.

Вечеслав последовал за ним и удивлённо хмыкнул, когда оказалось, что Добряша дома нет.

– Представляю, как он у кого-нибудь сейчас сидит и переживает, что там с его жилищем творится, – проговорил ведьмак, продолжая улыбаться. – Не течёт ли где крыша, не забивает ли в оконцы.

– Слушай, а может он ещё на гумне? – спросил Вечеслав. – Ну в смысле, что если они там до последнего работали. Влезут-то все в ригу?

– Влезут, куда денутся. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Небось ещё и смеются теперь, как ополоумевшие, от радости. У тебя вообще, стихии всякие там, радость не рождают внутри?

– Рождают, – кивнул Вечеслав. – Особенно море. Ну, если его за стихию можно считать.

– А кто ж тебе мешает, – удивился ведьмак. – Хочешь считать, считай.

– Наверное, ты прав. Всё это только слова – стихия, не стихия, какая разница.

– Вот, – ведьмак поднял вверх палец, усаживаясь на полати. – Слова всегда меньше того, что они обозначают. Глазами смотреть нужно чаще, а не словами пытаться объяснить. Кстати, странно, – он пожал плечами, – С чего это Кузьма Прокопыч чего-то подозревать насчёт тебя начал. Углядел разве? Не пойму. Вроде и не говоришь ты много… хотя, насчёт моста, это ты ляпнул, так ляпнул.

– Да я ж откуда знаю, что там с князем Олегом произошло. Я как-то в школе не особо историю любил. Слушай, может, ты просветишь меня чуть, ну, чтобы в следующий раз я ещё большей глупости не сболтнул.

– А чего, и можно, – согласился ведьмак, и тут же гоготнул. – Я представляю, если бы тут сейчас Добряш присутствовал, а я тебе историю нашу при нём рассказывал. Удивился б этот добрый людин не на шутку. Лишь бы не пришёл, да с сеней не услыхал, а то придётся потом навирать ему с три короба.

Вечеслав прислушался к шуму за стенами хаты и сверху её. Шум не ослабевал, а казалось, становился всё сильнее, и он заметил, что они с ведьмаком почти с каждой фразой говорят громче, чтобы услышать друг друга.

– Не, не придёт по такому ливню, – вывел из этих не хитрых наблюдений Вечеслав, и устроившись на вторых полатях, стал молча ожидать, когда ведьмак начнёт рассказ. Но ведьмак принялся рассуждать насчёт непогоды.

– Это ж завтра по веси не пройти будет. Интересно, они общинные лодьи насколько нагрузили, наполовину хотя бы есть? Но сегодня вторая лодья на пядь глубже в воде сидела, это точно.

Вечеслав только неопределённо угукнул. Лодьи он видел, когда они купались после работы в Оке. Стояли они каждая возле своего мостка, и ведьмак указав ему на самую дальнюю от них, объяснил, что то лодья Карпыча. Все три лодьи были длиною метров в десять и примерно в два с половиной высотой, с одной невысокой мачтой посредине, на которую, как продолжил объяснять ведьмак, поднимался косой парус из крепкого холста. Ни одна из лодей не была укреплена по бортам дополнительно, хотя Вечеслав видел пару раз такие на картинках. По бортам всегда висели удлинённые щиты, сужающиеся книзу. Хотя возможно на тех картинках были не торговые суда, а военные.

– Эт я к тому, – продолжал ведьмак, – Как бы дождь планы не разрушил, да на день-два отплытие не задержал.

– Угу, – снова выдохнул Вечеслав, теперь уже с некоторой грустью. Не хотелось ему этих ненужных задержек, ох как не хотелось. Сказать стыдно, притуплялись мысли о своём мире с каждым днём всё сильнее, и уже не так жалили в сердце. Что же будет, когда месяц за плечами останется?

– Да не, не должно, – тут же вывел сам по себе ведьмак, даже не заметив грустного выражения глаз Вечеслава. – Слушай, а чего это ты с Отаем так сильно завязался? Неужто Варя больно приглянулась? Смотри, ты больше к ней не особо подходи… а-то лучше вообще не подходи. Иначе придётся сватать. Застыдят же девушку, если ты рядом крутиться начнёшь, а потом исчезнешь навсегда. Не дело это.

– Да я ничего, – Вечеслав кашлянул. – Я заступился просто. Слишком этот Отай язык свой грязный распустил. Велес, ты ж обещал насчёт Руси рассказать, – напомнил он, пытаясь съехать с темы, от которой невольно приливала краска к лицу, и было немного стыдновато. Нет, не за то, что он заступился и полез на обидчика с кулаками. Случись ещё б раз, он поступил точно так же. Стыдновато было перед своими, которые хоть и за тысячу лет впереди где-то, но всё же такое ощущение, что смотрят на него и укоряют за нахлынувшие, и довольно-таки определённые чувства к Варе. Заступился просто… ну как же, как же.

– Ладно, слушай, – ведьмак опёрся на брёвна спиной и чуть повысил голос. – Далеко забредать не буду, начну с того момента, когда славяне уже сидели между Днестром и Днепром, да по Висле и составляли единое славянское государство. Вместе с ними, ассимилируясь, жили племена русов, которые сутью были отколовшаяся от своих в очень давние времена ветвь финнов. Откололись они за семь сотен лет до сегодняшнего времени, и поскитавшись, осели по рекам Одер и Лаба, один из притоков который местные славяне называли Руса, что означало просто река. Сев по этому притоку, они и приняли новое имя – русы, а первое их имя, которым их называли другие народы – вагры. Ещё там они слились с жившими вокруг них балтийскими славянами в союз бодричей, и уже через полсотни лет их стали считать изначально славянским племенем. Часть этих вагров пошла южнее и попав в земли антов на Волыни, стала жить с ними одним миром. В общем, русы вместе с антами-славянами и гуннам и готам сопротивлялись, да степнякам разным, которые почти каждые полсотни лет подобно лавинам накатывали вдруг из бескрайних степей. Хотя иногда объединялись и с гуннами и с им подобными, чтобы ходить за богатой добычей в ромейские земли. Впрочем, время от времени и с ромеями дружили. Проще говоря, выживали, как и любой другой народ в те времена. Но в начале седьмого века не смогли они устоять против нахлынувшей с юга-востока волны обров [*]. Обры своим количеством и отчаянной агрессией заставили сдвинуться славян и русов с обжитых мест, спасаясь от жестокой напасти. Более всех пострадали поляне и дулебы, которые первыми попали под эту лавину и попытались её остановить. Но остановить такую громаду не вышло. И началось великое переселение, которое в общем-то оказалось скорее очень выгодным расселением. Те, кто позже назвался кривичами и словенами ушли дальше других на север и построили Смоленск, Полоцк, Псков, ну и Новгород. Вятичи и радимичи двинулись на северо-восток и воюя с местными мелкими племенами, садились по рекам Сожь, Беседь и по Оке, разумеется. Русы же, какие ушли к своим сродникам-ваграм, жившим в устье Лабы и поселились на окраинах Старграда, столицы Вагрии, а какие двинулись из Волыни вместе с полянами вверх по Днепру, разделяя с ними все горести и тяготы. В то время и был основан Киев, ставший вскоре стольным градом окрестных славянорусов. Платя дань аварам и против воли принимая участие в их военных походах против греков, славянорусы всё же не покорились внутри. Они стали наскоро укрепляться по периметру городищами и крепостицами, надеясь однажды сбросить с себя обидное ярмо. За какие-то два десятка лет было построено более семидесяти городов и укреплений, и можно сказать, взросло славянское государство крепче и шире прежнего. А для полнейшего единения несколько родов русов двинулись на север, устанавливая меж рассыпавшимися по новым землям славян новое единство. Словно на ниточку нанизывались бусины, связываясь в братский союз славянорусов. Дойдя до Новгорода, эти русы сели там, потому как неожиданно обры были так же, как когда-то анты-поляне, практически полностью уничтожены. Поспособствовали этому делу франки с греками, и опасность миновала сама по себе. Так славяне и русы расселились на новых землях и создали Киевский каганат, главой которого стал древний антский род Киевичей, ведущий своё начало от антского князя князей Божа.

Но светлое место никогда не пустует. После гибели обров усилились булгары и хазары. С булгарами по разному жили, то враждуя, то замиряясь, а вот с хазарами, – ведьмак на секунд пять замолк, словно что-то припоминая, после чего продолжил с некой разочарованностью в голосе. – Пока те сами собой правили, не знали славянорусы особой беды с их стороны, и по большему счёту вели с ними торговлю. Славились хазарские земли виноградниками, и потому завсегда покупалось у них отменное вино, а хазары брали на Руси мех, не скупясь серебром. Во время торговых экспедиций узнали славянорусы, что хазары являются наследниками древнего народа – скифов, с которыми уже был опыт общежития на просторах Великой Скифии. Казалось бы, не знать беды с этой стороны, но беда всё же пришла. Захватили власть в Хазарском каганате иудеи-рахдониты, которые бежали из Сирии, отстранив от дел местного хакана, и посадив на престол своего царя. Начались первые попытки поработить славянорусов, которые вначале были безуспешны. В Киеве тогда правил великий русский каган Дир. Со своим сыном, которого звали Оскол, ходил он на греков, и осадив Царьград, заставил тех подписать выгодный для славянорусов договор и выплатить огромную дань. Победа эта несколько охладила пыл хазар-иудеев. По договору греки должны были помогать нам в случае войны с Хазарским каганатом, который как раз-таки находился в состоянии войны с греками. Да вот тут и пришли беда, и ворота, хочешь не хочешь, пришлось отворять.

Пришла она с севера. Осевшие в Новгороде русы, которые наладив морем связь со своими сродниками ваграми, стали брать дань с окрестных славян и чуди с весью. Но в порыве отчаяния и злобы, новгородцы изгнали их. Однако, остыв, испугались они неминуемой мести со стороны воинственного племени, и потому позвали к себе на стол знатный и почитаемый род Рериков из тех же вагров. Свои своих усмирят и не допустят кровопролития, решили они.

Почти так и вышло, – ведьмак усмехнулся. – Кровопролития не случилось, но вагры стали единовластными владыками Поильменья [*]. Однако вскоре власть их ослабла, потому как часть вагров поспешила вернуться на родину, где в лютых сечах за свою веру и свободу, скрестились мечи бодричей с мечами германцев. Потому, вскоре после смерти правящего князя Рерика, вагры были вновь изгнаны из Новгорода. Под предводительством его брата Хельги, который надеялся принять власть после Рюрика и был в ярости оттого, что остался без стола, они двинулись на юг к Киеву, где, как им было ведомо, сидели вместе с полянами и русы, их давние сродники.

Но Киев не мог не слышать о Новгородских делах, и потому Оскол изготовился к битве…

Неожиданно, перебивая рассказчика скрипнула входная дверь, и ведьмак тут же замолк, повернувшись к дверному проёму из сеней в хату, откуда разом донеслись фырканье, оханье и топот.

– Дома ли, гости дорогие? – послышался промеж этого набора звуков голос Добряша, а спустя пару секунд, он и сам предстал в проёме в одних портах без рубахи. В руках у него был большой белый рушник, которым он принялся обтираться, улыбаясь, и то ли хваля, то ли ругая обрушившийся на весь ливень.

– Ух, и не скупится небо на водицу. Не льёт, а хлещет, аки плетьми хлещет, ей-богу. Спасу нет, пока добёг сюда с овина, до костей промочило.

– А чего ж не переждал? – спросил ведьмак, бросив на Вечеслава взгляд и едва заметно кивнув, мол потом дорасскажу.

– Да чего ж тут пережидать, ежели пузыри в лужицах. Такой дождь и до зорьки утренней лить може, – Добряш закинул один край рушника за плечо, и сжав в кулаках концы, стал тягать его вверх-вниз, не просто вытирая спину, а натирая её, чтобы согреть. – Эх, поди прочь хворь, не прикрепись ни к спине, ни ко мне, – приговаривал он при этом с посерьёзневшим лицом.

– А с рожью чего, управились? – поинтересовался ведьмак, и Добряш удивлённо хмыкнул.

– Куда ж тут управиться, уйма-то стогов на полях. Хоть успели поукрывать их осоками, слава богам. Може и не подмокнут шибко. Эх, не забыл чуть, Кузьма Прокопыч велел передать вам, что лодьи завтра на Мурома пойдут.

– Завтра? – тут же переспросил Вечеслав, подаваясь вперёд.

– Завтра, с самой зори, – Добряш перестал растирать спину, и повесив рушник на гвоздик у дверного проёма, прошёл к комоду. – Боязно ведь, подмочится хлеб на лодьях, цены потом не дадут. Не обратно ж его в овины тягать.

Достав из комода сухие порты и рубаху, Добряш пошёл было в сени, чтобы переодеться, но вдруг остановился, и почесав бороду, заговорил со смущением в голосе.

– Эх, и жаль-то вот так вот. Попривык я к вам уже, аки к родным. Добрые вы люди, на сердце легли мне.

– Да ладно, Добряш, – улыбнулся ведьмак. – Дадут боги, свидимся ещё. Вот доберёмся мы до матери Ладоги, да расскажем своим родичам о веси вашей. Авось и порешим в ваши края заглянуть, кадями поторговать в Муромах да в Суздале. А оттуда уж и к вам заглянем, не забудем.

– Завсегда ждать будем. Не забывайте токмо, – Добряш бросил секундный взгляд на Вечеслава, но тут же отвёл его в сторону и тихо проговорил. – Може и породнились бы. Я б и вено [*]не стребовал.

– Спасибо за честь, подумаем мы, – коротко ответил ведьмак, и Добряш смутившись окончательно, быстро покинул комнату, ловко сдёрнув по пути с гвоздика влажный рушник.

– Завтра, значит, – проговорил Вечеслав, бросая задумчивый взгляд на ведьмака.

– А ты чего, не рад, что ли? – удивился ведьмак, но тут же, догадавшись, улыбнулся, и продолжил шёпотом. – С глаз долой, из сердца вон. Так лучше будет. А то вон уже и Добряш всё понимает и Варю тебе в невесты сам предлагает. Понятное дело, что по душе ты ему пришёлся, но ведь он не знает всей правды. А ты сам чего, взял бы Варю в жёны?

Вечеслав досадливо отмахнулся, и улёгшись, отвернулся к стене. Новость принесённая Добряшом отозвалась внутри неприятным ощущением. Хотя и было это странным. Буквально за несколько минут до этого переживал он о неминуемой из-за ливня, по словам ведьмака, задержке, и вдруг на тебе – перевернулось всё с ног на голову. И причиной тому была девушка с глубокими, серо-зелёными глазами, от которой безумно пахло луговыми цветами, и которую ему уже в жёны пророчили. Ну не пророчили, а как бы это сказать, желали этого. Эх, не промелькнуло мимо сердца происходящее, как хотелось, да и верилось с самого начала, а запало уже в самую глубину его, и теперь будет томить и взывать оттуда. Нет, всё же надо у Велеса спросить будет, есть ли такое заклинание, чтобы стереть этот мир из памяти? Да и из сердца тоже.

19

Вечеслав так и пролежал, отвернувшись к стене, пока не стемнело, а буйный ливень за окном, судя по звукам, утихомирился, обратившись в унылый затяжной дождик. Добряш ещё раз заходил к ним, и решив, что Вечеслав спит, о чём-то долго разговаривал с ведьмаком едва различимым шёпотом. Ведьмак таким же шёпотом давал короткие, однозначные ответы, судя по которым Вечеслав сообразил, что Добряш о чём-то рассказывает его спутнику. Но никакого интереса о чём этот разговор у него не возникло ни на секунду, в другой плоскости находились его интересы и мысли. Сложно всё закрутилось, неразрешимым вихрем, и даже не одним. А что если и вправду жениться? Да уж, совсем крыша поехала. И к чему приведёт сей поступок?

Хм, ну можно пожить тут немного, а потом уйти, вроде как в дружину обратно, а там пусть ведьмак горькую весточку донесёт, что погиб, мол, в кровавой сече с любимым именем на устах.

Пошленько выходит. Нет уж, лучше и вправду уйти, и пусть останется Варенька нетронутой и чистой мечтой. Да, и не забыть ещё самому себе по роже настучать, как Отай этот, за то, что вообще мысли такие в голове роятся. Надо же, о Маше с Иришкой вторые сутки, если уже не третьи, и не вспомнил ни разу.

Но с другой стороны… разве искренние чувства не свя… тьфу ты, не светлы? Хм, а выходит-то и не понятно. Ненавидеть тоже можно искренне, а светлым чувством ненависть от этого не становится… Значит, и любовь одной искренностью не оправдаешь.

Не в силах справиться с этими бесконечными вихрями мыслей, Вечеслав попытался силой заставить себя уснуть, но, как и бывает в таких случаях, сон наоборот стал избегать его. И уже только заполночь, морально измождённый неразрешимыми желаниями и вопросами, он провалился в спасительную пустоту.

Что снилось ему в промежутке между полночью и предзоревым полусумраком, и снилось ли вообще, Вечеслав не знал, но последний сон на несколько секунд чётким оттиском застыл в его мозгу сразу после пробуждения. Наверное потому, что был этот сон из разряда повторяющихся время от времени, навеки связанный ассоциативным стальным тросом с единственным явлением в яви. В своём времени этим явлением был звон будильника. Несущаяся по улице пожарная машина с дурацким колокольцем вместо сирены, который истошно звенит…

Вечеслав проснулся, и сразу же подорвался, усевшись на краю полатей. Какое-то время он только недоумённо пялился вперёд себя, прислушиваясь к висящей в комнате тишине. Может просто сон, откуда ж здесь будильнику быть, вяло крутилось в мозгу, но не успев додумать эту мысль, он вздрогнул от раздавшегося вдруг резкого звона, и в тот же момент в комнату ввалился ведьмак.

– В било [*]великое клепают [*], на светлое место созывают, – с удивлением и немного возбуждённо проговорил он. – На площадь в смысле. Значит, случилось что-то.

– Что случилось? – возбуждение невольно перекинулось на Вечеслава, несмотря на то, что из сна он не выбрался ещё и наполовину, продолжая витать в смутном мареве последнего сновидения.

– Да я ж откуда знаю. Просыпайся давай быстрей, поспешать нужно, – бросил ведьмак, недовольно глядя на полусонно раскачивающегося Вечеслава.

– А меч г… а, да, на копище же, – Вечеслав поднялся на ноги и извинительно улыбнулся. – Заснул поздно.

– Давай, давай, – приказным тоном повторил ведьмак и исчез в сенях. Тут же скрипнула дверь и Вечеслав поспешил следом, надевая на ходу поверх рубахи свитер, который был отстиран от крови и заштопан додельницей Агафьей, и после аккуратно повешен на деревянные плечики прямо над полатями.

Уже в сенях пахнуло предутренним холодком смешанный с последождевой густой сырцой, и он невольно поёжился. А на самой улице к холодку дружески присоединился и свежий ветерок, вынудив Вечеслава ритмично задёргать руками, разгоняя вяловатую со сна кровь.

По улице зашагали молча, поглядывая на выходящих из хат и изб людей. На лицах тех было неподдельное волнение и в тоже время были эти лица словно высечены из камня, не такие совсем, как позавчера на празднике или вчера на гумне. С этими лицами люди оглядывались друг на друга, и не роняя ни слова, спешили в сторону копища, угрюмо глядя себе под ноги.

На площади уже собралось человек двести, к которым присоединялись всё новые и новые, вытекая тихими потоками из русел весевых улиц. Образовывая большое полукольцо, здесь они уже начинали перешёптываться друг с другом, видимо не в силах держать напряжение внутри. Подойдя к кольцу вплотную и протиснувшись чуть внутрь, Вечеслав увидел возле ворот копища волхва Будимира с неизменным посохом, на который он тяжело опирался. И показалось Вечеславу, что поубавилось в нём той молодящейся прыти, с которой он легко всходил по ступеням перед судилищем.

– Кто сей отрок ошуюю [*]тебя, Будимир-батюшка? – раздался вдруг поверх людского шёпота, похожего на шум леса потревоженного ветром, напряжённый мужской голос. – Молви, не томи.

– Погодь, Аким, – ответил за старика стоящий тут же Кузьма Прокопыч. – Не все ещё собрались.

– Не все собрались, да все знать будут, – раздался уже знакомый Вечеславу бас с другой стороны. – Разе ж оставим кого в неведении?

– Прав Елизар, – тихо проговорил волхв, обращаясь к голове. – Зачинай, чего тянуть?

Люди замолкли, переводя взгляды то на задумавшегося Кузьму Прокопыча, то на худенького паренька лет двенадцати отроду, который держал под уздцы каурую лошадку, нервно вздрагивающую головой. Лицо у парня было уставшим и немного испуганным, видимо не меньше своей лошадки нервничал он, видя вокруг такое скопление народу.

– Вот малый сей, весть принёс, – начал голова, перед этим тяжко вздохнув. – Недобрую весть, рязанцы. Давай, Тишатко, молви, – Кузьма Прокопыч посмотрел на паренька.

Тот кивнул, но ещё секунд пять молчал, набираясь решимости, и видимо успокаивая себя, а за одно и лошадку, поглаживая её по длинной, пепельного цвета гриве.

– Я из Проньской веси, – начал он наконец, слегка срывающимся голосом. – Тридцати вёрст от вас. Меня Тишатей кличут, а батька мой – Прокоп Силантич, слыхали мож? Лошадник он.

– Слыхали, малец, – раздались сразу несколько голосов из полукольца. – Ты не томи токмо, дело говори.

– Так я ж… – смутился парень, но тут же взял себя в руки. – В весь нашу вчера вечор пятьнадесять кметей зашли. Киевской дружины вои, урмане да варязе вполовину, а другие полянские, и главой у них воевода из полян, Волчьим Хвостом они его промеж собой называли. Трое у нас на постой определились, в хате самой, а нас с батькой в овин выгнали. Так батька сестёр моих-то увёл за околицу, да велел в стогах покамест схорониться, а посему я им у стола служил. Они коня одного нашего старого, Копытку, загубили секирой урманьской и приказали в котлах его варить, абы на всю полсотню хватило. Вот тут я и выслухал, чего да куда они идут – парень замолк, тяжело вздохнул, и выпалил – На весь вашу.

На мгновение в предрассветной хмарке повисла над площадью тишина, но тут же полукольцо людей заговорило, загудело, посыпало вопросами. Кузьма Прокопыч принялся усмирять, перекрикивая общий гул, и когда он утих, снова обратился к людям.

– Дайте договорить мальцу. Он тридцать вёрст в ночи проскакал оденёши, неужто не заслужил уважения нашего? Продолжай, Тишатко.

– Говорили те кмети, – заторопился парень, – Бо задолжали вы князю за семь лет, и идут они должок тот с вас стребовать. Во оружии все, да о шеломах с бармицами*, и взгляды лютые. Мне батька и говорит, скачи, предупреди добрых людинов о беде находящей.

Толпа снова загудела, но теперь более сдержанно, словно сообразив, что голосом беды не отвратить.

– И чего таперича? – задумчиво пробасил Елизар, протиснувшись в первые ряды.

– Решать будем, – ответил голова. – Всем миром. Как решим, на том и станем.

– А чего решать-то? – неожиданно вступил в разговор Завид, макушка которого виднелась в задних рядах в правой стороне полукольца. – Рано или поздно должно было случиться. Али вечно без дани сидеть собирались?

– Это одна сторона, – невозмутимо ответил голова. – Другая есть?

– А другая-то, сеча выходит? – в круг выступил Игнат и обернулся к людям. – Твою думу Завид я и без слов знал уже. А я вот как мыслю, отпор дать надобно находникам.

– Да окстись, Игнат, – крикнул Завид. – Какие ж находники они? Князя руського кмети.

– Игнат, есть в его словах правда, – согласился Кузьма Прокопыч. – Князь он, какой-никакой.

– А ты Завид оглянись вкруг себя, людей видишь? – громко пробасил Елизар.

– Ну вижу, и чего?

– А того, что ты токмо половину видишь, а вторая половина, князем этим твоим загублена. Сколько в твоём роду полегло, полтора десятка?

– То давно было.

Половина толпы недовольно зароптала на Завидову речь.

– Люди добрые, – поверх ропота вступил в разговор волхв, – Паренька-то отпустить надобно, накормить его, да спать уложить. Ему вскоре уходить из веси надобно, сами соображаете почему. Тишатя, иди вона к супружнице головы нашего, во-он она в накидочке, – волхв указал посохом на женщину в сиреневой накидке на плечах, которая стояла в переднем ряду. – Любава Власовна не обидит ни чем. А тебе и отцу твоему от всей веси нашей поклон до землицы передай. Ну, ступай, ступай, отдохни.

Паренёк поклонился старику и устало поплёлся к женщине в накидке, ведя за собою, пугливо озирающуюся каурку. Кольцо перед ними расступилось, пропуская, и пока паренёк проходил сквозь образовавшуюся прореху, несколько мужских рук уважительно похлопали его по плечу.

– Так что решать-то будем, Будимир-батюшка? – раздался вопрос, едва толпа проводила взглядом паренька.

– Може в леса сховаться на время? – спросил кто-то.

– Не дело, – тут же ответили ему. – Разорят всё и пожгут.

– Пять десятков всего, вы чего? – удивлённо оглядел людей Игнат. – Эй, Мстивой, скольких успеешь снять, пока до тына добегут? – остановил он взгляд на парне, в котором Вечеслав признал стрелка с праздника, того, что стрелял с завязанными глазами.

– Тут смотря, как одоспешены будут. Ежели, как Тишатко сказал, шелома с бармицами, да и с носами* ежели ещё, то тяжельше придётся. В глаз-то такому бегущему мудрено попасть. Да и чего за кольчуги ещё…

– Мстивой! – прикрикнул Кузьма Прокопыч. – Не рано ли вы разговоры свои затеяли? И ты, Игнат, уймись. Никто о противлении ещё не решил. И дело-то не в том, что их пятьнадесять всего, а в том, что отпор наш може после нам же боком выйти. Есть у кого что сказать ещё?

– Я, если можно, конечно, – из толпы вышел долговязый, которого Вечеслав тоже помнил по празднику. – Моя вера по этому поводу говорит так. Власть на земле она от бога даётся…

– Ну если токмо от твоего, – перебил кто-то из толпы.

– Не мешай, – тут же бросил голова. – Пусть иноверец скажет.

– Так вот, – долговязый многозначительно покашлял. – Выходит если власть от бога дана, то и принимать её нужно не оспаривая и не ропща. Владимир князь ваш, потому и подчиниться ему вы обязаны. А вот молодые ваши, – он кивнул в сторону Игната, хотя того, вряд ли, можно было назвать молодым, – Готовы кровь проливать просто так, но вера моя говорит – не убий. Бог мой – он любовь есть. Возлюбите ближнего своего, как самих себя, и тогда откроется вам свет истины. Станьте же, как агнцы, примите в объятья идущих обидеть вас.

– А ты обидь нас, попробуй, – снова усмехнулись из толпы.

– Да чего слушать-то его, Кузьма Прокопыч? – Игнат обернулся и с досадой поглядел на голову. – Пустомелие одно ж. Какая от него польза нам таперича?

– Не пустомелие это, – обижено продолжил долговязый, – А слова божьи. Так в святом писании сказано.

– А ты думаешь, – заговорил вдруг волхв, – Наша вера говорит убий? Эх, мил человек, плохо же ты нас почитаешь, а ещё хочешь, абы мы сочли, что ты и бог твой – любви светлой копь. А порешим покуда так, – старик обратился к людям, – Женщин и детей, кого на лодьях, кого посуху вёрст на десять уведём отсюда, абы беда до них дотянуться не смогла, а сами сготовимся и ждать станем, чего нам кмети княжьи скажут.

– Дело, – сразу же донеслись с разных краёв с десяток голосов.

– А добро как же? – снова из-за голов спросил Завид.

– Я ж говорю, на десять вёрст уведём отсюда, – волхв с прищуром улыбнулся. – Али ты про какое добро? Если про то, что на лодьях, думаю сгружать надо назад в овины, абы боле в них людей поместилось. Любомир Карпыч, здесь ты? – спросил он, оглядывая полукруг.

– Здеся, где ж ещё, – без интонации ответил голос из-за спин первого ряда.

– Лодью свою дашь на общее дело?

– Да разве к ночи токмо.

– А чего так? – удивился старик.

– Да я вот чего думаю, ежели всё миром решится, то выйдет зря сгружались. А ежели не выйдет, сам гляди. К веси вашей они подойдут к вечеру, а в ночь кто ж приступом пойдёт? А до утра можно буде и пять разов сгрузиться на подол речки прямо, чего мне, жалко что ли шкур тех да воску с мёдом? О людях же речь идёт, до товаров ли?

– Ну так, значит так. Твоя лодья, тебе решать, а ты Кузьма собирай народ на разгруз общинных.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю