Текст книги "Пурга в ночи"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
– Там. – Оттыршн указал в сторону, за кольцо людей, стоявших вокруг огня.
Мандриков и Оттыргин выбрались из толпы. Около нарты стоял Парфентьев и смотрел на огонь. Исхудалые собаки, утомленные многодневным перегоном, лежали на снегу.
Оттыргин, возвращаясь из тюрьмы, куда он отвел Маклярена, увидел, как Парфентьев проехал к зданию управления. Оттыргина удивило, что с ним не было Новикова. Он безошибочно определил, что Парфентьев приехал прямо из тундры. Но почему он один, без Новикова?
Оттыргин не успел окликнуть Парфентьева и побежал следом. Ему хотелось узнать о Новикове, Оттыргин подбежал к толпе, стоявшей у костра. Тут был и Парфентьев. Увидев юношу, он почему-то растерялся.
– Здравствуй, Оттыргин! Вот и я приехал. А зачем этот костер развели?
– Старого человека где оставил? – не отвечая Парфентьеву, спросил Оттыргин. – Он тебя прислал?
– Он остался там, – Парфентьев махнул рукой в сторону заката и вдруг рассердился: – А тебе какое дело. Проваливай!
Оттыргин поспешил к Мандрикову. В голосе Парфентьева, в его глазах была какая-то тревога и боязнь, Оттыргин подвел Мандрикова к Парфентьеву, указал на него:
– Он возил Николая Федоровича!
– Ты? – спросил Мандриков каюра.
– Я, – тряхнул головой Парфентьев.
– Пошли, расскажешь, – пригласил Мандриков каюра, и тот неохотно последовал за председателем ревкома.
Парфентьев, сбросив Новикова, не поехал в Марково, а направился в Ново-Мариинск, где ничего не знали о нем. И вот неприятная встреча с Оттыргиным, о котором он и не думал. Мандриков объяснил ему, кто он и что в Ново-Мариинске произошло. Узнав, что власть взяли друзья Новикова, каюр перепугался, но собой владел.
– Где же вы расстались с Новиковым? – спросил его Мандриков.
– В Усть-Белой. – Парфентьев говорил осторожно.
– Николай Федорович ничего с вами не передавал? – Мандриков чувствовал в каюре какую-то непонятную настороженность. – Я его друг, и вы можете говорить со мной откровенно.
– Нет, не передавал. – Парфентьев проклинал себя за то, что не попытался уйти от преследований вместе с Новиковым. Его бы, понятно, благодарили. Неужели сбудется то, о чем так горячо рассказывал Новиков. В Ново-Мариинске уже советская власть.
– Новиков знал, что вы едете сюда? – Мандрикову показалось странным, что Николай Федорович не воспользовался оказией и не прислал с каюром письма.
– Знал, – кивнул Парфентьев. – Но ничего не передал.
– Как он себя чувствовал, здоров? – забеспокоился Мандриков.
– Здоров.
Односложные ответы Парфентьева ничего не дали Мандрикову. Он только узнал, что в Усть-Белой создан отряд и его командиром является коммерсант Малков и что в Усть-Белой находятся американцы, Парфентьев ушел от Мандрикова с твердым намерением немедленно бежать из Ново-Мариинска, но, взглянув на истощенную упряжку, решил остаться. У него в запасе больше недели. Раньше никто не сможет приехать из Усть-Белой и рассказать о нем.
– Кажется, твой каюр знает больше, чем говорит, – поделился Мандриков с Оттыргиным. – Что-то он утаивает. Последи за ним незаметно. Понаблюдай. Было бы интересно знать, с кем он здесь будет встречаться.
В кабинет вошла Нина Георгиевна. Видно, она шла быстро, потому что запыхалась. Лицо ее раскраснелось. Оттыргин бесшумно выскользнул из кабинета.
– Устаете?
– Пустяки, – Нина Георгиевна улыбнулась. – Если бы вы знали, как я себя хорошо чувствую.
– Вот теперь знаю, – засмеялся Мандриков.
– Я спешила к вам.
– Что-нибудь случилось с товарищами? – насторожился Мандриков.
– Они бродят по квартире и требуют, чтобы я их выпустила. Называют меня тюремщиком. – Нина Георгиевна весело засмеялась. – Какие замечательные люди! А сколько им пришлось в жизни перенести. Они мне все про себя рассказали. Видимо, нет счастья для человека в этой жизни.
– Неправда, – возразил Мандриков. Он увидел, как Нина Георгиевна погрустнела. Очевидно, вспомнила свою жизнь. – Разве вы сейчас не довольны тем, что помогаете нам?
– Вы правы, сейчас я просто счастлива. Я радуюсь выздоровлению ваших товарищей так, словно они мои дети.
– Бучек со своей лысиной как раз сойдет за младенца, – расхохотался Мандриков. «А серьги-то она сняла», – подумал Михаил Сергеевич и вспомнил о Струкове.
– Дмитрий Дмитриевич жаловался мне, что вы его не пустили в дом.
– Не могу, Михаил Сергеевич. Не могу. Как вспомню…
– Он же не тот, за кого мы его принимали, – начал объяснять Мандриков, но Нина Георгиевна перебила его:
– Не верю, не верю! Он обманывает всех. Он не такой, каким вы его считаете. Не верьте ему. Я не хочу о нем слышать! Он… он… он ужасен.
– Ну, хорошо, не будем о нем говорить, – отступил Мандриков. – Вы пришли…
– Чтобы сказать, что Елена ждет вас у меня. – Нина Георгиевна с укоризной посмотрела на Мандрикова. – Как она переживает! Этот Берзин… Она же любит вас. Не обижайте ее. Идите к ней. Сейчас же…
Михаил Сергеевич послушался. Все были у костра, и Мандриков незамеченным вышел из ревкома. Елена встретила его радостно:
– Пришел! – Она обняла его.
Нина Георгиевна, чтобы не мешать, прошла в соседнюю комнату. Оттуда донесся ее недоумевающий голос:
– А где же больные?
– Сбежали, – засмеялась Елена Дмитриевна. – Просили передать тебе благодарность.
Мандриков вглядывался в любимую. Видно, она провела тревожную, бессонную ночь. Она вопросительно смотрела на него. Михаил Сергеевич быстро передал ей разговор с Берзиным, а потом сказал:
– А ну, дамы, одевайтесь – и в ревком.
– Зачем? – испугалась Елена.
Нина Георгиевна удивленно смотрела на Мандрикова. Он, волнуясь, торжественно сказал:
– Мы узаконим наш брак!
– Миша… правда это?
Они подходили к ревкому. Костер уже погас. Осталось большое пятно от растаявшего снега и замерзшей, черной от пепла воды. Толпа разошлась, только несколько группок продолжали что-то оживленно обсуждать. Увидев Мандрикова с женщинами, они с любопытством проводили их до дверей.
В кабинете были все члены ревкома, за исключением Булата, который не вернулся с копей, и Фесенко, не покидавшего радиостанцию после выговора. Тут же находились Тренев, Рыбин и Оттыргин. При появлении Мандрикова с Еленой и Ниной Георгиевной в кабинете стало очень тихо. Члены ревкома выжидающе смотрели на своего председателя. Он снял шапку и, остановившись посередине комнаты, обратился к товарищам:
– Друзья! Я уже давно люблю Елену Дмитриевну, и она отвечает мне тем же. Мы решили соединить свои жизни. Я прошу на это вашего согласия и одобрения. Борьба и общие цели объединили нас, и я надеюсь, что мой союз с Еленой Дмитриевной не отразится на наших отношениях.
Мандриков умолк. Елена стояла рядом. Новость и просьба Мандрикова были очень неожиданными. Члены ревкома поглядывали на Берзина, близкого друга Мандрикова.
– Скажи ты, Август Мартынович, – попросил Бучек.
Берзин, сидевший у печки – его лихорадило, – встал и, оглядев всех, заговорил чуть сердито:
– Я уже говорил Михаилу Сергеевичу, что я против этого брака. – Елена вздрогнула и направилась к двери, но Мандриков удержал ее за руку. – Причины: Елена Дмитриевна была женой Бирича-младшего, осужденного нами. Правда, она была в незаконном браке, но это дела не меняет. Все ее знают как жену Бирича. Теперь она становится женой нашего товарища Мандрикова. Я всем сердцем желаю Михаилу Сергеевичу счастья, но считаю, что этот союз наносит нашему делу ущерб. Я сказал все.
– Я согласен, – сказал Бучек.
– И я, – присоединился Галицкий.
– Би хэпи! – радостно воскликнул Аренс Волтер и, подбежав к Мандрикову, хлопнул его по плечу и дружески сказал Елене Дмитриевне: – Любить… хорошо… би хэпи.
Исчезла натянутость. Мандрикова и Елену Дмитриевну окружили и стали поздравлять, но Берзин и Оттыргин не подошли к ним.
Михаил Сергеевич чувствовал за шумными поздравлениями и улыбками скрытое неодобрение его выбора, но изменить уже ничего не мог. Он достал из кармана исписанный листок, над которым сидел утром, протянул его Треневу.
– Прочти вслух. Прошу тишины, товарищи!
Тренев, довольный вниманием Мандрикова, начал:
– «Акт. Мы, нижеподписавшиеся, Михаил Сергеевич Мандриков и Елена Дмитриевна Чернец, члены Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, настоящим актом по обоюдному соглашению вступили в брачный союз для совместной борьбы за лучшую жизнь, а также делить и невзгоды, встречаемые на пути к лучшему…»
Члены ревкома с удивлением слушали этот любопытный документ. Берзин понимал, сколько пережил Мандриков, чтобы написать его. Он называл ее товарищем по борьбе. Он верит, что Елена Дмитриевна будет достойна и его и его товарищей.
Тренев продолжал читать:
– «Взаимные наши отношения должны руководиться только совестью каждого из нас. По обычному, праву современного человечества будущее потомство должно идти, по линии мужской, для чего Елена Чернец записывается в посемейный список как Елена Дмитриевна Мандрикова. Все вышеизложенное в полном сознании подписываем»[3]3
Подлинный документ.
[Закрыть].
Тренев кончил читать и осторожно опустил листок на стол.
Михаил Сергеевич взял лежавшую около чернильницы ручку и подписал акт. Он протянул ручку Елене Дмитриевне.
Она решительно шагнула вперед и размашисто поставила свою подпись. Взглянув в лицо Мандрикову, громко, чтобы слышали все, проговорила:
– Ты мой муж!
Он с любовью смотрел в ее зеленоватые глаза. От пережитого волнения лицо ее светилось, и она была очень хороша в эту минуту. Члены ревкома, измученные жизнью и непрерывными тревогами, истосковавшиеся по женской любви и ласке, залюбовались ею, а кое-кто просто по-мужски завидовал Мандрикову.
Только взгляд Берзина не смягчился. Он, сжав губы, хмуро следил за происходящим. Он хотел счастья Михаилу Сергеевичу, но эта зеленоглазая высокая женщина не принесет, ему радости.
В ней он чувствовал врага, хитрого, умного врага, который уводил от него друга. Августу Мартыновичу хотелось крикнуть Мандрикову, что это не та женщина, но, взглянув на них, он крепче сжал кулаки. Изменить что-либо он не мог.
– Чтобы акт был законный, нужны подписи свидетелей, – сказал Тренев. – Разрешите мне первому…
Он так подобострастно смотрел на Мандрикова, что тому стало не по себе, но он ответил:
– Конечно, – хотя Мандрикову хотелось, чтобы первой стояла подпись Берзина.
Тренев пригладил ладонями свисающие волосы и старательно вывел свою фамилию. Мандриков поискал глазами Берзина. Августа Мартыновича в кабинете не было. Никто не заметил, как он вышел, и вместе с ним исчез Оттыргин.
Глава третья
1
Поздним утром Булат и Мохов привели на копи осужденных колчаковцев. Трифон Бирич, Перепечко, Соколов и милиционеры, осужденные за жестокое обращение, всю дорогу шли молча. Они только злобно посматривали на немногочисленных конвойных. Мохов, шагавший рядом с Булатом, шепнул:
– Как волки глядят, того и смотри набросятся.
Булат рассмеялся:
– Куда же они побегут, если нас побьют?
Он оглянулся, и Антон невольно последовал его примеру. Вокруг лежала заснеженная земля, залив, далекие сопки. Они розовели под ярким солнцем. Тени на снегу были фиолетовые. В прозрачном, чистом, накаленном морозом воздухе звонко хрустел под ногами снег. Безмолвие лежало над землей. Антону показалось, что люди непозволительно нарушают его. Булат с удивлением понизил голос:
– Красота-то какая! Только сейчас приметил.
Мохов ничего не ответил. Дальше они шли молча. Когда впереди показались приземистые постройки копей, Булат сказал задумчиво:
– Кто в них живет, тот этой красоты не видит. Эх!
Копи встретили тишиной. Около барака медленно ходил, опираясь на палку, лишь один человек. Он приложил руку к глазам, стараясь рассмотреть людей. Булат помахал рукой, но человек торопливо заковылял к двери и, открыв ее, что-то крикнул внутрь барака. Сразу же из двери стали выходить люди, и, когда арестованные колчаковцы и охрана подошли к бараку, их встречали почти все его жильцы. Вид у них был заспанный и недовольный. Шахтеры угрюмо смотрели на гостей. Булат проговорил в раздумье:
– Сегодня не воскресенье. Чего же они не работают?
Резкий и пронзительный свист разрезал воздух и заставил от неожиданности вздрогнуть. Кто-то из шахтеров узнал Трифона Бирича и издевательски прокричал:
– Нижайшее почтение господину коммерсанту! А где же ваш папочка?
Шахтеры тесным кольцом окружили колчаковцев. Булат, опасаясь, что они могут расправиться с арестованными, пояснил:
– Ревком прислал их, чтобы вы обучили уголек рубать и чтобы они себя прокормили честным трудом.
– Это дело, Булат, – выступил вперед Харлов.
К Александру подошло еще несколько шахтеров. Харлов оглядел колчаковцев.
– Силенка у них есть. На харчах добрых были.
– Наши харчи жрали! – выкрикнул кто-то. – Только им мякиш с маслицем доставался, а нам корочка, что рот драла.
– Не будет теперь этого, – заверил Булат. – Всем будет по справедливости. Где людей поместим? – Булат обратился к Харлову. Он всегда выделял старого шахтера, как человека серьезного и авторитетного среди шахтеров, и сам себе ответил: – Со всеми. Чтобы на глазах были, не шушукались.
– Думаешь, могут еще жало выпустить? – Харлов изучающе смотрел на колчаковцев. – Не до конца вырвали?..
– Всяко может быть, – сказал Булат. – А работать они должны до десятого пота, по двенадцать часов. – Он обернулся к колчаковцам: – Охранять вас не будем, но запомните: в Ново-Мариинск вам ход заказан. За уголь, что добудете, будете получать жратву. Кто не будет рубать уголек, тот куска хлеба, не получит. Кто посмеет бежать с копей, того… – Булат выразительно щелкнул языком. – Ясно?
Колчаковцы недружно ответили. Перепечко спросил:
– А передачи можем получать с Ново-Мариинска?
Антон скрипнул зубами. Он вспомнил, как Наташа пыталась послать ему передачу, когда он был в тюрьме, но ее выгнали. Хотел он попросить Булата, чтобы тот отказал. «Мстить хочу. Не должен я походить на них».
Пребывание колчаковцев в тюрьме не было сытым. Булат помедлил с ответом. Антон шепнул ему:
– Пусть получают.
– Ладно, – сказал Булат. – Будете получать, а сейчас в барак, занимайте свободные нары.
Колчаковцы торопливо скрылись в двери. Последним входил Трифон Бирич. Перед тем, как переступить порог, он оглянулся. Нескрываемая ненависть была заметна на его обросшем лице. Сейчас он очень походил на своего отца.
Когда колчаковцы ушли, Булат обратился к шахтерам:
– Сегодня не праздник, не воскресенье, почему же баклуши бьем?
– Да мы же теперича свободные, значит, сами себе Хозяева, – с ехидцей пояснил человек с палкой. Лицо его было в кровоподтеках. – Хотим – работаем, хотим – гуляем. Кто нам запретит?
Только по голосу Булат узнал в нем Малинкина. На верхней губе черным бугристым пятном запеклась кровь. Торчали пучки волос – жалкие остатки прежних пышных усов.
– Поработали на своем веку – хватит, – сказал, другой шахтер с опухшим от пьянства лицом. – Гнули спину, дай и постоять прямо.
– А нашто переворот был? – присоединился к нему цыганистого вида человек. – Нашто красный флаг подняли?
– Советы теперь, – снова заговорил Малинкин. – Вот наш Совет. Не хотим больше в угольные норы лезть.
– Ты Советы не трогай, – надвинулся на Малинкина рассерженный Булат. – За Советы тебя усов лишили, смотри, и головы лишат.
– Не пугай, уже пуганый. – Малинкин все же отступил от Булата.
– Братья, да что же вы от обушка отвернулись? – укорил Булат. – Как это шахтер без своего дела жить может? Ревком постановил по семь часов уголек рубать.
– Справедливо, – прокатилось по толпе.
– А платить кто будет? – высунулся Кулемин. От него разило перегаром. – По какой цене?
Булату не хотелось вести разговор с Кулеминым, но шахтеры прислушивались.
– Весь уголь, что вы добудете, будет покупать ревком по справедливой цене, по той, что до колчаковцев была… Согласны?
– Согласны, – повеселели шахтеры.
Булат продолжал:
– На товары тоже прежние цены.
– Кто же здесь у нас вместо Щетинина будет? – Новый вопрос застал Булата врасплох. Он рассердился на Мандрикова: обо всем толковали, а вот о шахтерских делах до конца не договорили.
– Харлов. Согласны?
– Ничего, подходит, – отозвались шахтеры.
– Вот и новый начальник, на шею нашу, – не удержался Малинкин, но на него цыкнули.
Харлов встретил свое назначение как должное. Он тут же, не повышая голоса, сказал шахтерам:
– Погуляли и будет. Обушки поостыли. Давай, братва, в забой.
Кое-кто недовольно заворчал, кое-кто выругался, но все пошли собираться.
– Не всех шахтеров вижу, – огляделся Булат.
– В кабаках застряли. Присосались, к Толстой Катьке, как младенцы к мамкиной титьке. Да это беда небольшая. Дело, тут другое. Лавку нашу кто-то под шумок пощупал.
– Как так? – не понял Булат.
– Третьего дня ночью замок набок и пошарили в кассе. Деньги, что были, взяли. Продуктов немного. Теперь мы сторожа на ночь ставим. Товары-то общие.
– Хорошо сделали. – Булат направился к лавке, осмотрел следы взлома. – Неопытная рука орудовала.
Осматривая с Харловым и Булатом лавку и склад, Мохов обратил внимание на большой запас мяса. Склад был забит оленьими морожеными тушами.
– Память о Щетинине, – глухо сказал Булат.
– Почему? – не понял Мохов.
И Булат рассказал, как Щетинин в начале зимы съездил в одно из стойбищ и споил его жителей отравленным спиртом. Оленеводы умерли, а Щетинин пригнал их стадо на копи, забил всех оленей и продал мясо шахтерам по дорогой цене.
– Нагрел Щетинин руки на этом деле, да впрок ему не пошло, – заметил Харлов.
Они вышли из лавки.
– Кто же тут орудовал?
– Малинкин, может быть, – сказал Харлов.
– Да он едва ходит. Вон как его шахтеры отделали, – сомневался Булат.
– Кулемина приспособил, – убежденно говорил Харлов. – Кулемин пьян уже который день. Малинкин с него глаз не спускает. Неспроста забота эта.
– Узнать бы наверняка, – Булат гневно нахмурился, – да судить! Своего же брата-шахтера обворовать.
– Вон они! – Мохов увидел Кулемина и Малинкина. Малинкин что-то старательно втолковывал Кулемину и, достав пачку денег, протянул ему несколько бумажек. Тот жадно схватил их и, круто повернувшись, быстро зашагал к Ново-Мариинску, а Малинкин, прихрамывая, вернулся в барак.
– Верни-ка Кулемина! – сказал Булат Мохову.
Антон побежал за шахтером.
– Эй, погоди!
Кулемин не откликался, Антон нагнал его и схватил за руку:
– Куда?
– А тебе што? – Испитая физиономия шахтера перекосилась. Он облизал покрытые белым налетом губы. – Кто ты такой, чтобы тебе я отвечал?
– Булат зовет, – сказал Антон.
– А пусть он катится, знаешь куда? – Кулемин выругался, но тут же посмотрел в сторону поселка. – Ладно уж. Пошли…
Они вернулись. Кудемин подошел к Булату, заложив руки в карман.
– Ну, што тебе?
– Куда направился?
– В кабак. Голова трещит. – Кулемин скорчил гримасу. – В башке ноет.
– Сивухой голову не очистишь, – не дослушал Булат. – Завтра еще хуже будет. Давай за уголек берись. Быстро поправишься.
– Да ты что? – уставился Кулемин на Булата в изумлении. Он не верил тому, что услышал. – Шахтеру свободному выпить нельзя?
– Сейчас нельзя, – подтвердил Булат.
– Да за что мы переворот делали? – закричал взбешенный Кулемин. – Кто ты такой, чтобы приказывать. А? Я спрашиваю, кто ты такой?
Подошел старый чукча Евтуги, с досадой плюнул под ноги Кулемину:
– Совсем плохой. Человека нет, дурака…
Он что-то громко сказал по-чукотски. Из толпы вышли семь чукчей, и они вместе с ним ушли к забоям.
Кулемин продолжал шуметь, надеясь на поддержку, но не получил ее. Шахтеры обругали его и ушли в забой. Даже Малинкин не выступил в защиту друга, хотя по его лицу было видно, что вмешательством Булата он недоволен больше Кулемина. Излив свою ярость в ругани, Кулемин ушел вслед за шахтерами. Колчаковцы не показывались.
– Что-то замешкались! – Харлов ушел в барак и через минуту вышел вместе с ними.
На копях начался первый рабочий день после переворота. Булат вместе с Моховым осмотрели жилье шахтеров. Здесь кроме Малинкина находилось еще четверо колчаковских милиционеров. Избитые шахтерами в начале восстания, они медленно поправлялись. Шахтеры, забыв о своей злобе, ухаживали за больными как могли.
– Надо их перевести в Ново-Мариинск, – решил Булат. – Пусть Струков выхаживает.
Услышав слова Булата, они взмолились:
– Не надо. Не надо. Мы тут скоро поправимся и тоже пойдем уголь рубать…
Милиционеры почему-то подумали, что их под предлогом лечения хотят расстрелять. Малинкин, ковыляя вокруг, твердил:
– Мы тут останемся, тут. Пусть люди видят, что они с нами сделали. Никуда мы не поедем.
– Не поедем, не хотим! – все громче говорили больные, и Булат, махнув рукой, вышел.
– Малинкин мне не нравится, – поделился своими наблюдениями Антон. – Сеет он смуту.
– Да, болтлив и жаден, – согласился Булат. – Шахтеры его не уважают.
Они увидели спешившего к ним Харлова.
– Ты, Булат, назначил меня вместо Щетинина, ты и помогай мне.
– Что случилось? – Булат смотрел через плечо Харлова.
Шахтеры выкатывали первые тачки с углем и высыпали его. На ослепительном снегу уголь казался еще чернее. Шахтеры с удовольствием работали.
– Эй, Булат! – крикнул один, гоня перед собой Тачку. – Твои крестники ручки боятся запачкать.
– У них перчаток нет! – подхватил другой, и шахтеры весело захохотали.
– Слышал? – мотнул головой Харлов. – Это они о колчаковцах.
– Понял.
Булат направился к темному входу, ведущему в забой. Антон последовал за ним. Харлов говорил:
– Еле-еле двигаются.
– Ты им показал, как надо рубать? – остановился Булат.
– В сторону смотрят, – развел тот руками.
– Понятно. – Булат раздумал идти в шахту. – Повременим до конца работы.
Была глубокая ночь, когда колчаковцы вернулись из забоев в барак усталые и голодные. Шахтеры не спали. Настроение у них было хорошее. Впервые они работали не до полного изнеможения. Семь часов пролетело почти незаметно. Колчаковцев, которые двенадцать часов пробездельничали, встретили насмешками:
– Работнички пришли. Вот рубали так рубали, аж замерзли!
– Весь добытый уголек в карманах принесли.
– На ужин не хватит! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
Барак гудел от криков, смеха. Булат с Антоном и Харловым сидели за столом и, придвинув лампу, подсчитывали, кто сколько за день добыл угля.
– Чудное дело, – говорил Харлов. – Пробыли в. Шахте угольщики меньше, чем всегда, а уголька дали больше.
– Весело работалось! – крикнул с ближней нары невидимый в полумраке шахтер. – Щетинин не погонял. Да что там говорить, на себя работали.
К столу подошел Трифон Бирич. После шахты оа даже не умылся.
– Мы с утра не ели. Кто кормить нас будет?
– Харлов, это по твоей части, – сказал Булат, не отвечая Биричу.
Тот посмотрел на молодого коммерсанта, почесал за ухом. В бараке стало тихо. Шахтеры с интересом следили за тем, что происходило у стола, и старались не упустить ни слова.
– Как же с вами быть? – в раздумье говорил Харлов. Он незаметно переглянулся с Булатом и кивнул головой. – Зови своих дружков! Садитесь за стол!
Колчаковцы быстро уселись на скамейки. Булат и Антон отошли. Харлов принес к столу ведро, в котором были ломти хлеба и соленая кета. Он взял кусок хлеба величиной с ладонь и такого же размера кусок рыбы. Положил перед каждым.
– Бутерброды господские! – донеслось с нар. – Ишь, как аккуратненько!
– А вилочек серебряных не забудь подать, Харлов!
– Водочки и кофею!
Харлов водрузил на стол огромный чайник.
– Ужинайте.
– Это все? – Лицо Бирича налилось кровью.
Колчаковцы сидели, не смея ни встать, ни взяться за свой мизерный ужин.
– Мало? – удивился Харлов.
– Это издевательство! – вскочил на ноги Перепечко. – Я требую…
– Замолчи! – прикрикнул на него Харлов, но Перепечко не унимался:
– Вы хотите нас уморить голодом!
– Товарищи! – вступил в круг света Булат, и Перепечко испуганно смолк. – Харлов не думал обижать или оскорблять кого-либо. Он выдал этим людям столько еды, сколько они заработали. Вы сами видели, что они в забоях не держали в руках обушка.
Шахтеры одобрительно загудели:
– Верно!
– А когда их поставили на вывозку угля, то они едва ногами шевелили, – сообщил Харлов.
– Как дохлые ползали, – подхватили шахтеры. – Не давать им жрать!
– Привыкли на чужой счет жить!
– Ишь, кочевряжатся, нашим хлебом брезгуют! Не давать им и этого!
Колчаковцы схватились за хлеб и кету, налили в кружки чай. Пока они торопливо ели, Булат говорил:
– Лозунг нашей социалистической революции говорит о том, что, кто не работает, тот не ест. Честно говоря, я хотел вас, товарищи шахтеры, просить накормить этих людей досыта, но они бы не поняли вашего благородства. Они считают, что их оскорбили, выдав им эту еду. Они ведь и ее не заработали. Но почему они возмущены? Потому что привыкли жить за чужой счет. Пусть они сегодня поголодают и поймут, что жить надо честно. Я уверен, что завтра они будут работать лучше и добудут больше угля. Вы их по заслугам и покормите. Правильно ли я говорю?
– Правильно, Булат!
– По-нашему!
– По-шахтерски!
Долго в эту ночь не могли уснуть шахтеры. Булат и Мохов, оставшись ночевать, не успевали отвечать на вопросы. Колчаковцы, забившись в свой угол, скоро заснули, и только Бирич с Перепечко лежа перешептывались. Не спали и Малинкин с Кулеминым.
Утром, когда Кулемин клянчил у него денег, чтобы опохмелиться, Малинкин дал ему десятку, но наказал обязательно зайти к старому Биричу и сказать, что его сын просит денег на продукты. Малинкин рассчитывал, что отец поможет сыну и отвалит изрядную сумму, которую они с Кулеминым и поделят. Едва ли Бирич при новой власти будет на них жаловаться, когда узнает об обмане. Да и с Кулемина взятки гладки, а он, Малинкин, останется в стороне. Теперь у него появился другой план, который обещал хороший доход. Он нетерпеливо ждал, когда в бараке стихнет. Незаметно проскользнул к Биричу и Перепечко.
– Не спите? – И притворно вздохнул: – Какой тут сон. Такое издевательство. Так вот, мой дружок в Ново-Мариинск подастся. Может, что передать кому?
– Какой это дружок? – Перепечко колебался, можно ли доверять Малинкину.
– Кулемин, – объяснил Малинкин. – Он за водкой сбегает. Может, вам что купить?
– Денег нет, – вздохнул Перепечко и решил, что он ничем не рискует, если поверит Малинкину.
– Я могу одолжить, – быстро проговорил Малинкин, и в его голосе зазвучала жадность. – А Кулемин заглянет к господину Биричу, и он вернет должок, хе-хе-хе, с процентиками, конечно. Вам убытку не будет, мне зернышко на пропитание.
Трифон Бирич шепнул Перепечко:
– Пусть зайдет к моему отцу и все расскажет. Эх, записку бы написать.
– В следующий раз. – Перепечко стал объяснять Малинкину, что Кулемин должен сделать в Ново-Мариинске, но тут чей-то голос сердито прогудел:
– Эй, кто там шуршит. Спать!
Колчаковцы и Малинкин притихли, прислушались. В бараке стоял разноголосый храп, бормотанье и стоны спящих. Малинкин, выслушав Перепечко, неслышно отполз, и скоро Кулемин, никем не замеченный, покинул барак.
…Кулемин основательно промерз, пока добрался до кабака Толстой Катьки. Было непривычно тихо и темно, Кулемин грохнул кулаком в дверь, ему откликнулась собака у соседнего дома. Обойдя кабак, он тише постучал в окно. Из-за стекла Кулемину отозвался сонный и злой голос:
– Какой дьявол стучит?
– Открой, это я. – Кулемин назвал себя.
Толстая Катька заворчала, но Кулемин услышал, как облегченно скрипнула кровать и кабатчица зашлепала к двери.
– Входи, черт ночной. Чего тебе?
– Водки. – Кулемин трясся от холода.
Не зажигая света, Катька загремела посудой. Кулемин спросил, почему она не засветит лампу. Кабатчица разразилась руганью, из которой Кулемин понял, что ревком запретил ей торговать спиртным по будничным дням.
– Как сова, буду ночью вас поить, – говорила она. – Попомнят меня большевики. Они хуже колчаковцев. Те взятки брали и жить давали, а эти! Тьфу! С собой возьмешь?
Кулемин жадно проглотил две кружки крепкой водки с привкусом махорки и, набив бутылками карманы, вышел от кабатчицы в лучшем настроении. Он шел по спящему Ново-Мариинску, и только собаки встречали его сонным лаем. К дому Бирича Кулемин подошел неверной походкой, но стучать ему пришлось недолго. Тут спали чутко. Груня, а затем сам Бирич долго разговаривали с ним через дверь, И, только когда он уже начал терять терпение и пригрозил, что уйдет, они открыли ему. У Бирича в руках поблескивал револьвер. Кулемин усмехнулся. Если бы он захотел, то сейчас бы вмиг придушил и хозяина и служанку. Никакой бы револьвер не помог.
Кулемина привели на кухню. Тускло горела лампа С прикрученным фитилем. Он шлепнулся на табуретку и стянул рваную шапку. В кухне было тепло. Перед ним в халате стоял Бирич.
– Ваш сынок хотел записку написать, но темно было в бараке, да и карандаша с бумагой у них не оказалось. Так что в другой раз напишут.
– Как они там?
– Плохо, – мотнул головой Кулемин. – Ведь день уголь возили, а жрать им не дали. И еще грозились голодом всех свести. – Кулемин врал, как его научил Малинкин.
Бирич, убедившись, что из сына не получилось ни путного офицера, ни толкового помощника в торговле, охладел к Трифону. Даже его арест оставил старого коммерсанта равнодушным. Сейчас же ему стало жаль Трифона.
Вечером из дому ушла Елена Дмитриевна, взяв с собой вещи и Блэка. Она даже не соизволила сказать, что стала женой вожака большевиков Мандрикова, и они поселились у Нины Георгиевны. Бирич об этом узнал от Груни, он обругал ее самыми грязными словами. «Красивая гадюка», – решил он. В то же время Бирич не мог не признать, что она оказалась ловчее его: обкрутила большевика и теперь, можно, сказать, царица уезда. Ненависть к ней захлестнула Павла Георгиевича, и он поклялся отомстить. Бирич так ушел в свои думы, что позабыл О Кулемине.
– Что же, господин Бирич, сыну-то вашему передать?
– Одну минутку. – Павел Георгиевич прошел в комнату.
Кулемин достал из кармана бутылку и налил водки в стакан, стоявший на столе, но выпить не успел. Вернулся Бирич с деньгами в руках.
– Вот сто долларов передайте сыну, а это вам двадцать за помощь. – Тут Бирич заметил водку. – А это откуда?
– Ладно, – Кулемин сунул деньги в карман и взял стакан. Прежде чем выпить, пояснил: – Из кабака. Ваш же сын послал. Не сладко им там.
Кулемин выпил. Бирич ничего не сказал. Ему уже стало жаль тех денег, что он передал. Он попросил Кулемина минуточку подождать.
– А чего же? Можно. – Кулемин чувствовал себя важной фигурой. Ему льстило, что он оказался так нужен самому Биричу. Правда, раньше коммерсант его не замечал. Каждому свое место. А вот Булат зазнался, забыл, что он тоже шахтер. Думает, если в члены ревкома затесался, то и командовать может. Шиш. Кулемин не позволит. Из дому Биричей он вышел с обидой на Булата. В кармане у Кулемина лежала записка Трифону Биричу.
Если вы Кулемин вышел несколькими минутами раньше, то он бы столкнулся с Оттыргиным и Куркутским. Молодой чукча и учитель, только что поднятый с постели, спешили на окраину Ново-Мариинска, в истрепанную временем и непогодой ярангу Туккая.
