Текст книги "Пурга в ночи"

Автор книги: Анатолий Вахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Видно, ловок купец, – сказал Берзин, которому Чекмарев коротко рассказал об Аренкау, и оглянулся: – Где же он?

– Сейчас явится. Побежал за справками к Мартинсону. – Василий Иванович хмуро смотрел на пушнину. Он знал, сколько обманутых, полуголодных охотников стоит за ней. – За бесценок скупал, а то и обманом вытянул…

– Конфискуем, – безоговорочно произнес Берзин. – Объявим товар народным достоянием. Местный кулак еще беспощаднее, чем приезжий коммерсант.

К нартам подбежал взволнованный Аренкау.

– Нельзя… мое… – Аренкау оттолкнул Чекмарева от нарт.

Чекмарев коротко ему объяснил:

– Ты на товары американца выменял эту пушнину. Товары американца теперь наши, и пушнина теперь наша. За то, что ты ее выменивал и ездил, Совет тебе заплатит.

– Не дам! Не дам! Шкурки мои! – закричал Аренкау. – Я сам бил зверя.

Он загородил пушнину спиной и начал дрожащими руками запихивать шкурки в мешок, но тут на его плечо легла тяжелая рука. Над ним стоял Мохов. Аренкау пытался освободить плечо, но Мохов только сжал его крепче.

– Пусти! – закричал Аренкау.

– Отойди! – Мохов хотел отвести Аренкау от нарт, но тот упал на груду пушнины, зарылся в нее лицом, вцепился пальцами.

– Забрать все в склад! – приказал Берзин. – Берите пока с других нарт.

Аренкау думал, что его оставили в покое, но тут он увидел, что ревкомовцы считают тюки пушнины с соседских нарт, и ринулся к ближней, у которой был Оттыргин. Он ударил каюра в бок, и тот от неожиданности упал на снег. К нему с криком бросилась Вуквуна. Аренкау пнул Оттыргина:

– Вор! Вор!

Сзади Аренкау схватили сильные руки и оттащили от Оттыргина. Мохов крепко держал купца, которой кричал и бился в его руках. На губах Аренкау появилась пена.

– Свяжите его, – сказал Берзин, болезненно морщась от пронзительного крика Аренкау.

Оттыргин вскочил на ноги и помог Мохову скрутить вырывающегося Аренкау. Он крикнул Вуквуне:

– Давай ремни!

Вуквуна схватила с нарты ремни и сама быстро и ловко связала Аренкау руки и ноги, затянув их тугими узлами. Аренкау ошалело следил за Вуквуной. Он даже перестал кричать и ругаться. Поведение жены было настолько странным, что он не мог как следует его обдумать. К тому же его поразило лицо Вуквуны. С него исчезли задумчивость и печаль. Да Вуквуна ли это? Жена ли его? Та ли это женщина, которая должна стать матерью его детей? Аренкау не узнавал Вуквуны. С ней произошло что-то загадочное. Наверное, в нее вселились злые духи, если она связывает мужа.

Аренкау, вспомнив о пушнине, снова закричал в отчаянии, злобе и тоске, но тут же замолк. У него иссякли силы. Он видел, как люди переносят тюки с пушниной с нарт в склад. Вуквуна, Мохов и Оттыргин, оставив Аренкау на снегу, присоединились к работающим. Аренкау позвал жену, но она даже не оглянулась. Краем глаза Аренкау увидел, как она помогает Оттыргину поднять тюк и смотрит на него горячими глазами, какими никогда не смотрела на Аренкау. Он понял, что потерял не только пушнину, но и жену…

Разгрузка нарт Аренкау подходила к концу, когда к складу подъехала собачья упряжка и с нее соскочил запорошенный снегом человек.

– Салям алейкум!

– Якуб! – узнал приезжего Мохов.

– Мальсагов! – Берзин с некоторой тревогой посмотрел на товарища. – Что случилось с Белой?

– Чего случилось?! – Мальсагов был рад встрече с друзьями. – Ничего не случилось! Я в гости приехал.

– Зачем оставил Белую? – Берзин не принимал шутливого тона Якуба.

– Весть хорошую привез. – Мальсагов достал пакет из-за ворота и протянул его Берзину. – Благодарить будешь!

– От Мандрикова! – воскликнул Берзин, узнав почерк Михаила Сергеевича, и торопливо развернул письмо.

Мальсагов был прав. Привез он хорошую весть. «Колчак окончательно разгромлен. Красная Армия заняла Иркутск. Об этом должны знать все жители нашего северного края, – писал Михаил Сергеевич. – Я очень жду тебя и беспокоюсь о твоем здоровье. Береги себя». За этими лаконичными строчками Август Мартынович чувствовал большую братскую теплоту. «Был тут у нас небольшой инцидент с агентом купцов Караевых. Мы узнали, что они вооружают отряд для борьбы против нас, и решили послать туда наших товарищей, но потом передумали и отменили отъезд до твоего возвращения. Туда должен ехать ты, потому что положение в вотчине Караевых сложное и опасное и требуется твердость твоей руки».

Мандриков не писал об убийстве Харлова, не писал о многом, но Август Мартынович уловил за скупыми строчками скрытую тревогу и озабоченность Михаила Сергеевича. Завтра обязательно выезжаем. Август Мартынович сложил письмо и громко обратился к окружавшим его товарищам:

– Мальсагов действительно хорошую весть привез. Колчака больше нет!

…Общее собрание жителей Марково подходило к концу. Последним говорил Чекмарев. Он стоял у края стола президиума, за которым сидели Федор Дьячков, избранный председателем Совета, и Давид Каморный. Рядом – Мальсагов, Куркутский и Берзин. Август Мартынович устало смотрел на собравшихся. Пришли почти все марковцы, пришли, чтобы еще раз взглянуть на ревкомовцев, которые так круто изменили их жизнь и дали надежду на лучшее. Берзин думал о Чекмареве.

Вот настоящий большевик. Побольше бы таких! За эти дни, находясь в Марково, Берзин убедился, как тщательно и умело Чекмарев готовился к установлению Советов.

Нашлись люди, которых можно было поставить во главе Совета. Сам Чекмарев взял на себя самые трудные обязанности – секретаря Совета и вахтера продовольственного склада, в котором хранились все товары, национализированные у коммерсантов… В их распределении требовалось быть строгим, справедливым и честным. Берзин был уверен, что ключи от склада в надежных руках.

Август Мартынович перебрал в памяти все, что сделано в Марково. Коммерсант Черепахин, возивший вместо лекарств товары, бежал. На основании того, что он спекулировал товарами, все его имущество национализировано в пользу бедного населения. Другим коммерсантам стоимость товаров будет частично выплачена. Для школы найдено новое помещение и начат ремонт.

Совет принял постановление об установлении нового курса на иностранные деньги. Берзин на память помнил формулировку:

«Так как курс денег, исходящий от всемирных капиталистов является тормозом социализма, то таковой уничтожить».

– Я предлагаю, – Чекмарев повысил голос и оттек Берзина от размышлений, – все долги, числящиеся до свержения Колчака, уничтожить!

– Верно! Из долгов не выходили! – встретило собрание слова Чекмарева.

Август Мартынович снова задумался. Он проверял, все ли самое важное, самое неотложное сделано в Марково. Утверждены доступные для всех расценки на товары. Все марковцы впервые сыты, и, кажется, никто не обижен несправедливо. На лице Берзина промелькнула улыбка. Он вспомнил о том, что Совет положил жалование священнику в пятьсот рублей, а псаломщикам по двести пятьдесят ввиду того, что у них нет дохода.

Тут Берзин уступил марковцам. Сразу веру в бога не уничтожишь. Вот только плохо, что маленькое жалованье определено наблюдателю метеорологической станции. Правда, у Совета мало денег. Надо, чтобы, ревком помог марковцам средствами. Август Мартынович хотел сделать пометку в своем блокноте, но вспомнил, что об этом записано в наказе делегату, которого марковцы избрали от себя в состав ревкома. Он сейчас болеет и приедет в Ново-Мариинск позднее. С ним же на пост будет доставлена и вся пушнина. Марковны горячо одобрили намерение ревкома закупить продовольствие в Америке.

– Сегодня мы отправили продовольствие в Еропол, – снова привлек внимание Берзина голос Чекмарева. – Помочь братьям-трудящимся – наш пролетарский долг.

– Сами голодали! Знаем! – послышались в ответ одобрительные крики. – У нас сейчас сытно!

– Сегодня к нам приехали из Пенжино, – сообщил Чекмарев, когда шум немного улегся. – Они просят муки пудов сто!

– Сто-о-о?! – прокатилось по собранию. Цифра всем показалась гигантской. – А сами-то с чем останемся? Дяде отдай, а сам слезы глотай!

– У них есть свои коммерсанты! Пусть возьмут у них товары, как мы!

– Не давать! Сами с голоду околеем!

– Дать! У нас хватит! А ежели мало, то и пояс можно потуже затянуть.

Люди повскакивали с мест, заспорили, задрипали. Федор Дьячков, надрываясь, требовал тишины, но его не слушали.

Тогда встал Берзин и, не произнося ни слова, поднял руку, Марковцы, одергивая друг друга, возвратились на свои места. Август Мартынович понимал, что мука для них не просто еда, а сама жизнь. Он негромко и убежденно сказал:

– Пенжинцы, конечно, должны последовать вашему примеру и взять власть в свои руки.

– О чем и толкуем! – обрадовался бородатый старик. Он встал на ноги и закричал: – А нечего им на чужой каравай…

– Вы не правы, товарищ, – Берзин прервал говорившего. – Мы сыты, а они голодны. У нас есть запас. У них нет. Им надо помочь. Можем ли мы дать пенжинцам муки, но чтобы самим не голодать?

Берзин спрашивал Чекмарева. Собрание притихло. Никто не решался высказаться против Берзина, у которого был авторитет справедливого человека. – Можем! – громко, чтобы слышали все, ответил Чекмарев и обратился к собранию: – Поможем пенжинцам?

– Чего там! Конечно! Надо!

Старик опять вскочил на ноги и хотел возразить, но махнул рукой и с веселой решимостью прокричал;

– Эх-ма! Дадим пенжинцам! Но и уму-разуму их поучить надо. Письмецо им требуется послать. Пускай по нашей дорожке следуют.

Собрание приняло тут же написанное Берзиным обращение к населению Пенжино:

– «Пробил час, когда мы, люди Севера, заговорили на открытом языке со всеми народами. Власть сибирского правителя-кровопийцы Колчака свергнута, палачи народа разогнаны. В Сибири, Анадыре и у нас в Марково переворот, и с переворотом власть перешла в руки бедного населения, везде установлены Советы, то есть власть бедных жителей. Как в Анадыре, так и в Марково все товары у коммерсантов отобраны, а у мелких торговцев взяты на учет. Ввиду вышеизложенного призываем вас, товарищи, соединиться в одну братскую семью и жить Мирно и дружно. Также призываем вас к борьбе с коммерсантами, которые годами сдирали с вас последнюю рубашку. Мы в Марково у всех крупных коммерсантов отобрали товары в пользу бедного населения, и цены у нас на них самые дешевые, так же сделайте и вы.

Обо всем этом объявите всем жителям Пенжино и окрестностей».

– Истинно добро творят для страждущих и несчастных, – одобрил Агафопод решение Совета. – Ростовщикам воздается по заслугам. – Он сидел на последней скамейке у стены. Возвышаясь над всеми, он хорошо видел, что происходило вокруг. Вон сидит жена Аренкау с молодым каюром большевиков. Они не слушают, что говорят, о чем спорят дюди. Они о чем-то перешептываются, и Агафопод знает о чем.

Но он сердит на Вуквуну и на Оттыргина. Из-за них лишился выпивки: Аренкау не привел жену. Да и привести не мог. Его арестовали. Агафопод не сочувствует Аренкау-ростовщику и – старому прелюбодею. Сколько бы Агафопод ни молил бога о милости дать Аренкау потомство, его бы все равно не было. «Да не взойдет зеленым всходом над матерью-землей трухлое зерно, – подумал Агафопод. Только молодое и здоровое родит тучные нивы». Конечно, все это так, но Агафоподу не легче. Каюр не приведет жену Аренкау в Церковь, чтобы Агафопод снял с нее первые брачные узы и надел новые. Агафопод недовольно вздохнул. Он был зол и на Мартинсона. Американец тоже обманул его. Не принес обещанный ром. Не видно Мартинсона и на собрании. Агафопод ощутил такое непреодолимое желание выпить, что двинулся к двери. Он решил сейчас же пойти к американцу и потребовать свой ром. Матушка схватила его за рукав:

– Куда, Окаянный? Сиди!

Агафопод осмелел. Раз матушка шипит, а не орет во все горло, значит, можно ее не бояться. И он, вырвав из ее пальцев рукав, буркнул в ответ:

– До ветру!

Матушка поверила Агафоподу и не стала больше его держать, потому что соседи на них недовольно зашикали.

Чекмарев читал:

– «Заслушав доклад товарища комиссара охраны Берзина о перевороте в Сибири, все с великой радостью встретили свержение всем нам ненавистного кровопийцы Колчака. За его безжалостные расстрелы и за уничтожение трудовой массы Колчаку, купцам и его прислужникам шлем позор и презрение. А передовым бойцам за святую свободу и товарищам, находящимся у нас на Родине, на холодном Севере, как-то: товарищу Мандрикову, Берзину, Куркутскому и другим их сотрудникам – шлем свой привет и от всего сердца Желаем им успеха в их трудовой работе.

В свою очередь мы, изнуренные холодом и голодом, протягиваем вам свою мозолистую руку, и все, от мала до велика, заявляем всему народу, что мы стоим за власть Советов, за власть своих рабочих и всеми силами будем поддерживать ту власть, которая нам показала путь к спасению, хотя бы от нас потребовалось для всеобщего освобождения отдать наши Жизни.

Да здравствует власть Советов на земном шаре!

Да здравствует Анадырский революционный комитет!

Да здравствуют передовые работники!»

Агафопод выбрался на свежий воздух. Было уже темно. Поеживаясь от крепчавшего мороза, он побежал к Мартинсону. «Пользительно для нутра будет принять кровь христову», – думал Агафопод.

Он так был захвачен этим желанием, что чуть не налетел на каких-то людей у двери американца. Они хлопотали около собачьей упряжки. Агафопод вывернулся из-за угла в тот момент, когда Аренкау и Мартинсон укладывали на карту мешок с продовольствием. Появление Агафопода было неожиданным. Мартинсон облегченно вздохнул:

– А, это вы? Я испугался. Думал – большевики.

Аренкау невнятно что-то добавил, но Агафопод не слушал их. Он с трудом соображал. Как же так? Аренкау арестовали большевики, а он на свободе и готовится куда-то уезжать. Убежал, старый козел, из казенного дома от справедливой кары. И ему помогает американец. Нет, Агафопод не может допустить этою бегства, этого противозаконного деяния. Аренкау и Мартинсон нарушают порядок, и если Агафопод не помешает бегству Аренкау, то он будет их соучастником. Агафопод, забыв про ром, закричал:

– Куда, Аренкау?

– Домой! В стойбище… – Голос у Аренкау был плаксивый и злой. – Я всем расскажу, какая плохая новая власть.

– Поезжай, – Мартинсон хлопнул по плечу Аренкау. Тот взялся за остол и хотел поднять собак, но Агафопод вырвал из рук Аренкау остол и отшвырнул его.

– Стой! Из темницы ты самовольно ушел.

– Пусть уезжает, – сказал Мартинсон.

– Умолкни! – прикрикнул Агафопод на американца и, схватив Аренкау за ворот, поволок от нарты. Маленький, низенький Аренкау пытался упорствовать, но Агафопод без особого напряжения вел его впереди себя на вытянутой руке. Мартинсон, придя в себя от неожиданности, подбежал к священнику:

– Отпустите его… Я…

– Изыди! – Агафопод не останавливался. Мартинсон схватился за Аренкау, пытаясь помочь ему вырваться. Священник грозно предупредил его:

– Не потворствуй закононарушителю, ибо кара постигнет тебя!

Мартинсон не обратил внимания на угрозу и продолжал тянуть Аренкау к нартам. Священник, чувствуя, что Аренкау вот-вот вывернется, размахнулся и наотмашь, левой рукой ударил Мартинсона по лицу. Американец, глухо вскрикнув, рухнул на снег. Не обращая на него внимания и не задерживаясь, Агафопод побежал на собрание, подгоняя Аренкау. Тот покорно бежал. Так они и ворвались на собрание. Агафопод перебил Чекмарева могучим рыком:

– Беглого узника на судилище привел! Разбив оковы, ростовщик бежать намеревался!

Чекмарев и Берзин с улыбкой переглянулись. Они хотели для острастки продержать Аренкау до утра, а затем отпустить, но сейчас все изменилось. Берзин сказал президиуму:

– Осудите Аренкау и изгоните из Марково, а Агафопода надо поблагодарить!

– Веди сюда его! – крикнул Чекмарев священнику, и тот торжественно, не выпуская Аренкау, под смех и шутки собрания вывел его к столу.

– Да свершится суд скорый и правый!

2

– Ваше мнение, товарищи? – Мандриков говорил медленно, но в душе его бушевал гнев. Он не хотел первым, высказать свое отношение к новым телеграммам Петропавловского ревкома. Члены ревкома молчали. Телеграммы, полученные из Петропавловска, вызывали недоумение. Михаил Сергеевич знал, о чем думали ревкомовцы. У него тоже появились тревожные мысли: а правильно ли он и Анадырский ревком делали? Так ли надо было поступать?

Молчание становилось тягостным, но Мандриков терпеливо ждал. От того, что скажут члены ревкома, зависело многое: продолжать линию, которой ревком придерживался до сих пор, или же все менять. Но это значило бы признать себя не только виноватыми, но и вызвать, у коммерсантов, уцелевших колчаковцев ликование, а у пострадавших от них – разочарование в Советах.

Нет, он не согласен с петропавловскими директивами и не будет их выполнять. Неужели товарищи там, не понимают, что отступление преступно? У врагов Советов развязались бы руки, и они, осмелев, попытались бы вернуть и прежние порядки, и свести счеты и восполнить свои потери.

Нет. Он не послушается директив Петропавловского временного военно-революционного комитета. Они тянут к отказу от завоеванного, к сдаче позиции Октябрьской революции. Мандриков тщательно перебрал в памяти все, что он запомнил на всю жизнь, когда слушал в Петрограде Ленина, читал его статьи и книги, директивы партии и подпольного партийного центра во Владивостоке, наконец, последние указания товарища Романа. Михаил Сергеевич ни в чем не мог упрекнуть себя или кого-нибудь из товарищей. Они действовали в интересах революции и народа.

Мандрикову стало легче. Он был уверен в правильности ревкома и поклялся себе, что не уступит Ни одному требованию петропавловцев, а будет продолжать, служить партии и народу так же, как до сих пор. Даже если его товарищи почему-либо согласятся с требованиями петропавловцев, он будет бороться за сохранение прежней линии ревкома. Михаил Сергеевич с презрением по смотрел на телеграммы Петропавловского ревкома и отодвинул их от себя. Тишину нарушил Клещин:

– Петропавловский ревком советует нам…

– Говори прямее, чего тут вилять! – взорвался Гринчук. – Петропавловский ревком хочет, чтобы мы красный флаг спустили.

– Ты, Семен, не понял весь смысл указаний петропавловцев, – возразил Клещин. – Они опасаются, что национализация товаров Малкова, Свенсона и других ухудшит снабжение населения. Из Владивостока колчаковцы не выпустят товары, даже если бы кто их и отправил на имя ревкома. А будь адрес Малкова, Бирича или Бесекерского, товары без всяких препятствий были бы погружены на пароход.

– Я согласен с Клещиным, – волнуясь, заговорил обычно молчаливый Титов. – И американцы не пошлют товаров.

– Я договорился с Лампе! – напомнил Мандриков. – Клещин и Титов не поняли трусоватый и вредный смысл петропавловских указаний.

– Можно… разрешите мне высказать свои мысли, – робко попросил Кулиновский.

– Говори, говори, – Мандриков был уверен, что представитель марковцев также осудит петропавловцев и соглашательство Клещина и Титова, но он присоединился к ним:

– Мы находимся далеко и не все знаем, а петропавловцы имеют лучшую связь с Россией. Наш ревком очень резко изменил положение в уезде.

– А по-вашему, революцию надо делать с реверансами? – рассердился Мандриков и подумал, что поступил правильно, отложив поездку товарищей в Кресты. Они могли бы пойти на соглашение с Караевыми, которых надо уничтожить. Мандриков почувствовал, как ему не хватает Берзина.

Кулиновский смутился и замолчал. Михаил Сергеевич, посмотрев на карту, продолжал:

– Я поторопился поставить красный флаг над Петропавловском. Там больше заботятся о здоровье колчаковцев и благополучии коммерсантов, чем о трудовом люде, который постыдно эксплуатируется. Только при ревкоме народ в здешних местах впервые вдохнул воздух свободы и узнал, что он сам себе хозяин и что Советы – единственная власть, которая заботится о нем.

– Все это так, – Бучек потер ладонью лысину. – Ты прав, Михаил Сергеевич, но нельзя совершенно, отвергать Советы петропавловцев.

– Почему же?

– Того, что нами сделано, не нужно переделывать. Мы действовали правильно, но дальше нашему ревкому надо строго следовать советам петропавловцев.

Члены ревкома с одобрением встретили предложение Бучека, Он, по их мнению, разрешил трудную задачу. Мандриков про себя обозвал Бучека «соглашателем».

– Твое предложение означает капитуляцию! Неужели ты не понимаешь, что петропавловцы ведут не боевую, не революционную линию. От их телеграмм идет душок керенщины, Временного правительства!

– В Петропавловске Советы, колчаковцы отстранены от власти, – напомнил Бучек.

Он спокойно и убежденно возражал Мандрикову. После вторичного запрета не покидать шахтерам копи – у Бучека поколебалась вера в непогрешимость распоряжений Михаила Сергеевича. Бучек считал, что Мандриков больше из самолюбия отвергает замечания Петропавловского ревкома, что он сторонник крайних решений. Поэтому более спокойные и, очевидно, более продуманные действия петропавловских товарищей вызывают у него протест.

Бучек говорил:

– Мы не должны дальше так же круто расправляться с коммерсантами, как это делали до сих пор. Их надо взять под строгий контроль, о чем мы забыли. Клещин не ошибается. Белые еще не скоро будут вышвырнуты из Владивостока…

– Откуда это тебе известно? Может быть, ты от Розанова телеграмму получил? Уверяю тебя, что во Владивостоке Советы возьмут власть если не сегодня, то завтра. Там боевая, сильная партийная организация! – горячился Мандриков.

– Поэтому-то она не полезет сломя голову в петлю. – Бучек начинал сердиться. – Во Владивостоке интервенты. Ни японцы, ни тем более американцы не дадут своих белых псов в обиду. Слишком много они им скормили денежек, чтобы вот так, за здорово, смотреть, как Советы с ними расправятся.

Довод Бучека был убедителен. Мандриков заколебался:

– Возможно, ты и прав, но это еще не значит, что мы должны сложить руки, потому что петропавловским товарищам так хочется.

– Они трезво оценивают обстановку, – заметил Кулиновский. – Осторожность, осмотрительность…

– Оглядка, – прервал Кулиновского, стукнув кулаком, по столу, Мандриков. – Может быть, и Караевых вежливо попросить, чтобы они свои замыслы против нас отложили?

– Через Караевых снабжается большой край, – напомнил Титов.

– И мы не имеем права перерезать этот источник, – добавил Клещин.

– Да вы что? – закричал Гринчук. – Белены, что ли, объелись? Чего в защитники купцов лезете?

– Ты, продовольственный комиссар, – прищурился на него Бучек, – накормишь сам всех жителей?

Гринчук вдруг потерял воинственный пыл. Он с нескрываемой тревогой оглядел ревкомовцев.

– Товарищи, – он постучал себя по лбу, – запамятовал. Хорошо, что ты, Бучек, напомнил.

– Что?

– Не сходятся концы с концами. – Голос Гринчука дрох нул.

– Да объясни толком! – раздраженно потребовал Мандриков. – Что за концы…

– В наших складах товаров совсем мало.

– Обокрали? – разом спросили Мандриков и Булат.

Гринчук покачал головой:

– Не… со складов глаз не спускаем. Рыбинская цидулька фальшивая…

И он рассказал о том, что обнаружил несоответствие между наличием товаров на складах и сведениями продовольственной комиссии, которую возглавил Рыбин.

– До весны, – он безнадежно махнул рукой, – не дотянем. И думать нечего. Много лишку давали. Приберечь следовало.

Ревкомовцы почувствовали надвигавшуюся беду. Она появилась неожиданно и нависла над самой головой.

– Обманул Рыбин или ошибся? – спросил Бучек.

– Промах такой дать мудрено, ежели злой думки нет, – проговорил Гринчук.

Мандриков вспомнил, как Берзин упрекал его за излишнюю доверчивость к Рыбину, но он не хотел и не мог поверить, что Рыбин мог вредить ревкому, их делу. Он же сам пролетарий, злая судьба пригнала его сюда.

– Надо еще раз проверить, разобраться. – Мандриков оглядел ревкомовцев и задержался на Кулиновском и Волтере. – Они тебе помогут.

– Проверять не проверять, а товаров от этого не добавится, – вздохнул Гринчук.

– Нехватка на руку коммерсантам. – Булат нахмурился. – Если Рыбин умышленно увеличил цифры запасов, то это он делал по заданию коммерсантов, и его надо… – Булат не договорил. Его пальцы крепко сжали трубку.

– А петропавловцы требуют вежливого обращения с коммерсантами, – загремел Мандриков. – Какие же Они коммерсанты? Это мародеры, спекулянты, готовые на любые преступления ради наживы. Нет, товарищи, мы не только не имеем права принять указания Петропавловского ревкома, но и обязаны сказать ему свое мнение. Товарищи в Петропавловске заблуждаются. Надо предостеречь их от ошибок, которые могут привести к гибели!

– Да, – подтвердил Булат, и никто не возразил.

Тяжелое сообщение Гринчука помогло восторжествовать мнению Мандрикова, и через час радиотелеграфная станция Ново-Мариинска, установив связь с Петропавловском, передала Петропавловскому временному военно-революционному комитету:

«Из всех телеграмм ваших видно полное непонимание социальной революции. Все ваши распоряжения копируются из постановлений Временного правительства Февральской революции 1917 года. Вы забыли элементарные принципы советской власти. Товарищи, необходимо убедиться, что власть Советов – есть власть только трудящихся.

Мирная коалиция с мародерами и спекулянтами неизбежно ведет к буржуазному толкованию революции.

Кроме того, некоторые члены Петропавловского ревкома, о чем известно по принятой нами телеграмме, сносятся с контрреволюционными элементами Анадыря. Ваши распоряжения по продовольствию бестолковы и опоздали. Совершив переворот 16 декабря, мы арестовали всех колчаковцев, не исключая продовольственников, причем у последних укрыты склады спирта, которым они, спаивая чукчей, обирали их. Вы же, Петропавловский ревком, телеграммой 313 даете распоряжение оставить их на местах.

Слушайте, что делается в Анадыре. Введена трудовая повинность. Все, кто хочет пользоваться продуктами питания, находящимися в Анадыре, должны работать. Работа заключается в добыче угля, куда нами отправляются все буржуазные дармоеды. С неумолимой решительностью, без конфликтов проводим в жизнь уничтожение частной торговли и заменяем ее натуральным общественным обменом, для чего национализируются все акулы, глотавшие десятки лет рачков – трудящихся инородцев. Устанавливается количество отпуска товаров, удовлетворяющих чукчей, коряков, эскимосов, ламутов.

Анадырский ревком состоит только из пролетариата, при коем право выборов в Советы принадлежит только трудящимся и тем коммерсантам, которые добровольно пожелают передать все свое торговое имущество в полное достояние Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

20 января будут национализированы капиталистические рыбалки, владельцы которых для наживы загородили устье реки и тем оставили весь край голодным. Отсутствие рыбы для собак грозит их уничтожением, а это дальних инородцев обрекает на смерть. Чтобы выйти из положения, принимаются меры распределения оставшейся рыбы. Товарищи Петропавловска предлагаем вам шире смотреть на интересы трудящихся и отбросить методы строительства новой жизни путем Февральской революции. Да здравствует власть трудящихся!»

Сквозь морозный мрак полярной ночи летели эти слова над снегами, над скованными льдом морями и реками, над вершинами заснеженных сопок и вызывали бурю в Петропавловском временном военно-революционном комитете. Там были за более спокойное решение острых вопросов. Мандриков и его товарищи знали, что без разрушения старого нового на этом же месте не возведешь.

Вечером он, как всегда, торопливо умываясь, говорил Елене:

– Мы с петропавловскими товарищами расходимся по самым основным вопросам. Ну какой же там военно-революционный комитет, если он озабочен не судьбой умирающего от голода человека, а тех, кто у этого человека отбирал последний кусок хлеба.

Михаил Сергеевич умолк. Он смотрел на ломтик хлеба в руке. Хлеб напоминал ему далекую родную деревушку, хату, в которой никогда не прекращался разговор о хлебе. Хлеб – жизнь. Это всегда было одно и то же. Мандриков тряхнул головой. В последнее время к нему все чаще приходит грустное настроение. Михаил Сергеевич не стал доискиваться причин. Он все еще не сводил взгляда с куска хлеба. Чтобы у каждого человека в руках был всегда хлеб, когда ему захочется есть, он и прислан сюда партией. И он сделает все, чтобы так было.

Мандриков не замечал, с каким вниманием прислушивалась к его словам Елена Дмитриевна. Она неторопливо вышивала на куске холста фигуру бегущего оленя, в которого целился из лука охотник. Этой работой Елена занялась после того, как Бирич приказал ей все выспрашивать у Мандрикова. Делая крестик за крестиком, она как бы между прочим, затягивала вечерние беседы. Женская хитрость удалась.

Елена за вышивкой, мягкий свет лампы под зеленым абажуром, посапывающий во сне у печки Блэк – все это создавало уют, и Михаилу Сергеевичу приятно было посидеть и высказать все, что было у него на душе, тем более, что и слушатель у него был внимательный. Мандриков отдыхал после трудных часов, проведенных в ревкоме.

Елена Дмитриевна вскинула на Мандрикова глаза и тут же их опустила, чтобы не выдать себя:

– Чего же ты замолчал? О чем думаешь?

– Да так, – неопределенно ответил Мандриков. – Может, тебе и неинтересно, что я говорю.

– Очень, очень интересно. – В голосе Елены зазвучала такая искренность, что он обрадовался. Наконец-то произошло то, о чем он мечтал. Его жена разделяет его интересы, его заботы. – Я теперь поняла, как важно все, что ты тут делаешь. У меня словно вуаль с глаз сняли.

– Так слушай же, – Михаил Сергеевич оживился. – Эти камчатские товарищи стоят на позициях буржуазно-демократических преобразований. Как они отстали от нас! – Мандриков весело, заливисто рассмеялся.

Елена удивленно посмотрела на него:

– Ты чему это?

– Они же временные, временные… – Михаил Сергеевич откинулся на спинку стула и продолжал хохотать. – Сами, очевидно, понимают свою неполноценную революционную сущность.

– Ну, а вы? – У Елены в глазах загорелись презрительные огоньки. – Вы полноценные?..

– Мы правильно решаем вопросы. – Мандриков с огорчением продолжал: – Но сколько же у нас забот! Иногда даже не знаешь, за что скорее взяться.

– Может, я тебе помогу, – Елена улыбнулась. – Ты, наверное, знаешь, что есть восточная мудрость о том, как мулла советовался с женой. Чтобы она ему ни говорила, он делал наоборот, и все у него получалось правильно.

– Последую восточной мудрости, тем более, что ты сама предлагаешь. Помоги мне решить три вопроса. – Он умолк.

Дела, заботы вновь обступили его и были так ощутимо тяжелы.

– Первый? – напомнила Елена.

– Ах да, первый. – Михаил Сергеевич оторвался от своих дум. – В Ново-Мариинске кончаются запасы мяса. Произошло какое-то недоразумение. Кто-то напутал. Может быть, Рыбин по своей неопытности. Боюсь, что и другие продукты учтены не совсем точно. Сейчас во всем разбираемся Гринчук. Этот не ошибется. Умная и хитрая хохлацкая башка. А потом найдем виновного и тогда… – Мандриков сжал кулак. – Если умышленно, то ревком будет беспощаден. Хотя виноваты и мы. Эх, надо было… Да после драки кулаками не машут… Так вот, у нас нет мяса. Можно снова позаимствовать его у шахтеров? Там запасы большие.