Текст книги "Пурга в ночи"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
– Это к делу не имеет отношения. – Мандриков был недоволен замечанием Гринчука. – К тому же Нина Георгиевна ушла от мужа, не считает больше себя его женой.
– Мода на такое пошла тут, – балагурил Гринчук и осекся. Все почувствовали себя неловко. В лицо Михаилу Сергеевичу бросилась кровь. Он ничего не сказал, сдержался и, быстро подойдя к двери, ведущей в соседнюю комнату, где у Наташи была Нина Георгиевна, позвал ее.
…Счастливая Нина Георгиевна торопилась в амбулаторию. Она едва сдерживалась, чтобы не побежать. Даже предстоящая встреча со Струковым не омрачала ее радости. К амбулатории она подошла в тот момент, когда Струков укладывал вещи на нарту. Оттыргин с закинутой за плечи винтовкой, сидя на корточках, возился с одной из собак упряжки. Заслышав шага, Струков обернулся и, увидев свою бывшую жену, перестал возиться с ремнями.
– Доброе утро, Нина… Георгиевна, – Струков говорил с наигранной приветливой улыбкой.
Ненависть его к Нине Георгиевне не проходила, и он поклялся при случае ей отомстить. Сейчас же ему хотелось снова быть вместе. Нина Георгиевна была красивой и очень желанной. Ночи, проведенные с ней, не забылись и волновали его. Струков не понимал, что ее ласки – это благодарность за то, что он увез ее от страшного прошлого, но он выдал себя и перестал для нее существовать. Она не ответила Струкову на приветствие и быстро прошла мимо. В этот момент из дверей вышел Мохов.
– Ревком доверил мне амбулаторию. Я такая счастливая, Антон.
– Вот и хорошо. – Антон поздравил Нину Георгиевну. – Я очень рад, что так все случилось.
– Я и Наташу переманю сюда, – засмеялась Нина Георгиевна. – Здесь столько работы.
– Желаю вам успеха на, благородном поприще, – вмешался в разговор Струков.
От его взгляда ей стало жутко и даже счастье отступило. Она торопливо попрощалась с Антоном, вбежала в амбулаторию, плотно прикрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной. «Какими он смотрел на меня глазами!» – вспомнила Нина Георгиевна, и снова ее охватил ужас. Она услышала голос Оттыргина, покрикивавшего на собак, скрип снега под полозьями нарты. Уехали.
К ней постепенно вернулось хорошее настроение.
У нее есть дело. Правда, знания у нее небольшие, но она будет помогать всем больным, выпишет книги, справочники, руководства. К ней пойдут чукчи, и она их вылечит. О ней, как о хорошем враче, пойдет слух по тундре… Нина Георгиевна размечталась. Заметив, что в амбулатории пыльно, она разыскала тряпки и принялась наводить порядок. Незаметно для себя Нина Георгиевна стала тихонько напевать:
Вот вспыхнуло утро,
Румянятся воды…
Последний раз она пела этот романс, когда ехала сюда и не знала, что этим же пароходом плывет и Михаил Сергеевич. Когда они случайно встретились на палубе, он похвалил ее пение… Нина Георгиевна почувствовала, как загорелись ее щеки. Думать о Мандрикове было приятно.
Если бы она была женой Мандрикова, как бы она его любила, заботилась о нем, помогала ему, а не вела бы себя так, как Елена. Вмешиваться она не может, но и видеть капризы Елены не желает. Ей больно за Мандрикова. Поэтому она переберется сюда, в амбулаторию, и будет здесь жить. Ее сможет здесь застать каждый, кому потребуется помощь. Нина Георгиевна с еще большим рвением взялась за привычную работу.
В воскресное утро весь Ново-Мариинск вышел посмотреть на необычное зрелище. У ревкома стояло около двух десятков упряжек. Собаки нервно позевывали, потягивались и лаяли, часто сцеплялись в рычащие клубки, из которых летели клочья шерсти. Каюры бросались разнимать собак. Но едва удавалось утихомирить лаек в одном месте, как возникала драка в другом. Чем больше проходило времени, тем беспокойнее становились животные. Начинали терять терпение и люди. Накануне члены ревкома объявили, что все воскресенье будут бесплатно возить уголь с шахт, и приглашали к ним присоединиться. Откликнулись немногие. Кроме упряжек Тренева, Рыбина, Оттыргина, Парфентьева, которого заставил приехать Оттыргин, здесь была нарта Бесекерского, Сам он не мог управлять упряжкой и прислал своего приказчика. Так же поступил Бирич. Кулик приехал на самой лучшей упряжке. Было еще несколько упряжек жителей.
Новомариинцы посмеивались:
– Коммерсанты-то наши с ревкомовцами заодно!.
– Бирич будет возить уголок, который его сын нарубил.
– Когда же поедут? Кого ждут?
– Председателя, Мандрикова!
Мандриков задерживал всех. Булат попросил Берзина:
– Пойди-ка ты, Август Мартынович. Пусть плюнет на свое художество. Надо было вчера об этом думать.
Берзин направился в ревком. Михаил Сергеевич указал на большую географическую карту Российской империи, которая была расстелена на столе и свешивалась на пол:
– Ну как?
– Хорошо, но надо спешить!
– Сворачивай карту, Антон! – Мандриков обтер руки и Стал одеваться.
Через минуту они вышли из ревкома. Мохов нес под мышкой свернутую в рулон карту. Увидев председателя, люди оживились и стали поднимать упряжки. Мандриков подошел к своей, – которую ему дал Титов, оставшийся дежурить на радиостанции. Михаил Сергеевич выдернул из снега остол и повертел его, не зная, как с ним обращаться. За спиной раздался веселый голос:
– А знаете, для чего он?
Михаил Сергеевич обернулся. Около него стоял Смирнов. От него, как всегда, попахивало водкой. Большие выпуклые глаза смотрели дружелюбно и немного насмешливо. Какие у него чистые глаза! Уже в который раз Мандриков обращал внимание на белки Смирнова. Они соперничали со снегом.
– Честно признаться, не очень уверен, – в тон Смирнову ответил Мандриков и обратил внимание, что Смирнов сменил старенькую кухлянку на новую. На нем щегольски расшитые торбаса и варежки. Борода подстрижена.
– Давайте-ка я вас научу, мне все равно нечего делать. Ну, садитесь на нарту!
Мандриков послушно сел. Смирнов привычно, даже с некоторым изяществом, взмахнул остолом, крикнул, и упряжка дружно взяла с места. Мандриков уцепился за нарту. Смирнов догнал собак быстрее. За упряжкой Мандрикова двинулись остальные. Воздух наполнился криками каюров, скрипом снега, пожеланиями и шутками остающихся.
Длинный караван двигался к копям. Смирнов легко бежал рядом.
– Для кого же вы уголь будете возить бесплатно?
– Для тех, у кого нет упряжек, кто беден.
Мандриков приглядывался к своему попутчику. Что он делает в Ново-Мариинске, чем занимается? Сколько раз Михаил Сергеевич собирался поговорить со Смирновым и разузнать подробнее о Киселеве, но все не было времени. Сегодня обязательно расспрошу, решил он и оглянулся. За ним резво бежали упряжки. Кто ехал на нарте, кто, как Смирнов, бежал рядом с ней. За Мандриковым ехал Берзин. Больное лицо его казалось очень бледным на фоне заснеженного простора.
Глаза Михаила Сергеевича скользили по заливу, по далеким сопкам, по проторенной дороге, ведущей к шахтам. Она темно-серой лентой перерезала толстый слой мягкого, пушистого снега. От всего веяло спокойствием, а от шума каравана – радостью.
– Значит, вы добренькие, о всех заботитесь, – улыбался Смирнов.
– О тех, кто в этом нуждается. – Мандриков не понимал, к чему клонит Смирнов. – И не добренькие, а справедливые.
– Слыхал я уже о справедливости. – Смирнов взмахнул остолом. Лицо его стало замкнутым, и больше в разговор он не вступал.
На дороге стали встречаться шахтеры. Поодиночке, небольшими группами они шли к Ново-Мариинску. Первым, кого увидел Мандриков, был Кулемин. Лицо его было испитое, обросшее. Он угрюмо смотрел на, пролетающие мимо упряжки. Гринчук крикнул:
– Толстая Катька о тебе закручинилась. Беги шибче!..
– Пшел ты к …! – выругался Кулемин, кутаясь в дырявый, обшарпанный тулуп.
Затем Мандриков увидел четырех шахтеров. Он попросил Смирнова остановить упряжку, встал с нарты.
– Куда путь держите?
– На пост. В трактир, – охотно ответили шахтеры и поинтересовались: – А это что за табор?
Мандриков объяснил и добавил:
– Возвращайтесь. Послушайте о том, что в мире происходит.
– Человек человека за глотку жмет, – проговорил один.
– Колчак-то где? Знаешь? Расскажи! – заинтересовался другой.
– Знаю. – Мандрикову очень хотелось, чтобы шахтеры вернулись. – По карте покажу.
Воздух огласили нетерпеливые голоса. Мандриков задержал весь караван. Он снова предложил вернуться и сел на нарту. Смирнов оглянулся.
– Надо же, от водки отказались шахтеры. Обратно шагают.
Шахтеры действительно возвращались. Так сделали почти все, кого они встретили. Только несколько человек, поколебавшись, продолжали свой путь в Ново-Мариинск.
Караван нарт на копях заметили издалека. Встретили его все шахтеры. Вид у них был настороженный, у некоторых испуганный.
К Мандрикову первым подошел Бучек.
– Что за эшелон? За углем? Ну, надо бы предупредить, а то переполох подняли.
Харлов укоризненно покачал головой:
– Увидели ваш поезд и давай всякую чушь болтать. А мы не знаем, что и говорить. Эх, разве так можно?
– Мы хотели сюрпризом, – смутился Мандриков.
– Погляди, что твой сюрприз с грозными колчаковцами сделал!
Трифон Бирич и Перепечко стояли бледные. Малинкин прятался за спинами шахтеров. Неизвестно нам пущенный слух быстро облетел всех: ревкомовцы приехали суд-расправу чинить за то, что не хотели мясо давать. Мандриков, увидев, что их встречают хмурые лица, беспокойные, злые глаза и недобрая тишина, встал на нарту и приветливо крикнул:
– Здравствуйте, товарищи! Принимайте гостей!
Шахтеры недружно откликнулись:
– Здравствуй!
– Здравствуй, коли не шутишь!
– В гости, кажись, не звали!
– Незваный гость хуже татарина!
– А с ними и Мальсагов!
От такой встречи упало настроение. Тут на помощь Мандрикову пришел Якуб.
– Я татарин – я гость!
Шахтеры засмеялись. Мандриков снова заговорил:
– Сегодня ночью наша радиостанция приняла из Охотска, где тоже Советы, сообщение, что вчера в Шкотово, под Владивостоком, восстал белогвардейский гарнизон. Солдаты перебили офицеров и с оружием и боеприпасами перешли к партизанам.
Сообщение произвело впечатление. Кто-то крикнул:
– А где это самое Шкотово?
– Сейчас я вам покажу на карте. – Мандриков видел, что в настроении шахтеров наступила перемена. – Но стоять на улице холодно. Приглашайте к себе в барак. Поговорим там…
– Пошли! Айда! – Шахтеры зашумели. Опасения исчезли. Да и приглядевшись, шахтеры увидели, что у приехавших нет оружия. Но кто-то осторожно спросил:
– А чего вас так много приехало?
Мандриков объяснил.
– Чудно, – покачал головой шахтер.
– А чего чудно? – возразил хмурый детина. – Дело стоящее – беднякам помочь. По-нашему, по-шахтерски.
– Ну, ведите к себе.
Михаила Сергеевича окружили шахтеры. С ними смешались ревкомовцы, и все вошли в барак. Тут же были зажжены снесенные со всех копей лампы. Мохов быстро прикрепил к стене у двери карту. Она свешивалась от потолка до самого пола. Старая надпись «Административная карта Российской империи» была замазана черной краской, а поверх красной было выведено: «Революционная карта Советской России». Кто-то громко по слогам читал:
…Со-вет-ской Рос-с-ии…
Карта была выкрашена в красный цвет. Прежняя расцветка осталась лишь там, где еще были белогвардейцы и интервенты. Дальний Восток и часть Восточной Сибири отливали бледно-зеленоватым глянцем. Эту типографскую окраску Мандриков и Мохов не тронули: от Иркутска до Владивостока и Петропавловска были колчаковцы. И тем ярче горели на бледной зелени красные знамена, нарисованные Моховым у точек с подписью: «Ново-Мариинск» и «Охотск».
В бараке стоял гул. Шахтеры обсуждали фронты, спорили. Мандриков увидел в стороне Струкова. Он сидел на боковых нарах, положив ногу на ногу, и внимательно изучал карту. Лицо его было задумчиво. В самый угол барака забились колчаковцы. Михаил Сергеевич отвел глаза от Трифона. Он вспомнил о Елене. Все-таки к ним перешла Груня. Остается еще мне перебраться в дом Биричей, с тоскливой внутренней усмешкой подумал Мандриков и, прогоняя невеселые мысли, сказал:
– Кто-то спрашивал, где Шкотово, в котором восстал гарнизон против колчаковцев. Так вот оно.
Михаил Сергеевич, наклонившись, указал точку недалеко от Владивостока, почти в самом низу карты. Многие повскакивали с мест, навалились на впереди сидящих товарищей. Михаила Сергеевича обрадовал этот интерес, и он, позабыв о своих огорчениях, которые ему доставляла Елена и встреча с Трифоном Биричем, убедительно заговорил:
– Скоро алый свет революции зальет всю Россию и освободит от колчаковцев и интервентов эти берега. – Рука Михаила Сергеевича скользила по карте до Омска к востоку. – Красная Армия у Иркутска. Верховный правитель Колчак, которого американцы Так щедро продолжают вооружать, одевать и подбадривать, бежит, Но еще бесчинствуют над жителями Приморской области японцы. – В его голосе было столько боли и гнева, что в бараке стало необыкновенно тихо. Всем передалось состояние Михаила Сергеевича. А он уже рассказывал о Новикове: – Вы, конечно, помните, как ночью к вам приезжал наш товарищ, большевик, Николай Федорович Новиков и сообщил вам о том, что Громов понизил плату за уголь?
– Да, помним! – зашумели шахтеры.
– Убили его гады, колчаковцы!
Шахтеры стали оборачиваться в сторону Трифона Бирича, Перепечко, Соколова. О смерти Новикова и о надругательстве над его трупом шахтеры знали. Михаил Сергеевич видел, что достаточно слова, чтобы вспыхнул пожар расправы. Он поспешно объяснил:
– В смерти Новикова виноват коммерсант Малков. В Усть-Белую выезжают наши товарищи, и там…
– Расстрелять убийцу! – закричали шахтеры. – Не прощать! Так с каждым могут поступить!
Мандриков посмотрел на Берзина. Тот с одобрением смотрел на шахтеров. Михаил Сергеевич попросил тишины и продолжал:
– Красная Армия идет на восток] Недалек Тот день, кода Иркутск, Хабаровск, Владивосток будут свободны и вы, первыми сбросившие ярмо колчаковщины, будете приветствовать своих братьев. Под красным флагом навсегда исчезнет нищета, голод, бесправие. На этой северной земле горячее солнце Советов осветит новую жизнь, ростки которой уже проклевываются.
…Струков внимательно слушал Мандрикова и, несмотря на свою к нему ненависть, не мог не признать, что он хороший оратор и может увлечь слушателей, но вместе с тем Струков безошибочно уловил, что в распоряжении Мандрикова очень мало, сведений о том, что происходит в России.
Оказавшись на копях, Струков пока ко всему присматривался. Шахтеры встретили его по-разному. Одни отнеслись к его появлению равнодушно, другие – с насмешкой, третьи – с недоумением, но через день-второй перестали даже замечать его присутствие. Струков старался держаться незаметно. Очень настороженно по отношению к нему держались колчаковцы.
Он был со всеми одинаков и прилежно, даже чересчур, делал перевязки и примочки милиционерам. Струков выжидал. Он был уверен, что за ним установлена слежка, и каждый свой шаг, каждое слово тщательно обдумывал. Первые дни он ожидал, что на копи будут, высланы и Бирич и Учватов, во они не появлялись. Значит, ревкомовцы не все знают об их ночной встрече. Это радовало его, и он ждал момента, когда можно будет снова установить связь о Биричем.
Струков не сложил оружия. То, что сообщил ему Павел Георгиевич, давало уверенность, что против ревкома можно успешно выступить. Уничтожить его, восстановить прежнюю власть – вот о чем мечтал Струков. Это было очень заманчиво. Он тогда стал бы значительной фигурой и по-иному говорил бы с Фондератом, да и с американцами. Уж чего-чего, а раскошелиться и дать ему теплое местечко им бы пришлось, Струков даже подумывал о том, что неплохо бы стать управляющим Анадырским краем. Сладкие мечты отвлекли его. Он прислушался, Мандриков отвечал на вопросы шахтеров:
– Вы, товарищи, справедливо жалуетесь, что у вас не во что переодеться, а в лавках у коммерсантов выбор небольшой и все стоит дорого, Ревком решит этот вопрос так. – Мандриков заметил, что все члены ревкома посмотрели на него. В ревкоме об этом не говорили, но он был уверен, что не ошибется. – Мы, если не получим заверения, что будут присланы товары из Владивостока, закупим их у Америки на то золото и пушнину, которые колчаковцы награбили здесь и хотели, себе присвоить. Продавать товары будем по самой, какой только возможно, низкой цене. Советская власть никогда не будет наживаться на трудовом люде и его нужде!
Шахтеры одобрительно зашумели. Мандриков и его товарищи были довольны. Собрание шахтеров, которое так хорошо прошло, убедило их, что угольщики вместе с ревкомом и полностью одобряют его действия.
Весь день между копями и Ново-Мариинском сновали упряжки. Уголь вывозили дружно, весело. Если приказчики коммерсантов делали это неохотно, а Тренев и Рыбин ради того, чтобы ревкомовцы видели их усердие, то остальные работали о новым, до сих пор незнакомым им чувством. Каждый словно стал сильнее. Возили уголь бедным бесплатно и раньше. Нет-нет, да кто-нибудь подбросит мешок-другой, но это была милостыня. То, что делали члены ревкома и остальные, было большим и значительным. Впервые в это воскресенье на копях было меньше пьяных.
Мандриков возил уголь со Смирновым. Весело покрикивая на собак, Смирнов шагал крупно, сильно и с какой-то хозяйской уверенностью. Казалось, что все: погрузка угля, поездки – доставляло ему удовольствие.
– Где вы так научились управлять собаками? – спросил Мандриков.
– Да тут, на Чукотке. – Смирнов махнул остолом. В его руке он казался соломинкой. – Нужда-матушка – злая теща, всему научит.
И он рассказал о себе. Мещанин из Твери, он в поисках лучшей доли добрался до Камчатки, там он прослышал о пушнине Чукотки и, скопив немного деньжонок, перебрался сюда, стал торговать.
– Разбогатеть не успел, – горько рассмеялся Смирнов. – Братья Караевы меня слопали, как щука пескаря. Не успел оглянуться, как стал у них агентом. А куда денешься? Платят хорошо, обиды на них не имею. Я сам бы при случае их проглотил.
– Зачем же сюда с Дежнева приехали?
– Караев-старший приказал узнать новости, цены да кое-что у Свенсона купить… Одним словом, купеческие справки навести. А тут уж новая власть. – Он покрутил головой, усмехнулся: – Чудная власть: всем доброй хочет быть.
– Не доброй, а справедливой, – поправил его Мандриков. Ему нравилась откровенность Смирнова. Тот махнул рукой, словно что-то от себя отбросил.
– Байки… каждая власть свою выгоду блюдет, как каждый купец.
– Поживете тут у нас, сами убедитесь. Вот хотя бы этот уголь, что мы возим…
– Уголек разок можно привезти, а вот всю жизнь не будете. – Смирнов взмахнул остолом над собаками. – А жить я тут долго не буду. Новый год отгуляю да в путь-дорогу буду собираться к себе на Дежнев.
Мандриков и Смирнов не видели, что за ними ревниво следит Тренев. Он был недоволен, что Смирнов завладел вниманием Мандрикова, и мучительно гадал, о чем они говорят.
– Киселева знаете? – спросил Мандриков.
– А как же? – опять усмехнулся Смирнов. – Тоже вроде вас. Приехал к нам на Дежнев, такое наговорил, что бедняки уши развесили. Не жизнь, а рай на земле большевики сделают. А что же получилось? Сам едва дышит.
– Болен? – встревожился Мандриков.
– На чужих харчах живет, – пренебрежительно пояснил Смирнов. – На работу не очень силен, к охоте глаза не допускают. Очки носит. Сюда ехать – опасается колчаковцев. Счастье, что жив еще. Коммерсанты могли его запросто сунуть под лед и ищи-свищи. Ну, пошли!
Он снова погнал собак. Мандриков задумался о Киселеве. Видно, несладко ему приходится в вотчинах купцов Караевых. Доберемся и до Караевых.
Вечером, усталые, но довольные результатами дня, ревкомовцы разошлись. Мандриков и Берзин остались одни. Михаил Сергеевич рассказал Августу Мартыновичу о Киселеве:
– Вернусь из Марково и Усть-Белой, поеду на Дежнев, – сказал Берзин. – А этому Смирнову ты не очень доверяй.
– Тебе бы не следовало ехать и в Усть-Белую, – пропустив замечание Берзина, сказал Мандриков. – Болен ты, Август, слаб.
Михаил Сергеевич, искренне заботясь о товарище, нанес удар по самому чувствительному месту. Август Мартынович сухо спросил:
– Может быть, ты поедешь в Усть-Белую?
– Конечно, – воскликнул Мандриков, решив, что Берзин согласился с ним. – Для тебя эта поездка…
– Ты разжалобишься и отпустишь Малкова, – перебил его Берзин и с огорчением добавил: – Нет в тебе революционной строгости, Михаил Сергеевич!
– Революция – это не только стреляющий маузер!
– Маузер стреляет по приказу революции, – ответил Берзин.
Но спор между ними не успел разгореться. Вошел Куркутский с Кулиновским.
– Учитель из Марково, от наших товарищей, – представил его Куркутский, – только что приехал.
Этого можно было не добавлять. По усталому, измученному лицу марковца видно было, что он после трудного пути. Мандриков крепко пожал ему руку:
– Что в Марково?
– Плохо. – Кулиновский достал письмо и передал его Мандрикову. – От Чекмарева…
Разговор предстоял долгий. Мандриков знал, что он задержится в ревкоме, но не огорчался, что придет поздно. Впервые его не потянуло домой, и он был доволен этим.
…Елена Дмитриевна не находила себе места. Она старалась разобраться, что с ней происходит. Она машинально поглаживала Блэка, положившего голову ей на колени, но мысли были далеко. Елена не понимала себя, своего отношения к Михаилу Сергеевичу. Любила ли она его? Да, она полюбила его с той первой встречи, когда Блэк набросился на Оттыргина и Мандриков спас его от клыков собаки. С того дня Елена все больше думала о Мандрикове, сама призналась ему. Наконец он стал ее мужем.
Казалось, она должна быть счастливой, самой счастливой женщиной на всем Севере. Она жена сильного, смелого человека, который совершил переворот, стал хозяином края, и от него зависит здесь жизнь любого человека. Но Елена не испытывала счастья. Вскоре после того как в ревкоме был подписан акт о их браке, Елена с удивлением увидела, что перед ней образовалась пустота. Она добилась своего, и теперь не к чему было стремиться. У Биричей она испытывала презрение к своему мужу, мечтала о какой-то иной жизни и другом мире, где бушевали страсти, где были сильные, мужественные, интересные люди. Таким человеком ей казался и Мандриков.
Теперь она все чаще думала, что ошиблась. Сейчас ее оскорбляло, что Мандриков просил у ревкомовцев разрешения на право любить ее. А кто же эти люди, от которых зависела ее любовь? Неудачники, Жалкие оборванцы, шахтеры, копавшие уголь за гроши, вышвырнутый безработный матрос, чахоточный латыш… Елена перебирала в уме всех ревкомовцев, и ни для одного не могла найти светлых красок.
Акт, который утвердили ревкомовцы, тоже казался Елене отвратительным. Составляя его, Михаил как бы оправдывался перед ревкомовцами. В Елене поднималось презрение к Мандрикову. Она вспомнила слова из акта о том, что «вступила в брачный союз для совместной борьбы за лучшую жизнь».
Елена Дмитриевна усмехнулась. Блэк навострил уши. Он не сводил умных глаз с хозяйки. Ему передавалось ее нервное состояние.
А если бы ревкомовцы были против нашего брака, как латыш, тогда бы Михаил струсил и отказался бы от меня. – Эта догадка так ее поразила, что она, оттолкнув собаку, встала, прошлась по комнате, остановилась у стола. В квартире было тепло, чисто. На кухне возилась Груня, и оттуда доносился запах свежего пирога.
В комнате стояла тишина, и в этой тишине Елена была очень одинока, словно одна во всем срете. Она с недоумением огляделась. Как томительно медленно тянулось здесь время. У Биричей она чего-то ждала, о чем-то мечтала. А здесь ее словно обокрали. Мечтая о Мандрикове, Елена жаждала необыкновенной жизни, а ее не было. Мелькали недолгие чаек близости с Михаилом, когда ничего, кроме них, не существовало, и снова начинались ее мучения.
Правда, Михаил Сергеевич рассказывал ей о том, что происходило в ревкоме, что и кто сказал, кто с кем спорил, что ревком собирается сделать. Да она и не понимает, как это можно всерьез говорить о голодающих чукчах. Чукчи же не поймут заботы о них. Да и какая разница, вымрет ли их сотня, другая? Их и так много. Вон сколько оборванных и голодных бродит по Ново-Мариинску.
Елена вспомнила о Нине Георгиевне. Уход ее оскорбил Елену, усилил одиночество и в то же время принес облегчение. Она подозревала, что не одно стремление заняться врачеванием чукчей заставило переехать Нину Георгиевну. Елене было неприятно, когда Мандриков хвалил ее. Елена считала Нину Георгиевну ниже себя, и предложение Мандрикова помогать ей лечить чукчей тоже было оскорбительным. Елена не могла объяснить себе, почему она побежала к Струкову.
Она подумала о бывшем муже, и ничего, кроме равнодушия к нему, у нее не было. Не было даже прежнего раздражения и презрения.
Елена побродила по комнате, не зная, чем заняться. Остановилась у этажерки с книгами. Все прочитаны.
А у Биричей шкафы непрочитанных книг. Еще не слишком поздно. Сейчас можно зайти за книгами. Она торопливо оделась, взяла Блэка и вышла. Морозная ночь неохотно впустила Елену. Она сразу же поскользнулась и едва не упала. Снег под ногами неприветливо скрежетал. В густом мраке было что-то угрожающее. Маленькие освещенные окна, казалось, неодобрительно смотрели на нее. А кого мне бояться? – подбадривала себя Елена. Трифон привез меня, и, если я ушла от него, это не значит, что обязанности по отношению ко мне закончились. Я имею право на многое, а сейчас хотя бы на книги.
Все медленнее шла к дому Биричей. Она убеждала себя, что идет только за книгами, не желая признаться, что ее тянет прежнее жилье.
Бирич умело скрыл свое удивление. Более неожиданного посещения он не мог предвидеть. Он поздоровался с Еленой так, словно она вернулась с прогулки. А сам терялся в догадках. Что ей здесь надо? Зачем пришла эта с…? Может быть, ее прислал Мандриков посмотреть, что делается в его доме? Надо с ней быть осторожнее. Бирич жил в постоянной тревоге и ожидании, что ревкомовцы вот-вот придут за ним. Первые дни Бирич даже не выходил из дому, разыгрывая больного.
К нему не раз приходила мысль о бегстве к Малкову под защиту Стайна или в Кресты к Караеву, но у ревкомовцев заложником его сын, и к тому же Бирич не был уверен, что за ним не следят. Вел он себя осторожно и ждал удобного момента для свержении ревкома. Блэк бросился к Биричу.
– Соскучился, пес, по старику? Я тоже по тебе.
– Вас не удивляет мой визит?
– Я уже в том возрасте, когда ничему не удивляются, – ответил Павел Георгиевич с улыбкой. – Да и время сейчас такое. К тому же я по-прежнему считаю, что это ваш дом и вы вольны войти в него, когда вам заблагорассудится.
Теперь пришла очередь удивляться Елене. Чего-чего, а вот такого она не ожидала услышать. Елена знала, что Павел Георгиевич хитрый и нельзя верить его словам, но слышать это было приятно. Она же теперь жена самого могущественного человека в Ново-Мариинске, и Бирич, конечно, хочет заручиться ее расположением. Елена Дмитриевна с превосходством посмотрела на коммерсанта: трусишь, старикашка, юлишь передо мной. Она хотела увидеть в Бириче страх. Но он был прежний – спокойный, уверенный в себе человек, знающий цену каждому жесту и слову, привыкший повелевать и приказывать. Она не знала, чего это стоило Биричу. Расстегнула шубку и, чтобы не молчать, сказала:
– Студеная ночь наступает.
– Может, чашечку кофе? – предложил Бирич и тут же рассмеялся: – Предложил и испугался. Груни-то нет, а из меня плохой повар. Я бы сам с удовольствием выпил чашечку такого, который вы готовили.
Елена Дмитриевна неожиданно для себя пошла хозяйничать в кухню. Вскоре они сидели за столом и, попивая ароматный кофе, неторопливо беседовали.
Павел Георгиевич, помешивая дымящуюся густую жидкость, незаметно наблюдал за женщиной. Он уловил, что она с жадностью осматривается. Тянет тебя сюда. Видно, несладко со своим ревкомовцем. Посмотри, посмотри, может, совесть и заговорит в тебе. Еще попросишься назад, но я тебя возьму с одним условием – лечь в постель со Свенсоном. Кажется, большевики рано или поздно доберутся сюда, и мне придется перебраться на ту сторону пролива. Иметь там близких, почти родственников Олафа, будет не только полезно, а просто необходимо.
Приход Елены и ее поведение подали ему надежду. Он осторожно сделал первый шаг:
– Спасибо за предупреждение Струкова.
– Я пришла взять, если разрешите, несколько книг почитать, – заторопилась сразу Елена.
– Пожалуйста, – Павел Георгиевич был доволен. Испугалась. Это хорошо.
Он не удерживал Елену. Она смотрела на ряды корешков, но не могла прочитать названий книг. Глаза ее застилал туман. Она же предала Мандрикова, и об этом ей прямо сказал Бирич. Елена почувствовала себя беззащитной. Что заставило ее прийти и сидеть в доме, который она оставила? Только ли желание взять книгу?
Так и не сделав выбора, Елена Дмитриевна вытащила какой-то том и почти выбежала на улицу. В ушах звучали последние слова Бирича: «Приходите, мы всегда рады вам».
Кто такие мы? Елену Дмитриевну трясло. Она уже подходила к дому, когда вспомнила о книге. Она показалась ей очень тяжелой. На книгу может обратить внимание Мандриков, спросит – откуда. Как она объяснит, почему была у Биричей в доме? Что может, подумать Михаил? Елена Дмитриевна размахнулась и швырнула книгу в сугроб. Блэк рванулся за книгой, но Елена удержала собаку.
Освободившись от книги, Елена облегченно вздохнула, будто сбросила с плеч тяжкий груз: Мандрикова дома не было. Елена обрадовалась. У нее есть время, чтобы окончательно успокоиться. Она впервые не была огорчена, что их встреча откладывается…
Михаил Сергеевич так и не пришел в эту ночь домой. Он провел ее в ревкоме с Кулиновским и Берзиным. Письмо Чекмарева и рассказ учителя требовали от ревкома немедленных действий. Они прозвучали для Мандрикова и Берзина тяжелым укором: убийцы Новикова на свободе, продолжают бесчинствовать. Быть может, из арестованных уже никого нет в живых. При этой мысли у Берзина сжались кулаки.
– Сегодня уезжаю в Белую. – Август Мартынович посмотрел в темное окно, точно хотел поторопить наступление рассвета. – Не буду ждать, пока соберем нарты! Один с Оттыргиным уеду и возьму этого Малкова за глотку. – Голое у Берзина стал угрожающим. – С американцем тоже нечего церемониться.
– Стайна привезешь сюда. Он американский подданный. Мы не вправе его судить, – предупредил Мандриков. – И горячиться перестань. Одного не отпущу, а нарты найдем.
Ревком решил послать в Усть-Белую и Марково десять упряжек, Четыре – для перевозки людей, а остальные – для продовольствия. Но неожиданный уход из Ново-Мариинска чукчей поставил ревком в затруднительное положение. Началась охота, и все, кто имел упряжки, устремились в тундру.
Мандриков посмотрел на часы. До рассвета было еще далеко, но он не стал дожидаться и послал бодрствовавшего Еремеева за членами ревкома. Тот прежде всего забежал к Биричу и поднял его с постели.
