Текст книги "Пурга в ночи"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
– Арестованных большевиков не выпускать! – приказал Стайн коммерсанту. – Ждите моего письма из Ново-Мариинска.
– Вы слишком рискуете, – напомнил Малков.
– Большевики не решатся поднять руку на меня. Они не захотят ссориться с Америкой. А потом я ни в чем не замешан. И у меня талисман удачи. Ваш подарок. – Он погладил старую трубку Новикова.
Стайн уехал, и жизнь в Усть-Белой пошла своим чередом. Малков несколько раз по тревоге поднимал отряд, и бойцы так быстро собирались, так старательно выполнили все приказы, что он был уверен в его боеспособности и своей безопасности. И так глупо оказаться в руках большевиков! Он даже вышел без оружия, в чем убедились ревкомовцы, быстро обыскав его… Сейчас бы поднять тревогу.
Малков снова рванулся. В ту же секунду Берзин предупредил его:
– Только спокойно, без шума.
И тут коммерсант с потрясающей ясностью увидел, что он бессилен. Вчерашний мир рухнул и придавил его своими тяжелыми обломками. Пришел новый мир, в котором для него не было места. Обреченность сковала Малкова. Он не хочет погибать, и спасти его может только бегство. Бежать, бежать от них, разбудить Усть-Белую… Малков с силой вырвался и закричал:
– Спа-а-а-а… – крик его оборвался.
Берзин ударил рукояткой маузера по голове коммерсанта. Малков потерял сознание и рухнул в снег. Мальсагов и Галицкий связали ему руки и заткнули рукавицей рот. Мальсагов приговаривал:
– Зачем шуметь? Не надо шуметь. Зачем кричал? Плохо…
Август Мартынович, сжимая в руках маузер, настороженно вслушивался в темноту, в невнятный шум слабой метели. Не услышал ли кто крик Малкова? Нет. Было по-прежнему тихо.
Малков застонал. Ревкомовцы помогли ему подняться и, подталкивая, повели. Коммерсант стонал от боли. Удар Берзина был сильный, и от смерти Малкова спасла толстая меховая шапка. Ноги его дрожали, и каждый шаг стоил больших усилий.
В хибарке Дьячкова Берзин спросил коммерсанта:
– Живы арестованные?
Малков тяжело дышал. Он исподлобья, затравленным зверем смотрел на ревкомовцев. Светлые волосы рассыпались по выпуклому лбу.
Коммерсант судорожно зевнул, но сказать что либо не смог. Все увидели, как посерело его лицо. Коммерсант вспомнил, как расправился с Падериным, Кабаном и Наливаем.
– Я… я…
Малков хотел бы забыть все, что он делал с арестованными, чтобы все это обернулось тяжелым сном. Если бы не приезд Стайна, он бы не решился. Стайн! Вот виновник всех его бед. Стайн. Это имя блеснуло спасительным огоньком, и он, захлебываясь, заговорил:
– Стайн. Это все американец…
– Кто с охотой сам шел в отряд? – перебив Малкова, повторил свой вопрос Берзин.
– Пусыкин, – тихо сказал Малков.
Он старался вспомнить тех, кто охотно откликнулся на приглашение Стайна, и не мог. Имена мешались, лица стремительной вереницей бежали перед глазами.
– Пусыкин молодой, дурной, за доллар пошел, – пояснил Дьячков. – Другие из-под палки, из-за долга господину Малкову.
– Нет господина, – перебил Берзин и сказал Оттыргину:
– Поезжай за Моховым.
Ревкомовцы со слов Дьячкова и Малкова составили список тех жителей Усть-Белой, которых на всякий случай решили разоружить. Таких набралось одиннадцать. Когда приехал с нартовым отрядом Мохов, они по списку обошли членов отряда охраны общественного порядка. Прежде всего побывали у Пусыкина. Он открыл им дверь и попятился от револьверов. Берзин сказал:
– Именем революционного комитета Анадыря сдайте оружие и поклянитесь, что выходите из отряда Малкова и больше не будете подчиняться его приказам!
Пусыкин упал на колени:
– Смилуйтесь! Виноват! Каюсь! Клянусь, не буду!
– Цыц, – крикнул на него Дьячков и снял со стены винчестер. – Всю Белую всполошил.
Пусыкин ошалело заметался по комнате, бестолково тычась в углы. Заглянул в торбаса, перевернул их, потряс. Дьячков потерял терпение:
– Патроны где, дурья башка? Патроны?
Тогда он из-под кровати выволок сумку из нерпичьей шкуры. Сумка была набита патронами.
– Запасливый, – Галицкий взял тяжелую сумку и заглянул в нее.
– Ага, – подтвердил Пусыкин.
– Сиди дома! Выйдешь на улицу, когда позовут, – приказал Берзин, и ревкомовцы вышли.
Никто из одиннадцати не пытался возражать. Все с видимым облегчением отдавали оружие и с любопытством рассматривали ночных посетителей, спрашивали:
– У нас тоже будет ревком?
– Будет, – отвечал Дьячков.
Никифор говорил с торжеством в голосе. Впервые в своей жизни он никого не боялся. Прав оказался старый рабочий – пришла и к нему новая жизнь.
Ревкомовцы действовали быстро и тихо. Разоружив часть отряда Малкова, они вернулись к его дому и постучали.
– Это вы, Константин Михайлович?
– Гости его, – весело откликнулся Мальсагов. – Открывай!
Женщина спросонья, не разобрав, что сказал Мальсагов, открыла дверь, и ревкомовцы, отстранив ее, вошли в дом.
Мохов приказал:
– Тихо! Ни слова!
Жена Малкова, тоненькая корячка, увидев вошедших в спальню незнакомых людей, испуганно бросилась к дочке.
– Не бойтесь. Вам ничего не угрожает, – успокоил Мохов. – Где у вашего мужа хранятся деньги?
Маленькая женщина с темным скуластым лицом молча указала на старинный, окованный полосами меди сундук, что стоял в углу под мерцающей лампадой. Мохов подошел к сундуку. Берзин сказал Мальсагову и Галицкому:
– Освобождайте заключенных товарищей.
Они с Дьячковым и Ульвургыном перешли в кухню. Впереди с лампой шла служанка. В кухне спали трое мужчин. Это были работники Малкова. Их подняли. И прежде чем они успели понять, что происходит, Мальсагов скомандовал:
– Руки вверх!
Работники Малкова повиновались.
Дьячков с искаженным злобой лицом подскочил к ним.
– У, гады. Попомним, как мучили нас.
– Ты это что? – спросил Галицкий.
– Эти подлюки помогали Малкову нас бить и пытать.
– Не по своей воле… – начал один из арестованных. – Малков приказал:
– Молчи, сволочь! – Дьячков ударил его.
Мальсагов оттащил Никифора.
– Они псы. Ты тоже хочешь быть псом? Зачем бить? Судить надо.
– Верно, Якуб, судить их будем. – Галицкий укоризненно посмотрел на Дьячкова. – Нельзя революционеру так счеты сводить.
Оставив арестованных под наблюдением Оттыргина и Ульвургына, ревкомовцы с Дьячковым прошли к кладовой за кухней. На ее двери висел большой замок.
– У кого ключ? – спросил Галицкий у арестованных.
– На полке лежит, у двери, – пробурчал один.
Галицкий нашел ключ, открыл. В темной кладовой от духоты тошнило. Мальсагов взял из рук служанки лампу, подняв ее, осветил кладовую. Она была превращена в тюремную камеру. На полу, на подстилке из рваных мешков, лежали, прижавшись друг к другу, Кабан, Падерин и Наливай. Они, подняв головы, смотрели на столпившихся в дверях людей. Молчание их было тяжелое и враждебное.
– Товарищи, товарищи! – взволнованно говорил Галицкий. – Мы из Ново-Мариинска, мы члены ревкома, Малков арестован нами, и вы теперь свободны.
– Малков арестован? – Падерин при этих словах вскочил на ноги и тихо охнул. Прихрамывая, он подошел, вплотную к Галицкому: – Вы… вы из ревкома?
– Да, в Ново-Мариинске переворот, – сказал Галицкий.
– Красный флаг там и красный флаг надо тут, – добавил Мальсагов.
– Наконец-то! – выдохнул Падерин.
Поддерживая друг друга, поднялись Кабан и Наливай.
На лице Кабана повязка закрывала левый глаз. Наливай стоял согнувшись. Они все еще не могли осознать случившееся. К ним между Галицким и Мальсаговым протиснулся Дьячков.
– Поняли? Ревком. Колчаковцев нет. Малков у меня связанный сидит. Его каюры сторожат.
– А где американец? Стайн? – спросил Кабан.
– Здесь нет, но поймаем его, – пообещал Галицкий.
– Бешеная собака к смерти бежит, – добавил Якуб.
Ревкомовцы помогли товарищам выйти из кладовки, а на их место водворили работников Малкова, навесили замок. Ключ Галицкий положил в карман.
Вышли в кухню. Только сейчас ревкомовцы увидели, как плохо выглядят освобожденные. Грязными, кровавыми тряпками свисала одежда. Заросшие лица в сгустках запекшейся крови.
– Живо горячей воды! – приказал Галицкий прислуге, и та испуганно метнулась к печке.
– Поесть бы, – попросил Наливай.
– Все, что есть, на стол! – отдал новое распоряжение Галицкий. Мальсагов заглянул в кастрюли.
– Суп есть! Мясо есть! Каша есть!
– А я вам что-нибудь из одежды Малкова принесу, – сказал Галицкий. Он обязан вам заменить платье. Он многим обязан и должен.
– Платить будет! – откликнулся от плиты Мальсагов. Он нес к столу, за который уже сели Кабан, Падерин и Наливай, огромный чугунок. – За все платить будет!
– За все. – Падерин нетерпеливо потребовал от Мальсагова: – Рассказывай, как все в Ново-Мариинске произошло!
Галицкий вошел в спальню Малкова в тот момент, когда Мохов топором взломал крепкий запор старинного сундука. Медная толстая накладная петля, изогнувшись, отлетела от крышки, вырвав большой кусок доски. Мохов поднял крышку сундука. В нем аккуратными пачками лежали деньги. Здесь были и русские, и американские, и английские, и японские.
– Деньги, – Берзин посмотрел в сундук и обернулся к Галицкому, – пойдут на покупку продовольствия для голодающих.
Ревкомовцы отобрали необходимую одежду, чтобы переодеть освобожденных товарищей. Затем вернулись к сундуку и стали пересчитывать деньги. Их оказалось: русских – двадцать три тысячи рублей, американских долларов – одна тысяча двести и почти столько же других. На дне сундука – золотой песок в мешочках и самородки.
– Банк Малкова, – усмехнулся Берзин и в ярости крикнул: – Все эти деньги, все это золото крови. Оно оплачено голодом, смертью людей!
Мохов, как и Галицкий, поняв, что Малкову уже подписан смертный приговор, молча его одобрил. Приговор был справедливый. Антон спросил:
– Когда же начнем допрос Малкова?
– Немедленно. – Берзин поторопил Антона: – Быстрее пиши.
Пока Мохов составлял акт о деньгах и золоте. Август Мартынович подошел к жене Малкова. Маленькая женщина, укутавшись в платок, сидела со спящей дочкой на коленях. Широкое лицо с серповидными верхними веками, внимательные живые глаза не выдавали ее волнения. Если при появлении ревкомовцев она испугалась, то сейчас, видя, что ей ничего не угрожает, с интересом следила за всем происходящим.
– Как звать вас? – спросил Берзин.
– Женя Беляева. – Женщина заволновалась: – Где Константин Михайлович?
– Ваш муж арестован и будет судим. Но вас мы не тронем. – Август Мартынович удивился, что у женщины другая фамилия.
– Константин Михайлович не женился на мне. У него есть жена там, – она неопределенно махнула рукой, – в Америке.
– А вы? – недоумевал Берзин.
– Меня Константин Михайлович так взял, ведро водки отдал моему батьке. – И с робкой надеждой спросила: – Мне можно уехать к батьке?
– Вы свободны и поступайте как желаете, – Берзин осторожно коснулся темных волос девочки: – У нее будет другая жизнь. Хорошая.
Допрос Малкова подходил к концу. Ревкомовцы сидели в небольшой комнате вахтера государственного продовольственного склада, куда утром был переведен Малков. Коммерсант отвечал на вопросы Берзина обстоятельно, с нескрываемым пренебрежением к ревкомовцам. Малков даже ругал себя за тот страх, что пережил при аресте. – Эти бандиты не посмеют что-либо со мной сделать. Они знают, что я в дружбе с американцами. А уж с ними они не будут ссориться. Скорей бы вернулись Стайн и Свенсон.
– Значит, Новиков не был убит, а застрелился сам? – Берлин тщательно устанавливал подробности гибели Николая Федоровича.
– Да мы даже его не ранили, – ответил Малков. – Мы хотели взять его невредимым, а он убил наших двоих, а потом сам застрелился.
– Это не спишет вины с вас.
Малков только пожал плечами.
– Если бы он не пытался бежать, он бы остался жив, как…
– Как эти товарищи, измученные вами! – Берзин посмотрел на Кабана, Наливая и Падерина.
Малков молчал. Берзин сделал знак Оттыргину и Дьячкову вывести из комнаты Малкова. Когда закрылась за коммерсантом дверь, все заговорили, зашумели, но Берзин потребовал тишины.
– Новиков не мог сам упасть с нарты. Если бы даже это случилось, то каюр должен был остановиться, помочь ему. Парфентьев этого не сделал. Я думаю, что…
Берзин остановился, еще раз проверяя свои выводы. Мохов неожиданно воскликнул:
– Парфентьев его предал!
На Мохова было тяжело смотреть. Мальсагов подсел к нему, осторожно коснулся плеча:
– Ты, Антон, сыном будешь Новикову?
За этими простыми словами стояло так много. Мохов с благодарностью поднял на Мальсагова глаза и молча кивнул:
– Отомщу…
В комнату быстро вошел Дьячков.
– Что в Белой творится! Люди из своих нор повылазили. Ждут, что им скажут.
Берзин встал.
– Пошли, товарищи.
У складов собрались все, кто мог ходить. Они шумно обсуждали событие, но при появлении ревкомовцев и бывших узников Малкова смолкли.
У склада Малкова Берзин встал на приготовленный ящик и посмотрел на молчаливо стоявших людей. Жалость охватила его при виде истощенных лиц, голодных взглядов, рваных одежд, но тут же жалость уступила место гневу. Август Мартынович вспомнил сытое лицо Малкова, его дом.
– Товарищи! Трудящиеся Севера! Наступил час вашего освобождения от рабства, власти буржуазии и купцов-спекулянтов. Час освобождения от голода и нищеты. – Тут взгляд Берзина упал на груду винчестеров и патронов. Они лежали рядом.
– Вас запугивали большевиками. Вас готовили к тому, чтобы вы убивали вот таких, как я и мои товарищи, таких, как ваши знакомые – Падерин, Кабан, Наливай, Дьячков. Для чего это Малкову и Стайну нужно было? Для того, чтобы в сундуках коммерсанта прибавилось золота, а американцы стали бы хозяевами всего края. Кто из вас сегодня утром досыта поел, у кого в доме достаточно припасов на зиму?
В первые секунды устьбельцы растерялись. Никто и никогда не спрашивал их об этом.
– Я, наверное, ошибся, и вы все сыты, а ваши кладовые набиты продуктами.
– Ребятишки помирают! – Утренний морозный воздух прорезал истошный крик. Из глубины толпы вырвалась женщина и, остановившись перед Берзиным, снова закричала: – И что делается? Сыночек мой… куска хлеба нет… – Она схватила себя за голову и заплакала.
– Да что ты спрашиваешь? Пухнем с голодухи.
– Рыбалки, рыбы нас лишили. Одно нам теперь – в гроб, – поддержал другой, и вдруг все закричали, не слушая и перебивая друг друга:
– Малков жиреет!
– Нам жизни, света нету!
Женщины громко заплакали. Шум нарастал. Падерин крикнул:
– Да замолчите же! Дайте товарищу Берзину говорить.
Но его никто не услышал. Август Мартынович остановил его:
– Пусть выскажутся все.
– Малков за каждую копейку за горло берет! – продолжали негодовать устьбельцы. – По его воле голодуем.
– Не один Малков на нашем горе жиреет!
Постепенно люди стали успокаиваться, и Берзин смог говорить:
– Кончилась старая власть и наступила новая, ваша! Вы должны избрать свои Советы и сами управлять своей жизнью. Малкова будем судить!
– Смерть ему! – разом закричало несколько человек.
И словно испугались своих слов. Кому они желают смерти? Малкову, который мог любого из них уничтожить. Берзин уловил колебание и твердо, утверждая приговор, сказал:
– Да, Малкову смерть! А все его товары объявляются достоянием трудового народа! Все товары крупных купцов, а также Свенсона национализируются! Мы, большевики, не позволим, чтобы на горе и голоде народа наживались спекулянты.
– Верно-о-о! Правильно-о-о! Ура-а-а большевика-а-ам!
В стороне стоял Маклярен и мелкие купцы. Земля уходила из-под ног вчерашних хозяев. Берзин продолжал:
– Товары мелких коммерсантов должны быть представлены для учета местному Совету. Купцы, спрятавшие товары, предаются революционному трибуналу, а товар объявляется народным достоянием!
Новый шквал одобрения и радости пронесся над селением. Маклярен злобно прикусил мундштук трубки: и здесь его настигли большевики. Американца переполняла ненависть. Он не мог простить ревкомовцам своего пребывания в тюрьме. Тут же Маклярен обозлился на Свенсона. Олаф всегда уходит от неприятностей и подставляет под удары своих агентов. Что захотят делать с товарами Свенсона большевики, то пусть и делают. Я не буду ни в чем им возражать. Не хочу, чтобы снова меня держали за решеткой. А Мартинсона предупрежу, чтобы не попал в неприятность.
Маклярен обдумывал письмо своему коллеге из Марково, а ликование жителей продолжалось.
Берзин поднял руку, и все сразу же замолкли. Устьбельцы боялись пропустить хоть одно слово, Августа Мартыновича.
– Рыбалки тоже переходят в собственность народа, и вы вместе с марковцами будете работать на них. Улов пойдет для вас…
Последние слова Берзина захлестнула буря восторга. Устьбельцы ринулись к Августу Мартыновичу, подхватили Берзина и его товарищей на руки и стали подбрасывать. Десятки дружеских рук посылали их в низкое хмурое небо. Берзин взлетал, и у него захватывало дыхание. Весело смеясь, он кричал устьбельцам:
– Отпустите! Хватит!
Но его снова и снова бережно и дружно вскидывали вверх, в небо, которое продолжало сыпать снегом, словно конфетти на большом празднике, Когда устьбельцы особенно высоко подбросили Августа Мартыновича, он увидел цепочку упряжек. Это спешили в Усть-Белую жители стойбища, у которых ночью был нартовый отряд. Берзин удовлетворенно улыбнулся: поверили оленеводы его словам, поверили в советскую власть и к ней едут…
2
– Шахтеры просят разрешения ходить в Ново-Мариинск. – Бучек осторожно поправил перевязь, на которой висела правая рука. Он сильно обжегся во время пожара. – Надо отменить запрет ревкома. Обижаются угольщики.
Мандриков хмурился и молчал. Гринчук стремительно подошел к столу и раздраженно крикнул:
– Твоим шахтерам погулять захотелось, похлебать водки у Толстой Катьки. А закуска у них есть. Мясца поджарили добре.
– «Твоим шахтерам», – горько повторил Бучек слова Гринчука. – Быстро ты, Семен, забыл, что сам недавно был с ними.
– Я не забыл! – У Гринчука гневно дрожали крылья носа. Он обиделся. – Я не забыл. Они забыли, что…
– Склад с продовольствием подожгли не шахтеры, – устало произнес Бучек. Он в течение десяти дней упорно отстаивал свое убеждение. – Это сделал кто-то из колчаковцев. Сколько я могу…
– Так почему же шахтеры не помогут нам найти ту сволочь?.. – Гринчук уже кричал. Мандриков болезненно поморщился:
– Не кричи.
Когда члены ревкома из квартиры Мандрикова прибежали на копи, склад с продовольствием горел. Затушить пожар удалось не сразу. Облитые керосином стены пылали. Утром недалеко от склада нашли банки из-под керосина. Сбежавшиеся на пожар шахтеры, среди которых было много подвыпивших, бестолково суетились и больше мешали друг другу, чем гасили пламя.
Бучек с Харловым кое-как установили порядок, и шахтеры стали засыпать огонь снегом. Но огонь не сдавался и грозил уничтожить все запасы продовольствия. Когда один из углов склада обвалился и пламя чуть расступилось, Бучек бросился к пролому. Надо было спасать имущество склада. Он исчез в дыму и тут же появился с ящиком в руках. Одежда Бучека дымилась. Швырнув ящик на снег, он побежал назад. За ним бросилось несколько шахтеров. В этот момент обрушилась часть крыши, и они невольно остановились. Горящие обломки придавили Бучека. Шахтеры услышали его крик и, поборов страх, ринулись в огонь. Они вытащили Бучека, загасили одежду. С обгорелой рукой и обезображенным огромными пузырями лицом, он кричал:
– Оставьте меня! Оставьте! Спасайте…
Шахтеры решительно пошли на приступ. Ревкомовцы подоспели уже тогда, когда пожар начал отступать перед людьми. Часть продовольствия сгорела, но много и осталось. Его перенесли в другой склад. Мандриков приказал установить усиленную охрану. Он с товарищами на копях провел остальную ночь и весь следующий день. Сколько ни бились ревкомовцы, а найти поджигателя склада никак не смогли. Вот тогда-то Мандриков, не подумав, и заявил шахтерам:
– Ни один из вас с сегодняшнего дня не смеет покидать копи, пока вы сами не найдете преступника. Он среди вас!
Шахтеры угрюмо слушали Мандрикова. Они чувствовали за собой вину, но в то же время решение председателя ревкома было обидным, даже оскорбительным. Выходило, что ревком не доверяет им, считает всех шахтеров пособниками поджигателя и его укрывателями.
– Неправильно будет это, – не согласился кто-то из шахтеров.
– Вы слышали, что я сказал? – Мандриков не видел иной, возможности. – Я не отменю этого решения.
Но чем больше проходило дней, тем сильнее у Михаила Сергеевича крепло убеждение, что он допустил ошибку.
Уже одиннадцатое января, а о поджигателе так и не удалось ничего узнать. Конечно, он не из шахтеров, но Мандрикову трудно было признать свою ошибку. Самолюбие связывало его, и сейчас он был доволен тем, что Бучек настойчиво требует отменить запрет.
– Как же вы, товарищи, не понимаете, что наносим этим распоряжением вред прежде всего себе, Шахтеры начинают о ревкоме недовольно поговаривать. Мы их всех превратили в арестованных…
Мандриков тяжело вздохнул. От правдивых слов Бучека повеяло тревогой, и, как ни трудно было Михаилу Сергеевичу, он решил:
– Ты прав, Бучек, прав. Пусть шахтеры…
– Отступление ревкома? – закричал в гневе Гринчук. – Значит, мы ничего не могли сделать…
– Да, не могли, – Мандриков расстроенно провел по лицу рукой, подумал о Берзине. Как его здесь не хватает… Был бы Август Мартынович, он бы наверняка нашел преступника, который так расчетливо нанес удар. Несомненно, это кто-то из колчаковцев, но кто?
– Кто? – Мандриков незаметно для себя произнес вслух.
– Что «кто»? – не понял Бучек.
– Я так, – смущенно махнул рукой Мандриков. – За колчаковцами внимательно следили?
– Ведут себя тихо, не придерешься, – Бучек качнул головой. – Даже водку им больше Кулемин не носит. Ну с тех пор как вы Толстую Катьку в каталажку закатали. Да, не по душе мне эта тишина. Обманчивая. Как бы она шумом не сменилась. Уж больно волками смотрят.
– Если еще что на копях случится, – Мандриков заговорил сурово, – я беспощадно буду расправляться. Самым жестоким образом.
С шумом распахнулась дверь, и в кабинет вбежал Титов. Его обычно бледное лицо было красным.
– Товарищи, братцы!
Титов от радости дрожал. Он торопливо рылся в кармане. Ранние посетители ревкома заглядывали в дверь.
– Вот! – Он протянул Мандрикову бланк радиотелеграммы. – Вот, из Петропавловска…
– Петропавловска… – Михаил Сергеевич жадно схватил листок и быстро прочитал немногословный текст: «В ночь с 9 на 10 января сибирская власть свергнута, временно избран военно-революционный комитет. В городе спокойно. Председатель комитета Маловечкин».
– Наконец-то! – воскликнул Мандриков.
– Да что там у тебя, читай! – нетерпеливо потребовал Гринчук.
– Власть Колчака на Камчатке свергнута! Там установили советскую власть! – Михаил Сергеевич прочитал радиограмму из Петропавловска и посмотрел на карту. Его примеру последовали остальные. – Несколько дней назад радио принесло весть о том, что колчаковские войска окончательно разгромлены, а сам Колчак арестован рабочими Иркутска.
– Наша берет! – закричал Гринчук и от избытка чувств закружился по кабинету. Бучек только повторял:
– Хорошо. Очень хорошо…
– Мы не одни, понимаете, не одни, – радовался Мандриков. – Сейчас же надо о перевороте в Петропавловске сообщить всем новомариинцам. Собирайте, Василий Николаевич, всех на митинг, а ты, Бучек, мигом на шахты. А я сейчас ответ петропавловским товарищам напишу. Зовите всех членов ревкома.
Михаил Сергеевич, взял карандаш. «С 16 декабря мы были отрезаны от всего мира, но мы твердо верили, что неизбежен ход событий, который должен привести к всеобщему взрыву против Колчака на Камчатке…»
Бирич не помнил, как вернулся с митинга домой. Речь Мандрикова, сообщение об установлении Советов в Петропавловске. Конец, всему конец. Как наивны были его мечты о том, чтобы уничтожить ревком, восстановить здесь прежнее положение. Как вовремя его удержали Пчелинцев, Щеглюк, все те, кому он еще совсем недавно предлагал выступить против ревкома. Они оказались дальновиднее его, а он был на краю гибели. Бирич задумался. Сын под арестом. Ревкомовцы и с Трифоном, И о ним, и с любым могут поступить как им заблагорассудится. Бежать, бежать из России! Теперь таким, как он, Бирич, в ней нет места. Уж если Колчак оказался не в силах остановить большевиков, то чего же еще ждать? Надо немедленно готовиться к побегу. Нарты он найдет. Вырыть из земли все, что у него припрятано, и вместе с Трифоном тайно ночью бежать.
Бирич ни минуты не мог оставаться на месте. Он то садился в кресло, то вскакивал и начинал бесцельно метаться по квартире, Впервые в жизни он был так расстроен и Не знал, с чего же лучше начать. В голове возникали различные планы, но ни на одном он не мог остановиться: в каждом видел слабые места. Сомнения терзали его.
Бирич не замечал времени, и, когда в окно кто-то осторожно постучал, Он машинально взглянул на часы. Была уже полночь. Бирич удивился и тому, что так быстро пролетело время, и позднему посетителю. Может, Трифон или Струков с копей сбежали? – мелькнула у Бирича догадка, и он поспешил к выходу, торопливо отодвинул крепкий засов. В коридор заскочил человек, стремительно захлопнул дверь, по-хозяйски задвинул засов.
– Кто вы? – спросил Бирич.
– Кто у вас есть?
– Стайн? Вы? – с ужасом вскричал Бирич, узнав американца по голосу. – Вы с ума сошли! Вас расстреляют!
– Тише! – зашипел Стайн. – Кто у вас есть?
– Я один, – Бирич попятился в кухню. При свете он увидел обмороженное, давно не бритое лицо Стайна. В руках Сэма был револьвер. Неслышно ступая и держа оружие наготове, он обошел квартиру. Убедившись, что Бирич действительно один, Сэм устало сел и бросил на стол револьвер. Стянул с головы малахай, прохрипел:
– Рюмку чего-нибудь…
Бирич поспешил к буфету. Когда он наполнял рюмку, то горлышко бутылки выбивало о ее край звонкую дробь. Стайн раздраженно крикнул:
– Да перестаньте, черт вас возьми!
Бирич поставил бутылку на буфет и поднес Стайну рюмку коньяку. Он выпил и в упор посмотрел на Бирича.
– Ну, рассказывайте, как предали Громова.
– Предал? – Биричу показалась, что Стайн сошел с ума.
Бирич взглянул на револьвер. Стайн криво улыбнулся:
– Не бойтесь. Я не собираюсь вас казнить за гибель Громова, хотя вы и виноваты.
– В чем же? – Бирич почувствовал, как по его спине пробежала струйка холодного пота. – Я не понимаю, что вы говорите?
– Вы живы, а они подо льдом! – крикнул Стайн, и его бесцветные глаза стали совершенно прозрачными. – Как же все тут получилось?
Узнав от Маклярена о перевороте в Ново-Мариинске, Стайн сразу же выехал из Усть-Белой. Он гнал упряжки, не жалея ни собак, ни каюров, ни себя. Пурга задержала его в пути. Это дало возможность передохнуть всем, и снова началась гонка.
Каюры, которых Стайн, не задумываясь, подбодрял и кулаком и револьвером, загоняли собак до смерти. Он брал в попадавшихся на пути стойбищах новых, расплачиваясь щелканьем взводимого курка, и снова несся по тундре. Стайн спешил в Ново-Мариинск. У него еще не было твердого плана, как действовать против ревкома, но он хотел уничтожить его. Оставались люди, которые будут послушным орудием в его руках против большевиков.
Но как ни спешил Стайн, он был осторожен. За три дня пути до Ново-Мариинска он объезжал стойбища стороной. Сэм хотел появиться в Ново-Мариинске незаметно, разведать обстановку, а затем уже показаться. Вот почему он, когда после полудня впереди показались вершины мачт радиостанции, приказал каюру остановиться и ждал наступления ночи.
Несмотря на огромную усталость и большое желание спать, Сэм внимательно слушал Бирича. И едва коммерсант замолк, потребовал:
– Давайте ужинать! Голоден, как все собаки Чукотки.
Бирич быстро выставил холодные закуски, мясо и несколько бутылок. Коммерсант недоумевал, почему Сэм не задал ни одного вопроса. Сэм выпил рюмку коньяку и пододвинул к себе блюдо с маринованной рыбой.
– Мое любимое кушанье.
Бирич не подозревал, что спокойствие Стайна наигранное. Сообщение об аресте Колчака, установление власти Советов в Петропавловске расстроили Сэма. Он не знал, что делать дальше. Не пойдет ли правительство Штатов на установление дружеских отношений с большевиками? Сэм ел и думал. Бирич не нарушал молчания позднего гостя.
Новый стук в дверь заставил их испуганно вздрогнуть. Сэм, бросив вилку, схватил револьвер и, вскочив из-за стола, стал у двери.
– Гасите лампу!
– Свет все равно видели в окне, – возразил Бирич.
– В темноте лучше отстреливаться. Это, наверное, ревкомовцы. – Сэм говорил быстро и проверял в кармане запасные обоймы для браунинга. – Они меня выследили.
– Может быть… – начал коммерсант и замолк, увидев, что Сэм направил на него револьвер.
– Хотите меня предать? Прежде чем это произойдет, вы будете лежать с пробитым лбом. Гасите! Ну!
Бирич задул огонек в лампе. На них хлынул мрак, плотный, вязкий. Каждое движение Биричу давалось с большим трудом. Ему казалось, что дуло револьвера все время направлено на него.
Бирич подошел к двери и спросил:
– Кто там?
– Я, Лампе, – ответил агент Свенсона.
– Вы… Вы… одни… – У Бирича тряслись губы.
Он вслушивался в голос Лампе. Не звучит ли в нем тревога?
Лампе был спокоен:
– Со мной один человек. Он только что приехал. Он хочет видеть вас.
– Открывайте, – шепнул Стайн. Он стал так, чтобы видеть тех, кто появится на пороге. Меткие выстрелы расчистят дорогу к нартам, которые он предусмотрительно оставил у склада Свенсона. Добраться бы до нарт, думал Сэм. А там я уйду от ревкомовцев. Им потребуется время на сбор упряжек, чтобы пуститься за мной в погоню.
Бирич отворил дверь. Сэм поднял револьвер, но стрелять ему не пришлось. Низкорослый Лампе спросил:
– Чего же вы лампу погасили? Давайте огня.
– С… с вами никого больше нет?
– Да нет же! Кого-нибудь ждете?
– Нет, нет, – торопливо бормотал Бирич. – Проходите, проходите в дом!
За спиной коммерсанта стоял Сэм. Бирич ожидал, что сейчас начнется стрельба, но, когда мимо него прошел, шаркая ногами, спутник Лампе, Сэм с удивлением спросил:
– Рули?
– Кто здесь? – Рудольф отскочил в сторону и присел, готовый к схватке.
– Рудольф, это я, Стайн! – Сэм обрадовался неожиданной встрече. – Я, Сэм, старина.
– Ты, Стайн? – Рули все еще не верил Сэму и переменил место, чтобы в него не попали, если будут стрелять на голос.
– Томас прислал тебя справиться, о моем здоровье? – невесело пошутил Сэм и этим рассеял все сомнения Рули.
Через несколько минут Бирич и его ночные гости сидели за столом. Бирич повторил Рули все, что только что рассказывал Стайну. Склонив голову набок, Рули неторопливо ел, и по его скуластому темному лицу нельзя было понять, как он относится к услышанному.
– Надо немедленно собак загнать в их будки, а тех, кто взбесился, пристрелить, – высказал свое мнение Рули.
– Падение Колчака может изменить отношение Штатов к большевикам? – высказал свое опасение Сэм.
