Текст книги "Пурга в ночи"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Будет голод, – докончил за него Бирич. – Но вам не стоит из-за этого волноваться, Василий Николаевич. Я всегда вам помогу, и вашей семье не придется бедствовать! – Бирич поднялся с кресла и взглянул на часы. – Поздненько мы с вами засиделись. Вот уже и полночь. Пора И на боковую. День-то трудный был.
Рыбин тяжело встал со стула. Он был словно в каком-то дурмане, и моментами ему казалось, что все происходящее – дурной сон или бред. Бирич у дверей наигранно спохватился:
– Ох, чуть не запамятовал. Тут я вашим ребятишкам кое-какие гостинцы приготовил. Прошу. – Он указал на довольно объемистый тюк у двери.
– Нет, нет, – отказывался Рыбин, но Бирич, не слушая, подал ему тюк.
– Прошу.
Тюк был тяжелый. Больше пуда, – машинально определил Рыбин.
– Да, и последняя просьбица, – открывая дверь, сказал Бирич. – Через денек-второй навестите меня, если что будет интересное. А понадобитесь, я вас через Еремеева позову. Ну, спокойной ночи.
Рыбин оказался в темноте. Взвалив на плечи тюк, он побрел, пошатываясь под ударами пурги. Груз прижимал его к земле.
…После расстрела колчаковцев члены ревкома пришли в правление уезда. Новомариинцы разошлись по домам, и даже в коридоре, где дни и ночи после переворота толпились люди, стояла непривычная тишина. Был там один Еремеев.
– Вот сегодня мы завершили переворот, – сказал Мандриков.
– Только здесь, в Ново-Мариинске, а весь уезд по-прежнему под властью колчаковцев – возразил Берзин. – Нам надо ехать в стойбища и поселки.
– Да, ты прав, – согласился Мандриков, и, может быть, только в этот момент он со всей ясностью понял, какое большое дело по воле партии они начали здесь, в далеком северном крае, и что еще большее им предстоит сделать. Хватит ли у них сил и выдержки? Должно хватить. Люди этого края ждут, как сегодня сказал Отты, новой жизни. Мандриков забыл об усталости.
– Весть о том, что в Ново-Мариинске наступила турваургин – новая жизнь, в тундру повезут охотники, каюры, а мы пойдем следом. Предлагаю на глазах населения сжечь все дела мирового судьи, ликвидировать все долги населения коммерсантам. Это будет началом.
– Вернуть беднякам незаконно взятые с них налоги, взятки, – внес свое предложение Куркутский, – и объяснить, что такова воля Ленина.
Волтер, услышав имя Ленина, улыбнулся:
– О! Ленин…
– Да, да, о Ленине надо рассказать всему люду, – загорелся Берзин. – Надо, чтобы все люди Севера знали правду об Октябрьской революции.
– Разрешите мне слово.
– В чем дело. Антон? – спросил Мандриков.
– В поселке пьянствуют шахтеры. Кабак Толстой Катьки не закрывается до утра. Привоз угля с копей прекратился.
Ревкомовцы виновато посмотрели друг на друга. Мохов прав: как-то о копях забыли.
Мандриков стукнул кулаком по столу:
– Нет этому оправдания. Завтра же, Булат и Мохов, на копи. Всем шахтерам работать по семь часов, а осужденным по двенадцать. Вы, товарищи, будете за этим следить. Осужденным никакой поблажки. Пусть Бирич, Перепечко попробуют жизни шахтерской…
– Кабак Толстой Катьки закрыть, – предложил Берзин.
– Совсем – нельзя, – покачал головой Клещин.
– Свободный человек не нуждается в дурмане! – воскликнул Берзин. – От подневольной, убогой жизни люди пьют…
– Ты прав, Август, но тут надо быть осторожным, – остановил его Мандриков: – Люди привыкли к водке…
– Прав ты, Михаил Сергеевич, – согласился Булат. – Если мы лишим шахтеров выпивки, то такой аврал поднимется, что и пурги не будет слышно.
– А где пурга? Пурги нет, – рассмеялся Мальсагов.
Все прислушались. За окнами было тихо.
Ревкомовцы разошлись, оставив в помещении одного Еремеева. Мандриков, Берзин и Клещин шагали домой. Пурга стихла. Очистилось небо, и с черной бездны удивленно мигали яркие звезды. Они словно впервые увидели Ново-Мариинск. Время от времени налетали порывы ветра, но они лишь поднимали с земли небольшие тучки снежной пыли. Пурга ушла в тундру.
Ревкомовцы с наслаждением дышали чистым морозным воздухом, Мандриков заметил, что Берзин не кашляет. «Может, полегчает ему здесь, – думал Мандриков. – Отступится болезнь от моего сердитого латыша». Михаил Сергеевич почувствовал такой прилив теплоты и дружеской нежности к Берзину, что не удержался и обнял его плечи. «Какие они у него тонкие, острые», – подумал он с болью, и еще дороге ему стал этот человек. Берзин понял Мандрикова и крепко пожал ему руку. Так они шли рядом. Клещин воскликнул:
– Баба-то моя нас дожидается!
Окно в хибарке Клещина желтым глазом смотрело в темноту. Мандриков вспомнил об Елене, подумал о ней и Берзин. Оба почувствовали холодок. Берзин убрал руку.
За столом при свете лампы сидели жена Клещина и Елена Дмитриевна. Бирич читала вслух какую-то книгу, а жена Клещина слушала, опустив голову.
Женщины вскочили на ноги. Клещина метнулась к печке и тотчас загремела заслонкой, а Елена осталась у стола. Приход Берзина и Клещина вместе с Мандриковым смутил ее. Она не знала, как себя держать. Михаил Сергеевич подошел к ней, взял за руки и благодарно прошептал:
– Ты здесь. Я…
– Что этой женщине здесь надо? – прозвенел голос Берзина. – Кто она такая?
Слова ударили по Елене Дмитриевне. Михаил Сергеевич почувствовал, как дрогнули ее руки, и еще крепче сжал их. Мандриков обернулся к Берзину:
– Разве ты не знаешь? – спросил Мандриков, стараясь сдержать гнев. – Это…
– Это жена врага, коммерсанта Бирича, осужденного революционным комитетом, – так же отчетливо и громко сказал Берзин. – Жена врага не может оставаться в доме, где находится председатель ревкома и два члена ревкома.
– Перестань, Август, – попросил Мандриков глухо. – Елена Дмитриевна моя жена.
– Когда же это случилось? – Берзин говорил с нескрываемой иронией: – Почему об этом не знает ревком?
– Да ты что, Август!.. – воскликнул пораженный Мандриков. – Это же мое личное дело!
– Нет! – крикнул Берзин и указал на Елену. – Это жена врага. Ты председатель ревкома.
– Я люблю его, – Елена Дмитриевна прижалась к Мандрикову. – И вы смеете…
– Я требую, чтобы вы немедленно ушли из этого дома, – сказал Берзин таким тоном, что противиться было невозможно.
– Я уйду, я уйду, – сквозь слезы говорила Бирич. Она бросилась к своей шубе.
– Подожди, куда ты?!
– Она поступает правильно, – сказал Август.
Михаил Сергеевич, взбешенный поступком Берзина, подошел к Елене Дмитриевне, помог ей одеться, и они оба вышли из домика. Тут она дала волю слезам и чувствам.
– Я ненавижу этого человека, я буду всю жизнь ненавидеть. Ты должен отомстить за меня. Он оскорбил меня, выгнал, как девку!
– Пойми, что ты говоришь, – пытался остановить ее Мандриков. – Август погорячился, но он же мой друг. Он прав по-своему.
– Прав? Кто же я для тебя?
– Ты моя жена. Я люблю тебя – Михаил Сергеевич обнял ее, поцеловал.
– Я же тебе говорила, что мы для всех должны стать мужем и женой, – заговорила более спокойно Елена Дмитриевна. – Тогда никто и ни в чем не сможет меня упрекать и оскорблять. Мы должны официально пожениться, и тогда на мне не будет этого проклятого пятна Биричей.
– Хорошо, хорошо, завтра же я все сделаю, – обещал Мандриков. Они подошли к дому Биричей.
– Пошли ко мне. Это и мой дом. Я имею на него право.
Она крепко держала Мандрикова за руку и тянула к дверям. Михаил Сергеевич заколебался, но нашел в себе силы отказаться.
– Нет, я не могу, не обижайся и пойми меня.
Он простился с Еленой Дмитриевной и, не возвращаясь к Клещиным, ушел ночевать в ревком.
Нина Георгиевна испугалась, когда на пороге увидела Струкова. Он исхудал, оброс, но держался спокойно, словно ничего не произошло. Струков приветливо, с легкой улыбкой поздоровался и хотел пройти.
– Куда вы? Зачем?
– Как зачем? – развел руками. Струков. – Я вернулся домой. Мой арест – досадное недоразумение, которое, к счастью…
– Здесь лежат люди, измученные в тюрьме, в которую вы их доставили, – сказала Нина Георгиевна.
Струков не знал, что Бучек и Галицкий находятся в его квартире. В нем поднималось страшное желание вышвырнуть из дому и эту женщину и этих шахтеров, но он только улыбнулся:
– Я не знал, что вы ко всему еще и сестра милосердия.
– Вон! – гневно крикнула Нина Георгиевна. – Вон!! Вы, вы… подлец!
Теперь лучше уступить, но не забыть. Он найдет возможность и удобный случай, чтобы распутаться с этой б… Струков насмешливо поклонился и многозначительно сказал:
– До свидания, и более интересного.
Он вышел на улицу, дрожа от бешенства. Куда-то надо идти. Но куда? В дома тех, с кем до сих пор вел знакомство, не пойдешь. Ревкомовцы сами ютятся по чужим углам. Да и кто пустит бывшего начальника милиции? Ничего. Главное, остался жив. Большевики только здесь, в Ново-Мариинске. А весь уезд живет по-старому, и там где-то Стайн, Свенсон. Хорошо бы встретиться с Биричем, но нельзя, чтобы их видели вместе. Первое время надо быть очень осторожным. Струкова пробирал холод. Он выругался и зашагал к кабаку Толстой Катьки. Там хоть тепло и можно выпить, пожрать.
Толстая Катька, уже давно ничему не удивлявшаяся, все же была изумлена приходом Струкова. В первую минуту она не знала, как себя вести, но тут же решила, что гостеприимство никогда не вредит, и засуетилась. В кабаке по-прежнему было многолюдно, шумно, дымно. Приход Струкова только на минуту привлек внимание.
Толстая Катька хотела усадить его за стол, где было посвободнее, но он попросил:
– А более спокойного уголка у тебя не найдется? Без этих, – он небрежно кивнул на галдевших гуляк.
– Ступай за мной! – Толстая Катька привела Струкова в свою комнатушку. – Лучше нет.
Струков оглядел грязную затхлую комнатку и задержал взгляд на разворошенной постели с засаленными подушками и серым бельем, поморщился.
– Лучше не надо. Тащи вина и закуски. Побольше.
Через час Струков спал непробудным пьяным сном и даже не слышал, как к нему несколько раз входила кабатчица; обшарила его карманы и, не найдя ничего интересного, обругала Струкова. А перед утром улеглась рядом и захрапела.
Рано утром они вместе завтракали.
– Пока поживу у тебя.
– Живи, жалко, что ли, – равнодушно ответила кабатчица. – Мужички ежели ко мне будут приходить, не помешают?
– Погоди с ними, – остановил ее Струков. – Я же тут буду.
– А-а, – осклабилась Катька. – Так бы и слазал. К черту всех пошлю. Ну, скорее жри.
– Куда торопишься? – заинтересовался Струков.
Толстая Катька не успела ответить. В дверь нетерпеливо постучали. Катька открыла маленькую дверцу-глазок:
– Закрыто. Торговать буду с обеда.
Она захлопнула «глазок». В дверь посыпались удары, послышалась ругань. Катька вернулась к столу и рассказала о поручении Бирича, а потом спохватилась.
– Ох, выболтала я, старая дура.
– Не бойся, – успокоил ее Струков. – Не выдам, а ты все сделай, как Бирич просил.
– Сделать? – Толстая Катька уставилась на него хитрыми глазками. Она о чем-то стала догадываться, Струков рассердился.
– Делай как хочешь. Не со мной же Бирич договаривался.
– Ладно лаяться, – миролюбиво ответила Толстая Катька. – Ты уйдешь али тут останешься? Тогда торгуй за меня.
– Уйду. – Струкова заинтересовало поручение Бирича. «Молодец, старый коммерсант, уже против ревкома действует. Надо с ним поскорее встретиться».
Он и Толстая Катька вышли из кабака. Около двери уже никого не было. Жаждущие опохмелиться, после криков и стуков в дверь, ушли. Толстая Катька направилась к Маклярену, а Струков зашагал в ревком.
В коридоре Еремеев топил печь. Струков спросил его:
– Когда же начальники новые на службу приходят?
– Товарищ Мандриков уже здесь, – ответил Еремеев, и Струков с опаской посмотрел на дверь, ведущую в кабинет председателя ревкома. Постучал, но ответа не последовало. Он подождал немного и, приоткрыв дверь, спросил:
– Можно войти?
Мандриков сидел за столом и что-то писал. Он так увлекся работой, что не слышал Струкова. Тогда он громче повторил свой вопрос. Михаил Сергеевич поднял голову, секунду смотрел на Струкова, занятый своими мыслями, потом кивнул:
– Да, да, можно.
Они поздоровались за руку. Струков сказал Мандрикову, что Нина Георгиевна не пустила его домой и ему пришлось ночевать у Толстой Катьки.
– Это напрасно, – поморщился Мандриков. – Там же грязь. Пришли бы сюда, что ли. Сегодня примитесь за дело. Помещение под аптеку и амбулаторию выделяем в бывшей лавке. Там же пока можете и ночевать, а с Ниной Георгиевной я поговорю. Замечательная она у вас. Сама предложила ухаживать за больными и к себе их взяла. Обижена она на вас, но будем верить, что все уладится. Ведь она надеялась на спокойную жизнь, и все опять рухнуло.
– Вы всю ее жизнь знаете? – удивился Струков.
– Немного, – уклонился Мандриков. – Вы поступили благородно, протянув руку помощи Нине Георгиевне.
– Не могу спокойным оставаться, когда вижу, что люди несчастны, – с наигранной искренностью сказал Струков. – Всегда хочется помочь.
Мандриков верил ему. Вот почему он горячо вступился за него, когда Берзин, которому он рассказал об утреннем разговоре со Струковым, все еще сомневался.
– Был бы ты с ним, Михаил Сергеевич, поосторожнее. Я не могу верить ему, пока не получу подтверждения из Владивостока.
– А я верю ему. Человеку надо верить, даже если он в таком положении, как Струков. Ты ко всем недоверчив. Вчера устроил сцену с Еленой…
– Хорошо, что сам об этом начал, – Берзин смотрел ему в глаза. – Ты у нее ночевал?
– Нет, – покачал головой Мандриков. – Здесь.
– Хоть тут правильно поступил, – облегченно вздохнул Берзин и, волнуясь, продолжал: – Ты, Михаил Сергеевич, вправе, как и каждый человек, распоряжаться своими чувствами и любить кош хочешь. Но ты должен понять, что прислан сюда партией и твоя жизнь принадлежит ей, и посвящена она нашему святому делу. Твоя связь с женой сына коммерсанта порочит его. Как же со стороны все выглядит? Мужа арестовал, отправил в копи, а сам спишь с его женой.
– Не говори со мной в таком тоне.
– Дело не в тоне, а в существе, – Берзин с болью смотрел на товарища. Ему хотелось помочь Михаилу Сергеевичу, и он продолжал: – Если вы любите друг друга, – Берзин избегал называть Бирич примени, – то женитесь по закону.
– Мы об этом уже говорили, – сказал Мандриков и спрятал исписанный лист в карман.
Берзин прошелся по комнате, вернулся к столу.
– Хотя я и убежден, что твоя женитьба на этой женщине принесет нам всем вред, но все же хочу пожелать тебе счастливой любви.
Михаил Сергеевич горячо сжал руку товарища. Он видел, что Августу Мартыновичу эти слова стоили большого труда. Ради дружбы Берзин шел на соглашение со своей совестью. Мандриков знал, что это дорого стоило Августу Мартыновичу.
– Я очень тебе благодарен, Август, – взволнованно сказал Мандриков, но Берзин остановил его:
– Хватит об этом, – ему показалось, что его согласие унесло что-то из их дружбы. Было неприятно и больно. Он помолчал.
– Оружия сдано мало. Всего четырнадцать винтовок разных систем и немногим больше шестисот патронов. Револьверов четыре, из них половина старых, ломаных. Наверное, оружие припрятали. Может быть, обыскать?
– Начать обыски – вызвать недовольство, – сказал Мандриков. – Да едва ли боевое оружие было у многих. Здесь нужно охотничье.
– Винчестер к каким ты отнесешь? – спросил Берзин. – А у каждого по паре.
– Не отберешь же винчестеры, – проговорил Михаил Сергеевич: – Они – средство к существованию.
Вошли Титов и Волтер. Матрос поздоровался:
– Утро добрый, – и довольно захохотал.
– Доброе утро, Аренс, – ответил Мандриков. – Ты уже говоришь по-русски.
– Хорошо, – закивал Аренс и ударил себя в грудь. – Я есть ученик, он есть тычер, я хотел сказать, учитель. – Волтер указал на Титова. Комиссар радиостанции сокрушенно покачал головой:
– Замучил меня Аренс. Сегодня почти ночь не спал. Все дежурство донимал, но ученик способный.
Волтер настороженно вслушивался и спросил обеспокоенно:
– Титов есть сердитый меня. – У Аренса был расстроенный вид. Он страстно воскликнул: – Я надо говорит понимай русский. Я буду говорит Ленин.
В словах Волтера прозвучала такая убежденность, что ревкомовцы переглянулись. Мандриков сказал:
– Волтеру надо помочь. Я думаю, что Куркутский будет для него лучшим учителем. Да вот и он.
В кабинет входили Куркутский и Оттыргин. Михаил Сергеевич сказал Куркутскому:
– Ревком поручает тебе, Михаил Петрович, научить товарища Волтера говорить по-русски, ну и писать чуть-чуть. Три месяца хватит?
– Три месяца? – переспросил Куркутский, и его узкие глаза брызнули весельем, но он видел, как серьезно смотрели на него товарищи, и кивнул. – Хорошо. За три месяца научу говорить и писать чуть-чуть.
– О май фрэнд, сэнкю вэри мач.
– Скажи по-русски: о мой друг, я очень благодарен. Ну, повторяй за мной. О мой друг…
– О-о май друг… – начал Волтер с таким прилежанием, что все вновь засмеялись. Куркутский укоризненно покачал головой:
– Смеяться на уроке нельзя. На первый раз ставлю кол.
– Что есть коол? – спросил Аренс.
– Уроки переносятся в школу, – объявил Мандриков.
В кабинет вошли Гринчук, Клещин и Тренев.
– Начнем, товарищи, просмотр судебных дел. Работы тут много, – Михаил Сергеевич указал на бумаги и папки, перенесенные из кабинета Суздалева. Взял верхнюю и, подождав, пока усядутся товарищи, раскрыл ее.
– Дело берегового чукчи-охотника Туккая о неуплате налога и взыскании с него пени и штрафа…
– Аннулировать! – сказал Гринчук. – А все, что получено с Туккая, вернуть ему!
– Правильно, – поддержали остальные.
– Туккай болен, – напомнил Берзин.
– Его семья бедствует, – сообщил Куркутский.
– Сегодня же вернуть все семье Туккая, – сказал Берзин. – И помочь ей продуктами.
– Принято. – Мандриков взял очередное дело. – Взыскание с рабочего-угольщика Кузьмина долга в размере шести долларов. Дело еще не рассмотрено, Что будем делать?
– Аннулировать! – решили ревкомовцы.
Это слово все чаще и чаще слышалось в комнате. Быстро росла на правом конце стола стопа просмотренных дел. Работу ревкома прервали возбужденные голоса. В коридоре раздался топот, шум, кто-то заспорил с Еремеевым.
– Что там такое? – Мандриков держал в руках очередное дело.
Ревкомовцы повскакали с мест. Руки скользнули в карманы за оружием. Берзин строительно направился к двери, но она рывком распахнулась, и на пороге выросла пышная копна меха. На красном возбужденном лице Толстой Катьки зло и торжествующе горели глазки. Кабатчица тяжело дышала. Ее могучая грудь ходила, как кузнечные меха. Пронзительный крик оглушил ревкомовцев:
– Что же такое творится? Где справедливость?
За спиной Толстой Катьки люди одобрительно зашумели.
– Что случилось? – строго спросил Мандриков.
– Да он еще спрашивает? – завопила, размахивая руками, Толстая Катька.
– Говорите тихо! – грозно потребовал Мандриков.
Кабатчица моментально сбавила тон и стала торопливо объяснять, боясь, как бы ее не перебили. – Пошла я это к Маклярену кой-что купить, а он по-прежнему за доллар десять наших рублей дерет. Я ему говорю, американскому живодеру, что наша народная власть решила. – При последних словах кабатчицы некоторые ревкомовцы не могли удержаться от улыбки, но это не смутило Толстую Катьку, и она с еще большим пафосом продолжала: – Он мне вот что ответил…
Маклярен брил с полок товары, которые называла Толстая Катька, и складывал на прилавок. Гора чаю, сахару и консервов росла. Толстая Катька прикинула на глаз, что нести будет тяжеловато, и остановила Маклярена, который по ее же просьбе из глубины склада принес большую банку сала.
– Это я потом возьму, – сказала Толстая Катька. – Ну, подсчитай, сколько я тебе должна заплатить.
Маклярен пододвинул к себе счеты и, поглядывая на товары, быстро защелкал костяшками. Работал он, не выпуская из зубов трубки. Толстая Катька с нетерпением ждала, когда он объявит, сколько ей надо платить. Глазки ее блестели от волнения. Сейчас она преподнесет этому молчаливому черту сюрпризец. Маклярен, не вынимая трубки, выдохнул облачко дыма и произнес:
– Шестнадцать долларов и пятьдесят три цента.
– Добавь пачку соли и спичек, чтобы ровно семнадцать было, – попросила Толстая Катька. Маклярен выполнил ее просьбу. Толстая Катька задрала подол кухлянки и долго доставала из длинной штанины кошелек. Маклярен с невозмутимым видом укладывал покупки в большую картонку.
– У меня долларов нет, – сказала Толстая Катька, достав наконец потертый кошелек. – Есть русские деньги. Можно ими?
Маклярен кивнул. Толстая Катька долго мусолила в руках цветные бумажки и выложила несколько на прилавок. Американец пересчитал их и сказал:
– Здесь мало, одна десятая того, что надо.
– Как мало? – взвизгнула Толстая Катька. – Ты что, идол каменный, не знаешь приказа ревкома?
– Приказ ревкома для русских. Я американец. – Его темное лицо было по-прежнему спокойно: – Будешь платить?
– Живодер, спекулянт! Отдай покупку! Я же тебе заплатила!
Она кричала, брызгая слюной. Маклярен взял деньги с прилавка и сунул их Толстой Катьке:
– Уходи!
– Отдай товар! – Толстая Катька орала во всю силу своих могучих легких. Ее голос был далеко слышен. К складу Маклярена, привлеченные криком кабатчицы, стали сходиться люди. Маклярен смотрел на Толстую Катьку мутными глазками, точно впервые ее видел, и попыхивал трубкой. Кабатчица продолжала орать. В двери склада появились любопытные. Маклярен с неожиданной ловкостью схватил ее за плечи, повернул лицом к двери и ударом колена вышвырнул из склада.
– Уби-и-и-и-л! – завопила, не поднимаясь, Толстая Катька, но окружающие хохотали. Убедившись, что ей никто не сочувствует, она с трудом поднялась и набросилась на любопытных:
– Чего гляделки уставили да ржете? Американец вон с вас по десять шкур снимает и новой власти не признает.
Слова Толстой Катьки согнали с лиц улыбки. Она продолжала:
– Ревком по справедливости решил, а он и знать его не хочет. Драли с нас шкуру и будут драть.
– С тебя содрать, еще сто останется, – сказал кто-то, но на его слова не обратили внимания. Несколько человек вошли к Маклярену в склад и тут же вернулись обескураженные:
– Толстая Катька права. Цены прежние.
– Да как же так? – раздались недоуменные голоса. – Выходит, ревком только пообещал. А зачем тогда Громова расстреливали?
– А другие купцы так же торгуют?
– Айда к другим! – Толстая Катька вошла в раж. Она уже была убеждена, что коммерсанты ее обижают и не хотят подчиниться приказу ревкома, который так заботился о ней. Толстая Катька забыла о поручении Бирича. Она размахивала руками. – Айда к русским купцам!
Толстая Катька побежала к складу Бесекерского.
Толпа ринулась за ней. Склад Бесекерского оказался закрытым. Кабатчица метнулась к складу Сукрышева. Тот тоже был на замке.
Людей охватила злоба на коммерсантов, обида за свое полуголодное существование, опасение, что их надежды на лучшую жизнь не оправдаются, Они метались от склада к складу, но все было закрыто, и тогда Толстая Катька повернула к ревкому. Очистив дорогу от Еремеева, рванула дверь в кабинет Мандрикова.
…Толстая Катька перевела дыхание. Мандриков видел, как посуровели лица его товарищей.
– Вы правду рассказали? – спросил Берзин кабатчицу.
– Вот крест. – Толстая Катька мелко перекрестила грудь, а стоявшие за ней закричали:
– Правда! Ваших законов американец не признает, Все по-старому. Опять голодать, а мы-то думали…
Толпа заволновалась. Мандриков сказал:
– Сейчас ревком примет меры. Прошу не расходиться. – И попросил Берзина: – Сейчас же надо пригласить Маклярена и всех остальных коммерсантов. – Стоявшей в двери Толстой Катьке он сказал: – Маклярен будет отвечать перед всеми. Выходите на улицу и ждите их.
Когда за кабатчицей закрылась дверь, Михаил Сергеевич быстро изложил встревоженным товарищам свой план, и они его одобрили. Гринчук предложил:
– А после при всех сожжем все это. – Он указал на судебные дела.
– Мы же все их не прочитали? – забеспокоился Клещин.
– А что толку? – Титову понравилось предложение Гринчука. – Все они одинаковы.
– Правильно, – поддержали остальные.
Мандриков не стал возражать. С улицы доносился гул нетерпеливо ожидавших людей. Берзин сказал Михаилу Сергеевичу:
– Ждут. Надо нам выйти, объяснить.
Мандриков во главе ревкомовцев вышел на крыльцо правления и увидел, что здесь собрались почти все жители Ново-Мариинска.
– Товарищи! Граждане! Сейчас стало, известно, что агент американской компании Свенсона не подчинился приказу ревкома и продолжает торговать по спекулятивным ценам, бессердечно драть втридорога.
Толпа заволновалась. Послышались крики. Мандриков увидел, что к правлению подходят Бирич, Бесекерский, Сукрышев и другие торговцы.
Михаил Сергеевич продолжал:
– Революционный комитет стоит на страже трудового и бедного люда и никому не позволит наживаться на его голоде и нищете. Ревком постановил, чтобы товары продавались по тем же ценам, что и в России, не выше тех, которые здесь были до приезда Громова. И стоимость рубля сравнять со стоимостью доллара.
– Американец не согласен! – крикнул Смирнов.
Он на голову возвышался над толпой. Мандриков узнал его и подумал, что надо поговорить с этим человеком, узнать от него о купце Караеве и о положении в районе мыса Дежнева.
– Сейчас мы потребуем от Маклярена подчиниться нашим законам, – ответил ему Мандриков. – Сейчас он придет!
Тут около крыльца появился Еремеев, которого Берзин послал за Макляреном, и крикнул:
– Американец не желает идти!
– Плевал он на ревком, – донеслось из толпы. – Товары его, и он будет продавать их за столько, за сколько захочет. Он хозяин.
У Берзина порозовели щеки. Он сказал Мандрикову, сбегая с крыльца:
– Я сейчас его приведу. Отты, пошли со мной.
Толпа проводила их взглядом. Кто-то проговорил:
– Так-то он и послушает их.
– Мы сурово накажем тех, кто не будет подчиняться революционным законам, – заговорил Мандриков. – Справедливость восторжествует, на северной земле не будет несчастных и голодных.
Новомариинцы внимательно слушали председателя ревкома и непрерывно поглядывали в ту сторону, откуда должен был показаться Маклярен.
– Американским спекулянтам и авантюристам, грабившим здешний народ и его землю, мы укажем их настоящее место.
– Идет! Ведут! Под оружием! Так ему и надо! – Толпа заволновалась.
Маклярен шел с багровым от ярости лицом. Его вел под винчестером, взятым на изготовку, Оттыргин, а рядом шагал Берзин. Толпа расступилась. Стало тихо. Трубка в зубах американца не дымилась.
– Пришлось арестовать, – сказал Берзин, когда подошел к крыльцу. – Отказывался идти.
– Громче! – потребовали из толпы. – Не слышно.
– Маклярен отказывался идти, – повторил для всех Мандриков. – Его привели под оружием, чтобы он дал ответ всем вам. Поднимитесь ко мне и скажите, почему вы не выполняете приказов ревкома?
Маклярен стал рядом с Мандриковым и, оглядев толпу, вынул трубку и спрятал ее в карман. Все внимательно следили за каждым его движением. Мандриков поторопил его:
– Ну, отвечайте!
– Я американский подданный, – с гордостью произнес Маклярен. – Компания Свенсона тоже американская. Мы подчиняемся только законам Соединенных Штатов.
– Вот и весь спрос с него! – Закричали из толпы.
– Цены, по которым вы здесь продаете товары, установлены правительством Соединенных Штатов? – спросил Мандриков.
– Цены установлены мистером Свенсоном, и я подчиняюсь только ему, – Маклярен говорил пренебрежительно. – Приказ ревкома не могу признать.
– Вот и весь сказ, – закончил какой-то шахтер.
– Вы не будете выполнять приказа ревкома? – Спросил Мандриков.
– Нет, – твердо ответил Маклярен.
Мандриков отчетливо произнес:
– За неподчинение революционному комитету и его постановлению гражданин Маклярен подвергается аресту и отправляется на копи. Он будет добывать уголь для бедных семей.
– Здорово! – восхищенно крикнул шахтер. – Мы его обучим, как обушок держать. Это тебе, господин хороший, не доллары считать! Ха-ха-ха!
– Вы не смеете! – впервые Маклярену изменила выдержка: – Я американец.
– Вы живете на нашей земле и будете подчиняться нам! – ответил Мандриков. – Уведи его!
– Я не пойду! – закричал Маклярен, но к нему подскочил Оттыргин и, положив руку на плечо, сказал:
– Ходи быстрее.
Маклярен, увидев, что его за плечо взял чукча, вскрикнул и замахнулся на Оттыргина, но не ударил его, а лишь резким движением вырвал плечо и сошел с крыльца. Под свист, улюлюканье и крики Оттыргин повел Маклярена к тюрьме.
– Так будет со всеми, кто не пожелает выполнять наши законы! Склад Маклярена закрывается и берется под охрану ревкома до возвращения в Ново-Мариинск Свенсона. Ему будет предложено продавать товары по нормальной цене.
– Он не послушает! – крикнул кто-то Мандрикову, но ему же ответили из толпы: – Послушает, а то его к Маклярену в компанию. Вдвоем им веселее будет.
Люди веселились. Они видели, что у них есть защитники, что есть сила, которая на их стороне. Бирич был обескуражен и расстроен. Павел Георгиевич не предполагал, что ревком решится на какие-то действия против американца.
– А где же мы будем покупать товары? – закричала Толстая Катька. – Все лавки закрыты!
– Дура, – мысленно обругал ее Бирич. – Опять на руку большевикам спросила.
– Я не знаю, почему они не торгуют, – ответил Мандриков. Он догадывался, что коммерсанты сговорились, и, смотря на Бирича, громко продолжал: – Но если сегодня они будут продавать товары не по нормальным, а по спекулятивным ценам, ревком будет судить их!
– Правильно-о-о! – закричала толпа.
Ревкомовцы были довольны неожиданным митингом. По знаку Мандрикова члены ревкома вынесли из помещения все бумаги суда и сложили их на снегу. Новомариинцы образовали круг. Каждый старался протиснуться вперед, посмотреть на бумаги и узнать, что с ними будет сделано.
– Сейчас сожжем все дела мирового судьи Чукотско-Анадырского участка, – объявил Мандриков. – Суд помогал угнетать, эксплуатировать и грабить простых людей. Мы кладем этом конец. В огне сгорят все несправедливые приговоры.
– Ур-р-ра-а-а! – закричали новомариинцы.
Мандриков подошел к бумагам и достал коробок спичек. Все следили за его руками; Михаил Сергеевич вынул спичку, чиркнул о коробок. В наступившей тишине было слышно, как Зашипело и вспыхнуло маленькое желтое пламя. Оно коснулось торчащего уголка листка, и он, вспыхнув, превратился в черный пепел, а пламя перебросилось на другие бумаги. Огонь согревал сердца и души, вселял надежду и уверенность в будущем. Мандриков смотрел на костер и думал о том, что скоро такие же костры запылают в других поселках и в них сгорят все долги простых людей, сгорит их прошлая тяжелая и проклятая жизнь.
Чье-то прикосновение к руке вывело Мандрикова, из задумчивости. Он увидел около себя Оттыргина.
– Ты что, Отты?
– Приехал каюр Новикова.
– Николая Федоровича? – не поверил Мандриков, но, видя, что Оттыргин кивает утвердительно, пошел от костра. – Где он?
