Текст книги "Пурга в ночи"

Автор книги: Анатолий Вахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Каюр знает несомненно больше, – сказал Малков, когда вышел Парфентьев. – Он что-то не договаривает.

– Да, – согласился Стайн. – У него так и бегали глаза. Вы слышали раньше об этом, как его, Новикоффе?..

– Нет, – пожал плечами Малков. – Интересно, что ему надо было в Ерополе, а теперь у нас?

– Надо за ним понаблюдать! – приказал Стайн.

– Хорошо, – кивнул Малков. – Я позабочусь об этом.

Свенсон подумал: если этот старик окажется большевиком, то, несомненно, мои акции у Стайна поднимутся. Я надеюсь на это.

В полдень у складов был выстроен отряд охраны общественного порядка. Он увеличился почти втрое. Стайн снисходительно похвалил Малкова:

– У вас темпы и деловитость американца. Я доволен. Правда, у солдат не особенно боевой вид, но надеюсь, они будут послушными.

– Будьте уверены, – Малков засмеялся: – Их долги мне и Свенсону сильнее клятвы и держат покрепче кандалов.

– Очень умно вы поступили, – снова похвалил Стайн. – Теперь я спокоен за положение в Усть-Белой. Завтра еду дальше.

Через полчаса Малкову доложили, что в домике Никифора Дьячкова собрались люди. Пригласили их Кабан и Наливай.

У Стайна, как у охотничьей собаки, напавшей на дичь, дрогнули ноздри.

– Немедленно всех арестовать. Схватить старика.

– Не будем спешить, – остановил его Малков: – У меня там есть свой человек. Подождем, что он скажет. Может быть, этот старик мелкий спекулянт или новый тайный агент Бирича или другого новомариинского коммерсанта.

Наливай и Кабан пригласили восемь человек. Здесь же были хозяин дома и Парфентьев, который вошел последним и присел у двери, на корточки. Ему не хотелось показываться на глаза Новикову.

Николай Федорович не замечал переживаний Парфентьева. Обращаясь то к одному, то к другому усть-бельцу, он говорил:

– Как вы думаете, товарищи, для чего и для кого понадобилось создать отряд охраны общественного порядка в вашем селе? Кто тут может общественный порядок нарушить?

Николай Федорович достал из кармана кисет я свою старую обгорелую трубку с зарубками на мундштуке – число его метких выстрелов в Забайкалье. Слушатели ответили молчанием. Они ждали, что он дальше скажет. В домике было полутемно, тесно и душно, но никто не обращал внимания. Было интересно слушать приезжего старого человека.

– Кому тут нарушать порядок? – поскреб заросшую щеку Дьячков. – Он, как хозяин, был смелее, да и хотелось ему перед односельчанами показать, что он в близких отношениях с приезжим.

– Не нам нужен отряд, а Малкову и американцам, – громко и убедительно произнес сидевший на краю топчана человек лет тридцати, пяти, с чисто выбритым лицом. Близко посаженные глаза смотрели в упор на Новикова и казались мрачными. Грубый разрез губ, плоские щеки и нависшие брови как-то не вязались друг с другом, словно каждая черта принадлежала другому человеку, но маленький вздернутый нос делал его привлекательным.

– Падерин, с рыбалки Сооне, – сказал Кабан Новикову. – Начитанный мужик.

Новиков пристальнее посмотрел на Падерина. Это его не смутило, и он грубоватым голосом продолжал:

– Что нам, мне, или вот Дьячкову, или Котовщикову, защищать?

– Что? – зашумели собравшиеся.

– Так мы же от большевиков защищаться будем! – выкрикнул Пусыкин.

– Чего же тебе от меня защищаться? – спросил с улыбкой Новиков: – Неужто я такой страшный?

Слова Новикова ошеломили. Было слышно только дыхание. Пусыкин вытаращил глаза.

– Ты… боль-ль-шевик?

– Да, – просто подтвердил Новиков. – Большевик, и прислали меня к вам большевики.

– Как же это ты… приехал?

– На пароходе, потом вот на его нарте. – Новиков указал на Парфентьева.

– Вовремя приехал, – одобрил Падерин.

– Вот и хорошо, – Новиков положил на стол кисет и трубку. – Меня прислала к вам партия большевиков, чтобы сказать, что начало вашей новой жизни не за горами. Большевики такие же простые и такие же бедные, как вы. Мы хотим, чтобы все люди жили хорошо, чтобы все были сыты, одеты, свободны и счастливы. Нашего прихода боятся такие, как малковы, биричи. Они знают, что мы им не позволим за бесценок скупать у вас пушнину и в сто раз дороже ее продавать за границей. Вас грабят, морят голодом.

– Что верно, то верно, – вздохнул кто-то. – Скоро все околеем с голодухи.

– Нынче с рыбой совсем плохо, – выкрикнул Котовщиков. – Рыба до нас не дошла. Перегородили реку Грушецкий и Сооне.

Люди заволновались. Новиков выждал, когда стихнет шум:

– Большевики не позволят этого делать! Вы голодаете, а рыбу, которой вы кормитесь, Грушецкий и Сооне вашими руками взяли для себя, для спекуляции и наживы. Большевики не позволят так делать. Вот почему Малков и Свенсон боятся большевиков.

– Малков говорит, что большевики сделают нас рабами, – возразил кто-то.

– Разве человек сам себя захочет сделать рабом? – вопросом ответил Новиков. – Вы сами в Усть-Белой установите свою трудовую власть, сами станете хозяевами. Это вы сейчас рабы.

– Верно, – поддержал Падерин. – Мы рабы и у своих русских коммерсантов и у американских. Двойную шкуру с нас дерут.

– В солдаты вот загнали, – пожаловался Дьячков.

– Меня прислали большевики, чтобы вам помочь советом. – Новиков забыл о трубке. На него смотрели глаза людей, жаждущих знать правду. Глаза людей, впервые робко поверивших в лучшую будущую жизнь.

О трубке Николай Федорович вспомнил, когда все разошлись. Задержался только Падерин. Николай Федорович, устало наклонив голову, набивал трубку и слушал рыбака.

– Хорошо, правильно вы говорили, товарищ. – Падерин тоже достал свою трубку. – Жить нам дальше так невозможно.

– Подошло время, когда менять ее надо. – Новиков раскурил трубку. – Вместе с товарищами Кабаном и Наливаем готовьте людей к установлению советской власти в Усть-Белой. Сегодня меня слушали внимательно, а ведь далеко не все со мной согласны, не все поверили. Страх перед властью богатеев велик. Вам надо убедить людей, что единственный путь к свободе и лучшей жизни – это свергнуть богатых.

Чем дольше говорил с Падериным Николай Федорович, тем больше тот ему нравился. В этом человеке чувствовался характер, убежденность в правоте своих слов.

А в это время Пусыкин передавал весь разговор Малкову. Коммерсант разозлился. У него в селе большевик призывает к восстанию против него и обещает простить все долги. Малков коротко пересказал донесение Пусыкина и добавил от себя, чтобы заставить Стайна действовать решительно:

– Большевик подстрекает вас убить.

– Кто-о? – Стайн зло оскалил зубы. – Меня?.. Арестуйте его.

Малков в сопровождении четырех вооруженных человек вышел из дому. Стайн следил издали.

Дьячков был на улице, когда показались Малков и его охрана. Никифор чутьем понял, что идут к нему, и бросился в квартиру.

– Малков с охраной сюда идут.

Кабан бросился к окну.

– Уже донесли! – Он обернулся. – Тебе, Николай Федорович, нельзя тут оставаться. Смело ты говорил, людей за душу потряс. За думку многие взялись. Спасибо, что толчок дал. Дальше мы сами наведем порядок.

– Может, все-таки не уезжать? – спросил новиков, заворачивая кисет и выбивая трубку.

– Малков на убийство пойдет, – быстро говорил Кабан. – Уезжать тебе надо.

– Верно, вам лучше уехать, – подтвердил Падерин. – Сейчас сила еще на их стороне.

Новиков понимал, что товарищи правы, но уезжать ему не хотелось. Отъезд мог походить на бегство. Об этом он и сказал.

– И мысли у вас такой быть не может, – возразил Падерин.

– Скорее, скорее! – торопил Кабан. – Они уже близко.

У него в руках оказался маузер. Парфентьев вскочил и хотел выбежать, но его за плечо схватил Кабан.

– Куда?

– Я… я… – Парфентьев боялся, что станет известно его предательство. Он же первый сказал Свенсону о старике.

– Гони в Марково. Новикова спасай. За него годовой ответишь, – торопил Кабан каюра. – В Марково возьмете продукты на дорогу до Ново-Мариинска.

Они выбежали из квартиры. Упряжка была за домом. Кабан обнял Новикова за плечи.

– Счастливо! – Он сунул в руку Николая Федоровича свой маузер. – Пригодятся на всякий случай.

Парфентьев поднял упряжку. Новиков сел на нарту, и каюр взмахнул остолом. Собаки рванули нарту с места и побежали. Парфентьев бросился на нарту и закричал на собак. В его голосе были страх и отчаяние.

Кабан, Падерин и Наливай, обойдя домик, столкнулись лицом к лицу с Малковым и его спутниками. Это было так неожиданно, что они невольно отпрянули, Малков быстро сунул руку в карман, судорожно схватился за рукоятку револьвера, но не выхватил его. Кабан, Наливай и Падерин стояли перед ним без оружия, мешая пройти.

– К кому в гости идете?

– С дороги! – выкрикнул Малков.

– Зачем же? – Падерин старался выиграть время, дать возможность Парфентьеву как можно дальше уйти от Усть-Белой. Наливай и Кабан стояли за ним, готовые на все.

И прежде чем Падерин успел задержать Малкова, тот оказался у двери и увидел удаляющуюся упряжку. Еще можно было различить, что на нарте сидят двое.

В руках Малкова оказался револьвер. Он прицелился, но Падерин ударил по руке. Пуля ушла в сторону от нарты. Взбешенный Малков выстрелил в Падерина. Коротко вскрикнув, тот опустился на снег. Кабан набросился на Малкова и, подмяв под себя, нашел руками его горло, но сдавить не успел. Удар прикладом, но голове – и Кабан безвольно ткнулся в ноги Падерина, который пытался, но не мог встать. Вокруг по снегу расползалось красное пятно. Наливай, не помня себя, выхватил револьвер у Малкова, но Наливая тоже схватили и связали.

На шум выбежал Дьячков. Он ринулся защищать Наливая, и его постигла та же участь. Малков выхватил у ближнего конвойного винчестер и выстрелил вслед нарте.

– Стреляйте! Стреляйте! – закричал он на своих охранников.

Залп следовал за залпом, но нарта продолжала уходить.

Попасть было трудно.

– Скорее готовьте нарты! Мы должны догнать большевика! – Он пнул зашевелившегося Кабана. – Всех этих под замок.

…Парфентьев охрип от крика на собак. Упряжка выбивалась из сил, а расстояние между ней и преследователями уменьшалось. Медленно, но верно их нагоняли четыре упряжки. Да разве могли собаки Парфентьева тягаться с сытыми, сильными собаками Малкова!

«Хоть бы пурга началась», – с тоской подумал Парфентьев и снова оглянулся. Упряжка была совсем близко.

Малков приказал не стрелять, уверенный, что возьмет Новикова живым. Николай Федорович сидел за спиной Парфентьева, лицом к преследователям, и наготове держал маузер. Он понимал, что это слабая защита. Что можно сделать одним маузером против десятка человек, вооруженных дальнобойными винчестерами?

– Гони, Парфентьев, гони! – сказал Новиков.

Парфентьева удивляло его спокойствие. Человеку грозит смерть. Каюр не понимал этого человека. Ему было тошно, что он выдал Новикова из-за трусости, из-за неверия.

Преследователи не жалели собак. По снежной равнине упряжки неслись легко и быстро. С серого неба шел серый рассеянный свет. Ветер обжигал лицо. Хриплое дыхание собак, короткий лай, крики каюров. Малков уже представлял, как его упряжка вплотную подойдет к нарте беглецов и он ударом сшибет большевика в снег, а затем встанет над ним, чтобы увидеть страх и мольбу в его глазах. Но пощады не будет. Он хищно смотрел вперед. Еще пять, десять минут погони – и большевик будет в его руках.

В этот момент раздался крик каюра. Малков увидел, что Новиков упал с нарты и остался лежать на снегу, а упряжка, на которой он ехал, не останавливаясь, еще быстрее понеслась к сопкам. Значит, каюр столкнул большевика.

Радостно закричали на нартах. Все увидели лежавшего Новикова. Он поднялся на ноги и, проваливаясь в снегу, неуклюже побежал к небольшой рощице кустарника…

– Эй, ты! Сдавайся! Жив будешь!

Новиков прицелился и хотел выстрелить. Попал бы, но он убьет простого человека, которого, быть может, послали насильно. Не опуская маузера, прокричал:

– Уйди, убью!

Новиков понял, что через несколько секунд на него накинутся, сомнут, выбьют из рук маузер. Рядом озверелые лица, кричащие рты, протянутые к нему руки.

Он поднес маузер к виску…

Малков увидел, что охранники, добежав до кустарника, остановились. Потом кто-то растерянно позвал Малкова. Рабочий лежал на груди, прижимаясь к снегу левой щекой. По правой из ранки на виске стекала струйка крови. В руке был крепко зажат маузер. Из губ выпала старая обгорелая трубка. Малков наклонился и поднял ее. На трубке были какие-то зарубки.

– Этот сувенир Севера подарю Стайну, – усмехнулся он и спрятал трубку в карман. Пнув носком тело Новикова, он приказал обыскать его. В карманах ничего не нашли. Ветерок заметал следы убийства.

2

Берзин заканчивал сообщение следственной комиссии. Бессонные ночи, неожиданная история Струкова и спор о нем с членами ревкома, которые приняли сторону Мандрикова, поверившего в искренность бывшего начальника милиции, тяжело отразились на Августе Мартыновиче. Лицо его еще больше пожелтело, глубже под лоб ушли глаза. Пряди светлых волос прилипли к влажному лбу. Берзин перевернул последнюю страницу доклада.

Он стоял у края стола, за которым сидели члены следственной комиссии Тренев и Титов, а также Мандриков о Куркутским. На знамени за их спиной все, могли прочитать: «Да здравствует социализм! Анадырский Совет рабочих депутатов».

Слева от стола на скамье под охраной Оттыргина и Мохова сидели Громов, Суздалев и Толстихин. Громов смотрел куда-то вверх, Толстихин поводил головой из стороны в сторону, Суздалев непрерывно протирал пенсне и близоруко щурился.

Справа от стола без охраны сидел Струков. Своим видом он старался показать, что все преступления колчаковцев не имеют к нему отношения. Это сразу же заинтересовало собравшихся. Новомариинцы строили различные предположения.

Дом Тренева, казалось, готов был рассыпаться от набившегося народа. Было так тесно, что новомариинцы сидели прижатые друг к другу. От духоты, от табачного дыма стояла сизоватая мгла. Люди обливались потом. Третий чао Берзин Сообщал о работе следственной комиссии. Жадно слушали новомариинцы комиссара народной охраны и удивлялись, как много новые правители уезда успели сделать за, такое короткое время. Даже коммерсанты, которые давно жили на Чукотке и считали себя хозяевами края, и те были поражены. Бирич, Бесекерский сидели вдали друг от друга. Павел Георгиевич с опаской следил за Бесекерским. Он мог перекинуться на сторону Советов, как этот пройдоха Тренев, и тогда нужно ждать неприятностей. Но как только Берзин приводил новый факт бесчинств Громова и его сообщников, он обо всем забывал и слушал.

– Господа Громов, Толстихин и Суздалев явились сюда не для того, чтобы облегчить жизнь трудового народа этого далекого края, не для того, чтобы избавить население от грабежей коммерсантов, спекулянтов. Они явились, чтобы самим нажиться на голоде, поте и крови простых людей.

– Почему не говорите о Струкове? – крикнули из глубины комнаты. – Он ведь тоже с ними. Одна шайка-лейка.

Струков смело встретил всеобщее внимание и даже улыбнулся. Но на колчаковцев он не смотрел.

– Да, я тоже треб-б-б-бую, – заикнулся Громов.

– Вы нарушаете процессуальные правила… – начал Суздалев, но его слова потонули в шуме. Берзин поднял руку:

– О Струкове я хотел сообщить позднее, но…

– Давай сейчас! – потребовал бородач, который остановил Мандрикова в коридоре правления. – Чего там после.

– Давай, давай! – поддержали его остальные.

Громов, Суздалев и Толстихин, поглядывая на Струкова, о чем-то зашептались. Берзин покашлял и тихо сказал:

– Струков не имеет отношения к преступлениям колчаковцев. Он поступил на службу в милицию и приехал сюда, чтобы избежать мобилизации в армию Колчака.

От слов Берзина все растерялись. Стало слышно, бушующую за окнами пургу.

– Предатель!

С удивительной для своей грузной фигуры ловкостью Толстихин сорвался с места и метнулся к Струкову. Тот испуганно вскочил на ноги. Мохов и Оттыргин водворили Толстихина на место. Он не сопротивлялся – вспышка ярости отняла у него все силы, – а только шумно дышал и проклинал Струкова. Суздалев торопливо надел пенсне и уставился на Струкова, а Громов обессиленно опустил плечи.

– Я… я… пред-д-полагал, что… – Он не договорил и махнул рукой, не понимая, что очень помог Струкову.

Берзин говорил:

– Струков, как установила следственная комиссия, не совершил преступлений и поэтому из-под стража освобожден.

– Что же, он снова будет начальником милиции? – ехидно спросил Пчелинцев.

– Нет, – встал из-за стола Мандриков. – Гражданин Струков врач. Мы назначили его заведующим амбулаторией.

Кто-то удивленно свистнул. Объяснение Мандрикова большинство встретило неодобрительно. Нужно было время, чтобы к Струкову отнеслись терпимее. Ему разрешили сесть со всеми. В нервом ряду неохотно потеснились. Берзин продолжал:

– За принадлежность к Колчаку, находящемуся у международной буржуазии на службе, за грабеж местного населения, взятки, избиение трудовых людей и издевательство над ними в тюрьме, за незаконное повышение цен на товары и необеспеченно уезда продовольствием, что поставило население под угрозу голода, следственная комиссия Анадырского революционного комитета приговорила Громова, Толстихина к Суздалева к смертной казни.

Снова тишина наполнила дом. Громов побледнел, вскочил на ноги:

– Вы… не… не можете… суд-д-д-ить!

– Это произвол! – Суздалев от гнета стал красным. – Свод законов Российской империи…

– А приговаривать людей к тюрьме не произвол? – закричали из рядов.

– Брать взятки!

– Бить людей!

– Туккай с ума сошел от вас!

– К стенке их!

Обвинения и угрозы посыпались на колчаковцев, Тренев наклонился к Мандрикову:

– Смотрите на Бирича.

Михаил Сергеевич был неприятно удивлен. Бирич оживленно разговаривал с Сукрышевым. «Хуже зверей эти люди, – подумал Мандриков. – Хлебом-солью встречали колчаковцев, а сейчас им наплевать на них».

Мандриков постучал по столу, но его не слышали. О решении следственной комиссии разгорелись споры. Берзин сел около Мандрикова и, утирая мокрый лоб, предложил:

– Кончай этот гвалт. Слышишь, кажется, оспаривают наше решение.

Мандриков уловил выкрики:

– Зачем расстреливать?

– Гадов к ногтю!

– Не они одни виноваты!

– Всех кровопийцев в расход!

Мандриков, перекрикивая шум, потребовал:

– Тихо, товарищи!

Шум стал спадать. Михаил Сергеевич сказал:

– Товарищи, вы слышали, что следственная комиссия приговорила колчаковцев к смертной казни. Они ее заслужили, но приговор комиссии не окончательный. Вы сами должны решить судьбу наших врагов. Социалистическая идея не требует крови, но в каждом случае народ должен выносить своим врагам приговор. Что скажете по этому поводу?

– Отдать их в распоряжение революционного комитета, – вскочил Пчелинцев. Его бледное лицо блестело от пота. Тонкие губы с синеватым оттенком подергивались. «Иезуит», – подумал о нем Мандриков. В предложении торговца он уловил скрытый смысл. Пчелинцев хотел переложить всю ответственность на ревком.

– Правильно, – поддержал Щеглюк.

К нему присоединилось еще несколько человек.

– Ревком – власть, ему и решать!

– Можно мне? – спросил Бесекерский, и, хотя он говорил тихо, все услышали. Маленькой сухой, ручкой он поправил очки на крючковатом дородном носу. – Зачем, граждане, а по-новому, товарищи, торопиться? Решаем о человеческой жизни. О жизни. Виноваты господа Громов, Толстихин и Суздалев, но кто в наше время без грехов, без ошибок. Смутное время, и нельзя…

– Что вы предлагаете? – перебил его Мандриков.

– Оставить их, – он указал на колчаковцев, – до весны.

– Почему до весны? – раздались недоуменные голоса.

– Есть другие предложения? – Мандриков осмотрелся. – Тогда будем Голосовать. Кто желает оставить их до весны?

Бесекерский поднял руку. Никто не поддержал его. Бирич понял, что Бесекерский оказался более дальновидным. Павлу Георгиевичу хотелось присоединиться, но самолюбие не позволило.

Мандриков и Берзин переглянулись. Они разгадали хитрость Бесекерского. Это был умный и опасный враг. Михаил Сергеевич повторил предложение Пчелинцева. За него голосовало шестнадцать человек. За приговор следственной комиссии было девятнадцать человек, среди них Бирич, Сукрышев, Петрушенко.

Оттыргин высоко поднял левую руку. В правой был винчестер. Он с нетерпением ждал, когда же Мандриков посчитает и его руку. В глазах молодого каюра было столько волнения, ожидания и гордости, что Мандриков сказал:

– Девятнадцатый! Ты, Оттыргин, голосуешь за турваургин![2]2
  Турваургин – новая жизнь (чукот.).


[Закрыть]

Колчаковцы поняли, что их судьба решена, Громов заметался, что-то хотел сказать, но не мог – так стал заикаться. Суздалев кричал:

– Незаконно! Произвол! Незаконно! Произвол!

– А ты по закону делал все? – прохрипела Толстая Катька.

Толстихин молчал. Колчаковцев стали выводить в соседнюю комнату. Громов заупрямился. Тогда к нему подошел Булат и, взяв за воротник, под хохот, и улюлюканье собрания вывел.

– Теперь мы должны решить, кто приведет наш приговор в исполнение, – сказал Мандриков.

– Революционный комитет должен!

– Верно! Ревком! Ревком! – гудело собрание.

Мандриков хотел перейти к следующему вопросу, но тут перед столом появился Оттыргин. Он что-то быстро сказал по-чукотски, и никто его из сидящих за столом не понял. Мандриков пожал плечами и спросил:

– Чего тебе, Отты?

Каюр волновался. Он обращался то к Мандрикову, то к собранию.

– Да о чем ты? Говори по-русски.

– Я… тоже… – Оттыргин запнулся, подыскивая слова, но тут ему на помощь пришел Куркутский.

– Оттыргин просит разрешения участвовать в казни колчаковцев, потому что хочет, чтобы скорее наступила новая жизнь, а старая ушла.

– Турваургин, – кивнул Оттыргин.

Собрание ответило бурным согласием. Бирич нахмурился: дикарь будет расстреливать бывшего хозяина. Ему стало тревожно, и он оглянулся: а не подбираются ли к нему чукчи, которых он не раз обсчитывал…

– Тут раздавались голоса, что колчаковцы не одни бесчинствовали, – донесся до Бирича голос Мандрикова. – Да, им помогали многие. Одни – по своей ненависти к Советам, другие – по незнанию, по заблуждению. Следственная комиссия и ревком постановили… – Михаил Сергеевич разыскивал на столе нужный лист. Не у одного в эти минуты забилось сердце, похолодело в душе. Не нашла ли следственная комиссия того, что давно считалось забытым?

– Всех, кто состоял в колчаковской милиции, послать на угольные копи…

– Вот это справедливо, – одобрило несколько голосов.

– А также молодого Бирича, Перепечко, Соколова – бывшего заведующего продовольствием уезда. При обыске у него найдено украденное продовольствие, спирт и стрихнин.

Тренев удовлетворенно улыбнулся. Когда-то Соколов не принял его на службу в продовольственный склад, где можно было нажиться. Тренев наговорил Мандрикову о Соколове. Его слова подтвердились, и Михаил Сергеевич даже похвалил Тренева за помощь и убедил ревком ввести Тренева в следственную комиссию, как представителя от средней прослойки населения.

Тренев в душе торжествовал. Соколов был проверкой. Теперь он знал, что ему верят и он сможет кое с кем свести счеты, кое-кого убрать с пути. Тренев все собрание наблюдал за Бесекерским и Биричем. С ними он не должен ссориться. Они в силе, и ревком не осмелится на них поднять руку. Это тоже надо учитывать. Сейчас Бирич и Бесекерский считают его врагом, но он сможет их убедить, что он верный для них человек. Все зависит от того, как дальше пойдут дела у ревкома.

– А я бы Соколова к стенке, – раздался от дверей громкий голос. – В уезде скудно с харчем.

Мандриков узнал бородача. Вспомнил разговор в коридоре ревкома и спросил Тренева:

– Кто это такой?

– Смирнов, шалопутный человек. Сам охотится, торгует, у Караева в агентах ходит. Выпивоха.

– А мне он чем-то нравится, – признался Мандриков.

– Вообще-то он ничего, – пошел на попятную Тренев. – Я это сказал с чужих слов, а его мало знаю.

– Соколов не воспользовался украденным, – пояснил Мандриков Смирнову: – Пусть свою вину на копях искупает.

Никто не возражал Мандрикову, Собрание слишком затянулось, люди устали, и к тому же самое главное прошло. Собрание без спора проголосовало за состав продовольственной комиссии, которая должна была выявить наличие продовольственных товаров в государственных складах, справедливо разделить их, установить нормы выдачи, а также определить, кто может пользоваться продуктами со складов.

– Председателем комиссии я предлагаю назначить Рыбина, – сказал Мандриков. – Он недавно приехал сюда и знает, какие цены на товары в стране.

Кто-то недовольно заворчал, но не стал возражать, Рыбин просто умирал от страха: вдруг колчаковцы расскажут, как он стал их агентом.

– Пускай Рыбин, – вразнобой согласилось несколько человек.

Мандриков закрыл, собрание. Люди потянулись к выходу, Они толкали Рыбина, а он продолжал стоять на месте. Страх сменился такой слабостью, что у него не было сил двинуться. Страх не совсем покинул его. Он отступил в глубину. Рыбин знал, что он не сможет от него избавиться, пока живы Перепечко, Бирич, все те, кто знает, что он предал большевиков.

Рыбин вспомнил о своей расписке в какой-то бумаге. Расписаться потребовал Перепечко, когда допрашивал и избивал его. Где эта бумага? Неужели она в делах Милиции? Ну конечно. Если она попадет на глаза ревкомовцам, то Рыбину нет спасения. Что же делать? Оглянулся. Дом Тренева быстро пустел. У стола ревкомовцы что-то обсуждали. Тут же были Тренев, Смирнов и еще несколько человек. К Рыбину подошли члены его комиссии и о чем-то спросили.

– Завтра, завтра, – машинально ответил он и вышел из комнаты.

Члены комиссии с удивлением посмотрели ему вслед. Что с Рыбиным? Никто не заметил, С каким удовлетворением Бирич принял избрание Рыбина председателем продовольственной комиссии, Он отыскал глазами Еремеева и, встретившись с ним взглядом, незаметно сделал ему знак. Едва собрание окончилось, Еремеев оказался рядом. Коммерсант что-то шепнул ему.

С этой минуты Еремеев не спускал глаз с Рыбина, и, когда тот выбежал из дома, он последовал за ним. Рыбин бежал к зданию управления. Им владело одно: скорее добраться до помещения милиции, найти лист со своей подписью и изорвать его на мелкие клочки. Мелькнула страшная догадка: ревкомовцы уже видели бумагу с его подписью. Рыбин остановился. Он слушал злорадный смех пурги: «Попался… расстреляют… попался… ха-ха-ха».

– Нет, нет! – крикнул в пургу Рыбин.

Через несколько минут отчаяние сменилось уверенностью, что ревкомовцы о его предательстве еще ничего не знают. Они его избрали председателем продовольственной комиссии. Надо скорее отыскать бумагу. А если не найдет? Тогда поджечь здание! Рыбин нащупал в кармане спички и быстро подошел к зданию правления. На крыльце он оступился и упал.

– Ушиблись?

Рыбин съежился. Выследили. Пусть с ним делают все, что хотят. Он поднялся и медленно оглянулся. Рядом стоял низенький Еремеев.

– Ежели вы о той бумаге тревожитесь, то можете беспокойства не иметь.

Неряшливое лицо Еремеева приблизилось, и Рыбин отчетливо увидел каждую морщинку.

– Что? Какая бумага? – прошептал Рыбин и хотел оттолкнуть Еремеева, но тот цепко держал его.

– Не извольте беспокойство иметь.

– Да отпусти же меня! – взмолился Рыбин и опустился на занесенную снегом ступеньку, Еремеев склонился над ним.

– Бумага у господина Бирича. Он велел вам сегодня попозднее вечерком к ним зайти.

– У Бирича? – прошептал Рыбин. – При чем здесь Бирич? Я ничего не понимаю.

Бумажку с вашей подписью господин Перепечко у господина Бирича забыл. Вот они и зовут вас вечерком к себе.

… – Я очень рад, что вы так охотно отозвались на мое приглашение, – сказал Бирич, пожимая руку Рыбину. – Раздевайтесь и проходите.

Бирич вел себя с ним как старый и добрый знакомый.

– В смутное, очень смутное время мы живем. Все мы русские люди и, казалось бы, должны помогать друг другу, а вместо этого расстрелы. Ужасно, ужасно. На меня сегодняшнее судилище произвело тягостное впечатление. – Бирич следил из-под седых нависших бровей за Рыбиным. «Тряпка», – презрительно подумал он и перешел на деловой тон:

– Я вас позвал вот для чего. Хотя вам большевики и доверяют, я знаю, что в глубине души вы не разделяете их идеалы и вынуждены просто подчиняться стечению обстоятельств. Не так ли?

Рыбин невольно кивнул. Говорить он не мог. Спазма перехватила горло. Бирич продолжал:

– Конечно, день справедливого возмездия настанет не завтра. – Бирич положил руку на худое колено Рыбина и понизил голос. – Но мы не можем бездействием помогать большевикам… – Бирич остановился. – Впрочем, об Этом позднее, но вы должны знать, что мы вам верим. Господин Перепечко передал мне вот этот документ. – Бирич встал с кресла и выдвинул один из ящиков буфета. Рыбин сразу узнал эту бумагу.

Коммерсант солгал, что Перепечко передал ему эту бумагу. Произошло все иначе. Перепечко после допроса и избиения Рыбина явился к Биричу, у которого были в гостях Громов и другие колчаковцы, чтобы похвастаться своим успехом, и в доказательство, что ему удалось из пособника большевиков сделать своего агента, принес расписку Рыбина.

Она пошла по рукам. Бирич и его гости хвалили Перепечко, шутили. Когда бумага оказалась в руках Бирича, о ней уже забыли, и Павел Георгиевич убрал ее на всякий случай. Сейчас Бирич гордился своей дальновидностью.

– Я не Хочу, чтобы этот документ попал в руки ревкома. Вы мне нравитесь, и я позднее помогу стать вам на ноги, но сейчас вы должны оказать нам кое-какие услуги. – Увидев, что Рыбин испугался, он успокоил: – Так, мелочь, никакой опасности.

– Что-то?

– Прежде всего вы должны, – Бирич сделал ударение на последнем слове, – сказать ревкому, что продовольствия в складе значительно больше, ну, скажем, вдвое.

– Как же так я… – Голос у Рыбина сорвался.

– Можно, можно, – успокоил его Бирич. – Вы же не все ящики будете вскрывать. Посчитайте пустые и завалите их полными. Вам в этом поможет господин Назаров, ну и, естественно, Еремеев.

– Назаров? – Рыбин не поверил Биричу.

Назаров был пожилой, тихий и малоприметный человек, обремененный большой семьей. Он возил уголь с копей, рыбачил и не гнушался любой случайной работой. Ни Мацдриков, ни другие ревкомовцы не знали, что Назаров давно ходит в должниках Бирича и, получая время от времени подачки, готов для коммерсанта на все.

– Да, Назаров свой человек, – кивнул Бирич. – Так что вы имейте это в виду. Ну-с, а затем при определении нормы выдачи товаров увеличьте ее размеры. Примерно так. – Бирич подвинул к Рыбину листок, лежавший на столе. – Прочтите и запомните.

Рыбин послушно запоминал.

– Повторите на память, сколько и что нужно включить в норму.

Рыбин послушно произнес заученные цифры и названия товаров.

– У вас блестящая память, Василий Николаевич. Включите в список на получение продуктов со склада побольше людей.

– Но продуктов может не хватить до весны, и тогда…