Текст книги "Пурга в ночи"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Анатолий Вахов
Пурга в ночи
Глава первая
1
Мандриков медленно провел ладонью по воспаленным глазам, словно хотел снять тяжесть с набрякших от бессонницы век. В висках беспощадно выстукивали молотки.
– Кто за решение – стоимость американского доллара и нашего русского рубля считать равноценной по всей территории Анадырского края?
Голос Михаила Сергеевича прозвучал хрипло. Мандриков вдруг заметил, что сидит он, навалившись на стол. Сквозь густую пелену сизого табачного дыма лица членов ревкома казались серыми масками. Устали, как и я, подумал Мандриков, четвертые сутки без отдыха.
Его вопрос не заставил товарищей изменить позы. Куркутский почти лежал на столе, подперев левой рукой голову. В правом худом, точно выточенном из моржовой кости кулачке он крепко зажал карандаш. С тех пор как Михаила Петровича избрали секретарем ревкома, он тщательно вел протоколы заседаний. Якуб Мальсагов прижался к горячему боку печки. Он все еще не мог отогреться после снежной ванны колчаковцев. Аренс Волтер оседлал стул. Руки он положил на высокую спинку и уперся в них подбородком. Маленький, истощенный Клещин сидел, подобрав под себя ноги. На сморщенном лбу от напряжения выступили капельки пота. Семен Гринчук откинулся на спинку дивана, чуть задрав густую бороду. Только Булат, его сосед, казалось, не чувствовал усталости. Он сидел прямо и неторопливо посасывал трубку.
Что же они молчат? В душе Михаила Сергеевича шевельнулось беспокойство. Или не поняли его? Он сдвинул брови, сердито тронул усы и повторил вопрос. Голос его в сером полумраке позднего зимнего дня прозвучал резко, требовательно.
Гринчук неожиданно легко оторвался от спинки дивана.
– А американцы, а те, у кого долларов больше, чем у шахтеров вшей… согласятся с нашим решением?
Семен высказал мысли, волновавшие всех. Решение ревкома – бумажка. Деньги же в руках тех… против кого это решение направлено.
– Не пойдут на это богатеи, – поддержал ГринчуКа Клещин. – Я знаю, что у Учватова Припрятаны доллары.
– Во время обыска их не обнаружили, – нэпомнил Булат. – Нашли и забрали только спирт, два винчестера да браунинг.
– Хитрый Учватов, – тихо продолжал Клещин. Доллары где-нибудь в земле хранит.
– Черт с ним, с твоим Учватовым! Пусть гноит свои сбережения, если ему так хочется, – повысил голос Мандриков. Ему не понравилось возражение товарищей. – Не об учватовых надо думать, а о народе. О тех, Кому Приходится американский доллар голодом и непосильным трудом оплачивать.
– Так-то так, но американцы… – снова начал Гринчук, По его оборвал Мандриков:
– Ты что же, Семен, адвокатом американцев выступаешь? – Михаил Сергеевич резко поднялся из-за стола. Усталости как не бывало. – Не беспокойся! Даже если мы их доллар приравняем к нашей копейке, то и тогда они останутся в барыше. И почему наш рубль должен быть дешевле их доллара?
– Все это верно, – тряхнул бородой Гринчук, – но наше решение едва ли что даст. Я сейчас, как и прежде, предлагаю вышвырнуть американцев к бисовой бабушке. Пусть себе в Штаты катятся.
– Ну, завел свою песню, – махнул рукой Мальсагов. – В Штаты не резон гнать коммерсантов.
– Они нам еще тут нужны. У них товары, припасы, – поддержал Мандриков.
– Будет тебе Свенсон продавать свои товары по новому курсу доллара, – невесело усмехнулся Гринчук. – Жди. Это вроде тех вареников, что сами в сметану обмакивались да в рот летели.
– Не будут? – Мандриков замолчал. Что-то в его голосе настораживало. Булат перестал курить. Клещин убрал руки с коленей. Стало слышно, как за дверьми гудели новомариинцы.
В коридоре день и ночь толкались люди, спорили, доказывали друг другу свою правоту, сводили старые счеты и осаждали ревком бесконечными просьбами, вопросами, жалобами, Переворот вызвал у одних надежду на лучшую жизнь, у других – желание погреть руки, у третьих – страх. Каждый стремился поговорить с членами ревкома. По предложению Мандрикова ревком пока воздерживался от приема. Нужно было как можно скорее решить основные вопросы. Вот почему ревкомовцы четвертый день не покидали здание уездного управления.
Шум из коридора заглушала пурга. Она хлестала по крепким стенам, завывала в трубах, пробегала по крыше, бросалась в окна и скреблась по стеклу. Пурга поглотила небо и землю.
– Не будут? – повторил Михаил Сергеевич. – Свенсон и другие коммерсанты не будут продавать товар по нашему курсу доллара? – Он встряхнул головой. – Тогда мы национализируем их торговлю!
– Ты прав, Михаил Сергеевич, – протянул руку с зажатой в ней трубкой Булат. – Ты прав. Я голосую!
К нему присоединились Волтер (Мандриков перевел ему разговор), Клещин, Мальсагов, но Гринчук помедлил:
– А как же другие члены ревкома? Ведь многих нет?
На радиостанции дежурил Игнат Фесенко, все еще не оправились после тюрьмы Галицкий и Бучек. Не было члена следственной комиссии комиссара радиостанции Титова и Августа Берзина, возглавлявшего эту комиссию. Комиссия расследовала дела бывшего управляющего уездом Громова и его помощников.
– Остальные товарищи будут согласны с нами, – махнул рукой Мандриков и сделал отметку в листке. – Переходим к следующему вопросу.
Он не заметил, что его ответ не понравился ревкомовщам. В умных глазах Куркутского мелькнуло неодобрение, Булат стиснул зубами мундштук трубки, члены ревкома переглянулись. Один Волтер улыбался.
– Вэри гуд, ошен хорошо. Ошен гуд!
– Нам надо взять под свой контроль все продовольственные товары и сделать новую расценку – справедливую и доступную. Я думаю, что на общем собрании жителей Ново-Мариинска надо избрать комиссию, которая…
Дверь с шумом распахнулась. На пороге стоял Игнат Фесенко. Пурга до красноты исхлестала его лицо, набила в кудрявый чуб снега. Он улыбался. Из-за его спины выглядывали любопытные. Игнат захлопнул дверь.
– Товарищи… – ему трудно было дышать, Фесенко бежал от радиостанции. Ревкомовцы с тревогой смотрели на него.
– Что случилось? – спросил Мандриков.
– Вот, – он протянул Мандрикову телеграфный бланк. – Вот. Ответ…
– Какой ответ? От кого? – Ревкомовцы столпились у стола. Мандриков быстро пробежал текст телеграммы, и его лицо посветлело.
– Из Владивостока. От товарища Романа.
– Кого? Какого Романа? – Ревкомовцы недоумевающе смотрели на Мандрикова. Он улыбался. – От Приморского подпольного комитета партии.
– Хорошо! – Булат грохнул кулачищем по столу. – Хорошо!
– Читай же! – потребовал Гринчук.
– Ну? – поторопил Мальсагов.
– «Революционному комитету Анадырского уезда. Приморский подпольный комитет партии большевиков поздравляет пролетариат Севера с освобождением и свержением колчаковской тирании, установлением власти Советов. Вы служите примером для всего пролетариата Дальнего Востока, час освобождения которого близок», – громко читал Мандриков.
Ревкомовцы жадно слушали. Наконец-то о них знают. Четыре дня радиостанции Петропавловска, Наяхана, Гижиги не отвечали Ново-Мариинску. Ревкомовцы чувствовали себя отрезанными от всего мира. Американские станции тоже не передавали ни слова, хотя знали. Их изолировали. И вот наконец пробилась самая важная весть. Легче, радостнее стало у каждого на душе. Михаил Сергеевич продолжал:
– «Борьба ваша только началась. Враг будет сопротивляться. Будьте беспощадны к нему, защищайте красный флаг Октября, флаг свободы, и пусть он вечно реет над северными народами, Осеняет новую жизнь далекого края. Подпольный комитет РКП(б). Товарищ Роман».
Мандриков обвел всех сияющими глазами и задержался на Фесенко.
– Как удалось принять?
– Охотск передал. – Глаза Игната блестели.
– Охотск? – переспросил Клещин. – Как? Шифровкой?
– Нет, открытым текстом! – Фесенко достал из кармана еще один бланк. – Нас поздравляют охотские коммунисты! Читайте!
– «Четырнадцатого декабря в Охотске восстановлена власть Советов, – читал Мандриков. – Поздравляем, товарищи! Держите с нами связь. Да здравствует мировая революция! Ижаков».
– Вот это здорово! – прогремел Булат и обнял за плечи Гринчука и Волтера.
– Поздравляю вас, товарищи! Мы не одни начали борьбу на краю нашей русской земли! – Мандриков был взволнован. – Пошлем радиограмму в Охотск.
Его предложение бурно одобрили. Мандриков быстро написал текст и протянул его Фесенко.
– Немедленно… Да, а на радиостанции кто остался? Учватов?
Все вопросительно-осуждающе смотрели на Фесенко.
– Да… Учватов. – Игнат был смущен.
– Как ты смог оставить на радиостанции этого хамелеона? Как ты смог?
– Он же дал расписку, – растерянно оправдывался Фесенко, но Мандриков не стал его слушать.
– Учватов написал заявление о полном подчинении ревкому только из-за страха. Он враг, и терпим мы его на радиостанции потому, что у нас не хватает телеграфистов. Ты, Игнат, нарушил дисциплину. Объявляю тебе выговор. Чтобы больше подобного не было. Немедленно на радиостанцию!
Фесенко выскочил из кабинета. Мандриков снова провел по лицу ладонью. Выговор Игнату, казалось, отнял последние силы.
– На сегодня, товарищи, хватит. Отдохнем. Сколько ночей не спали! Голова у меня чугунок чугунком.
Передышка была необходима, но ревкомовцы знали, что их решения ждут и задержка принесет только вред, В то же время каждый хорошо понимал, что уже не в силах больше бодрствовать, мыслить. Усталость сковывала мозг, расслабляла тело. Булат все же сделал попытку устоять:
– Не рано ли, Михаил Сергеевич? Еще нам столько надо сделать…
Мандриков заколебался, но, взглянув на изможденные лица товарищей, на их лихорадочные глаза, решительно повторил:
– Отдыхать! Спать, спать! На свежие головы мы быстрее и вернее обсудим. А сейчас, – он шутливо постучал по своему высокому лбу, – мысли в ней, как Черепахи.
– До утра. – Мальсагов первым двинулся к двери, но его остановил Михаил Сергеевич.
– Погоди, Якуб. Где спать-то будешь?
– Найду, – Якуб взялся за ручку.
– Так не годится. Всем отдыхать у Михаила Петровича. Поместятся у тебя?
– Да. – Учитель снова взялся за протокол. – Идите. Дверь не на замке. Я сейчас…
– Оружие держите наготове, – дал последний наказ Мандриков и отобрал у Куркутского протокол. – Иди и ты, Михаил. Я тут сам… Накорми товарищей поплотнее. Найдется?
Куркутский кивнул. Когда он ушел, Михаил Сергеевич, не садясь, перечитал протокол и задумался. Все правильно решено, но как мало сделано. А ведь прошло целых четыре дня. Дни казались и бесконечными и мгновенными. Арест колчаковцев, поднятие флага… Когда это было? Давным-давно.
Мандриков пятерней взъерошил густые волосы, ругнул себя: сдавать начал, крепись. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Да, надо быть очень дюжим. Сколько предстоит сделать! Красный флаг поднят. Советская власть восстановлена на этой далекой земле, он председатель революционного комитета. Но беспокойство и тревога не оставляли. Хотелось поторопить дела и остановить время. Не мог он сейчас сказать товарищу Роману, что задание партии выполнено. Нет, не мог. Он снова перечитал радиограмму, вдумываясь в каждое слово. «Борьба ваша только началась. Враг будет сопротивляться. Будьте же беспощадны к нему…»
Предостережение подпольного обкома партии не случайно. Где же этот враг? Колчаковские представители арестованы, и их ждет суд. Отряд охраны общественного порядка рассыпался. Его командир Перепечко в тюрьме вместе с другими офицерами и молодым Биричем…
Горячая волна прошла по сердцу Мандрикова. Он подумал о Елене Дмитриевне. Целых четыре дня он ее не видел. В день переворота она подошла к нему и сказала так тихо, чтобы расслышал только он: «Я с тобой, Миша». Ему захотелось ее видеть сейчас, немедленно. Михаил Сергеевич с трудом сдержал себя, чтобы не пойти к ней, и с еще большим трудом отогнал непрошеные мысли. Потом об этом. О чем же он думал? Он потер лоб, рассеянно осмотрелся. Да, о предупреждении товарища Романа. О врагах. Они есть. Они притихли и выжидают удобный момент.
– Не выйдет, – неожиданно для себя произнес Мандриков и смущенно потер шершавый подбородок. «Стал разговаривать с собой. Действительно надо отдохнуть».
Захватив протокол, он прошел в соседнюю комнату, где за пишущей машинкой сидела Наташа. Она бойко стучала по клавишам. Ее черные с монгольской косинкой глаза быстро летали от листа, лежавшего рядом с машинкой, К словам, выходившим из-под ленты.
– Заправской машинисткой стала.
Наташа обернулась и покраснела. Румянец не скрыл темных пятен.
– Я же могла немножко печатать и ошибки делать тоже могла. Вот опять. – Она взялась за резинку.
– Потом свои грехи зачистишь. Скажи, Наташа, ты не сильно утомляешься? Не трудно тебе?
– Что вы, Михаил Сергеевич, – искренне удивилась Наташа. – С чего тут уставать? Может быть вы недовольны из-за ошибок…
– Не то, я… – Мандриков замялся. – Беречь ты должна себя, и мы тоже должны.
– Ах, вот вы о чем. – Лицо Наташи снова стало пунцовым. – Нет, мне нетрудно. Я сильная.
Михаил Сергеевич по голосу Наташи понял, что дальнейший разговор только обидит ее, и перешел к делу:
– Вот прошу тебя, – он протянул ей протокол, – срочно перепечатай решение ревкома о стоимости доллара. Коммерсантам и хозяевам кабачков Еремеев разнесет. Один экземпляр вывесишь в коридоре. Пусть все читают. И больше сегодня не работай. Отдыхай. – Он пошутил: – Негоже нам, ревкомовцам, эксплуатировать женщину.
– Ладно, ладно, – отмахнулась Наташа. Было непривычно, что ее называют женщиной.
Мандриков вернулся в кабинет и приоткрыл дверь в коридор, набитый людьми. Гул стих. На него смотрели с острым любопытством. В лицо мягко ударил теплый спертый воздух. Детина с широкой бородой надвинулся на него и, дыша табачным перегаром, сипло спросил:
– Когда же новая власть с народом будет говорить? Все сидите, пишете, а нам, может, невтерпеж.
– Ну, раз невтерпеж, то заходи.
Михаил Сергеевич шире распахнул дверь и позвал Еремеева:
– Помоги Наташе.
Тот вынырнул из толпы и юркнул в кабинет. Неказистый, в потертом малахае, с глазами, изъеденными трахомой, он был неприятен. Когда шли аресты колчаковцев, Еремеев помогал ревкомовцам, и как-то само собой получилось, что он стал своим человеком, охотно выполняющим любое поручение. Михаил Сергеевич уже не раз подумывал поговорить с ним, но не было времени.
– А мне с тобой нечего шушукаться за дверьми. – В голосе бородатого слышался вызов. – Ты при людях говори.
– О чем же? – Мандриков изучающе смотрел на собеседника. В его большой фигуре чувствовалась сила. Голова крепко сидела на широких плечах. Больший с яркими белками глаза смотрели весело и смело. Одет он был небрежно и бедно.
– О том, как ваша жизнь пойдет дальше.
– А так, как вы ее поведете, – улыбнулся Мандриков. – Вы же теперь сами хозяева своей жизни.
– А вы власть, – с насмешкой и какой-то скрытой надеждой сказал бородатый.
– Советская власть – значит, ваша, – пояснил Михаил Сергеевич. Его все больше тревожила напряженная тишина за спиной бородатого.
– Как же это понять? – Бородач с прищуркой посмотрел на Мандрикова, точно прицелился. – По чему же судить, что власть наша?
– Вы довольны были колчаковскими правителями – Громовым и его подручными?
В коридоре зашумели. Послышались нелестные возгласы в адрес колчаковцев. Мандриков обратил внимание, что среди собравшихся не было богатых жителей Ново-Мариинска, коммерсантов.
– Во как сыты, – бородач выразительно провел пальцем по бороде. – По самую завязку. Но ты не увиливай от моего вопроса!
– Я и не увиливаю. Могу сообщить вам, что ревком заканчивает следствие по делу колчаковцев, которые грабили всех, истязали и готовились всю эту землю, – Мандриков даже топнул, – отдать американцам.
– А чего ее отдавать, они и так тута хозяйствуют! – выкрикнул кто-то из полутемной глубины коридора. – Что хочет, то и делает здеся Свенсон.
– Не будет больше. А завтра вы сами спросите с колчаковцев. Судить их будете. Как решите, так и поступим с ними.
– Значит, должок с них разрешается получить, весь должок? – Бородач задумался.
– Весь, – Мандриков почувствовал симпатию к бородачу, участливо спросил: – Много тебе Громов должен?
– Хватит, – с неожиданной злобой ответил тот и строго посмотрел ему в глаза. – Вот завтра я и посмотрю, какая это я есть власть.
– Где будет суд-то? – донеслось из толпы.
– В три часа в доме у Тренева. У него просторно.
Новость оживленно обсуждалась, но Мандриков уже не прислушивался к голосам. К нему протискивался Антон. Он был взволнован. Крутым плечом отодвинув бородача, ниже которого он был на две головы, и не обращая Внимания на его ворчание, он торопливо проговорил:
– Михаил Сергеевич! Берзин срочно зовет.
– Что случилось? Что у Августа?
– Зовет вас, – Мохов уклонился от ответа. – Идемте.
В это время из кабинета показался Еремеев. В руке он держал лист бумаги с машинописным текстом.
– Читайте, люди! – крикнул Еремеев.
– Что такое? О чем?
– Каюк доллару, – Еремеев с размаху пришлепнул листок к стене.
Тут же все бросились читать и так прижали Еремеева, что он истошно взвизгнул:
– Дух выжмете, окаянные!
– Громов не выжал – жив будешь, – ответил кто-то, и многие засмеялись. – А ну, кто впереди, читай!
Мандриков быстро оделся и следом за Моховым стал выбираться из правления. Когда он был у двери, до него донеслось:
– Вот это да! Хватили!
– Правильно!
– Вот она, новая власть! Наша!
– Американцы Не пойдут на это.
– Доллар – деньга, рубль – дерьмо!
На крыльце на Мандрикова сразу же набросилась пурга. Белесая мгла ухала и выла на разные голоса, швыряла в лицо пригоршня сухого снега, засыпала глаза.
В первый момент Михаил Сергеевич шагал, держась за плечо Антона. Холод студил щеки и чуть перехватывал дыхание. Он с удовольствием ощущал, как проходила усталость. Приятно кружилась голова.
Только когда они подошли к воротам тюрьмы, Михаил Сергеевич вернулся к действительности. Зачем же его зовет Берзин?
– Пришли наконец-то, – вздохнул Антон. – Август Мартынович, наверное, ждет не дождется. Бот ведь дело-то какое.
У Мохова был озадаченный вид. Михаил Сергеевич, отряхивая снег, уже с раздражением спросил:
– Да что же произошло? Ну, говори!
Мохов развел руками:
– Уж не знаю, что и говорить. Берзин сам скажет. – Антон открыл дверь в комнату, где заседала следственная комиссия ревкома.
За небольшим столом с плюшевой бордовой скатертью, конфискованной из квартиры Громова, сидели Берзин и Тренев. Титов примостился сбоку. Закинув ногу на ногу и обхватив колени руками, он внимательно слушал. В маленькой комнате с темными стенами и единственным оконцем, забранным решеткой, было сумрачно. Желтоватый свет керосиновой лампы бессильно боролся с серой мглой, сочившейся из затепленного снегом оконца.
Перед столом сидел Струков. Мандрикова удивило, что начальник милиции улыбался. Еще больше его озадачило приветствие Струкова. Колчаковец, встал и протянул ему руку.
– Здравствуйте, товарищ Мандриков. Наконец-то…
– Сядьте! – резко приказал Берзин, и Струков, улыбнувшись, сел.
– Что это все значит? – Мандриков не скрывал своего удивления.
– Товарищ Мохов, уведите Струкова, – сказал Берзин. У членов комиссии вид был озадаченный, Тренев, подбирая за уши длинные жирные волосы, посматривал на Берзина. Титов тоже перевел взгляд на председателя следственной комиссии. Август вскочил на ноги. На впалых щеках – болезненный румянец.
– Струков не Струков!
– А кто же? – Мандриков еще ничего не понимал.
Берзин криво усмехнулся:
– Едва ли поверишь. История для романа. Час назад я приказал ввести Струкова. Мы решили его допросить последним.
– Ну и что? – поторопил Мандриков.
И Август Мартынович рассказал.
…Струков переступил порог и прикрыл глаза. После темной камеры свет в комнате следственной комиссии Казался резким.
– Здравствуйте, товарищи! – поздоровался Струков.
Начальник милиции стоял перед ними маленький, обросший. – На левой щеке щетина была меньше, чем на правой, и это придавало лицу Струкова странное выражение. Берзину казалось, что перед ним стоит человек с двумя лицами. Август вспомнил, что Струкова арестовали в тот момент, когда он брился.
– Здесь нет ваших товарищей! – гневно оборвал Струкова Берзин.
– Я понимаю, что вам будет трудно поверить мне, но я не оговорился, назвав вас товарищами. – Серые умные глаза Струкова смотрели в упор.
– Прекратите разговоры и садитесь! – Берзин указал на табуретку.
Струков подошел к ней, но не сел.
– Разрешите обратиться с просьбой. Единственной.
– О чем? – Берзин, устав от трехдневного допроса Громова, Суздалева и Толстихина, был раздражен.
– Достаньте вот отсюда мои настоящие документы, – Струков отвернул левый лацкан френча. – Здесь они зашиты.
Берзин кивнул Мохову:
– Проверь.
Струков передал френч Мохову, а сам опустился на табуретку. Маленькие тонкие руки спокойно лежали на коленях, но только внимательный взгляд мог бы заметить, как по ним пробежала нервная дрожь. Все следили за руками Антона. Он распорол лацкан и достал продолговатый пакетик в пергаменте. В глазах Струкова промелькнуло удовлетворение, когда он увидел, какое впечатление произвел на членов комиссии пакет. Не то еще с вами будет, подумал он злорадно, когда вы прочтете и, конечно, поверите. А потом я за все с вами рассчитаюсь.
У Струкова за дни неожиданного заключения созрел план. Арест, переворот в Ново-Мариинске, заключение – все это вначале ошеломило его. Первые дни Струков метался по камере и проклинал всех – Фондерата, Колдуэлла, Громова и всех, с кем имел тут дело. Он, как Громов и другие колчаковцы, надеялся, что его освободят Перепечко и Бирич со своим отрядом. На американцев Струков не рассчитывал. Стайн и Свенсон слишком далеко, да они вряд ли стали бы портить отношения с новой властью из-за нескольких колчаковцев, с властью, которая, кажется, обладает силой.
Из разговоров часовых он узнал, что никто ревкому не сопротивлялся. Под арестом находились те, кто избивал шахтеров и чукчей, посаженных за долги.
Струкова держали отдельно от Громова и других колчаковцев. К допросу он решил предъявить ревкомовцам документы, которыми его так предусмотрительно снабдил Фондерат, и втереться в доверие к большевикам. Дальше будет видно. А пока он должен обязательно выиграть. В противном случае он проиграет жизнь.
Берзин читал его документы и не верил своим глазам. Струков, оказывается, врач, бежавший от колчаковцев из Екатеринбурга. Он член подпольной большевистской организации. Документы не вызывали сомнения. Они были подлинные. Но как же этот Струков мог оказаться начальником колчаковской милиции? Почему он приехал в Ново-Мариинск и об этом ничего не знает товарищ Роман?
Берзин подождал, пока документы Струкова изучили Титов, Тренев, и только тогда посмотрел на колчаковца. Смотрел долго, Струков улыбнулся Берзину.
– Я очень рад, что…
– Молчите! Вас еще не спрашивали, – обрезал Берзин, и его голос заставил похолодеть колчаковца.
Август Мартынович на основании допросов Громова, Суздалева и Толстихина полностью установил вину начальника колчаковской милиции. Но членам следственной комиссии он еще не говорил своего мнения, чтобы не оказать на них влияния. Предъявленные Струковым документы хотя и явились большой неожиданностью Для Берзина, но того впечатления, на которое рассчитывал Струков, не произвели.
Документы могут быть и подложными, – размышлял Берзин, изучая лицо Струкова. – А могут быть действительно его, но он перебежал на сторону Колчака и стал служить ему, а документы сохранил на всякий случай. Хотя, если он стад колчаковцем, то едва ли хранил бы эти документы. Попади они в руки колчаковцам – Струкову несдобровать. Для их хранения нужны храбрость и преданность. Берзин оборвал себя: кажется, я ищу оправдания для этого колчаковца. Он нахмурил светловатые брови и осторожно кашлянул в кулак. Титов и Тренев вопросительно смотрели на председателя следственной комиссии. Молчание затягивалось. Титов поправил перед собой листки бумаги, обмакнул перо в чернила. Он вел протокол допросов. Берзин спросил Струкова:
– Когда вы поступили в колчаковскую милицию?
– Летом этого года, – Струков удивился, что Берзин не спросил о его «подпольной» работе, и торопливо добавил: – В июне, если мне не изменяет память, шестнадцатого июня.
– А до милиции где вы жили, чем занимались? – Берзин говорил неторопливо, давая Титову время для ведения протокола.
– В Екатеринбурге. Я врач, – Струков обрадовался, что его ответы подтверждаются документами. – После института поступил на службу в железнодорожную больницу. Потом бежал на восток.
– Почему?
– Наша организация провалилась, начались аресты. Мне товарищи предложили покинуть город. Пробраться через фронт было почти невозможно, и я уехал на восток, но связаться с местными большевистскими организациями не смог. Адреса явок, которые были у меня, устарели. Я стал работать по специальности. Во Владивостоке попал под общую мобилизацию в колчаковскую армию. Чтобы избежать ее, согласился на предложение поехать в Ново-Мариинск. – Струков говорил быстро, опасаясь, что Берзин перебьет его. – У меня нет ничего общего с колчаковцами, с этими Громовым, Толстихиным, Суздалевым…
Берзин вспомнил, что управляющий Анадырским уездом Громов, секретарь управления Толстихин и мировой судья Суздалев о начальнике милиции говорили с неприязнью и мало. Было ясно, что всю вину они возлагали на Струкова. О прошлом начальника милиции никто ничего не знал. Они пожимали плечами да поносили Струкова. Только Громов сказал:
– Струкова мне рекомендовали как опытного специалиста, а он оказался бездарным бездельником.
Берзин не мог не согласиться с оценкой Громова. Струков как начальник милиции действовал вяло. Случайно ли это? Август Мартынович по-прежнему пристально следил за лицом Струкова, который продолжал:
– Я искал связи с большевиками Владивостока, но…
– С кем вы должны были встретиться? – спросил Берзин.
Струков поднял, голову и посмотрел Берзину в глаза:
– Я нарушаю партийную дисциплину, но обстоятельства, в которых я оказался, вынуждают меня это сделать. Я должен был разыскать товарища Романа.
Изумление на лице Берзина не ускользнуло от Струкова. «Клюнул, – подумал он самодовольно. – Если потребуется, то я еще не один козырь выложу, но пока достаточно. Хорошая осведомленность может вызвать подозрение».
– Вы должны были встретиться с товарищем Романом? – переспросил Берзин.
– Да, – вполне искренне подтвердил Струков.
Он не лгал. В последние дни перед отъездом Струкова контрразведка Фондерата разыскивала товарища Романа. Об этом, конечно, большевики не знали. Тут Берзин, к радости Струкова, взял его документы и, вновь просмотрев, послал Мохова за Мандриковым.
Выслушав рассказ Берзина, просмотрев документы Струкова, пробежав протоколы допросов колчаковцев, Михаил Сергеевич спросил:
– Ты веришь Струкову, вернее, в его рассказ?
– У меня нет еще окончательного мнения, – признался Берзин. – Документы могут быть и чужие. Но он знает о товарище Романе… Он должен был встретиться с ним.
– Но почему же Струков не разыскал Романа? – пожал плечами Мандриков.
– Об этом мы его самого спросим, – Берзин попросил ввести Струкова.
– Что же вам помешало разыскать товарища Романа?
– О его нахождении во Владивостоке товарищи из Екатеринбурга сообщили мне незадолго до отъезда в Ново-Мариинск зашифрованным письмом.
– Где оно? – быстро спросил Берзин.
– Я его уничтожил, – объяснил Струков. – Я не мог рисковать, хранить его. Попади оно в руки колчаковцев, могли бы пострадать многие люди и прежде всего явка…
– Какая, где? – Мандриков не дослушал колчаковца. – Можете назвать?
– Я должен был встретиться с рабочим Дальзавода Новиковым Николаем Федоровичем.
Берзин, Мандриков и Мохов переглянулись. Струков ликовал: выстрел прямо в цель.
– Почему же не встретились? – Мандриков не спускал глаз с колчаковца.
– Я был у него дома, но поздно. От соседей узнал, что сам он исчез, а жена его арестована.
– Вы знаете Новикова в лицо? – Берзину не нравилась точность ответов.
– Нет, – покачал головой Струков. – Оборвалась нить связи с владивостокскими товарищами, и мне пришлось ехать сюда…
– Начальником милиции, – подхватил Мандриков, обдумывая услышанное. – Вы, конечно, знали, что тут ведется подпольная работа?
– Смутно, – Струков улыбнулся. – Я был плохим начальником милиции. Об этом мне говорил Громов. К тому же я не верил, что тут возможна подпольная организация. Когда же вы развернули работу, я был в тундре и…
– Хорошо, – остановил Мандриков и попросил вывести Струкова.
Едва за ним закрылась дверь, как Михаил Сергеевич воскликнул:
– Странная история, путаная, но я верю этому человеку. Он не лжет. О товарище Романе знают немногие.
– А может, он узнал о нем от колчаковской контрразведки? – возразил Берзин, не подозревая, как он прав.
– За товарищем Романом не было замечено слежки, – возразил Мандриков. – А адрес Новикова? Струков же не знает, что Новиков здесь, с нами.
– Пожалуй, ты прав, – уступил Берзин и снова полистал документы Струкова. – Но все надо проверить. Попытаемся связаться с Владивостоком, с товарищем Романом.
– Ох, друзья! – воскликнул Мандриков, – я же забыл вам сообщить, что нас поздравляет товарищ Роман, и мы не одни. В Охотске тоже восстановлена советская власть.
На время забыли о Струкове. Когда вернулись к нему, Мандриков предложил:
– Прекращайте допрос Струкова. Решим, когда что-нибудь получим из Владивостока.
– Завтра наша комиссия на общем собрании доложит результаты расследования, свое заключение. Собрание и решит судьбу всех колчаковцев, – твердо проговорил Берзин.
И Мандриков понял, что дальше спорить бесполезно. Август не отступит от своего. Михаил Сергеевич рассердился на Берзина, но не мог не признать, что тот поступает правильно. От этого было не легче. Его задело, что Берзин не посчитался с его мнением. Сухо распрощавшись, он вышел из тюрьмы.
Пурга не утихала. Мандриков шел, а внутри у него все еще кипело. Упрям этот Август. Недаром же его прозвали «железным». Как он не понимает, что нам каждый человек дорог. А Струков наш. Мало ли что, у колчаковцев оказался. Да, но он же арестовывал шахтеров?
Мандриков остановился. Надо навестить Галицкого и Бучека. Как они себя чувствуют? Мандриков осмотрелся: в какой стороне дом Струкова? Ни один огонек не просвечивал сквозь мрак, ни одного живого звука не было слышно. Он пошел наугад и скоро провалился в сугроб. Выбрался с трудом и, протянув руки, осторожно пошел дальше. Вот и стена какого-то дома. Хотел постучаться, попросить, чтобы проводили, но раздумал. Зачем тревожить людей? У них сейчас на душе так же неспокойно, как и в природе.
Михаил Сергеевич, изрядно поплутав, добрался до квартиры Струкова. На его стук долго не откликались. Наконец из-за двери послышался испуганный голос Нины Георгиевны:
– Кто там?
