Текст книги "Пурга в ночи"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Михаил Сергеевич назвал себя. Нина Георгиевна дважды переспросила.
– Да это я, Нина Георгиевна. И знакомы мы с вами еще с Владивостока.
Только после этого она отодвинула засов. Пурга вырвала дверь из ее рук. Михаил Сергеевич поймал ее с трудом.
– Боже, какая пурга! – Нина Георгиевна отыскала в темноте его руку. – Идите за мной. Осторожно.
Они вошли в жарко натопленную кухню. Михаил Сергеевич разделся, счистил с усов и бровей успевшие намерзнуть ледяные корки.
– Извините за позднее вторжение, но раньше не мог. Как наши больные? – Он указал глазами на дверь в комнату.
– Сейчас. – Нина Георгиевна сбросила пуховый платок и оказалась в белом шерстяном свитере и черной длинной юбке, из-под которой выглядывали носки торбасов. Белая косынка закрывала даже уши.
– Вы настоящая сестра милосердия. – Мандриков невольно залюбовался ею.
Нине Георгиевне шел этот простой наряд. Она и сама очень похорошела. С лица исчезло наигранно-развязное выражение, которое так бросилось ему в глаза, когда он впервые увидел Нину Георгиевну в вестибюле ресторана «Золотой рог».
Заметив пристальный взгляд Мандрикова, Нина Георгиевна торопливо открыла дверь и пропустила его в комнату к больным. Столовая была превращена в палату. На диване лежал Бучек. На его желтоватой лысине блестели блики от большой керосиновой лампы под матовым абажуром. Напротив него на кровати лежал Галицкий, Они не спали и были рады его приходу.
– Наконец-то явился. А я уже думал, что ты о нас забыл. – Белозубая улыбка Галицкого покоряла.
– Не верь ему, Сергеевич, – сказал Бучек, и его корявое лицо тоже расплылось в улыбке. – Мы тут пари с ним держали, когда ты придешь. Я ставил на сегодняшний вечер. Так что за тобой, Мефодий, пачка табаку.
– Ладно, – Галицкий жадно потянулся к Мандрикову. – Ну, рассказывай, как там вы? Что делаете?
– Сначала вы скажите, как себя чувствуете? – Мандриков видел, что шахтеры заметно поправлялись. Правда, лица их еще хранили следы побоев и лишений.
– Да Нина Георгиевна мертвого на ноги поставит, – Бучек с благодарностью посмотрел на нее. – Ходит за нами, как за младенцами.
– Вы хуже. Те послушнее, да и нашлепать можно, чтобы лежали. А эти все норовят встать. Я даже подозреваю, что без меня они все время на ногах.
Бучек и Галицкий заговорщицки переглянулись и засмеялись.
– Напрасно торопитесь, товарищи. Вы очень нужны. Поэтому надо лечиться серьезно и слушаться Нину Георгиевну.
– Через три-четыре дня они смогут ходить, – пообещала Нина Георгиевна. – А через недельку будут здоровы.
– Долго ждать, – вздохнул Галицкий.
– Надоело бездельничать, – в тон ему проговорил Бучек.
– Бездельничать больше не придется, – пообещал Мандриков. – Я вам сейчас расскажу, что мы за эти дни сделали.
– А я пока приготовлю чай. – Нина Георгиевна вышла из комнаты.
Бучек посмотрел ей вслед и зашептал:
– Слушай, Сергеевич, эта женщина – чудо. Ухаживает за нами, как сестра, как мать родная. Не знаем, как и благодарить ее. Не верится, что она жена колчаковского жандарма, не верится, что она по приказу за нами ходит.
– Не по приказу, Василий, – покачал головой Мандриков. – Она сама предложила вас сюда перенести и ухаживать за вами.
– Ну-у-у? – протянул Галицкий.
– Вот это да… – покачал головой Бучек.
– Женой-то Струкова она недавно стала, – сказал Мандриков. – Да и он… впрочем, об этом потом. Слушайте и судите, правильно ли мы поступили.
Михаил Сергеевич подробно рассказал о делах ревкома со времени переворота. Шахтеры одобрили все решения, только Бучек заметил:
– Поторопиться надо с учетом и с расценкой продовольствия. Его в Ново-Мариинске маловато.
Нина Георгиевна внесла На подносе чашки с чаем и горку свежего печенья. Мандриков не отпустил ее на кухню. Они пили чай, болтали о пустяках. Мандриков уклонился от дальнейших серьезных разговоров. Шахтеры еще были слабы. Вскоре он с ними распрощался.
В Кухне Михаил Сергеевич остановился.
– Спасибо вам, спасибо за товарищей. Трудно, конечно, но…
– Нет, нет, – перебила его Нина Георгиевна. – Это для меня самое, самое… – она не сразу нашла нужное слово, – это для меня самое необходимое, хорошее. Наконец-то я вижу, знаю, что нужна людям, что могу Для них что-то сделать, наконец-то я почувствовала, что я человек, человек, как все… – Она говорила быстро, и в глазах стояли слезы счастья. – Я, я теперь всегда буду с вами.
– Конечно, хорошо, – Михаил Сергеевич старался ее успокоить. – Не плачьте, не надо…
– Не буду, – улыбалась Нина Георгиевна, – не обращайте внимания. Женская слабость.
– Вы сильная. Вы очень сильная и хорошая. – Он схватил ее руки, крепко, крепко пожал и вышел.
…В хибарке Клещина пахло крепкими духами. Мандриков остановился на пороге. Значит, здесь Елена. Он слышал только свое сердце. Сжимая пальцами тонкий косяк перегородки, спросил в темноте:
– Вы?..
– Да, я здесь, – откликнулась невидимая Бирич, и Михаил Сергеевич услышал, как ему навстречу зашелестело платье. – Я пришла к вам… навсегда…
– Кто еще здесь, зажгите, пожалуйста, свет! – попросил он.
Жена Клещина зашуршала спичками. Вспыхнул желтый огонек, и в его неверном свете Михаил Сергеевич увидел Елену Дмитриевну.
Ее пышные медно-красные волосы казались червонным золотом. Высокая, стройная, она стояла в двух шагах и выжидающе смотрела. Лицо у нее было виноватое. Мандриков знал, что тревожит ее: не прогонит ли он. Ему хотелось броситься к ней, обнять, благодарить. Но Михаил Сергеевич сдержался. Сбрасывая кухлянку, он сказал жене шахтера:
– Ваш муж дежурит в ревкоме. Просил принести ему поесть.
– Я сейчас, я мигом, – заторопилась она, что-то собирая в узелок, но Мандриков уже не замечал ее. Он бросился к Елене.
– Пришла…
– Миша, – выдохнула она и прижалась к нему. – Мой… люблю… очень люблю… мой…
Она нашла его губы. Оба не слышали, как Клещина выбежала из домика. Елена обхватила голову Мандрикова и, смотря в его глаза своими зеленоватыми, быстро заговорила:
– Вот мы и вместе. Как я мечтала, как я хотела этого! Ты знал об этом, догадывался? Я все эти дни ждала тебя. Как только узнала, что ты ушел из управления, прибежала сюда. Как долго ты шел! Не надо и говорить ничего – не надо. Я люблю тебя, такого сильного и мужественного, и хочу быть твоей, только твоей женой, другом, любимой. – Она подбежала к лампе и погасила ее…
Мандриков лежал рядом с Еленой. Ее сильная, горячая, нежная рука гладила его.
– Я счастлива, очень счастлива. Ты ведь не презираешь меня, что я вот так пришла к тебе и стала твоей. Я слушала тебя на митинге, ты говорил о счастье. Каждый человек должен бороться за свое счастье. Я тоже борюсь за свое. Ты – мое счастье. Какой я была до встречи с тобой? – Она подумала и ответила себе: – Несчастной. И как я ненавижу Трифона. Я готова сама, вот этими руками, – Мандриков почувствовал, как на его обнаженном плече сжалась в крепкий кулак ее рука, – уничтожить его. Да, да, уничтожить. Это мразь, слизняк. Он отравлял мне всю жизнь. – Она брезгливо вздрогнула. Голос ее стал жестким. – Я буду очень рада, если вы расстреляете его.
Мандрикову стало не по себе. Что-то в ее тоне настораживало, вызывало протест, но до конца понять спои чувства он не смог. Елена обняла его и, целуя, говорила:
– Вы смели власть этих никчемных людей. Я из семьи Биричей, будь они прокляты, но я всей душой с нами, с тобой. Возьми меня и спаси от Биричей. Спаси от Свенсона. Старый Бирич старается устроить меня его любовницей. Я для него товар!
Михаил Сергеевич нежно привлек ее к себе. Он был счастлив. Только сейчас он понял, что еще никогда и никого не любил так глубоко, как эту женщину. Он даже не предполагал, что здесь, на краю земли, найдет любимую. В своих мечтах он представлял любимую иной, но разве это имеет значение? Где-то в глубине сознания снова всколыхнулось тревожное чувство, но он поспешил его заглушить.
– Да, Лена, мы будем с тобой всю жизнь. Я люблю тебя… Люблю…
– Мы должны стать мужем и женой и в глазах твоих товарищей, – говорила Елена рассудительно. – А они не возненавидят меня? Я боюсь твоего друга – светловолосого латыша. Он так смотрит на меня, будто я враг. Ты скажи ему, что я твоя жена и всегда буду с тобой.
– Скажу, он очень хороший. Не бойся его. – Михаил Сергеевич еще крепче обнял Елену и почувствовал, с какой радостью и благодарностью она его целует.
Перед глазами Михаила Сергеевича промелькнуло изможденное лицо Берзина с осуждающим строгим взглядом.
2
В сумерки к Биричу прибежал Еремеев.
Когда над управлением был поднят красный флаг, Бирич увидел его в толпе и попросил зайти вечером. Он наказал Еремееву все время быть в ревкоме и обо всем доносить ему. Еремеев с радостью согласился. Ему удалось стать в ревкоме посыльным. Он постоянно сидел у дверей и услышанное добросовестно пересказывал Биричу. Павел Георгиевич платил щедро. Так и кормился Еремеев подачками, не брезгуя никакими грязными делами. Совесть его не мучила.
В этот вечер Еремеев передал коммерсанту выписку из решения ревкома о долларе, сообщил, что завтра будет создана продовольственная комиссия, которая установит новые цены на все товары и возьмет их под контроль.
– Врешь! – крикнул ему в лицо Бирич.
– Ей-богу! – испуганно перекрестился Еремеев. – Да разве я мог вас обмануть?
Спрятать товары, не слушая Еремеева, думал Бирич, Спрятать, задушить Советы голодом. У него Тут же созрел план. Он приказал Еремееву:
– Беги за Куликом.
Вскоре пришел старший приказчик Бирича, длинноносый человек с сонным лицом. Павел Георгиевич неторопливо объяснил, что надо делать. Кулик направился к складам Бирича, а Еремеев сквозь пургу побрел к ярангам, которые стояли на самой окраине Ново-Мариинска.
Прислуге Бирич приказал приготовить закуску.
– Это по какому случаю? – вышла из своей комнаты Елена Дмитриевна. – Что случилось?
– Почитайте, – Бирич протянул ей выписку из решения ревкома. – Уже товарищи в мировом масштабе действуют.
Елена увидела фамилию Мандрикова и почувствовала, что ей стало жарко. А Бирич продолжал:
– По сему случаю товарищи большевики после четырех дней бдений перестали заседать и разошлись на отдых. Бандиты…
– Перестали заседать?
– Да, – ответил Бирич и заторопился. – Я хочу сегодня на партию преферанса кое-кого пригласить. Хватит сидеть по норам, как перепуганные кроты.
– Конечно, конечно, – одобрила Елена Дмитриевна и ушла к себе в спальню. Она придирчиво всмотрелась в зеркало, разгладила пальцем морщинку у глаз. Руки дрожали, яростно и торопливо расчесывала она свои рыжие волосы, а в душе все пело. Наконец-то Михаила, Мишу, увидит она, услышит его голос и не уйдет от него, не уйдет…
Елена Дмитриевна не слышала, как из дому ушел Бирич. Она чувствовала, что этот вечер и для нее и для Михаила будет необычным. Она надела темно-синее платье, подчеркивающее ее полную фигуру с высокой грудью, и выбежала из дома в пургу.
Примерно через час вернулся домой Бирич. Опустив большую голову, без устали ходил он из угла в угол. Коммерсантом владела бессильная ярость: всему его делу, планам, мечтам грозит гибель. Сын вместе с правителями уезда в тюрьме. Власть захватили какие-то оборванцы.
Бирич заскрежетал зубами, и по его крупному, хорошо выбритому лицу прошла судорога. Как глупо все попались. Павел Георгиевич никогда не был высокого мнения о Громове и его помощниках, но что они окажутся настолько беспомощны, он не мог предполагать. Кривая усмешка скользнула по губам. В одном они были деятельны – во взятках. Жадны. Пожалуй, успели уже сколотить капиталец, но и он к большевикам попал.
На своем веку он всякого насмотрелся и уверовал, что люди по натуре своей подленькие и мелкие, продажные и алчные. С ними все можно сделать. Те, кто сегодня рад каждому решению ревкома и шумно одобряет его, завтра, если ему хорошо заплатить, с таким же рвением передушит членов ревкома. Бирич машинально стал напевать арию Мефистофеля. У него есть план. Он хорошо продуман, и, если его умело осуществить, ревком будет уничтожен теми же, кто поддержал его четыре дня назад.
Бирич взглянул на часы. Скоро восемь вечера. Сейчас должны подойти приглашенные, и он узнает, на кого можно рассчитывать.
Блэк поднял огромную голову и настороженно двинул ушами. Наверное, Елену почуял, – подумал Бирич, – возвращается от Струковой. Вот настоящая женщина, любящая, верная жена. Большевики арестовали Струкова, а она берет в дом избитых в тюрьме заключенных и выхаживает их. Струков недостоин такой женщины. Большевики, конечно, не оценят ее самоотверженности, но все же это выглядит очень эффектно. Хорошо, что Елена там бывает, помогает Нине Георгиевне. Что же, и это неплохо, даже очень неплохо.
Блэк вскочил с коротким лаем, и в тот же момент послышался стук в наружные двери. Голос прислуги Груни и еще чей-то мужской. Бирич поспешил навстречу первому гостю.
– Господин Сукрышев. Молодчина, вот что значит молодость! Смелость прежде всего, и самостоятельность. – Павел Георгиевич протянул руку Сукрышеву. Тот, приглаживая редкие волосы, улыбался и втягивал шею.
Как черепаха в опасности, – подумал Бирич и, подхватив молодого купчика под локоть, повел в комнату.
– Вы первая ласточка, – Бирич делал вид, что он не замечает волнения Сукрашева. – Сейчас и другие прилетят на огонек. А пурга лютая нынче. Что выпьете: рому, водки, коньяку?
– Водочки-с, с удовольствием. – Сукрышев передернул жирными плечами. – Я человек русский, всякие заморские вина не по моему нутру-с. – В такт словам он встряхивал головой, и его реденькая бороденка смешно дергалась.
– Согласен с вами, согласен, – закивал Бирич. – Русскому – русское. Ну, за Россию нашу, за наше здоровье.
Они у буфета выпили, закусили. Бирич не велел накрывать на стол, опасаясь, что гостей может не быть. Но он ошибся. Никто не посмел не откликнуться на приглашение Павла Георгиевича. Большевики взяли власть, это верно, но продержатся ли они и как долго? Ведь между Ново-Мариинском и большевистской Россией стоит армия Колчака да под боком Америка, а вместе с армией Колчака и японская армия. Бирич же сила – у него деньги, у него большие связи с американцами. Не приди сейчас к нему, при случае может отомстить. Да и большевики, видно, тоже опасаются старого Бирича. Сына арестовали, а самого не тронули.
Пришел Петрушенко – стройный, чернявый, красивый украинец с запорожскими усами. Его раскатистый громкий бас, казалось, сразу же заполнил дом Бирича:
– Здоровеньки булы! – Он пожал руку Биричу, хлопнул по плечу Сукрышева и без приглашении шагнул к буфету. – Горилку маете? Добре.
Бирич хотел налить ему рюмку, но он задержал его руку:
– Я сам. – Выпил две рюмки и, пожевав корочку хлеба, выдохнул с удовольствием. – Гарно. Очень, очень гарно.
Его не смущало, что пришел одним из первых. Хитро поблескивая маслянистыми глазами, он стал рассказывать:
– Якую дивчину я у тундре бачил. – Петрушенко вернулся из торговой поездки на другой день после переворота. – Ой, моя коханочка. Серденько мое!
Бирич поморщился, ожидая от Петрушенко очередного рассказа об амурных похождениях, которыми он славился на весь уезд. Павел Георгиевич пропустил мимо ушей подробности, которые с наслаждением слушал Сукрышев, и все тревожнее следил за минутной стрелкой. Без четверти девять. Где же остальные?
«Нет, – маятник качнулся влево. – Нет, – маятник качнулся вправо. – Нет…»
Блэк снова встрепенулся. Щеглюк и Пчелинцев. Оба торговали по маленькой, но всегда оказывались в большом барыше. Бирич не случайно их пригласил. Он знал, что они имеют солидные запасы товаров, а для его плана это было главное. К тому же с Пчелинцевым дружил его сын.
– Что-нибудь слышно о Трифоне? – спросил Пчелинцев.
Голос у него был сухой, даже резкий, бледное лицо с малокровными губами и бесцветными бровями, из-под которых невыразительно смотрели светлые глаза, вызывало чувство брезгливости, Тонкая старческая кожа на шее висела мешками.
– Не тревожьтесь, они его не посмеют обидеть. Мы не разрешим.
– Дай-то бог, – вздохнул Бирич. Как он ни презирал Трифона, тревога не оставляла Павла Георгиевича, – все же сын, его кровь.
– На бога надейся, как говорится, а сам не плошай, – вступил в равговор Щеглюк и поправил очки в тонкой золотой оправе. Был он низкий, полный, с расползающейся лысиной, которую тщетно пытался прикрыть редкой длинной прядью волос. Рыхлое лицо казалось маской. На лице жили только губы.
– Это вы правильно сказали, – кивнул Бирич. – Ну вот и поговорим, чтобы нам дальше не сплоховать.
Груня в кухне уронила нож, и Пчелинцев передернул плечами, а Щеглюк поправил очки, хотя они не сползли с переносицы. Даже Петрушенко и тот опасливо покосился на дверь. Все заметно нервничали.
Наконец Бирич пригласил всех к столу, гости обрадованно потянулись к закускам. После третьей рюмки они почувствовали себя смелее. Глаза заблестели, но еще никто не заикался о положении в Ново-Мариинске. Бирич пустил пробный шар.
– Все вы, господа, знаете о решении ревкома сравнять доллар с рублем?
– Это черт знает что! – воскликнул Щеглюк и поднял вилку с кусочком маринованной рыбы. – Как они смеют…
– Да, да. Это произвол! – зашумели остальные.
– А я бы не стал возмущаться, – сказал Бирич.
Заявление было неожиданным. Все уставились на хозяина. Бирич одобряет ревком. Или они ослышались? Павел Георгиевич улыбнулся:
– Их решение нам на руку.
– Яким таким манером? – пробасил Петрушенко.
– Ведь доллар стал в десять раз дешевле, – напомнил Пчелинцев.
– Это удар по американцам, по Свенсону, – разъяснял Бирич. – По Микаэле. Вы же не будете платить за пушнину долларами или менять их на наши.
– Упаси боже! – всплеснул короткими руками Щеглюк.
– Доллары надо изъять из обращения, – продолжал Бирич. – А тому, кто к нам придет с долларом за товаром, мы будем в десять раз меньше давать товаров, чем прежде. Он, конечно, поднимет скандал, но мы подчиняемся новой власти. Пусть все претензии адресует к большевистскому ревкому.
– Ловко, – восхитился Пчелинцев. – Так Свенсон в трубу вылетит. Товар-то у него на доллары да центы расценен.
Коммерсанты расхохотались. Главный их конкурент под ударом, да каким. Ай да ревком! Нежданно-негаданно он стал их союзником. Бирич с презрением думал: они уже готовы молиться на ревком.
– Случившееся не должно обольщать вас. После Свенсона большевики возьмутся за нас. Да, да, за нас.
– Что же они могут нам сделать? – Сукрыщев был уже пьян. – Мы купцы, а не офицеры, мы с оружием дела не имеем-с. Да-с. – Он намекал на арестованного сына Бирича и Перепечко.
– Оружие у вас на складах, а ревком вчера приказал все оружие сдать в трехдневный срок или же представить его список.
– Охотничье оружие не имеют право брать! – крикнул Щеглюк.
– Винчестер, как и дробовик, может уложить человека на месте! – напомнил Бирич. – Но не в оружии главный вопрос.
– А в чем же? – Петрушенко перешел с украинского языка на русский. – Не тяни, Павел Георгиевич.
– В наших товарах. – Бирич обвел взглядом притихших коммерсантов. – Понизив доллар, ревком понизит и цены на товары.
– Да как он посмеет! – Щеглюк размахивал рюмкой. – Товары наши!
– Спокойнее, господа! – попросил Бирич. – Надо не кричать, а действовать.
– Что же, мы можем-с. – В голосе Сукрышева была надежда.
– У вас есть что нам предложить? – спросил Пчелинцев.
– Спрятать почти все продовольствие и оружие в тайники, – твердо произнес Бирич.
– Что-о-о? – Голос Щеглюка прозвучал почти жалобно.
– Скрыть, чтобы наш товар не попал в руки большевиков! – Бирич говорил уже требовательно. – Сегодня же из своих складов вывезти все, что удастся, и спрятать…
– Куда? – Щеглюк прикрыл глаза.
– Бросьте лукавить, – оборвал его Бирич. – У каждого из нас есть куда перевезти товары, что в складах. Не так ли?
– Да, – согласился Петрушенко.
Другие кивками присоединились к нему.
– Ночь как раз для нашего дела. Никто не увидит, да и следы пурга занесет.
– Голова у вас светлая, – восхитился Щеглюк. – Спаситель вы наш.
– Торговать-то мы должны чем-то, – сказал Пчелинцев. – Иначе в глаза бросится.
– Торговать мелочью, которую не жаль и от которой сыт советский товарищ не будет. – У Бирича кривились губы. – А чтобы товарищи из ревкома не узнали о нашем сговоре, то-о…
Он не договорил и прошел в кабинет.
Вернулся скоро. В руках у него был лист бумаги и карандаш. Павел Георгиевич протянул их Пчелинцеву.
– Прошу прочитать вслух и подписать.
– «Мы, нижеподписавшиеся коммерсанты Ново-Мариинска, обязуемся не разглашать состоявшийся 19 декабря 1920 года разговор у господина Бирича о сохранении продовольственных товаров и оружия». – Голос у Пчелинцева зазвучал хрипловато: – Павел Георгиевич уже подписался.
– Зачем это-то? – заикаясь спросил Щеглюк.
– Так вернее. – Пчелинцев размашисто расписался.
Его примеру неохотно последовали остальные. Теперь они были крепко связаны. Бирич внимательно перечитал подписи и неторопливо унес лист в кабинет. Сукрышев дрожащей рукой наполнил себе рюмку и, никого не дожидаясь, торопливо выпил. Снова взялся за графин, но его остановил голос Бирича:
– Пожалуй, хватит пить! Ночь предстоит трудная.
– За успех нашего предприятия! – Пчелинцев поднял свою рюмку.
– Ну, за успех можно, – уступил Бирич.
Проводив гостей, Павел Георгиевич взглянул на часы. До полуночи еще есть время. Прислуга уже спала. Он плотно поел и уселся в любимое кресло. Крепкая сигара успокаивала нервы. Под гул пурги думалось. Если все и дальше пойдет, как он наметил, то скоро ревкому туговато придется. Узнают большевики, кто тут настоящий хозяин.
Бой часов вывел Павла Георгиевича из задумчивости. Он посмотрел на циферблат. Полночь. Сейчас явится Еремеев и сообщит, как идет вывозка товаров. На улице по-прежнему гудела пурга. Она надежно скроет снующие по Ново-Мариинску нарты.
Блэк беспокойно бродил по комнате. Он то подходил к дверям, ведущим в спальню, то к дверям на кухню, скреб их и тихо повизгивал.
– Что ты? – спросил его Бирич и вспомнил, что Елена до сих пор не возвращалась. – По хозяйке соскучился? Видно, осталась она у Струковой ночевать. Слышишь, как пурга завывает? И не должен ты скучать о ней, раз она тебя забыла.
Блэк подошел к Биричу и положил голову ему на колени. Умные глаза собаки смотрели на хозяина, точно она силилась понять, о чем он говорит.
– Не сердись на свою хозяйку, Блэк. Она женщина, а женщины непостоянны так же, как теперь власти.
Что-то нет Еремеева. Уже опаздывает на полчаса. Бирич забеспокоился. Он походил по комнате, потом не выдержал, достал из ящика письменного стола браунинг, проверил патроны в обойме и сунул револьвер в карман. Закутавшись в лохматую шубу, вышел из дому.
Пурга бушевала. Бирич стоял у дверей и вслушивался в свист, гул метели, шорох снега. У ног уже до колен вырос сугроб. Да, не сладко в такую пуржищу разъезжать на нартах. Бирич решал – идти или не идти ему к своим складам. Наконец он решился, но, сделав несколько шагов, остановился и вернулся к дому.
Сквозь многоголосый рев пурги до него донеслись знакомые звуки… Упряжка! Он встрепенулся, рукой нащупал рукоятку браунинга и переложил его в наружный карман шубы.
Из мглы вырвалась упряжка и почти уперлась в двери. С нарты скатилась, чертыхаясь, маленькая фигурка.
– Еремеев! – выступил ей навстречу Бирич. Ему пришлось почти кричать.
От неожиданности фигурка отпрянула в сторону, но тут же остановилась.
– Хозяин?
– Ну, как там? – спросил Павел Георгиевич, прикрывая лицо от бьющего снега. – Все хорошо?
– Хорошо, – крикнул в ответ Еремеев и, приблизившись к Биричу, тише добавил: – Ящик патронов к винчестеру привез. Куда патроны?
Они отнесли патроны в сарайчик за домом. Еремеев раскопал уголь и спрятал в него ящик.
– Пошли, угощу.
Блэк оскалил клыки, но Бирич прогнал его в спальню и налил Еремееву стакан водки.
– Давай!
– Спасибо, хозяин. – Желтыми зубами он по-звериному откусывал рыбу, хлеб и глотал, не разжевывая.
– До рассвета возите. Как можно больше надо из складов убрать.
Еремеев кивал в ответ и поглядывал на графин.
– Потом получишь. А сейчас иди. Завтра все слушай в ревкоме и тихонько ко мне.
– Хорошо, хозяин.
– Ну, с богом! – Бирич выпроводил Еремеева.
Казалось, все идет как надо, а спокойствия не было. До самого утра просидел он за столом, просматривая бумаги. Отложив большую пачку, отнес на кухню и сжег.
Перед рассветом Павел Георгиевич ненадолго забылся в кресле. Разбудил его радостный лай Блэка. Бирич, открыл глаза и увидел Елену Дмитриевну. Притворно сердясь, она отбивалась от Блэка.
– А, пришли, – Бирич зевнул. – Тут Блэк о вас скучал.
– Не могла же я его взять с собой, – откликнулась Елена Дмитриевна, но в ее голосе не прозвучало обычного раздражения.
К своему удивлению, Бирич уловил, в нем новые, торжествующие нотки. Гибкая, легко ступая длинными ногами, Елена неторопливо пересекла комнату. От женщины веяло радостью. Что с ней? Бирич присмотрелся. Лицо усталое, волосы растрепаны, – видно, всю ночь продежурила около этих шахтеров, – а глаза-то как горят!
– Как ваши пациенты? – спросил Бирич. – Лучше теперь им?
– Кому? – Елена. Дмитриевна несколько секунд непонимающе смотрела на Бирича. – Ах, эти! Да, лучше. Поправляются.
– Нина Георгиевна немного успокоилась? – все интересовался Бирич.
– Да, да, успокоилась. – Елена Дмитриевна по-прежнему была невнимательна к Биричу.
Павел Георгиевич не сводил глаз с молодой женщины. Красива, чертовка. Бирич с сожалением подумал, что задуманный им маневр со Свенсоном не удался, но тут же успокоил себя: еще есть время. А о Трифоне она и не думает.
Как всегда, в обычный час Бирич направился в свои склады. Пожилой приказчик с непомерно длинным носом на совином лице встретил его поклоном.
– С добрым утречком, Павел Георгиевич.
– С добрым, добрым, – Бирич прошел в глубь склада, осматривая товары. Много еще осталось. Будет чем поживиться ревкомовцам, если нагрянут.
– А во втором складе столько же осталось? – Бирича охватывал гнев. Напрасно доверился. Надо было самому заняться вывозкой.
– В том, – приказчик головой указал в сторону соседнего склада, – шаром покати. Пустые ящики да то, что на полках было.
– Это хорошо, Георгий Макеевич, – смягчился Бирич. – Ну, а если день пройдет спокойно, то ночью надо и это прибрать.
Он посмотрел в глубь склада. Приказчик шмыгнул носом.
– Понятно.
– Каюрам хорошо заплатили? Довольны?
– Водкой, – осклабился приказчик. – Как быть недовольным.
– Правильно, – одобрил Бирич. – Ну, бывай, Георгий Макеевич. – У дверей остановился. – Да, сегодня в три часа ревком будет суд вершить над Громовым, ну и другими, так ты приходи. Садись впереди, голосуй так, как будет большинство голосовать. Или нет. Следи за мной.
– Понятно, – клюнул, длинным носом приказчик.
Бирич направился к Макларену. Интересно, как он отнесся к решению ревкома о долларе. Агент Свенсона встретил Бирича, как всегда не вразумительным приветствием сквозь зубы, сжимавшие трубку. Он следил, как двое рабочих-чукчей раскрывали ящик.
По наклейке Бирич узнал, что в ящике плиточный чай.
– Торговать собираетесь? – Бирич скользнул взглядом по тюкам, ящикам, корзинкам, бочкам, забившим склад до самой крыши. Полки были уставлены образцами товаров в ярко-пестрой упаковке. – «Из новой партии», – ревниво подумал Бирич и едва скрыл злорадство: – Готовитесь барыши загребать, а шиш получите.
– Да, охотники скоро уйдут в тундру, – вынул трубку Маклярен. – Будут запасаться. А вы?
– Не спрашивайте, – Бирич безнадежно махнул рукой. – Товаров-то я в этом году не получил. Одни остатки.
– Сколько я знаю, у вас еще достаточно товаров. – Маклярен затянулся.
– Крохи, крохи, – вздохнул Бирич. – Пропадает год.
Маклярен ничего не ответил. Он подошел к чукчам, которые раскрыли ящик, и, надорвав упаковку, осмотрел плитку тая.
– Гуд. – И стал перекладывать чай на полку, а рабочие принялись за новый ящик.
Маклярен работал спокойно. Был он отлично выбрит, и, видимо, дело доставляло ему удовольствие.
– Что вы скажете о понижении стоимости доллара?
Маклярен ответил не сразу. Руки у него были заняты плитками чая, а в зубах – трубка. Уложив чай и убедившись, что выложенная из него пирамидка выглядит выигрышно, он подошел к прилавку.
– Это незаконно. Ценность доллара нельзя изменить. Ее может изменить только правительство Штатов.
– Так как же вы будете торговать? – Бирича удивило спокойствие, с каким Маклярен отнесся к решению ревкома: или американец не понимает, что ревком – власть, которой надо подчиняться.
– Как торговал, так и буду. – Маклярен сделал несколько затяжек. – Я могу изменить цены только по разрешению Свенсона.
– Вы рискуете попасть в неприятное положение, – предостерег Бирич.
– Я американский гражданин, – ответил Маклярен. – Ревком – власть для вас, для меня – нет.
– Ну что же, желаю успеха, – распрощался Бирич.
– Би хэпи[1]1
Би хэпи – будьте счастливы (англ.).
[Закрыть], – пожелал Маклярен.
Он высился за прилавком меховой горой. Капюшон кухлянки откинут. Черные волосы, гладко зачесанные назад, лежали аккуратным поблескивающим футляром.
Маклярен смотрел на закрывшуюся за Биричем дверь и с насмешкой и удивлением думал: странные эти русские. Не могут жить спокойно и делать хорошо свое дело. Все время меняют свою власть, охотно подчиняются каждой новой, чтобы вскоре ее сместить. Себе, в убыток все это делают. Даже о запасах не позаботились. Нет, не деловые они люди. Прав Свенсон, что Чукотка должна стать американской. Тогда тут будет так же, как в Штатах. Маклярен выбил погасшую трубку и вернулся к работе. О решении ревкома, о словах Бирича он не стал и думать.
Павел Георгиевич от Маклярена направился домой, хотя его и тянуло заглянуть в склады сообщников. Идти было трудно. Нога увязали в сугробах, и Бирич быстро устал. Лицо мерзло, а по шее бежали ручейки. Сказывалась бессонная ночь. Выбравшись из большого сугроба, он остановился передохнуть и тут понял, что недоволен американцем. Да, запасы товаров у, Маклярена смягчат удар по ревкому.
Павел Георгиевич потоптался в раздумье на месте И хотел было идти дальше, как услышал обрывки песен, крики и разудалый разлив гармошки. «У Толстой Катьки веселье, – догадался Бирич. – Изрядно я в сторону отошел. Так и заблудиться недолго. А весной найдут обглоданный песцами труп». И он свернул на шум.
В кабачке – продолговатой, похожей на сарай комнате с низким потолком, где лампы висели на уровне лица, вначале трудно было что-нибудь разобрать. Табачный дым плотно забил комнату. У Бирича перехватило дыхание. Пиликанье гармошки и песни, пьяные крики – все смешалось в оглушительный рев. Павел Георгиевич не успел быстро закрыть за собой дверь, и в нее ворвалось белое жало пурга.
На Бирича обрушилась ругань:
– Затворяй дверь, гад!
– Не студи, мать твою…
