Текст книги "Пурга в ночи"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– Что случилось?
Его голоса не было слышно. Брань, угрозы. Колчаковцы стояли поодаль и наблюдали за происходящим. Бучек замахал руками, требуя тишины.
– Товарищи… объясню… порядок…
Спокойствие членов ревкома несколько остудило пыл угольщиков. Кое-кто еще поносил ревком, угрожал расправой, но шахтеры хотели услышать объяснения Бучека. Они верили ему. Знали, что он всегда правдив, честен и прям. Кто-то уже торопил его:
– Говори, Василий!
– Куда мясо берете?
– Почему без спроса?
Бучек поднял руку, и стало совсем тихо. Он шумно вздохнул и улыбнулся:
– Уф-ф! Ну и жару нагнали вы на меня, дружки-шахтеры. Как увидел, что лопатами да обушками помахиваете, так решил: пришел мой конец. Пожалел, что завещание о наследстве не составил. Кому же мои капиталы достанутся?
Послышался смех. Кто-то дружелюбно ответил:
– Мне твой капитал не надо. Своих не сосчитаю.
– Ты зубы не заговаривай, – выкрикнули зло. – Ты, Бучек, зачем наше мясо грузил? По какому праву?.
– Ревком решил, – ответил Бучек и понял, что допустил ошибку. Его слова не понравились. Шахтеры закричали:
– Какое право ревком на наше мясо имеет? На чужой каравай рта не разевай! Стащить хотели!
– Да не орите! – сердито потребовал Бучек. Раскудахтались, как бабы, у которых ума и на цыпленка не хватит! Слушайте и ворочайте своими мозгами. Кто из вас не знает, что в Ново-Мариинске голодно? Там нет и фунта мяса…
– А нам какое дело? Наше мясо. Не давай его, робя!
Чьи-то руки ухватились за туши, погруженные на нарту, потянули их. Гринчук вдруг пронзительно, закричал:
– Не трога-й-й-й!
Голос у него был звонкий. Он оказался на нарте.
– Какие же вы пролетарии, если не хотите поделиться куском с детьми, со стариками, и… – У него сорвался голос, но Бучек продолжал: – Вы сами свергли колчаковцев, потому что житья вам не было человеческого. Вы пошли за правду, за справедливость, чтобы всем жилось хорошо, сытно. Вам сейчас как платят за уголь? Хорошо?
– Ну, терпимо.
– Товары по терпимым ценам берете? – продолжал допрашивать Бучек.
– Знаем это, – отозвались в толпе. – Ты о мясе…
– Неужели вы бы могли набивать животы мясом, когда рядом умирали бы от голода люди? – спрашивал Бучек. – Не верю. Рабочий человек всегда со своим братом-бедняком поделится.
– Это верно, – голоса подобрели. – А средь нас пошел слушок, что заморить нас голодом хочет ревком.
– Этот слушок пустили те, кому ревком как рыбья кость в горле, – Бучек уже был спокоен. Он видел, что шахтеры одумались и многим было стыдно. – Мяса у вас здесь много, и вам его хватит до лета. А там, – Бучек указал в сторону Ново-Мариинска, – мяса нет. Неужели вы не поделитесь, не поможете?..
– Поделиться – дело другое, – согласился кто-то. – А вот почему тайком мясо брали? Хотели скрыть от нас?
Шахтеры опять зашумели. Вопрос товарища обвинял ревком, Бучека, в обмане, Ему опять с трудом удалось добиться, тишины:
– Кто-то вашу голову морочит. Галицкий, ну-ка скажи, как было дело.
Бледный, узколицый Галицкий сменил Гринчука. Тот спрыгнул о нарты и держался за горло. Оно болело, и он не мог произнести и одного слова. Галицкий заговорил тихо, но его слушали внимательно. Все знали, как издевались над ним колчаковцы.
– Гринчук сказал мне о мясе для Ново-Мариинска при Малинкине. Он может это подтвердить. Где он?
Шахтеры оглядывались, отыскивали Малинкина. Послышались возгласы:
– Куд-да ты? Вот он! Ну, иди, говори!
Шахтеры вытолкнули вперед Малинкина. Он испуганно втянул в плечи голову и стоял, опираясь на палку. Галицкий нагнулся к нему:
– Слышал ты, как я с Гринчуком говорил о мясе?
– Нет, – затряс головой Малинкин. – Ничего я не слышал. Ты меня послал за Бучеком, и я…
– Откуда же, ты узнал, что мясо грузят и хотят увезти? – спросил какой-то шахтер. – Ты же мне так говорил.
– И мне! – подтвердили голоса. – Говорил! Шептал! Да и Кулемин! Да и другие.
– Плохо говорил! – выступил вперед Евтуга. – Плохо говорил!
– Морду ему набить! – замахнулся кто-то. – Он воду мутит.
– Подождите морду лупцевать. Малинкин общий интерес соблюдал, – встал на защиту Малинкина угрюмого вида угольщик. – Как же нам знать, сколько вы мяса забрали?
Шахтеры вновь насторожились. Галицкий поднял над головой лист бумаги.
– Вот документ, который мы составили. В нем точно указано, сколько мяса взято из склада.
– Ну, ты, влазь сюда, – пригласил Бучек угрюмого защитника Малинкина.
– Чего я там не видел? – насупился тот.
– Иди, иди, – настаивали шахтеры.
Он встал на нарту и почувствовал себя очень неловко. Шахтеры с интересом следили, что же произойдет дальше. Бучек с нескрываемой насмешкой попросил Малинкина:
– Будь другом, посчитай, сколько на нартах туш.
Малинкин неохотно повиновался:
– Семь с половиной!
– Слышите, Малинкин насчитал семь с половиной туш, – громче повторил Бучек. Он обратился к угрюмому шахтеру. – А ты вот прочти.
Бучек передал шахтеру лист Галицкого, и тот долго в него смотрел, шевелил губами. Угольщики потеряли терпение:
– Читай! Грамотей! Доллары и бутылки с водкой можешь считать, а здесь кишка тонка?
– Семь с половиной туш записано, – неожиданно гаркнул рассерженный шахтер и погрозил огромным кулаком Малинкину: – Сгинь, падла. Сам тебе морду сворочу.
Малинкин проворно юркнул в толпу. Шахтеры весело смеялись. Бучек остался на нарте один.
– Ревком – ваша власть и на обман никогда не пойдет Я виноват, что не собрал вас и не сказал о решении ревкома, Меня и казните.
– Да что там. Ладно, Мы тоже виноваты, – загалдели шахтеры. – Не разобрались, что к чему, и сразу же за лопаты. А все этот Малинкин.
Бучек увидел, как колчаковцы скрылись за бараком, убежал туда и Малинкин. Шахтеры не расходились.
– Помните, товарищи, к нам приезжал коммунист, старый рабочий? Так его нет в живых. Коммерсант Малков убил его…
В молчаливом гневе слушали шахтеры Бучека. Их руки сжимали ручки лопат и обушков. Люди дышали ненавистью, и Бучек чувствовал, какая сила идет от этих людей.
…В Ново-Мариинск все нарты возвращались с мясом. Погрузить его помогли шахтеры.
2
Учватов очень перепугался, когда к нему вечером пришел Кулик и сообщил, что Бирич хочет его видеть. От волнения его угреватый лоб сразу же взмок, Учватов, заглядывая через плечо Кулика, шептал:
– Тише! Тише!
Кулик попытался успокоить его:
– Я один. Никто не видел меня, как я к вам подходил.
– Что надо? Зачем ко мне пришел?
Кулик передал приглашение Бирича и ушел, а Учватов, сжав короткие с толстыми пальцами руки, заметался по квартире. Жена и двое маленьких дочерей уже спали. Учватов лихорадочно обдумывал приглашение Бирича. Зачем он понадобился коммерсанту именно сегодня ночью? С самого переворота они словно забыли о его существовании, и Учватов с болью и злостью думал о том, что нужен был им только как начальник станции.
Переворот и рухнувшие мечты о богатстве, о власти потрясли Учватова. Цель, ради которой он заискивал перед сильными, исчезла. Он был ошеломлен, когда ревкомовцы перевели его из начальников в рядовые телеграфисты, произвели обыск, забрали оружие и спирт. Расстрел Громова и других колчаковцев вызвал у Учватова нервное расстройство. За ним по пятам ходил страх. Учватов лебезил перед Титовым и Фесенко и готов был на все, лишь бы его не трогали.
В то же время в душе тлел огонек надежды. Учватов трезво оценивал обстановку. На Камчатке, в Приморье, в Якутии – колчаковцы. Да и в Анадырском уезде большевики захватили власть только здесь, а Ново-Мариинске. Против них коммерсанты и американцы.
В Петропавловске и Владивостоке знают о перевороте в Ново-Мариинске и обязательно с началом навигации пришлют войска и уничтожат ревком. А до весны далеко. Многое может случиться. Учватов поклялся вести себя так, чтобы не дать ревкомовцам ни малейшего повода для недовольства. Он должен дождаться весны. А когда прибудут колчаковские войска, он покажет себя. Он сам поставит к стенке Титова и Фесенко. Оставаясь один, он рисовал картины будущей расправы над ревкомовцами. Так он собрался жить тихо и незаметно до прибытия колчаковцев, и вдруг это приглашение Бирича. Оно ломало все его планы.
– Что делать? Что делать? – шептал Учватов, не находя себе места.
Зачем он понадобился коммерсанту, да еще ночью? Значит, Бирич не хочет, чтобы кто-нибудь его видел. У Учватова разыгралось воображение. Огонек надежды вспыхнул ярче, но тут же потух. Что может сейчас сделать Бирич прошв ревкома? Ничего. Но и не пойти нельзя. После Бирич может ему отомстить.
Учватов крался по ночному Ново-Мариинску, У него замирало сердце при каждом подозрительном шуме.
Бирич встретил его так, словно ничего в Ново-Мариинске и в их судьбах не произошло, а осталось так же, как было в тот день, когда он принес телеграмму о назначений Громова новым начальником Анадырского управления. В кухне был и Кулик. Он ужинал.
– Рад видеть вас, Иван Захарович, рад, очень рад, – приветствовал его Бирич, скрывая изумление.
Бывшего начальника радиотелеграфной станций трудно было узнать. Обычно приглаженные и тщательно расчесанные на пробор волосы были спутаны и уже не отливали чернотой. Лицо и угреватый лоб в пятнах. Глаза мечутся от страха. Да и одет Учватов был неопрятно.
– Давненько мы с вами не виделись, – продолжал Бирич, приглядываясь к Учватову. – Соскучился по вас, вот и решил побеспокоить.
Он пропустил вперед Учватова и незаметно кивнул Кулику. Тот отложил вилку, стал одеваться.
Убедившись, что у Бирича никого нет, Учватов несколько успокоился. Груня подала обильный ужин, и он с жадностью набросился на еду. Он хватал большие куски и, не жуя, глотал, давился, сопел и все ел, ел.
Павел Георгиевич говорил о погоде, о перспективах охоты. Из кухни донесся стук двери, мужские голоса. Учватов замер с полуоткрытым ртом. Бирич с насмешкой смотрел на него.
– Не угадаете, кто это пришел?
Из рук выпала вилка и, ударившись о тарелку, отбила край. Учватов остановившимися глазами смотрел на Струкова. Бывший начальник колчаковской милиции, а на самом деле тайный большевик Струков застал его у Бирича. Он не мог двинуть даже губами и ответить на приветствие Струкова, для которого встреча с Учватовым у Бирича была также неожиданна.
Павел Георгиевич решил убить сразу двух зайцев: выполнить просьбу Струкова о встрече с Учватовым и узнать, зачем телеграфист понадобился ему, а также по возможности привлечь их на свою сторону.
– Вы хотели встретиться с Иваном Захаровичем, – обратился Бирич к Струкову. – Он к вашим услугам. Я вас пригласил ко мне, потому что Иван Захарович неважно себя чувствует.
«Как бы Учватов сейчас не скончался от разрыва сердца», – подумал Бирич, с беспокойством следя за телеграфистом.
Струков быстро оценил обстановку: хитер Бирич. Ну что же, он первый открывает карты. Тем лучше. Струков сел за стол и, положив себе на тарелку закуску, поднял рюмку:
– За нашу первую встречу, за то, чтобы ни одна капля не пролилась за край.
Будем встречаться еще и все держать в секрете, перевел для себя Бирич. Рюмка так дрожала в руке Учватова, что он придерживал ее второй рукой. Выпили, Струков неторопливо закусил и обратился к Учватову:
– Что передает Владивосток, Петропавловск? С кем наша радиотелеграфная станция держит связь?
Вопрос был задан спокойно, словно в Ново-Мариинске не было переворота, а Струков по-прежнему начальник милиции и Учватов начальник станции.
Учватов вздрогнул. Большевик у коммерсанта расспрашивает его о работе станции. Ревком взял с нею расписку, что он будет в секрете держать все, что передаст или примет станция.
– Что же вы молчите? – уже требовательно спросил Струков. – Здесь друзья. Можно доверять друг другу.
Учватов с трудом прожевал кусок. Бирич подбодрил его:
– Ну, Иван Захарович, смелее!
– На-а-м от-от-вечает толь-толь… только Охотск, – заикаясь, произнес Учватов.
«Что я делаю?» – с отчаянием, от которого хотелось по-собачьи завыть, думал Учватов, но у него не было сил сопротивляться Струкову, и он рассказал все, что знал, сообщил, в какие часы он держит связь, и добавил, что ревкомовцы довольны его работой.
– Вы даже гордитесь их похвалой, – усмехнулся Струков.
– А разве это плохо? – испугался Учватов.
– Пожалуй, даже великолепно, – Струков был спокоен. – Это нам пригодится. Вы будете нашим человеком на станции, – тоном, не допускающим возражений, сказал Струков и, не обращая внимания на отчаяние Учватова и любопытство Бирича, продолжал: – Все, что будут большевики получать или передавать, вы должны сообщать нам.
– Все… вам? – Учватов проговорил это со стоном.
– Да, да, – резко подтвердил Струков. – Если будет радиотелеграмма обо мне, то немедленно сообщите. Ревком обо мне что-нибудь передавал в Охотск?
– Да, для Владивостока, – кивнул Учватов.
– Что? – Струков напрягся.
– Просят подпольный комитет проверить все о вас. – Он чувствовал, что каждое новое слово затягивает петлю на шее. – Владивосток не держит связи с Охотском.
– Там тоже бандиты захватили власть, – вздохнул Струков. – Но это временно, как и здесь. Соблюдайте осторожность. Вас будут навещать… – Он посмотрел на Бирича. Тот кивнул: – Кулик. Когда потребуется, то мы вас известим, – объяснял Струков. – А сейчас вы, очевидно, торопитесь домой?
– А? Что? – Учватов понял, что связан по рукам и ногам. Уже не придется спокойно ожидать колчаковцев. Он посмотрел на Струкова и только сейчас осознал смысл его слов. Суетливо выскочил из-за стола.
– Конечно… домой… пойду…
Что Струков большевик и помилован ревкомом, об этом Учватов вспомнил дома. Он пришел к выводу, что против ревкома готовится заговор и в нем нуждаются те, кто с Биричем и со Струковым. Вновь затрепыхался огонек надежды и уже не слабел, а разгорался, давая Учватову силы и некоторое спокойствие.
Об этом же говорили, оставшись вдвоем, Бирич и Струков.
– Я восхищен вашей смелостью, – с уважением признался Бирич. – Так откровенно и прямо говорить с этим трусом…
– Учватов не только трус, – с презрением сказал Струков. – Он еще и жаден на деньги. Он неудачник, а раз это так, то он завистлив, а отсюда способен на любую подлость, преступление. Он знает, что при ревкоме ему нечего ждать в будущем. При другой власти, рядом с вами, со мной он может разбогатеть. Я уверен, что сейчас Учватов уже дрожит и подсчитывает барыши за свои услуги. Это, между прочим, небольшой психологический экскурс. Для этой беседы с ним вы меня и пригласили? – Струков посмотрел в упор на Бирича. – Я, конечно, могу вас передать в ревком за намерение, попытку…
– Вы этого не сделаете, – спокойно ответил Бирич.
– Почему? – Струков с интересом следил за выражением лица коммерсанта.
– Потому что вы не большевик, за которого себя выдаете. – Бирич выбрал из блюда кусочек маринованной кеты. – И боитесь, что, прежде чем ревком будет уничтожен, большевики сумеют раскрыть ваш обман и вам грозит участь Громова. Вот почему вы добивались встречи с Учватовым.
– Совершенно верно, – улыбнулся Струков. – Хотя я и пользуюсь доверием у Мандрикова, но это до поры, до времени.
– Трудно ждать, что кто-то освободит нас от ревкома.
– Не трудно, а нельзя, – поправил Струков. – Складываются благоприятные обстоятельства. Четверо ревкомовцев уезжают в Усть-Белую. Если бы у нас были верные люди.
– Они есть, – Бирич отложил вилку и негромко заговорил…
Голос Бирича звучал ровно, но Груня из кухни не могла разобрать ни слова. Толстая дверь отделяла столовую. Кулик ушел следом за Учватовым. В этой ночной встрече было что-то тайное, тревожащее старую чуванку. Может, молодого Бирича хотят выпустить. Тогда не жди хорошего, думала Груня и беспокоилась за Елену Дмитриевну.
Груня радовалась за свою прежнюю молодую хозяйку и ее любовь к Мандрикову, Ей не нравился вечно пьяный Трифон. Если он придет домой, – размышляла Груня, – большая беда может быть. Он жену потребует назад. Плохо будет хозяйке, плохо будет Мандрикову. Груня не хотела, чтобы молодой Бирич снова стал мужем Елены Дмитриевны, и решила ее предупредить. Так она уснула и не слышала, когда ушел Струков.
Рано утром, когда Павел Георгиевич, засидевшись со Струковым почти до самого рассвета, еще спал, Груня побежала к Елене Дмитриевне.
…Мандриков с Еленой и Ниной Георгиевной завтракали. Накануне он вернулся поздно, и Нина Георгиевна перенесла свой разговор о больных чукчах на утро. Промолчала и о домашних делах Елена.
– Прошу вашей помощи! – Нина Георгиевна рассказала Мандрикову о том, что увидела в яранге на берегу залива.
– Сейчас же пошлю туда Струкова, – пообещал Михаил Сергеевич. – Ему в амбулатории скучно сидеть. Может, больных поместить к нему?
– Они не пойдут. Им шаман запретил выходить из яранги.
Нине Георгиевне Стало грустно. Опять она в стороне от дела, которое, нашла, К больным чукчам пойдет Струков и, конечно, лечить будет без охоты, а лишь кое-как. Вот если бы у нее были лекарства, то она…
– Не посылайте Струкова. Пусть он мне даст лекарства, аптечку. Я сама пойду к чукчам. Заодно обойду и другие семьи. Я очень хочу.
– Хорошая мысль.
Предложение Нины Георгиевны понравилось Мандрикову. Он внимательно посмотрел на молодую женщину. В ней было что-то новое, светлое. Не знал Мандриков, что это была любовь.
Тон Нины Георгиевны заставил Елену Дмитриевну насторожиться. В ее голосе звучало волнение. Она перевела взгляд на Мандрикова, и ей показалось, что он несколько отчужденно посмотрел на нее.
Просьба Нины Георгиевны заставила Мандрикова подумать о жене: почему бы и ей не найти себе дело. Ведь скучно весь день Блэком заниматься. Пошла бы вместе с Ниной Георгиевной. Михаил Сергеевич уже хотел предложить это, но она заговорила раньше:
– Для всех ты, Михаил, готов сделать хорошее, а вот о жене не хочешь позаботиться. Посмотри, – она протянула руку. Ладонь перечеркивала царапина. – Видишь, это я вчера поранилась, когда печку топила.
Мандриков рассмотрел царапину и засмеялся:
– Сие не угрожает жизни, но впредь надо быть осторожнее.
Елена Дмитриевна вырвала руку:
– Тебе смешно! – Она сердилась. – Я хочу, чтобы у нас была прислуга.
Мандриков засмеялся еще громче:
– У председателя ревкома прислуга! Да это же чистейшая эксплуатация.
– А это не эксплуатация, если я заменяю прислугу. – Красивое лицо Елены стало злым. – Неужели ты хочешь меня превратить в кухарку, которая для тебя будет…
– Подожди, подожди. – Михаила Сергеевича не покидало хорошее настроение, и он не замечал раздражения Елены. – Ты не кухарка и не прислуга. Ты моя жена, моя дорогая жена, – Мандриков с нежностью и любовью смотрел на нее и не видел, сколько боли и отчаяния отразилось на лице Нины Георгиевны. – Все, что ты делаешь, – это только для нас с тобой.
– Пойми ты, Михаил, – воскликнула Елена и встала из-за стола. – Я не могу вот здесь… – Она с ненавистью оглядела комнату. С разметавшейся копной рыжих волос она стала еще красивее.
Мандриков не догадывался, что Елену тяготили мелкие неудобства, которых она не ощущала в доме Бирича. Он думал, что она скучает.
– Понимаю, понимаю, что тебе тут скучно. Может быть, ты вместе с Ниной Георгиевной пойдешь к…
– Грязным чукчам? – протянула изумленно Елена и затряслась в издевательском смехе.
Мандриков и Нина Георгиевна с удивлением на нее смотрели, а она сквозь смех продолжала говорить:
– Может… ха-ха-ха… нянчить их сопливых… о-х-ха… ха… младенцев… ты… ты… смешон, идеалист.
– Замолчи, Елена!
Только сейчас он понял, что она все говорила серьезно. Его Елена, любовь к которой так трудно ему далась, которая так мечтала о новой жизни, такое говорит.
– Прошу тебя, подумай, что ты говоришь, Лена!
«Зачем ты просишь ее? – хотелось крикнуть Нине Георгиевне. – Она же не поймет. Она пришла к тебе от безделья, ради развлечения».
В этот момент и вошла Груня:
– Где молодой Бирич? Ушел домой?
– Груня! – Елена бросилась к ней.
Мандриков строго спросил ее:
– Почему ты о молодом Бириче говоришь? Он же на копях.
– Домой должен прийти, – убежденно сказала Груня. – Струков к нам приходил…
– Когда? – Мандриков почувствовал беспокойство.
– Нынче ночью.
Она рассказала, как к Биричу приходил Струков, и не упомянула об Учватове. Ведь он не имел отношения к Елене.
Слова прислуги Бирича встревожили Мандрикова. Появление Струкова ночью в доме коммерсанта было более чем подозрительно. Мандриков ушел, оставив Елену раздраженной и обиженной.
Он не хочет заботиться о ней, он высмеял ее на глазах у Нины Георгиевны и даже предлагал ей лечить чукчей. Это же издевательство. Той, ведите ли, нравится возиться с грязными туземцами, так и она должна. Нет, не бывать этому. Она не простит Михаилу, заставит его пожалеть о сказанном. Трифон не смел даже взглядом обидеть ее.
Впервые Елена Дмитриевна подумала о бывшем муже с некоторой теплотой. Она вспомнила о словах Груни. Очевидно, Трифон сбежит с копей. Об этом ночью говорили Бирич со Струковым. Вон как Михаил стремительно убежал. За побег с копей могут Трифона расстрелять. От ревкомовцев и Михаила всего можно ожидать, если он посылает ее нянчить чукчей. Елене стало жаль Трифона.
Но не жалость, а желание отомстить Мандрикову за его оскорбительное предложение толкнуло Елену Дмитриевну в амбулаторию, Струков был удивлен, когда открыл дверь и увидел Елену Дмитриевну.
– Ночью были у Павла Георгиевича? Трифон должен сбежать с копей?
– О Трифоне я не знаю, – Струков был поражен, что жена Мандрикова прибежала к нему и что она знает о его посещении Бирича.
– Дура прислуга разболтала, – не слушая Струкова, продолжала Елена. – Михаил… Мандриков арестует Трифона и может его расстрелять. А я не хочу!
Елена Дмитриевна сама не понимала, что делает. Струков сразу оценил надвигающуюся опасность. Он не стал выяснять подробности. Для этого у него не было времени.
– Немедленно возвращайтесь домой! Как вы посмели сюда прийти и выдавать секреты?
– Предупредите Трифона. Я не могу идти к Биричам, чтобы… – От крика Струкова Елена отрезвела. Она поняла, что предала Мандрикова.
Струков, прихватив сумку с лекарствами, быстро зашагал к Биричу. Павел Георгиевич еще был в постели.
– Что произошло? – Бирич был удивлен. – Что случилось?
– Лежите! Вы больны! Вы меня ночью вызывали из-за сильных болей в сердце. Я вам давал капли, а сейчас зашел проведать.
– Да объясните же, что все это значит, – потребовал Бирич.
Струков рассказал.
…Мандриков ожидающе смотрел на членов ревкома. Он только что передал им все, что услышал от Груни.
– Арестовать эту белогвардейскую сволочь! – яростно воскликнул Гринчук. – Обманул он нас.
– Арестовать! – поддержал Август Мартынович. Для него не была большой неожиданностью встреча Струкова с коммерсантом. Он не верил Струкову.
– Сюда его надо, – предложил Булат. – А там будет видно.
Мандриков послал Мохова и Оттыргина за Струковым.
– Дела-а, – протянул Клещин. – То шум на копях, то ночью большевик с коммерсантом нюхается.
– Струков не большевик, – резко сказал Берзин.
Мандриков хотел возразить ему, посоветовать не торопиться с выводами, но промолчал. Он считал себя в чем-то виноватым.
Берзин сказал:
– Сдача оружия прекратилась. – И все поняли, о чем он думает. – Надо, чтобы торговцы дали списки ружей и патронов. Мы должны знать, кто и чем вооружен.
– Прав Август Мартынович, – тихо проговорил Титов. – Сейчас все улыбаются нам, а за спиной, наверное, кулаки трут.
– Правду говоришь, – Мальсагов вытянул вперед руки. – Почему чукчи бежали в одну ночь из поста? Почему? Кто-то сказал им плохое о ревкоме? Кто?
– Мы должны быть готовы ко всему. – Берзин, все еще не оправившись от недавнего кровотечения, говорил, не напрягая голоса. – Мы уедем пятеро. Вас мало останется. Надо поставить часовых на радиостанции.
– Эх, было бы у нас хоть два пулемета! – вздохнул Клещин и вспомнил, как он с Берзиным был в Приморье. – Великая вещь пулемет.
– От кого будешь ими защищаться? – недовольно, сказал Мандриков.
– Всякое может быть – вступился за Клещина Булат. – Всем коммерсантам мы не по вкусу, да я и американцам не верю.
– Лампе смирный, – засмеялся Мальсагов.
– В тихом омуте черти водятся, – напомнил Тиров пословицу.
– Что есть омут, черти? – Волтер не понял Титова. Мандриков ему пояснил.
– А пулеметы можно сделать, – неожиданно заявил Фесенко.
Все повернулись к нему. Игнат видел, что ему не верят.
– Честное слово, можно сделать.
– Из твоей?.. – деловито осведомился Гринчук. – Гороху больше ешь.
Все засмеялись.
– У нас есть десять автоматических ружей «Ремингтон». – Фесенко обиделся, что над ним смеются, но упрямо доказывал свое: – Чего зубы продаете? Можно сделать пулеметы!
– Тише, – попросил Берзин. – Его заинтересовали слова Фесенко. – Говори, Игнат.
Фесенко тряхнул своим чубом.
– Можно из этих ружей пулеметы сделать! Можно, мы с Волтером уже прикидывали. Кажется, получится!
– Если кажется, то перекрестись, – насмешливо посоветовал Гринчук. Он не верил в затею Фесенко.
– Ты будешь креститься тогда, когда тебя колчаковцы к стенке поставят пули глотать, – огрызнулся Фесенко.
Волтер, прислушавшись к спору, понял, о чем идет речь, и встал. Мешая русские и английские слова, он говорил:
– Фешенкофф… ай[9]9
Ай – я (англ.).
[Закрыть]… делать пу-пу-пу. – Он поднял руки. – Ошен хорошо пу-пу-пу… «Ремингтон»… есть вэри гуд!
Глаза Аренса, много повидавшие на своем веку, перебегали с одного члена ревкома на другого. Ему очень хотелось, чтобы они поверили в то, что сказал Фесенко и что он, Волтер, считает осуществимым. Будет очень трудно переделать автоматическое ружье в подобие пулемета, но это можно, и тогда его товарищи будут хорошо вооружены. Его товарищи. Аренс с любовью, гордостью и благодарностью смотрел на ревкомовцев. Все они такие разные, но все они очень близки ему, они его братья. Он, Волтер, делает с ними революцию в России, помогает установить царство свободы и счастье трудового народа. Аренс волнуется, но ревкомовцы уже согласны, улыбаются.
– Так и делай, Аренс. – Мандриков похлопал его по плечу. – За какой срок ты справишься с работой?
Волтер прикидывает время, уверенно говорит:
– К весне все десять пулеметов будут готовы.
– О кэй! – Мандриков по-товарищески подмигивает Волтеру, но у самого неспокойно на сердце.
Уже прошло много времени. Пора бы Мохову к Оттыргину привести Струкова. Почему они задерживаются? И, чтобы скрыть свое беспокойство, он рассказывает о намерении Нины Георгиевны лечить больных чукчей.
– Золотое у нее сердце, – говорит Гринчук. – Не гнушается людьми.
– Чукчи не захотят у нее лечиться, – замечает Титов. – Они шаманом запуганы.
– Я помогу. – Куркутский после поединка с шаманом: готов снова ринуться в бой…
– Своих бы докторов из чукчей сделать, – мечтательно говорит Булат.
– Хватил, – усмехнулся Гринчук. – Они еще своего имени в святцах не читают.
– Будут, – с глубокой, убежденностью заговорил Мандриков и укорил Гринчука: – Какой ты революционер, если не веришь, что у чукчей свои доктора будут? Вот для того мы с тобой тут и находимся, чтобы чукчи не в святцах имя свое читали, а в книгах, которые напишут, в своих газетах, которые сами будут печатать. – Мандриков размечтался: – Города тут будут с высокими домами, и будут жить в них чукчи и сидеть за столами, и есть вилкой. Дороги по тундре пройдут, заводы в небо трубами уставятся, дета, в садах будут бегать, а сады зеленой листвой зашумят и…
Дверь распахнулась, и вошел Струков в сопровождении Мохова и Оттыргина. Ревкомовцы, увлеченные мечтой Мандрикова, вернулись к действительности, суровой и тяжелой. Струков держал в руках сумку. Он заметно волновался.
– Что случилось, товарищи? – начал он, но Гринчук оборвал его:
– Помолчи!
– Почему задержались? – спросил Мандриков Мохова.
– Подошли к амбулатории, а на дверях записка…
Мохов достал из кармана мятый клочок бумаги и протянул ее Мандрикову.
Михаил Сергеевич расправил и прочитал:
– «Ушел к Биричу. Если нужен, идите к нему. Струков».
– Что это значит? – Мандриков указал на клочок бумаги. – Зачем вы ходили к Биричу?
– Ночью у него был сердечный приступ. А утром я ходил больного проведать. Вот и оставил записку.
– Бирич здоров, как морж, – сказал Фесенко. – Я его вчера видел. Прогуливался.
– Сердце сдает неожиданно. – Струков был уже спокойнее. – Я, как врач, не мог отказать в помощи даже врагу, каким считаю Бирича.
Лжет, Берзина к этому выводу привели последние слова Струкова. Он слишком торопился убедить членов ревкома в необходимости посещения Бирича.
Обвинить Струкова в чем-нибудь Мандриков и его товарищи не могли, но у каждого зародилось сомнение в его искренности. Михаил Сергеевич вспомнил, все, что говорил Берзин о Струкове. Сейчас он чувствовал, как был прав Август. Мандрикову было тяжело отказаться от своей прежней позиции доверия к Струкову и его защиты – внешне это будет походить на признание своей ошибки, – но Михаил Сергеевич понимал, что был неправ. Ревкомовцы ждали.
– По соображениям политического характера, – Мандриков отчетливо и раздельно произносил каждое слово, – революционный комитет Анадырского Совета рабочих депутатов постановляет. – Михаил Сергеевич замолчал и взглянул на Берзина: «Не ошибусь, Август?», и, обратившись к Струкову, закончил: – Немедленно удалить вас из поста Ново-Мариинска на народные угольные шахты. Труд будет оплачиваться.
– Правильно! Нечего здесь воду мутить! – одобрили ревкомовцы. – Среди шахтеров пусть поживет, покажет, что он наш. Пусть шахтеров лечит, а не коммерсантов.
– К часу дня будьте на шахте, – добавил Мандриков. – У вас есть вопросы?
«Легко отделался», – подумал Струков.
– Какие у меня могут быть вопросы? Я, как большевик, подчиняюсь решению ревкома и, кроме того, считаю его правильным из-за сложившейся ситуации.
Со стороны казалось, что Струков совершенно искренен. У Мандрикова мелькнула жалостливая мысль: а не напрасно мы его подозреваем? Но он тут же прогнал ее и уже хотел предложить Струкову покинуть ревком, как тот сказал:
– Я очень прошу вас, товарищи, запросить обо мне подпольный комитет партии во Владивостоке, товарища Романа, чтобы рассеялись некоторые недоразумения.
– Мы учтем вашу просьбу, – кивнул Мандриков и сказал Мохову и Оттыргину:
– Вместе на шахту съездите.
Струков направился к двери. Ему хотелось скорее уйти, но он сдерживал себя и шел, опустив голову. Когда за Струковым закрылась дверь, Мальсагов пошутил:
– Был доктор – нет доктора, Бирич совсем на нас обидится.
– Есть у нас доктор! – воскликнул Мандриков, вспомнив о Нине Георгиевне. – У нее, может быть, не так много знаний, но желания…
– Ты о Нине Георгиевне? – догадался Берзин. – Очень правильно.
– Какой же она доктор? – разочарованно протянул Гринчук.
– Настоящий, – вступился за Нину Георгиевну Клещин.
– Бучека и Галицкого выходила, – напомнил Булат.
– По наследству амбулатория передается, – не унимался Гринчук. – От мужа к жене.
