Текст книги "Семь дней Создателя"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

– Ты хочешь сказать: составив систему уравнений трёх неизвестных….

– Четырёх.

– …. четырёх неизвестных, взяв некий фактор возмущения за аргумент, мы получим координаты необходимой спирали – одной из бесконечного числа существующих? Слишком просто. Я бы сказал, примитивно. Так не бывает.

– А мне что-то подсказывает – не стоит усложнять.

– Ну, хорошо. Что берём за точку отсчёта?

– Конечно, Землю. Нас ведь нам параллельные миры интересуют, а не все остальные прочие.

– Ну, а скажем, заложив в систему расчёта некоторые исходные данные ушедшей марсианской культуры, мы столкнёмся с нею на их параллельных мирах?

– А почему бы не помечтать?

– Вот-вот. Хорошо, Создатель, я понял твою мысль – давай подгоню под неё математические расчёты. А ты пока подумай: не куда, а как мы будем проникать.

– Ты хвастал – сей секрет у тебя в кармане.

– Трудно извилинами пошевелить?

– Для чего?

– Для тренировки ума.

– Лучше пройдусь перед сном.

– Одно другому не помеха.

– Ты, Билли, рационален, как птичий помёт на грядке с огурцами.

Море катило широкие, с пенными гребнями волны на песчаный берег. Небо забито серыми тучами настолько плотно, что из них сочилась сырость. Окружающий мир съёжился от холода.

Гулял на взморье, обрядившись в долгополый рыбацкий плащ с капюшоном. Белая кошечка примостилась у меня на груди под брезентовым отворотом – только премиленькая мордочка торчала. Она касалась влажным носиком моего подбородка, или принималась лизать шею. Щекотно. Ворчал и грозился спустить на холодную землю. Подлиза начинала усердно мурлыкать.

– Сиди, сиди, я пошутил.

На душе не так уютно, как под плащом. Мучил вопрос, как Косте и его прозрачным дружкам удавалось шмыгать по спиралям? Каким способом, какими силами эти ребята делали временные и пространственные прыжки? Нет, всё-таки временные, так как отражение реальности не может быть удалённым. Или может?

Стоп. Запутаюсь. Проще представить движение мира по спирали времени в пространстве. Отражение нашей реальности суть параллельные миры. Люди, там существующие, наше отражение. Фантомы. Которых не жалко лишить тела, чтобы продлить жизнь реальных субъектов. Так считает математик Билли. А мне не кажется. Недавно на Меркурии держал в ладони девичью руку и сквозь тёплую кожу чувствовал, как пульсирует её сердце. Какой же это фантом?

Нет, эта тема для бесконечных домыслов. Надо сосредоточиться на главном. А что есть главное? Костя на своей колымаге проникал в параллельные миры. И делал это, видимо, без особого труда. Там он прятался от станций слежения. Ну, конечно же, Люба говорила: раз – и без следа. Значит, делается это достаточно легко и быстро. Как?

Пойдём дедуктивным методом. Костя назвал контактор Исполнителем Желаний. Нацелил, и подо мной стало вращаться кресло. Значит, с его помощью, он мог и в параллельные миры перемещаться. Правда, не знал, как это происходит, и каждый раз оказывался в новом месте. С трудом возвращался. Может, дело не только в прозрачных, но и в самом Косте, умудрившимся однажды спасти душу в оптимизаторе? Однако, нет – там душа, а здесь целый флаер. Дело тут….

Совсем стемнело. На море видны только пенные барашки, а дом под платанами чернел силуэтом. Забеспокоилась кошечка на груди.

– Идём домой, милая.

Время шло. Билли усердно трудился на два фронта. Мне известных, а сколько их было на самом деле, знал только он. Не опровергал теорию волнового происхождения параллельных миров, и не донимал вопросами – как туда проникнуть. Трудился себе. И Люба строила сеть следящих станций на околосолнечной орбите, занималась дочерью – меня не доставала. Я прохлаждался эти дни, а если чем утруждался, так вопросом – случайно ли здесь появились чёрный кот и белая кошка, и почему они не ладят. Не кис-кис, а "Костя" – назвал однажды чердачного менестреля – тот опять попытался запустить когти в мои глазницы.

Сидя у камина, поглаживал белые головку, спинку, хвостик и внушал:

– Индуистская религия бессмертие души рассматривает в реинкорнации. Скажи киса, кем ты была в прежней жизни?

– Мур, – отвечает.

Кто бы перевёл.

– Билли, не хочешь заняться изучением языка животных?

– Очень хочу.

– Что мешает?

– Отсутствие критического объёма информации.

– Ах, ну да, ну да.

– Откуда интерес? Безделие мучает? Тяга к труду донимает?

– Пока только умственному, в виде фантазий.

– Тоже дело.

Наш трёп был прерван Любиным вмешательством.

– Не разбудила? Ты помнишь, какой завтра день?

– Пасмурный.

– Почему?

– Нравится сидеть у камина, когда за окном непогода.

– Заказал себе подарок? А гостей к столу?

– Только не это.

– Гладышев, тебе не удастся зажилить день рождения. Соглашайся на наш визит, иначе вылетишь в трубу и явишься к нам перепачканным. Ну?

– Прилетайте – не хочется в трубу.

– То-то.

Мне не хотелось визитёров. Никого. Но дата круглая – можно потерпеть.

С утра попросил Билли:

– Повремени с непогодой – ждём гостей.

После пробежки и утренних процедур поплёлся в сельский трактир. Попросил помочь с оформлением стола. Пригласил к нему Вальдса, самого трактирщика и ещё двух-трёх человек, лично знакомых. С жёнами набралось около десятка.

– Люба, где ты? – вышел на связь. – Мы готовы.

– Айн момент. Садитесь за стол.

Мы сели. За окном мелькнула тень – приземлился флаер. Когда в каминный зал вошли моя жена с названой дочкой, присутствующие встали, захлопали в ладоши, приветствуя Главного Хранителя Всемирного Разума. Встал и я, недоумевая – кто же именинник? Люба рассеяла сомнения, обняв, поцеловав и вручив мне подарок – фиолетовый кристалл с Плутония. Фиолетовым он был в её ладони – в моей засверкал голубым пламенем. Гости ахнули.

– Цвет кристалла определяется внутренней энергетикой, – пояснила Люба.

Камень пошёл по рукам, меняя окрас от красного к жёлтому и обратно. Жидковато замешаны латыши. Но меня точил червь зависти.

– Билли, получается жена круче?

– А ты сомневался?

– Я мужчина.

– Это половой признак.

– Интересно, если тебя отсканировать на внутреннюю энергетику.

– Кристалл будет прозрачен – ультрафиолетовые лучи не уловимы для человеческого глаза.

– Ну, слава Богу, а то подумал, и ты за поясом.

Как-то чопорно шло застолье. Может, по местной культуре так и надо веселиться, но для русской души не хватало размаха. Видел, и жене взгрустнулось – глядит с печалью на меня.

– Ну-ка, Билли, плесни азарта в латышскую кровь.

Для начала что-то спели за столом, сомкнув плечи и раскачиваясь. Потом пустились в пляс почтенные селяне со своими матронами. Трактирщик аккомпанировал на аккордеоне.

– Барыню! – потребовала Люба и прихватила со стола салфетку вместо косынки.

Прошлась лебедушкой по кругу, остановилась передо мной, топнула ножкой.

– Выходи, подлый трус!

Эх, ма! Я ли вам не свойский, я ли вам не русский, памятью Отчизны я ль не дорожу?

И пустился с места вприсядку. Люба, притоптывая, по кругу, салфетка за плечами. Я за ней, выделывая коленца. Селяне в ладоши жарят. То-то, любо!

Потом ещё пели и танцевали. Люба подтолкнула к своей пестунье.

– Пригласи девочку.

Взял в ладонь тонкое запястье, обнял осиную талию.

– Скажи, душа девица, я тебе никого не напоминаю? Может, встречала в своём мире похожего человека?

Нет, говорит, впервые вижу.

– А что Вовка, уже купил белые бурки?

Смеётся.

– Откуда вы его знаете?

– Разве Любовь Александровна тебе ничего не рассказывала?

– Да много всего. Только говорит, забудь прошлое – к нему возврата больше нет. Привыкаю жить в этом мире. Он прекрасный.

– И ты готова забыть Вовку-жениха?

– Какой он жених? Мы даже не целовались. Просто сказал, что я его невеста и лупил всех, кто только взглянет на меня.

– А брат? А мама и отец?

– Их никогда не забуду, но, если нет возврата, надо привыкать к жизни здесь.

– У тебя уже есть друзья?

– Знакомые. Пуд соли надо съесть, чтобы подружиться.

– Оптимизатор не позволит. Считай меня своим другом.

– Вы муж мамы Любы, значит мне отец.

– Одно другому не помеха.

– А почему вы вместе не живёте?

– Быстро устаём. Да и разные мы люди. Я люблю думать в тиши, Любовь Александровна – действовать на юру.

– Вы так красиво смотрелись, когда вальсировали.

Гостьи остались ночевать. Думал, где постелить Любе из параллельного мира.

– Не напрягайся, – это жена. – Девочке лучше быть в "тарелке".

Мы поднялись в мансарду. Выключив свет, Люба разделась, подошла к окну, разметав по плечам густые волнистые волосы.

– Гладышев, где твоё ненастье?

На фоне звёздного неба в лунном свете она смотрелась эффектно. Я лежал в кровати, подперев рукой голову, и любовался.

– Передо мной, ночное светило затмевает.

– Вот как! Да ты, любезный, на скандал нарываешься. Проси прощения.

– Я люблю вас, ключница мозгов.

– И только-то? Скудноват лирический запал. Говори, как любишь. И стихами, дорогой, стихами.

– Для меня нет тебя прекрасней

Но ловлю я твой взор напрасно

Как виденье, неуловимо

Каждый день ты проходишь мимо….

– Ну, почему же мимо?

Люба ветерком порхнула по комнате и нырнула ко мне под одеяло.

– Целуй.

– Может, массаж?

– Губами?

– Руками, с отличным рижским бальзамом.

– Его же пьют.

– А я набальзамирую твою кожу Тутанхамону на зависть. Повернись на живот.

Полил густую, как ликёр, жидкость Любе на позвоночник от мозжечка до ягодиц, себе на ладони и принялся массировать упругое тело. Жена постанывала от удовольствия. Луна загляделась на наши ласки. Идиллия была полной. И тут, как чёрт из преисподней, на подоконник прыгнул чёрный кот. Спину выгнул дугой, и хвост – её продолжение. Его – мяу-у-ур – походил на рык пантеры.

Люба вздрогнула.

– Ой!

– Брысь! – это я.

Вооружился бутылкой с бальзамом.

– Брысь, проклятый!

Но кот справедливо решил, что бутылкой я в него не запущу, ходил по подоконнику, выгибал спину и угрожающе урчал.

Я поставил бутылку, прикрыл Любу одеялом.

– Эта тварь появилась после Костиных похорон.

– Вот как! – Люба высунула личико. – Кис, кис.

– Не так. Костя, Костя, – позвал я.

Это было глупо. Потому что реакция чёрной твари была предсказуема, а наши оптимизаторы покоились на тумбочке. Издав боевой рык, чёрный кот пантерой бросился на кровать. Люба спрятала лицо под одеяло. Я успел только голову, а обнаженной спине досталось. Крепко, досталось. Он драл с неё кожу когтями, как кору с осины. Впился зубами. Бог мой! Как терпеть? Сиганул с кровати и закружился по мансарде, пытаясь сбросить со спины хвостатого ублюдка. После нескольких неудачных попыток, добрался до тумбочки, цапнул оптимизатор и на руку. В голос закричал.

– Билли!

Боль ушла, а тело стало гибким. Изловчился поймать кота то ли за ногу, то ли за хвост, и вышвырнул в окно. Люба вскочила с кровати.

– Что это было?

– Проклятие дома.

– Ты убил его?

– Вряд ли. Коты живучи.

– Боже мой! Любочка унесла белую кошку на флаер.

Жена бросилась к оптимизатору.

– Люба! Любушка! Доченька! – понеслись её мысли в эфир.

– Да, мама. Я сплю. Что случилось?

– Белая кошка с тобой?

– Да.

– Она адекватна?

– Как это?

– Ну, слава Богу! Прости. Спи.

– Дай посмотрю спину, – это мне. – Вот это массаж.

– Проживёт.

– Надо говорить "заживёт".

Привлёк её к себе.

– Нас от чего-то оторвали.

– Я не могу. Здесь не могу. Пойдём на флаер.

– Там девочка.

– На твой.

– Я отправил его в ЦУП. От соблазнов.

– Значит не судьба.

– И это в день моего рождения?

– Ну, не могу я здесь – ты можешь понять? Боюсь этого дома.

– Иди к себе.

– Ты не проводишь?

Мы спустились вниз, и вышли из дома. Шумел прибой, полная луна освещала окрестности. Кошачий вой заставил Любу вздрогнуть. Я обнял её плечи.

– Не бойся – я с тобой.

Подошли к флаеру.

– Зайдёшь?

– Отдыхайте. Утром увидимся.

Люк-трап опустился, Люба вошла, люк-трап поднялся.

– Билли, какая луна! А запах моря! Ты знаешь, что такое дышать полной грудью?

Билли молчал. Люба вышла на связь.

– Гладышев, мы улетаем.

– Что так скоро?

– Неприютно у тебя. Может, с нами?

– Я привык.

– Тогда, прощай.

– Стойте, стойте, кошку отпустите.

Опустился люк-трап. Белая кошечка прошествовала по нему и прыгнула мне на грудь. Вздрогнул от неожиданности. Господи, хоть ты не царапайся. Но с ней было всё в порядке. Она нежно мурлыкала и тёрлась головой о мою шею.

– Пойдём домой, красавица.

Вечером следующего дня у горящего камина:

– Билли, твоя оценка происшедшего.

– Кот сошёл с ума, перебрав валерьянки – такая версия устроит?

– Откуда он взялся? Ты веришь в реинкорнацию душ?

– Создатель, откопай Костины останки и утопи где-нибудь подальше в море.

– Думаю, кота этим не отвадишь. Его следует убить.

– Ты становишься кровожадным.

– Ты убил Костю, я убью его перевоплотившуюся душу.

– Есть иное решение – покинь этот дом. Столько трагических событий здесь произошло. Чёрная аура тяготеет над ним.

– Возможно, ты прав. Я подумаю.

Думал до утра, а с восходом солнца не вышел на пробежку – начал собираться. Взял фотографии Мирабель, Костин альбом – от ползункового детства до курсантства на Сахалине. Конечно, гитару и Любин подарок.

– Билли, как на счёт флаера?

– Куда собрался?

– На Коралловый остров.

– И чем будешь заниматься?

– Грустить.

– Любимое занятие.

– Что ты понимаешь? Человек живёт своей памятью, а на острове я был счастлив с Элей.

– А в космосе с женой не хочешь быть?

– Ещё успею – куда она денется?

– Избаловали тебя.

– Значит, стою.

– А может, человек порядочный?

– Другой ей не дано быть. Так как насчёт флаера?

– Да, пожалуйста.

За окном мелькнула тень.

– Карета подана, ваше сиятельство.

– Именно вот так и почаще впредь.

Что делать с белой кошечкой?

– Ты со мной, милая?

Она потёрлась о ногу. Наверное, со мной. Что ж, я рад.

– Милости просим в "тарелку".

Но когда направились к трапу, с крыши дома раздался предостерегающий вой.

– Кис-кис, глупенькая, чего испугалась?

Но беляночки и след простыл. Не судьба.

Билли:

– Стартуем?

– А не устроить ли отвальную?

– На грудь?

– Не помешает. Но я грозу имел в виду.

– Откуда эта тяга к стихиям?

– Может, душа такая – мятущаяся?

Буря грянула на славу – во мраке молнии блистали, и беспрерывно гром гремел. Потоки воды с небес чередовались градобоем.

– Не жалко окрестную флору с фауной? – ворчал Билли.

– Жарь, жарь, такие катаклизмы природе на пользу. Ты чувствуешь запах озона? Ни черта ты не чувствуешь. Жаль, что ты всего лишь виртуальный разум – сейчас бы побегали по лужам под дождём.

– Бегай – я всегда с тобой.

– Это не то. Помнится, кто-то на грудь обещал.

Задетый за живое Билли впрыснул такую дозу, что я и про гитару забыл – едва добрался до кровати.

– Шумел камыш, деревья гнулись….

На большее не хватило – сморило.

Сон приснился чудный. В избушке деда Мороза я и бабки его Серафимны.

– Вот и сыночка с войны вернулся, – хозяюшка ткнулась мне в грудь хлюпающим носом. – Я знала, я ждала.

Алексей Петрович мялся за её спиной:

– Да погодь ты, дай раздеться человеку.

Скинул московскую дублёнку на лавку у печи.

Бабка:

– Шинелка у тебя добрая. И звезда на шапке. Садись к столу.

Подумал, рехнулись старики, и сел. Дед разлил пахучий самогон по стаканам, тарелки придвинул с закусками.

– Ну, за возвращение.

Бабка руками машет:

– Что же мы одни? Тебя, сынок, невеста дожидается. Сейчас покличу.

И ушла в пуржливую ночь, накинув платок и шубейку.

Вот как! Невеста? Любопытно.

Вернулась скоро и не одна. Хорошенькая девушка в сельском наряде…. Да что там, Люба Чернова собственной персоной предстала очам.

– Здравствуй, милая.

Смущается, не узнаёт, или делает вид.

Усадили рядом, налили в стаканы, чокнулись, выпили. Головка моя поплыла, поплыла. Что говорили, чему смеялись – не помню. Только бедро упругое, притиснутое, плечо и локоть…. Да ещё кудри роскошные, мятой пахнущие, в которые так хотелось зарыться носом.

Заполночь пошёл провожать соседку-невесту Любу Чернову, заглянул на минутку и остался. Утонули в пуховой перине.

– Я не сын Морозовым, – говорю, утомившись.

– Знаю. Ты Алексей Гладышев из Москвы.

– И я тебя знаю.

– Нет, ты меня не знаешь – ведь я не девушка, а звёздная нимфа. Видишь, погода развёдрилась, небо прояснилось – мне пора.

– Не уходи, останься, – прошу.

– Ищи меня среди звёзд.

Она спрыгнула с кровати – красивая, нагая – пробежала комнатой и прыгнула рыбкой в окно. В щепки разлетелась рама, брызнуло осколками стекло. В комнату ворвался белый пар морозной ночи.

– А не найдёшь – помни меня, Гладышев!

Кинулся к разбитому окну – оно целым оказалось. Небо за стеклом вызвездило. В лунном свете зримо потрескивал ночной мороз.

Помни меня, Гладышев!

Проснулся.

– Билли, что за чудный сон! Можешь растолковать?

– Любовь Александровна погибла.

– Ты…. ты что говоришь? Когда?

– Сегодня, на станции слежения.

– Как?

– Солнечный всплеск. Плазменный язык длиной в десятки тысяч километров.

– Господи, за что караешь?

Впился зубами в ладонь, но боли не почувствовал. Билли взял в оборот психику, а на словах был демократичен.

– Не трогай оптимизатор – вместе горе переживём.

– Ты прав, одному не превозмочь. Только молчи.

Спустился на люк-трап. Сел на последнюю ступень. Обхватил руками голову, застонал:

– Ах, Люба, Любочка.

Помни меня, Гладышев! Разве забудешь?

Жалость к себе схватила сердце железными тисками. Билли остановил его, и боль отпустила. Но как избавиться от саднящего чувства тоски?

Ведь остался я на свете один-одинёшенек.

День пятый

В ту пору жил отшельником на Коралловом острове, а виртуальный критик давил на психику.

– Долго будешь бездельничать? Учти, жизнь не стоит на месте – открыты пути в параллельные миры, земляне путешествуют по спиралям.

– Пусть себе.

– Тебе не интересно – соблюдается ли меморандум?

– И?

– Соблюдается. Люди не похищают двойников за пределами реальности, но довольно активно вторгаются в тамошнюю жизнь.

– В чём это выражается?

– Почитай рукопись – результат одного из первых путешествий по спирали времени. На мой взгляд, поучительная.

Текст замерцал на экране монитора.

– Никак в писатели подался?

– Боже сохрани! Эту историю записал Алексей Гладышев из параллельного мира, столкнувшись с выходцами из нашего.

– Ну-ка, ну-ка….

Пробежал глазами несколько строк.

– У тебя откуда?

– Не важно.

Ну, ясный перец – спёр, а признаться стыдится.

Сел за чтение.

…. Наступает лето, и тебя неудержимо тянет на природу – в лес, на берег озера. Где у ночного костра забываются волнения только что сданных (пусть кое-как) выпускных экзаменов, куда домчит лесными тропами (потому что нет государственного номера) из хлама собранный мотоцикл, и где незнакомые вчера девчонки будут пить с тобою водку на брудершафт.

Два-три дня пролетают незаметной чередой наисчастливейших часов. А потом всё заканчивается. И немного даже печально. Еда и питьё кончаются, и спазмы голода сводят живот. Девчонки – ночные чаровницы – уезжают с кем-то на машине. А твой самодельный "харвей" вдруг забарахлил и, как назло, не заводится. А тут ещё дождь настиг, развезло дорогу. Под крылья мотоцикла забивается грязь, колёса клинит, и они не хотят крутиться. И хоть ты в дешёвых синих джинсах китайского пошива и спортивной майке, а кругом ночь, мрак, слякоть, сырость и собачий холод – от тебя пар валит, как от запаленной лошади.

Позади уже добрый десяток километров, но огней дома ещё не видать. Лес тянется вдоль дороги. В нём без дождя прохладно и влажно, пахнет прошлогодней листвой и грибами. В непроглядной тьме мерещится чьё-то движение. Тревожно шелестит листва. А вот и кладбище – будь оно не ладно! Старый забор у обочины, за ним – кресты, оградки, обелиски. Тот же тревожный шелест в кустах.

Вперёд! Только не отвлекаться, не расслабляться. И без того на душе паскудно – тут не до страхов.

Линялые джинсы, обтягивающие худой мальчишеский зад, готовы лопнуть от напряжения. Проклятый мотоцикл все руки оттянул – никак не хочет крутить колёсами, просто валится на бок, и ни в какую. Размокшие кроссовки хлюпают в грязи, скользят. Их владелец падает, мотоцикл на него.

Всё, приехали! Сил нет – хоть ложись и помирай. Самое подходящее для того место.

…. Всё, что успел прочитать в этом вступлении, дорогой Читатель, и всё, что прочесть предстоит дальше, если не отпугнёт жуткость происшедшего – чистая правда, без придуманных неожиданностей, от которых кровь стынет в жилах, без закрученных криминальных сюжетов, выстроенных так, чтобы постоянно держать читателя на крючке.

Выдумывать ничего не пришлось. В том-то весь ужас, что ничего не пришлось выдумывать. То, о чём будет здесь рассказано, произошло в наши дни в южноуральском рабочем посёлке и его окрестностях – на тихих ночных улицах, в ординаторской райбольницы и на кладбище, на дискотеке в ДК и в музыкальной школе. Документальная повесть, я бы сказал. Кстати, модный ныне жанр, популярностью никак не уступающий детективу. У этого жанра есть свои каноны. Например, скрупулёзное следование факту, каким бы отвратительно реальным он ни был. Шаг за шагом хроника ведёт нас по следам от начала событий до их развязки, ничего не утаивая и не приукрашивая.

"Событие века!" – так окрестили его газеты, если бы репортёры что-нибудь пронюхали. До сих пор в нём тьма непонятного, непонятого и противоречивого.

Размышляя о происшедшем вновь и вновь, всё время ловлю себя на мысли – может быть, не пришло ещё время предавать огласки такие события, может быть, не готовы ещё земляне к встрече с инопланетными существами. А то, как бы ни развязать охоту на ведьм планетного масштаба. Достанется тогда и кладбищам, и покойникам, и нам, живым, грешным, посвящённым. Ну, да ладно, будь что будет. Рискну. Итак….

Дожди похитили весну. А может, оно и к лучшему: попробуй, усиди за учебниками, когда на улице сияет солнце, поют птицы, и природа благоухает так, что дух захватывает. А может, то небо плакало над Пашкиным скудоумием? Ведь вслед за выпускным вечером погода сразу наладилась, и солнце жарило во всю "ивановскую", выгоняя из дома и дальше – на озёра. Как тут Пашке усидеть?

Кинул харчишек в рюкзак, оседлал самодельный "харвей" и через час лежал на прибрежной травке Лесного озера, подставляя солнечным лучам своё белое тощее тело, с превосходством поглядывая на вело и пеших туристов.

У всякого праздника есть то достоинство, что рано или поздно он кончается.

И теперь Пашка лежал в грязи, посреди дороги, под своим ни на что не годным мотоциклом, душой и телом вымотавшись до того, что не было сил клясть судьбу. Над ним в разрывах облаков сверкали звёзды. Одна, вдруг сорвавшись, понеслась прямо на него, вмиг удесятерившись, утысячерившись, умиллионившись, и разом пропала в тот самый момент, когда Пашка со страху закрыл глаза. Впрочем, в тот же миг ему послышалось, как неподалёку что-то весьма весомое смачно шлёпнулось в сырую землю.

Метеорит? Обломок спутника? Летающая тарелка?

Не стоит искать сложных ответов, если существуют простые, решил Пашка и, выбравшись из-под мотоцикла, сиганул через кювет. Нечто чёрное, маслянисто поблёскивающее в темноте, объёмное, круглое он различил сразу. Так и есть – летающая тарелка!

"Вот, блин, повезло! Расскажу – не поверят", – подумал Пашка.

Подошёл, не без трепета, протянул руку пощупать – горяча ли поверхность да из какого материала. И отдёрнул, будто получил в пальцы электрический удар. Горяча и вроде как из металла. Точно – космический корабль.

Пашка всегда чувствовал, что-то должно произойти в его жизни, ведь не зря же он на свет родился. Столько лет прожил и всё вхолостую, а теперь – бах! – выстрелило. Провидение бросило его на ночную дорогу, а не проклятый карбюратор.

Впрочем, особенного восторга от этой встречи Пашка Ческидов не испытал.

Во-первых, кто там внутри – ещё не известно. А то как вылезут да накостыляют.

Во-вторых, раз он из космоса, значит, весь в радиации. Запросто можно нахвататься облучения, заболеть и сдохнуть.

Пашка хоть и не хорошист-отличник, но физику почитывал. И Пашке всех этих встреч не особо как надо. Может, кому-то и надо, только не ему. Ему бы сейчас яичницы на сале да сна минуток по шестьсот на каждый глаз. Такие простые человеческие желания.

Всё же он обошёл по периметру космический объект. Увидел люк, открытый до земли – милости просим. Поднялся по ступеням, заглянул не без страха и не сразу. Точно – НЛО. Кабина, кресло, приборов тьма. Пашка цапнул что-то подвернувшееся и бежать. Думал, толкая мотоцикл с удесятеренной энергией: " А гуманоиды-то – лопухи. Должно, на мазарки подались, хоронить кого". Позже пришла мысль: "Может, наших жмуриков тырят?", – и не знал, что попал в самую точку.

…. Землю в намеченном районе посадки заволокла густая облачность. Лишь край холодного солнца блестел у горизонта. Флаер снизился, пронзая облака. В тумане скрылась небесная проталина, внизу – чёрная земля. Посадка прошла благополучно. Инструктор перемещений второго уровня Рамсес покинул летательный аппарат и без промедления направился в нужном направлении.

Там, наверху, за грядой облаков был ещё день. А здесь царил сырой мрак. Вокруг ни звука, ни движения. Незнакомая земная жизнь замерла до утра. Всё же Рамсес не зря неделю болтался на орбите, изучая все возможные подходы и варианты проведения операции. За кладбищенской сторожкой безошибочно обнаружил сарайчик и вооружился лопатой. Вот и нужные могилы выстроились в ряд. С кого начать?

Рамсес поплевал в ладони и начал копать. Лопата смачно погружалась в сырой грунт.

…. Благословенна эпоха, создавшая на голой каменной громаде с названием планета Земля первичную плёнку тёплой и живой почвы. Какое-то счастливое обстоятельство почему-то выбрало её из галактического братства, предоставив одной возможность вершить на своей поверхности, далеко идущие опыты, которые с полным правом можно назвать опытом создания живых, жизненных, даже творческих сил. Благословенны бесконечные века и тысячелетия, когда на младенческой живой плёнке стали возникать новорождённые создания, способные сохраняться в губительных вихрях тепловых и световых лучей и эволюционировать. Живая природа создала растительный земной мир, потом животный и, наконец, выбрала человека царём.

…. Прошёл час монотонного труда.

По человеческим меркам Рамсес ставил рекорды выносливости, работоспособности и недюжинной силы. Раскопаны пять могил, на поверхность извлечены пять гробов. Сноровато, с ловкостью завзятого взломщика Рамсес штыком лопаты вскрыл их крышки. Каждому из заметно тронутых тлением обитателям скорбных ящиков прикрепил на запястье серебряный браслет.

До этой минуты всё было спокойно. Неторопливо и деловито работал Рамсес. Шума не много. Но едва из гроба появилась седая голова человека из преисподней, из другого раздался пронзительный женский голос:

– Подлюга ты, падла, сволочь!

Человек в гробе вздрогнул, оставил попытку вылезти совсем, замер, ни на кого не глядя. Голова с седою гривой втянулась в плечи.

– Недоумок! Козёл вонючий! Мазурик! – кричала худощавая русоволосая женщина средних лет. – Выродков твоих, их мать-потаскушку, всех вас убить мало!

Голос женщины становился спокойнее, она уже не голосила, а будто увещевала человека за оградой.

– Надо же, сидишь, ухмыляешься, а каково нам было подыхать….

Седогривый не отвечал и не шевелился. Зато у его соседей оживление – закивали головами, поддерживая справедливый гнев женщины. По вине этого дурня, спьяну закрывшего заслонку непротопившейся баньки, теперь они здесь. Почувствовав поддержку, женщина снова сорвалась на крик:

– Тварь! Гадина! Сука жидовская!

Она, конечно, знает, что сосед её такой же путешественник по параллельным мирам и участник интересного эксперимента, облаченный теперь в умершее человеческое тело. Но вживание в чужой образ настолько глубоко, что она продолжает жить в умершем облике, чужими, неживыми мыслями и чувствами. Она бросает ему в лицо все самые оскорбительные слова, которые слышала здесь и запомнила.

Рамсес, внимая эмоциональной речи восставшей из небытия женщины, удивлялся: какой универсальный инструмент общения – язык. Сколь беден и сух их, мысленный способ общения. Ведь передача одной только информации, лишённой чувственной аранжировки, обедняет, делает её носителя каким-то инструментом, лишённым интеллекта. Люди параллельного мира в этом смысле счастливы. Блуждая в густом лесу бесконечных фраз, пытаясь подобрать какое-нибудь меткое слово, точно отражающее всю гамму душевных ощущений, они совершают творческий процесс, чего начисто лишена недоступная им телепатия. Словами они могут не только создать образ мысли, но и передать её привкус. Человеческий язык – это мир красок и картин, мир запахов и звуков, мир зримых образов, во всех его мельчайших оттенках. Его посредством передаются чувства, знания, сущность самой жизни и цивилизации.

Об этом думал благородный Рамсес, освобождая своих братьев по разуму из преисподни параллельного мира. А если б кто – не дай Бог! – из местных увидел, какие смердящие мертвецы, ликом более похожие на кошмарные видения, являлись на поверхность земли, тому не позавидуешь.

Более всего пострадали от тления внутренние органы и кожный покров, но костный аппарат был в порядке, мышцы сокращались, подчиняясь сигналам оптимизатора. Внешний вид, конечно, неважнецкий. Из рукавов и штанин что-то сочилось, распространяя зловоние. У одного левую часть лица оккупировали и разъедали черви. Другой долго не мог выбраться из гроба. Наконец выпал, дополз до оградки, за неё придерживаясь, встал на ноги.

Седогривый поднялся, как только на него перестали обращать внимание. Он почесал затылок и сказал глухим, прерывающимся голосом, глотая звуки полусгнившей глоткой:

– Мне всё время казалось, что в моём мозгу кто-то копается.

– Черви тебя жрут – кому же ты ещё нужен, – с сарказмом донеслось из-за дальней оградки.

– Вши лобковые тебя б съели! – буркнула женщина, единственная в этой компании вдруг оживших мертвецов.

Тем не менее, один из мужчин толкнул её грубо и велел очухаться.

Все они уже обменялись парой-тройкой фраз, а женщина даже всласть накричалась. И только у одного что-то никак не получалось с речью. Мускулы его гортани шевелились, под кадыком, затянутым галстуком, что-то шипело и пенилось, но с губ не слетало ни звука. Казалось, он сейчас заплачет. Заметив его потуги, остальная команда столпилась подле, замерла, прислушиваясь, пытаясь понять, что с ним. Стало так тихо, что слышно было, как толкаются вокруг недоумевающие комары. Женщина заволновалась:

– Что он говорит?

Высокий мужчина цокнул языком, снисходительно усмехнулся:

– Шутил покойник – помер во вторник, а в среду встал и девицу украл. А зачем?

Женщина шутливо дёрнула его за остаток недоеденной червями мочки уха.

– Ты ещё маленький: много будешь знать – плохо будешь спать.

– Ну, дак, покойник погиб во вторник: стали гроб тесать, а он вскочил да плясать.

Онемевший так и не заплакал. Он стоял в кругу и растерянно озирался. К нему посыпались вопросы: слышит ли он, здоров ли (это покойнику то!), что за беда с ним приключилась? Он только головой кивал. Но вот кто-то догадался заткнуть пальцем дырку под кадыком, видимо, проеденную червями, и из гортани вырвался звук. Покойники дружно возликовали. Тут же обломили сучок для пробочки и вернули обществу говорящего члена.