Текст книги "Семь дней Создателя"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

Я опустил с груди Маркизу на пол и поменял горизонталь на вертикаль.

– Позвольте угадать причину торжества – клад приняли и вас повысили.

– Не угадал, – весьма довольный протоиерей захохотал. – Впрочем, да, сокровища, конечно, приняли, пересчитали, оценили – там уйма денег. Такая что…. тс-с-с.

Отец Михаил подозрительно оглянулся на подступающую темноту – в ней силуэт маячил.

– Степан Василич, лампадку нам сообразите. Себе стаканчик.

Сторож принёс керосиновую лампу и стакан гранёный.

– Какой хитрец! – пожурил святой отец, составив рядом стеклотару – две рюмки и стакан.

– Вы знаете, за что мы пьём? Так слушайте – нам школу тут воскресную поставят для деток и странноприимный дом. Строительство буквально с завтрашнего дня начнётся. Решить лишь надо – сад потеснить или землицы прикупить у городской администрации. А?! Каково?! Ну, с Богом!

Мы с протоиереем пригубили, Василич хлопнул, крякнул, пошарил по столу глазами, занюхал рукавом.

– Коньяк, сын мой, не заедают, – поучал святой отец.

– А вам, – это он мне, – я должность подыскал – заведующего странноприимным домом. Согласны?

Конечно, нет. Да только спорить ни к чему: пока его построят – эксперимент я завершу.

Потом приехали из епархии – насчёт строительства. Лишь мимоходом протоиерей представил им меня. И после этого никто не вспоминал, не донимал – у всех свои заботы.

Оставленный в беседочной тиши, обдумывал величайший из своих экспериментов: как мне, пронзив пространство или время, достичь черты, что разделяет свет на тот и этот. Лишь, думал, там смогу Его я лицезреть – того, которого как будто нет, однако все в которого как будто верят. Достичь черты, переступить и вновь вернуться – весьма рисковая затея. Я не Орфей, чтоб нравиться богам. И не Геракл, их чтоб не бояться.

Перечитал всю библиотеку Михаила, пытаясь в каждой фразе найти намёк, скрытый смысл, потайную дверцу, способную в архангельское царство привести. И сколь ни бился…. Но не отступал.

Мне книги Фенечка носила: протоиерею недосуг – то служба в церкви, то крестины, то отпеванье, то венчанье…. А тут строительство свалилось….

Мне книги Фенечка носила, и мы сдружились. Общались мысленно. Но желание излечить ребёнка допекало и однажды допекло.

– Есть у тебя гребёнка? – мысленно спросил.

Она покивала и подала расчёску.

Годится.

– Сядь сюда. Позволишь мне косички расплести?

Она кивнула.

Как нежный шёлк пряди у ребёнка, а цвет – как грива ковыля, что волнами своими красит степи. Расчёсывал ей волосы расчёской, другой рукой приглаживал…. И в мозг проник тихонько. Пошарил – вот она, загвоздка, вот этот узел надо расплести. Запутались нейроны ещё в утробе, а может в миг рождения, который мог последним стать.

Расчёсывал ей волосы расчёской, другой рукой приглаживал и по чуть-чуть, ну очень осторожно распутывал хитросплетения в мозгу, лишившие её и слуха, и дара речи.

Внезапно вздрогнули Фенечкины плечи, и тельце худенькое напряглось – звук к ней прорвался.

Я голосом:

– Ты можешь говорить?

– Да, могу.

– А слышать?

– Я слышу же.

Повернул девочку к себе лицом, стал на колени, чтоб заглянуть в её глаза.

– Хочешь дочкою моей стать?

– Ты женишься на тёте Глаше?

На тёте Глаше? Гм…. Пожалуй, не готов.

За Фенечкино исцеление протоиерей Спасителю молебен посвятил и мне пенял:

– Вот вам и чудо! Где наука ваша с её врачами? А молитва, когда она от сердца чистого доходит до небес и возвращается – вот вам и чудо из чудес. Какого надо вам ещё знамения и откровения? Немедленно креститесь и начинайте молиться за спасение души.

Но от крестительной купели пока что воздержался.

– Не могу, святой отец, без веры.

– Так ты поверь.

– Верю, что человечество от обезьян произошло путём эволюции. А религия – это культура: как мусульманство у арабов, так православие у славян.

– Тогда откуда же к тебе души видение пришло?

– Вот это и хочу понять. Когда пойму, тогда уж с чистой совестью к кресту пойду.

Фенечка быстро выучилась читать, писать, считать и сочинять. Прочтёт мне сказочку из детской книжки и замолчит, задумается.

– Что не так?

– Вот это и вон то.

– Ну, тогда свой вариант рассказа излагай и не стесняйся, называй – других героев имена.

Малышке только дай – был бы слушатель, фантазии хватает, а язычок болтает и болтает.

С Маркизой забавляясь, вдруг спросила:

– А у неё котятки будут?

Откуда? То бессмертным не дано. И на ночь сна меня лишила.

Ну, ладно я – из ума выживший старик. Ну, пусть Саид – пёс не первогодок. Ну, а тебя, мурлыка, за что лишили счастья материнства? За то, чтоб нескончаемой чредой тянулись годы без любви и ласки? За то, что ты мне стала дорога, должна пожертвовать своими чувствами напрасно?

Промаявшись, к утру решился, распрограммировать Маркизу – вернуть ей радость материнства. А за одно – старение клеток и неминуемую в итоге смерть. Хотя со смертью погодим: будем живы – будем жить.

Через недельку красавица пропала. Потом явилась и начала полнеть – в животик подаваться.

– Там у неё котятки? – пытала Фенечка.

Протоиерей в беседку заходил:

– Холодно ночами? Потерпите – строительство вот-вот мы завершим, и переедите. А может быть, сейчас – ко мне иль на квартиру? Приход оплатит.

– Вы не беспокойтесь – у нас всё хорошо.

– Они-то в шубах, – на друзей моих хвостатых кивал настоятель. – А вам-то каково? Здесь, сын мой, не сельва колумбийская, здесь в сентябре бывает о-го-го.

– В Таганайском гроте зимовал и в лютые морозы костра не разжигал.

– Думаю, что до морозов дело не дойдёт – управимся.

А дни прекрасные стояли. И ночи тёплые – зря батюшка ворчал.

Однажды услыхал в ночной тиши мышиный писк – в коробке из-под обуви, что Фенечка в подарок принесла, родились шестеро котят. Беспомощные и слепые, и совершенно разные. Трое в мать – пёстрые такие. Четвёртый в серую полоску словно тигр. Пятый – снежный барс, но с чёрным хвостиком. И лишь один, самый слабый из котят, был непонятной масти – трёхцветный.

Пошли советчики.

Степан Василич:

– Вы отберите, который люб, а остальных – ведро с водой щас принесу – утопите.

На мой отказ:

– Они же кошку вашу насмерть засосут.

Но у Маркизы всем шестерым хватало молока. Даже у маленького животик полным был всегда.

Глафира:

– Топите, Алексей Владимирович, сейчас: когда откроют глазки – грех.

Спросил протоиерея, вправе ль я судьбу котёночью вершить. Он пожал плечами:

– На что решитесь – такая их судьба.

– И всё от Бога?

– Да.

Через неделю они открыли глазки.

– Смотрите, – Фенечка трёхцветненького подняла. – Какие мудрые у него глаза!

Взгляд голубых бусинок действительно являл осмысленность. И озорство.

– Это кошечка.

– Я назову её Принцессой. Вы мне подарите её?

– Хоть всех бери. Как станет мать им не нужна, они твои.

Глафира:

– Вот ещё беда – дом полон кошек. Ведь говорила же, топи.

Проблема разрешилась сама собой. После удивительного исцеления стала Фенечка для обывателей святой. На неё ладно, что не молились. Но приходили и просили:

– Положь мне ручку вот сюда, дитя.

И верили, что боли все уйдут. И уходили.

Когда ж узнали, что Фенечка котят пестует – за ними очередь: готовы тут же разобрать. Но я сказал:

– Пусть подрастут – их от мамы рано забирать.

Мне доставляло немало удовольствия наблюдать, как кормит их Маркиза, как лелеет. И поучает. Как холку треплет за непослушание. Одной Принцессе с лап сходили озорства – как будто матери любимицей была.

Трёхцветная проказница возглавила борьбу за изгнание Саида из беседки. Тот на порог – она шипит, спина дугой. За ней котяток целый строй и все готовы в бой. Пёс зарычит – бежит Маркиза. Но их мирить, лишь сердце мучить, и гонит друга прочь, что защищал её не раз в тайге дремучей.

К чему Вас этим зоопарком утомляю? Мысль пришла – а почему хозяин жизни только человек? Разве животные думать не умеют? В том мире, что оставил я, главное – не пара рук, а голова нужна. С мозгами. И они есть у моих питомцев. Я докажу.

Тема настолько интересная, что хоть сейчас бросай задуманное и заново всё начинай. И начал, если бы не случай….

На отпевании как-то раз открылся путь к черте заветной. Вернее, я нашёл проводника – он обещал меня с собою взять. Лишь надо обождать. Всего шесть дней, пока душа прощается с землёю.

Сейчас в подробностях.

Омоновца Степана Буландо замучили в Чечне боевики. Пытали, били, истязали, но не сломили дух и не смогли заставить честь уронить, присяге изменить. Посмертно звание Героя ему дали и улицу родную в городе переименовали.

Остались без кормильца жена и маленькая дочь. Городские власти взяли на себя о них заботы – бесплатная квартира, льготы. И добрый всход дал корень Буландо – медалистка в школе, отличница в университете дочь его. Однажды за кордон бесплатную путёвку ей подарили городские меценаты. И надо же несчастию случиться – шофёр уснул, автобус в пропасть, среди погибших дочка Буландо.

Весь город провожал в последний путь её. Прекрасная в гробу она лежала – как живая, только не дышала. Венки из роз украшали ложе ей, и слёзы, отпевая, лил протоиерей.

Нашёл на клиросе девицу в белом одеянии.

– Ты Света Буландо?

– Как маму жалко. А вы кто?

Я рассказал. Ещё поведал, что целить могу, но этого мне мало. Хочу погибших к жизни возвращать, чтоб не было смертей.

– Так не бывает, – она вздохнула.

– Есть сила, которой подвластно всё. Тебя к ней скоро призовут. Возьмёшь меня?

– Если не боитесь – да.

И мы условились, в полночь на девятый день здесь в церкви встретиться опять.

Шесть дней осталось.

Смотрел, как Фенечка с котятами играет, и думал о своём. Как прав был Билли, за леность меня ругая – столько времени коту под хвост. Ну, почему о жизни и смерти не задумывался в ту пору я, когда к услугам Разум свой предоставляла вся Земля? Был молод, глуп – такой ответ. Не устраивает? Нет. Ну, значит, Билли так избаловал меня, что думать не о чём и не хотелось. Вот парадокс: возможность есть – желанья нет, потом наоборот. Когда ж воистину разумен станет человек?

Скрип гравия, шаги к беседке. Покашливание сторожа при храме:

– Алексей Владимирович, к вам человек.

Костюм полуспортивного покроя, фигура развитая, правильные черты лица. Взгляд homo sapiens. А в руке….

– Гладышев? Алексей Владимирович? Вам просили передать.

В руке серебряный браслет оптимизатора.

О, Господи, ты есть! Я верую, и сей же миг крещусь!

– Вы инструктор перемещений?

Тот, покосившись на Василича, ответил:

– Да. И флаер тут, неподалёку, ждёт меня. Иль нас обоих – как скажите.

– Нет, ступайте – я остаюсь. Когда потребуется, свяжусь.

Он ушёл. Я любовался на браслет, не решаясь на руку его одеть. А по усам и бороде катились слёзы….

– Вы плачете? – сторож мялся у порога, не решаясь, уйти или присесть.

– Иди, Степан Василич, весточка с родины – как не зареветь.

Ушёл и сторож.

– Я, Фенечка, прилягу – уморился. Возьми котят и погуляй в саду.

Один остался, и браслет защёлкнул на запястье.

– Здравствуй, Билли!

– Ну, здравствуй, дорогой.

– Обнять тебя, поверь, так хочется.

– Я уже обнял.

– В жилеточку поплакаться.

– Ты плачь, а я пока сканирую твои мозги. Тут наворочено…. Присвистнуть хочется.

– Ничего не трожь! Пусть будет всё, как есть. Сканируй память – сам поймёшь, что пережито.

– Событий густовато. Вижу травму черепную – сдвинуты мозги. Но как ты выжил?

– Смотри, смотри. Не только выжил, но и преуспел во многом.

– Я вижу. "Ничего не трожь". Тебе стекляшка эта не мешает?

– Напротив – помогает. Смотри – я ещё сам во всём не разобрался. Быть может, что-нибудь подскажешь ты.

– Ну, хорошо. С наскока не решить: мы больше не расстанемся – к чему спешить.

– Давай не будем больше расставаться – мне страшно без тебя. Скажи, наша Земля всё также хороша?

– Ещё прекрасней стала. Освоены планеты, солнце под контролем. И космос больше не таит угрозу.

– А Настенька нашлась?

– Увы, Создатель, нет.

– И нет контактов с гуманоидами?

– Нет.

Я помолчал, о дочери печалясь.

– Как нашёл меня?

– Скажу, не сразу. Но, слава Богу!

Как долго он копается в мозгу, а мне приспичило болтать.

– Билли, я в тему влез, в которой очень неуместно меня Создателем считать, и называть.

– Что такое?

– А ты ещё не понял, над чем работают мозги?

– Тут всего…. Над чем?

– Я души умерших умею различать, общаться с ними, понимать.

– Опять за старое. Часом не тронулся в отсутствии меня?

– Вот и проверим – мне скоро рандеву с такою предстоит. Ты взглянешь на неё через мои глаза, послушаешь ушами, поговоришь….

– Ну, хорошо, не будем пустословить – увидим и решим.

– Но, Билли, суть эксперимента в том, что встретиться хочу с Создателем, который жизнь дарует.

– Ты знаешь, с сумасшедшими не спорят, и я не буду. Для чего?

– Чтоб убедиться, что он есть.

– И только то? Не проще просто верить?

– Когда увидишь все способности мои, поймёшь – болезни вижу я насквозь, умею исцелять. Лишь жизней прерванные нити не могу связать. А ты не научился?

– На всех есть клеточная база данных – клонируем внезапно умерших землян.

– Но это ведь совсем другие люди. Кстати, с Костиком ошибся ты. Теперь я понял: не память генную он потерял, а душу. Сознание спаслось в оптимизаторе, и без души он зомби был. Вот суть жестокости его.

– Пусть будет версия – в неё поверю, когда увижу то, что видишь ты. И всё-таки скажи, зачем во лбу стекляшка у тебя – она ведь нервными окончаниями оплетена. Ты сам не зомби, друг, не биоробот?

– Ты смотри, смотри – не всему, что имею и умею, могу дать объяснение….

Шесть дней мы с Билли ворковали – я, в беседке лёжа, закутавшись в одеяло, он, ковыряясь в моём мозгу.

Во мне участие приняли.

Отец Михаил:

– Вы не заболели часом – всё лежите и лежите? Давайте доктора я позову.

– Не надо, всё в порядке у меня. Лишь ностальгия, но она сама пройдёт – дайте срок.

Степан Василич подтвердил:

– К ним человек намедни приходил, подарок приносил.

Фенечка книжку принесла:

– Послушаешь меня?

– Да-да, конечно же, дитя.

И Билли:

– Послушай, друг, и ты. Эту девочку я излечил от немоты.

– Ты многого достиг в развитии ума – тобой горжусь и кой чему учусь.

– То отличительная твоя черта – красть знания.

– Знакомо мне твоё брюзжание….

Шесть дней прошло – условленное время подошло.

Пред полночью Василича я попросил, храм отворить и в нём меня закрыть до самого утра.

Звеня ключами, он ворчал:

– Что за блажь? Ну, были б вы Хомой, а в церкви панночка лежала….

Полная луна сияла сквозь витражи окон. Под сводом гулко звучали мои шаги.

– В чём-то сторож прав, – Билли сказал. – Насчёт блажи….

– Помолчи. До полночи далёко?

– Хватит времени в дверь постучать или окно разбить, чтоб сторож прибежал.

– Ты трусишь?

– Мне чего бояться? Дрожь чувствую в тебе.

– Страх неизвестности в крови у человека.

– Полночь. Где панночка твоя?

– Да вот она.

С иконы Богородицы спускался силуэт….

Эпилог

Не пишется. Голова болит. Известно, муки творчества обезболиванию не поддаются – вот и болит. Хотя причём тут голова? Не пишется потому, что не читается, не публикуется, не нужно никому. Казалось бы, о вернувшихся из загробья мертвецах, ну, чем не повесть? Её бы на сценарий положить и фильм поставить – все голливудские шедевры отдохнут.

Напечатала районная газета, знакомые поздравили. Где гонорар? Я спрашиваю, за что трудился? За сомнительную славу? В толпе недавно услыхал:

– Тот Гладышев писал, что в райкоме партии работал, а после так никем не стал?

А кем я должен стать? Олигархом? Воровским авторитетом? Надыбать хоть какой-нибудь себе колхоз или заводишко при приватизации?

Ну да, я сторож школьный. И ещё бумагомаратель не нужный никому. Сижу и мучаюсь в пустующей тиши, чтоб утром встать в учительской с дивана и побрести искать работу. А к ночи вновь вернуться школу сторожить, но, по сути, в ней жить – поскольку нет у меня жилья.

Вот докатился бывший райкомовский инструктор с двумя дипломами – без стоящего дела и угла. Да что там – без семьи. Уж так сложилась жизнь – кидали родственники, обманывали друзья.

Мне б поумнеть однажды и бросить пить, вы скажите. Да что вы – не пью и не курю. И женщинам не забиваю баки. Не потому что я их не хочу. Те, что нравятся, по бедности мне не доступны. Которым нравлюсь я – увы, не вдохновляют. Быть лучше сторожем свободным, чем примаком без любви.

Я офицер запаса после института – по-прежнему считать, так дворянин. Вот эта мысль, однажды зароненная, наверное, сгубила мою жизнь. Ведь благородство в чём? Не прячь глаза перед начальством. Не бойся тех, которые сильней. Не ври, не подличай и не воруй. И с барышнями будь построже – не обещай, чего не можешь.

Вот и скажите мне на милость, с такими принципами чего добиться можно в современной жизни? Дивана школьного? Так на кого пенять?

Я не пенял. Детства мечту лелея, стучал по клавишам пишущей машинки школьного секретаря. Сначала мысли скакунами с крыльями в заоблачной дали носились, а на бумагу не ложились. Потом я их освоил приземлять. И потекли строка к строке, листок к листку…. Но кому? Для кого всё это пишется? Что миру нового сказать хочу? Без публикаций и без критики я – графоман.

Мне надо было б родиться в столице – там есть куда пойти, кому-то показать свои труды. И вдруг – начать публиковаться. Или хотя б в губернском городе. А тут, в захолустье…. Пропадёт бездарно мой талант.

А есть ли он?

Перечитал настуканное на листе. Нет, всё не так, неубедительно, не жизненно, я бы сказал. А главное, язык – какой-то чёртов реп. Нечистый видимо попутал, потратиться однажды и в губернию смотаться на семинар доморощённых литераторов. Там пять часов сидел на мастер-классе малых форм – поэтов и чуть-чуть прозаиков. И в результате язык себе сломал. Вопреки рассудку и замыслу сюжета мне предложенье в рифму завершить охота. Вот что это? Точно – вирус мозговой. Теперь иль к бабушке идти заговорной иль голову долой.

Мысль о суициде не раз являлась мне в тиши ночной. Ну, посудите: я не молод, чтобы с нуля карьеру начинать – нет ни амбиций, ни желаний. Нет стимула – одни лишь оправданья. Не стар, чтоб пенсии дождавшись, почву ковырять в саду. И сада нет. Закончить жизнь сторожем при школе? Достойная карьера! Писателем бы стать.

Не пишется, не читается и не публикуется. Перспектива ясная – рано или поздно сойду с ума. Не дай то Бог! Но я не первый это восклицал. Запастись посохом с сумой? Там тоже перспективы никакой. Не лучше ли в петлю? Ну, не задалась судьба, а умирать всё равно придётся. Так лучше уж сейчас – пока сам в ясной памяти и в силах на табурет взобраться. Такие, братцы, мысли приходят иногда.

Стучу по клавишам, кладу на бумагу строки. Зачем? Кому? А просто так, чтобы отвлечься от серости обыденной и унестись мечтами в облака. Там я герой, там я, конечно, победитель. И девушки за мной гурьбой….

В окошко стук. Отдёрнул штору – чей-то силуэт. И, кажется, дождь на дворе.

Спешу к двери.

– Кто там? – осторожно.

– Открой, проверка, – завхоза голос. Черти принесли!

История банальна. Девчонка проводила парня в армию, а тот на службе калекой стал. Любовь была – не позабыла инвалида. Затеяли семью. Двух дочерей родили. Но годы шли. Как баба стала ягодкой опять, бес сексуальной неудовлетворённости в неё вселился. Когда устраивался сторожем, я ощутил её оценивающий взгляд. Ну, что ж, подумал, буду рад с таким начальством на диване кувыркаться.

Она, конечно же, пришла. Но вот беда – пьяная с бутылкой водки. А я не пью и пьяниц презираю. Манили руки пышные колени, но отталкивал перегарный рот. Как без поцелуев обстряпать дело? Вы знаете? А я не смог.

Тогда отбился от её намёков и даже приставаний, но нажил лютого врага. После прессовала без причины, а я терпел – податься некуда, а тут ночлег с доплатой и машинка школьного секретаря. И ещё не раз по праздникам, а иногда и в будни пьяной приходила – просила, даже плакать не стыдилась.

Я ей сказал:

– Вы трезвой приходите, и всё получится у нас.

Трезвой, видите ли, ей совестно. А мне-то каково?

Ну, ладно. Дверь открыл. Она с зонтом вошла.

– Что, дождь на улице?

– Как из ведра.

Чёрт, опять пьяна!

Прошла в учительскую, села на диван. Нога на ногу – смотри, пацан!

– Стучишь? – кивнула на машинку. – Всё забываю сказать Таисии Алексеевне, чтоб закрывала в сейф.

Ступнёй качает, пальцем водит по обнажённому бедру.

– Пришла сказать, ты с завтрашнего дня уволен – другого сторожа я приняла. Расчёт заберу за амортизацию машинки. Всё понял?

Как не понять! Вольна уволить и расчёт не дать. Ведь официально муж-инвалид её устроен.

Пауза.

– Чего молчишь?

– Всё понял я.

Печально покачала головой.

– Ну и, дурак.

Пришлёпнула колено:

– Ладно, я пошла. Что дождь там?

На диване повернулась, через спинку перегнулась, притиснулась к стеклу. Всё было сделано нарочно так, чтоб показать свой зад. Край юбки высоко задрался – под ягодицы. А выше что? Должно быть, стринги.

Я понял, дан последний шанс. Мне надо подойти, ухватить за бёдра и чреслами прижаться. Ну и, наверное, сказать, что я люблю.

А я сидел, болван упорный, и думал, лучше уж в петлю.

Она ушла. Начал искать верёвку. В шкафу нашёл бечёвку. Тонка, но выдержит – вот только кожу защемит. На люстру глянул – не удержит. Решил повеситься с перил второго этажа. Сел на диван вязать петлю.

Стук в окошко. Вернулась, чёрт её возьми! Спрятал бечёвку, пошёл к двери. Сейчас начнутся охи, ахи, извинения, мол, ты меня прости. Возьмёт свои слова обратно – буду жить, нет – удавлюсь. Хватит горе мыкать. Столько хороших людей без времени ушло. Какая польза от меня?

Открываю дверь. Входи и говори. Но что за чёрт – в пелене дождя вижу силуэт мужской.

– Вы кто? – запоздалый страх коснулся сердца: ведь я ещё живой.

– Гладышев Алексей Владимирович? – приятный баритон.

– Он самый.

– Поручено вам передать.

В его ладони серебряный браслет. Оптимизатор?! Вот, черти! Начитались и прикалываются.

– Вы инструктор перемещений Рамсес?

– Инструктор да, но не Рамсес.

– Входите.

Он остался под дождём.

– Я не уполномочен комментировать подарок. Берёте – я пошёл, нет – тоже.

Конечно же, беру.

Ушёл инструктор в пелену. А я в учительской сижу, глазею на браслет. Таким его и представлял, когда о мертвецах писал. Но не сошёл ли я с ума, не успев с убогой жизнью поквитаться? Достал бечёвку, петлю довязал, на стол положил по соседству. Задумался. Что выбрать? Браслет надену – чего-нибудь произойдёт. А может, нет – так на прикол похож подарок. В петлю залезу, дальше что? А дальше тоже ничего. Только утешенья, что не сошёл с ума.

Наконец решился. Последнее в судьбе моей разочарование – надел браслет….

Вот это сон! Почти кошмар! В учительской убогой школы оказаться. Я сторож, братцы. Пьяная завхозиха. Петля. Нет, пора кончать, по Зазеркалиям шататься.

Лёгкий бриз коснулся моего лица – в нём запах моря. Открыл глаза. По потолку блуждают тени. А это чьи головки торчат под жалюзи окна? Смешок и шепоток.

– Проснулся?

– Вот нам попадёт!

Улыбчивые лица ребятишек. Настюша, солнышко моё. Дианочка, малышка. Лапочка Катюшка. Розовощёкий карапуз насупил брови: маловат стоять – висит, пыхтя, на подоконнике. Это мой сын Сашок, рождённый Дашей, венчанной женой. Он предводитель шайки сорванцов:

– Пап, ты проснулся? Тогда пойдём купаться.

– А пробежаться?

Вскакиваю с постели:

– Кого поймаю, утоплю!

С визгом детвора несётся к пляжу.

Выхожу из Мраморного Дворца на широкую мраморную лестницу, к песку лагуны опустившей свои ступени. Денёк погожий. В воде отражаясь, вприпрыжку скачут облака. Солнце экватора палит из поднебесья, хотя зенит уже пересечён. Спать в час полуденный наши врачи рекомендуют и ревностно следят. Сейчас они, наверно, ещё спят – так мы побесимся.

Наследники мои уже в воде. Встречают брызгами:

– Не догнал! Не догнал! Не догнал!

С разбега погружаюсь в воду, выныриваю далеко.

– А ну, плывите-ка сюда! Здесь Каракула покусает вас за пятки.

Плывут вперегонки. А по моему велению фонтаны в облике драконов подхватывают сорванцов и вертят их, и кувыркают, спускают с горки водяной, из глубин выхватывают и к небу поднимают. Визг над лагуною, восторгов крик.

– Потише, детвора!

Но поздно – на линии прибоя бабушка Настя, ещё один забытый нами авантюрист. Теперь она на взводе и с берега грозит:

– Алексей! Ну, сколько можно! Терпенье лопнуло – домой не приходи!

Атас, каманчи! Бледнолицие!

Драконы, оборотясь в коней, уносят нас к противоположному берегу, подальше от зависти суровой ставшей воспитательницы. С шипеньем растворясь в песке, лихие скакуны исчезли.

В густом тропическом лесу видна крыша бунгало.

– Наш брат, Орлиное Перо, в плену у чернокожих. Крадёмся незаметно.

Малыши торопятся подставить головы мне под ладони, а я меняю им коэффициенты отражения. Теперь от нас видны лишь на песке следы.

Обитатели бунгало режим не соблюдают. Владимир Константинович в гамаке с плоским экраном телевизора в руке смотрит новости. Мирабель с кистью у холста, рисует дом, построенный по её задумке. Бабушка Валя, конечно, у плиты – изобретает рецепт нового варения из тропических растений. Где же Костик?

На пальму карабкается наш краснокожий брат к последнему кокосу. Но я невидимым взлетаю и плод из-под его руки срываю.

Недолго Костик недоумевал:

– Ты здесь один?

Ребятишки хором:

– Мы все пришли тебя спасти.

Я:

– Мачете кто из бунгало сопрёт, тот первый кокосовое молоко попьёт.

Костик:

– Эй, меня снимите!

Валентина Ивановна сразу заметила появление гостей. Ещё бы! Огромный нож вдруг на её глазах мобильность приобрёл и улизнул в кусты. Бабушка следом:

– Алёша ты? Да ну, не прячься – стара я для проказов.

– Сейчас, бабуль, иду – кокосовое молоко допью.

Мы по очереди к ореху припадаем, прохладный сок вкушаем. А после всем видимость обратно возвращаю. И друг за дружкой из кустов на двор бунгало новое поколение Гладышевых ступает. Бабуля восклицает:

– Мои родные!

Целует всех и обнимает.

– За стол! За стол! Мойте руки и за стол. Сейчас вас угощу удивительным вареньем.

Детвора, вооружившись ложками, уписывает за обе щёки последнее бабвалино изобретенье. А та стоит в сторонке, прихватив ладонью подбородок, подперев другою локоток, глядит на малышей счастливыми глазами. Обнял её за плечи:

– Как здоровье, баб?

– Спасибо, хорошо, – она слезу смахнула. – Чаю праправнуков дождаться.

Подходит Мирабель, услышав голоса:

– Да у нас гости! Как рада я.

Проходит вдоль стола, целует темечки ребят.

– Володя, посмотри, кто к нам пришёл. Оставь в покое телевизор – не сгинет без тебя Земля.

Подходит глава рода Гладышевых, пенсне снимает:

– Чему обязан, господа?

Я говорю:

– Сегодня мамин юбилей. Пришли вас пригласить.

Отец:

– Мы помним и непременно будем.

Я:

– Костика сейчас возьмём. Команчи, сыты? На коней!

С индейским кличем – Хи! Хи! Хи! – бунгало покидаем мы.

Мраморный Дворец на Коралловом острове имел четыре входа на все стороны света. Четыре лестницы и террасы. На восточной по утрам мы пили чай. На западной сегодня готовили банкет.

– Где шляетесь? – упрёками встречают нас Никушки. – Костя, привет. Идёмте репетировать.

Забрали детвору двойняшки – готовят представление к маминому юбилею.

И Люба хмурая:

– Что с фейерверком? Опять спонтанно? Ты лодырь, Гладышев, просто несусветный.

– Не нравится? Ступай за мной. Вот на компьютере программа – садись и правь. Что нарисуешь, в небе загорится.

– А ты куда?

– В шахматы с дедом биться.

Стол накрывает Машенька, генералова жена, а по совместительству контрактная тёщенька моя. Ей помогают юбилярша, Надежда Павловна с полковником, который по случаю передник нацепил, Эля и Наташа. В печали Даша:

– Лёш, проблема с подарком у меня.

– Рассказывай.

– Хотела рыбку золотую подарить, с вживлённым чипом, чтобы хозяйку понимала. Но операция не удалась.

– Идём, посмотрим – чем сумею, помогу.

Перламутровая красавица с оранжевыми плавниками в аквариуме на поверхности вверх брюшком.

– Чип удали.

Даша колдует лазерным лучом на неподвижном тельце.

– Готово.

– В воду опусти.

Ладони приложил к стеклу, глаза закрыл, мысли сконцентрировал.

Давай, красавица, очнись – вторую жизнь в тебя вдохну, и разум человечий подарю.

Малышка встрепенулась, вильнула хвостиком и плавники в работе.

Даша:

– Что теперь?

– Ты с ней поговори.

– Да ну тебя!

– Нет, я серьёзно.

– Привет, красавица! – Даша махнула ей рукой.

И рыбка покачала…. Ну, не головой – всем туловищем, хвостом и плавниками.

– Да ты разумница моя!

В ответ, будто щенок от ласки, золотая пустилась в пляс, выписывая круги и кувырки, и прочие акробатические трюки.

– Ну, я пошёл.

– Спасибо, милый! – Даша догнала, обняла и нежными губами к губам прильнула.

Стол накрыт, терраса из живых тропических цветов гирляндами увешена. Машенька последние штрихи наводит. Выступает генерал в парадном одеянии. При орденах, с сигарою в зубах.

Машенька:

– Ой, ты уже пришёл, а мне ещё переодеться надо.

– Переоденься.

– Хотелось под руку с тобой….

– Под руку пойдём поздравить именинницу.

Мы остаёмся с генералом на террасе.

– Сыграем, дед, чтоб время скоротать.

– Ты помоложе, тебе и за доской бежать.

– А я уж сбегал.

Из воздуха возникнув, меж нами повисает шахматная доска с фигурами.

Дед ухмыльнулся:

– Всё шуточки твои. Играешь честно или подглядываешь в мои мозги?

– Ну, что ты, дед? Конечно, честно. Новую начнём иль доиграем прерванную?

– Доиграем, если помнишь диспозицию.

Фигуры разбрелись по всей доске, часть улетучилась.

– Твой ход.

Конечно, подозрения Алексея Георгиевича основания не лишены – я мог подсматривать в его главе все планы шахматной баталии. Мог свои задействовать извилины на всю катушку – тогда у деда шансов никаких. Только к чему? Много ль радости от такой победы? Поэтому играл я честно, своим ресурсом, и, если побеждал, то радовался бесконечно. Печалился, когда разбит бывал. Потому что дед такта не имел – выигрывая, повторял:

– Куда вам, Гладышевы, против Михеевых.

Михеев Алексей Георгиевич – дед мой, генерал.

Явились под руку полковник отставной с женой, Надеждой Павловной. Теща венчанная моя во втором браке расцвела. В смысле, помолодела и похорошела, но, как и прежде, строгая была.

– Гоняют вас, брат мой по оружию? – хихикнул как-то генерал.

Полковник наш рождён был хватом.

– Слуга жене, отец солдатам, – он генералу отвечал.

Надежда Павловна критично осмотрела сватов мундир и к мужу повернулась. Поправила медали, сняла отсутствующую пылинку, улыбнулась, на цыпочки приподнялась и в бритую щеку губами ткнулась. Зарделся наш полковник – ни дать, ни взять Героя получил. Грудь выпятил, кивнул жене и стопы к нам направил.

– Сражаетесь?

– Вот этого потомка казака сейчас я в угол загоню и мат поставлю.

– Не кажите гоп, мой генерал, пока не перепрыгнете, – бодрился я, но положенье на доске хуже было некуда.

Надежда Павловна стол весь обошла, критично осмотрела сервировку, чего-то там поправила и заскучала. К ней Любаша в сияющих одеждах подошла. Мама Дашина хоть и улыбнулась, но покачала головой: