Текст книги "Семь дней Создателя"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)

– Давно такой?

– Да нет, после травмы – с женой всё получалось.

– Красивая у тебя баба?

– Молоденькая совсем.

– Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали – голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.

– Что так?

– Позарилась – следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.

– Что ж не пожилось?

– Да вот. Где-то я слабинку дала, в чём-то он не уступил. Поймал меня с другим и выгнал из дому. Мне бы обождать, скромницей пожить – глядишь, сошлись ба: детки ведь у нас. А я во все тяжкие – мстила, мстила…. Ну и лишил, ползучий гад, меня материнства – сам судил. Вот так я здесь.

Надежда надрывно вздохнула и захлюпала носом.

– Ломать судьбу не пробовала?

– А зачем? Мне нравится.

– Эта грязь?!

– Компания. Люди простые, без выгибонов. Крыша над головою. А главное – свобода: ни тебе начальства, ни обязанностей. На боку кукуй, пока жрать не захочешь. Думаешь, голодаем? Не-а – и жрём, и пьём от брюха кажный день.

– Всяку дрянь.

– И ты привыкнешь, если дом не вспомнишь. Может, кочевряжишься? Так зря – мужики тебя задаром не выпустят отсюда.

– А ты?

– Что я?

– Ты помогла бы мне бежать?

– И-и-и-и, бегун. Ты хоть ползком-то можешь? А проползи-ка до двери. Не хочешь – встань на ноги. Ну, встань, встань – я погляжу.

Я выпростал из-под Надюхи ноги, не без труда, но поднялся на них. Голова держала – в смысле, не кружилась. Натянул брюки, застегнул молнию.

– Ты со мною?

– А пройдись.

Кащеевна взирала на меня почти что с материнской нежностью.

Сделал шаг, второй…. И чёрт меня дёрнул кинуть взор в сторону. От резкого толчка в области мозжечка меня швырнуло назад. Как не махал руками, пытаясь сохранить равновесие, как ни взбрыкивал ногами, пол из-под меня выскользнул, поменялся с потолком местами, а потом рухнул с высоты прямо на лицо. Бетонный пол, с которого вороватые руки сняли паркет.

– И-и-и-и, ходила. – Кащеевна перевернула меня и затащила на голые свои бедра, ногтём выковыряла застрявшие камушки из кожи лица. – Я, когда напьюсь, такая же.

– Вроде не очень пьян, – посетовал.

– Вот скажи, буржуй, на что ты годен? Не имени своего не помнишь, ни дома – денег с тебя не получить. Ходить не можешь – обуза ты. Мужики ещё немного потомятся и бросят свою затею, тебя бросят – как станешь жить? Хоть бы хрендель работал, а так….

Она хлопнула ладонью в пах.

– Вон, никакой жизни. Другой мужик сейчас загнулся бы, трясясь над сокровищем своим, а ты….

Кащеевна допила из бутылки и завалилась на бок.

– Спать буду. Замёрзнешь – подкатывай. Всё врут про меня мужики….

Я холода не ощущал, спать с нею бок обок, и не собирался. Лежал, пялился в два чёрных квадрата, как картины на серой стене. Звёздные ландшафты в окнах выбитых. Вон там, кажется, дугою выгнула хвост Большая Медведица. Выше Малая должна быть – не видать.

Наверное, не спит и смотрит в небо звёздное моя Наташа, в тонком, китайского шёлка, пеньюаре у раскрытого окна. Иль из кровати, притиснув уснувшую Катюшу. Что будет с вами, милые, если не сумею выбраться из этой ямы выгребной?

Едва рассвет обозначил контуры помещения, поднялся на ноги. Мне хотелось проверить свербевшую в повреждённом черепе мысль: можно ходить – головой вертеть нельзя.

Поднялся и прошёл, как истукан – прямо лицо, ни взгляда в сторону. Присел, развернулся на корточках, поднялся и в обратный путь.

Хожу. Хожу! И пол из-под ног не скачет, и голова почти что не вальсирует. Главное – не делать ей движений резких.

Это открытие не должно стать достоянием гласности. Пусть бичи по-прежнему считают меня беспомощным. Потому, находившись, сел у стены и принялся ожидать пробуждения Кащеевны иль смены караула. Но манили, как запретный плод, оконные проёмы. Хоть одним глазком взглянуть с высоты второго этажа на окрестности. Может, город увижу, и буду знать, в какой он стороне. После неудачи с лидерством, вернулась мысль о побеге.

Поднялся на ноги, пошёл. По телу холодок – а ну, как кувыркнусь в окно второго этажа, и мордой – обо что там? Ткнулся в межоконную стену, спустился на пол – без выгибонов, так надёжней. На четвереньках добрался до проёма, уцепился за кирпичную кладку, высунулся наружу. Вижу карьер, справа цех, слева темнеет котельная…. Вот башкой крутить нельзя – тошнит. Где же город?

Вижу карьер, за ним дорога, лес…. и зарево. Вот он город – ночное зарево огней.

Вспомнил: я уже был возле поганого карьера и на щебзавод с Рамкуловым заглядывали – в планах было реанимировать производство.

Далековато. Идти вокруг карьера, потом через лес, кладбище. Можно по дороге, но так ещё дальше.

Побега план созрел – нужно подгадать момент, когда бичи опять упьются, и ноги в руки, прямо голову держать….

Дневного сторожа для меня не нашлось.

– Можа ты? – спросили Надюху.

– Да толку-то – не мужик ён, не му-жик.

– Дак что же, здесь запрём?

– А если сиганёт в окно?

– Убьется – туда ему дорога.

– Дак мы же за него хотели выкуп.

– Сдаётся, ни хрена нам за него и не дадут.

– Тогда чего валандаться – башку разбить да и сожрать.

– Обожди жрать, – вступилась Надя. – Сам помнишь, как прибился – ради Христа просил. Два дня подряд жевал любую гадость – едва сумели накормить. А этот скромненький, не просит ничего.

– Так запирать-то будем?

– Запрём, а там будет видно: сиганёт, так вечером со свежениной будем.

Я сидел ко всему безучастный, спиной к стене и вытянув конечности. Только мысли скакунами вдаль неслись – вот он момент: один и без охраны. Задача, правда, усложняется: второй этаж не первый, но и не третий, слава Богу.

Меня заперли и ушли.

Подобравшись к окну на четвереньках, украдкою смотрел, как бичи гуськом покинули территорию завода, и пошли в обход карьера. Справа пошли, нахоженной тропой – значит, мне надо слева обходить, чтобы, не дай Бог, случайно с ними не столкнуться.

Когда их спины скрылись за отвалами, приступил к осуществлению первой, самой опасной части побега – из темницы второго этажа.

Верёвки нет – спуститься не на чем. Если разорвать в полосы костюм и нижнее бельё, да связать? Не думаю, что может получиться что-нибудь надёжное. Оставим это.

Может, альпинистом прокарабкаться возможно? Глянул в проём оконный – кирпичной кладки ровная стена, не то руке и глазу зацепиться не за что.

Остаётся прыгать.

Что внизу? Внизу имеем заросли лопуха. И что там скрыто под листьями широкими лишь Богу известно одному. Хорошо, если обычную отмостку, а если груду битого кирпича иль борону вверх зубьями. Ну, тогда смерть или увечье.

Прикинул толщину кирпичной кладки. Если зацеплюсь ладонями за кромку наружную, полметра выгадаю до земли, но вряд ли смогу подтянуться и влезть обратно в комнату. Зачем мне возвращаться? А мало ли…. Вдруг что-нибудь не так.

В сомнениях прошел, наверное, час.

Надо на что-то решиться, решил и вскарабкался на оконный проём. Перевернулся и медленно-медленно стал выдвигать наружу тело. Неспешность не от взвешенности движений, а от бешеного вращения окружающего в глазах и голове. Вот мои ноги коснулись кирпичной кладки. На локти опираюсь, держась за внутренний край стены. Потом одну руку опустил, вторую – всё, повис на пальцах, над землёй…. Ну, учитывая мой рост, до неё не меньше трёх метров. В принципе, разве это высота? В прежние-то годы…. Только что там внизу?

Надо прыгать – обратной дороги нет. А я намертво вцепился в щербатые кирпичи и не могу себя заставить разжать эту хватку. Не ко времени и месту философия настигла.

Видел бы Билли, что сказал? Своё обычное – слабак. Но ведь не он давал мне силы в критические минуты их применения, он только будил в моих генах возможности далёких предков. Весьма далёких. Например, способность Дианы к левитации, возродилась из тех глубин времени, когда материя, созданная энергией, рождала Вселенную и законы гравитации. Как бы мне сейчас не помешала ма-аленькая, малюсенькая совсем, ну просто капельная, сила антигравитации.

С этой мыслью разжал занемевшие пальцы и – э-у-эх! – ухнул вниз.

Я стоял на широком листе лопуха, и он чуть-чуть, едва-едва, еле заметно покачивался подо мной. Это было удивительно. Наверное, весил я в то мгновение ничуть не больше воробья. И чувство невесомости приятно кружило голову, манило в полёт.

Чертова трясогузка – а это была она – цвиркнула завистливо, пролетая. Дёрнулся за нею взглядом, и следом – удар в мозжечок, как крепкий подзатыльник, кинул меня на стену. Вес мой обрушился на меня – с хрустом подломился лопуховый лист, ступни жёстко приняла почва, подогнулись колени, и фейс разбитым носом пометил кирпичную стену направлением падения. То была размытая, растрескавшаяся и проросшая лопухами бетонная отмостка.

Я упал, прыгая из окна второго этажа, но я был жив, я был цел, и я был на свободе. Эти ощущения затмили красоту полёта. К мыслям – а что это было? – вернулся, когда механической походкой робота мял траву, огибая карьер. Это была левитация. Я разжал пальцы, преодолел три метра свободного падения и плавно опустился на лист лопуха. Настолько плавно, что он чуть прогнулся, чуть качнулся и удержал меня на широкой ладони. Значит, я и без браслета могу управлять силой антигравитации. Впрочем, никого колдовства – во мне проснулись хранящиеся в генетическом коде и в клеточной памяти способности.

Третий день в сознании, третий день не справляю естественные надобности. Это значит, организм усваивает всю без отходов поступающую пищу – ну, разве только крысиную похлёбку отринул да средство для очистки ванн. Недостаток влаги и питательных веществ восполняется через кожу и лёгкие – только этим можно объяснить отсутствие жажды и голода. Когда и как появились способности – прежде не замечал, сняв оптимизатор. Ответ, увы, печален – следствие черепно-мозговой травмы.

Сунул два пальца в "подставку для чернильницы", ощупал – вот она первопричина.

Пришла мысль, которой улыбнулся: вооружиться молотком и переделать этот дрёбанный мир. Первый удар суке Борисову – мигом станет человеком.

Впрочем, о чём я? Удар молотка сместил какие-то ткани головного мозга, что-то где-то перемкнул. Один шанс на миллион, что такое может произойти вторично. Не думаю, что самый опытный нейрохирург со всей имеющейся подручной аппаратурой сумеет разобраться, что к чему – нужен Билли. Этот пройдоха до всего докопается. И тогда что – прощай эра оптимизаторов? Человечество само себя перенастроит.

Загрузив контуженную идеями, брёл, между тем, берегом карьера, потом полем, доковылял и до шоссе. По пути несколько раз падал из-за вертлявой бестолковки, отлеживался, тормозя карусель, и снова поднимался.

Движение на автотрассе достаточно интенсивно, чтобы можно было рискнуть на безбоязненный переход, да ещё с моей крейсерской скоростью. Присел в кювете весь в раздумьях.

Что делать?

Мимо проносились машины, взгляд невольно следовал за ними, и меня от подзатыльников бросало то на левый бок, то на правый. Хуже, если на спину – когда вперёд, я успевал ногами упереться.

Может лечь у обочины – кто-нибудь да подберёт. Только подумал, завизжали тормоза – чёрный джип "Cherokee" дал задний ход. Молодой человек, прилизанный как денди, принял участие:

– Что, папаша, в город? Фу, да ты какой-то странный.

Вернулся в авто:

– Сиди здесь. Я сейчас "скорую" наберу.

Прижал мобильник к уху, дал по газам.

Нужна мне твоя "скорая"! Они свезут меня в "психушку", а оттуда точно не сбежишь.

Решился на отчаянный шаг – на четвереньках через дорогу. Так я могу, уткнувшись взглядом вниз, контролировать седовласую от закидонов. А ещё лучше – закрыв глаза.

Так и сделал – закрыл глаза и на четвереньках шлёп-шлёп-шлёп.

Асфальт должен быть горячим – солнце в зените, но я тепла не ощущаю, а вот гудрон липнет к ладоням и брючинам.

Чувствую нарастающий гул и колебание почвы – какой-то многотонник шпарит. Ка-ак он щас по мне прокатит дорожным катком, только косточки хрумкнут.

Рёв двигателя, шум колёс, вой клаксона – удар воздушной волны, и мелкий галечник с обочины трата-та-та по мне. Уф, пронесло! Перепугал водилу до смерти и ползу дальше. Глаз не открываю, а то не совладать с чёртовым любопытством.

С другой стороны шум шин, а двигателя не слыхать. Иномарочка, делаю предположение – смотреть боюсь. Визг тормозов. Топот бегущих ног.

Надо бы, но разве смоешься. И когда он кончится, проклятый асфальт – уж не кругами ли ползу?

Только подумал глаза открыть, удар ногой в грудь опрокинул моё более-менее устойчивое равновесие.

– Сука поганая! Сто грамм выпьет и на четвереньки. А мне за тебя на нары?

Второй удар в плечо и тоже ощутимый – скользнул спиною по асфальту, затылком гравий ощутил. Конец дороги!

Открываю очи, вижу летящую в лицо лакированную туфлю. Нет, не брошенную – была она обута на крепкую ступню, и обладатель сей намеревался окончательно испортить мой многострадальный фейс.

Да сколько можно!

Рукой за пятку, другою за носок – одною дёрнул, другою подкрутил. Он у меня не только потерял опору, взорливши над землёю, а ещё и перевернулся в воздухе, и мордою в асфальт. Успел заметить – толстая она у него, наглая и молодая.

– Ромка! – второй бежит от джипа, с явным намерением рядом прилечь. – Ах, ты сука позорная!

Это он мне. И достаёт пистолет, маленький, воронёный и – что-то подсказывает – настоящий.

– Щас, тварь, вышибу мозги!

Лежу в позе римского сенатора, наблюдаю. Страха ничуть. Не потому, что уверен – он не выстрелит, а знаю – не попадёт. Будто оптимизатор вновь на моей руке – такая по телу растеклась уверенность. Даже скажу, самоуверенность – хочется встать и дать по шее со шпалером юнцу, сесть в джип и прокатиться к дому с ветерком. Да вот беда – вставать-то мне нельзя. Чёртов вестибулярный аппарат – что в тебе разладилось? где отпаялось? – ведь лежа-то себя нормально ощущаю.

Ромка поднялся – нос разбит, на лбу и щеках асфальт отметился гудроном. Побрёл, поникнув, к приятелю, а потом как бросится на него.

– Дай, дай его я пристрелю!

Некоторое время они борются, и звучит выстрел. Ромка падает опять и хнычет.

– Падла, ты мне ногу прострелил.

Мне это кино начинает надоедать. Переползаю обочину, скатываюсь в кювет. Ещё несколько усилий, и сумрачный от лиственной густоты, но весёлый от птичьего гомона лес укрывает меня.

Погони, думаю, не будет.

Полем идти было проще – ландшафт однообразнее. А тут каждое дерево выпятиться хочет. В подлеске и траве что-то краснеет, чернеет, в рот просится – как тут за глазами уследишь. И не закроешь – лоб мигом расшибёшь. Впрочем, что там жалеть – хуже не будет. Так и петлял между берёз, как заяц от погони.

Видимой границы между кладбищем и лесом не было. Сначала редкие могилки меж деревьев, потом нечастые деревья меж оградок, и, наконец, сплошные кварталы навсегда усопших жителей с кустиками сирени, тонюсенькими берёзками, сосенками или рябинками рядом с надгробьями. Здесь идти было проще – за оградки держался, головой не вертел. Проходы узкие, прямые – можно и глаз не открывать.

Да только оконфузился – на бабку, слонявшуюся по кладбищу, чуть не наступил. Слышу шелест, шорох, шёпот. Открываю глаза – старая пятится, крестится и бормочет.

Так представьте себя на её месте – безлюдное кладбище, и, вдруг, откуда ни возьмись, пугало огородное, в мятой перепачканной одежде, с чёрными ладонями и дыркою во лбу, закрыв глаза, накатывает. Как ещё бабульку кондрашка не хватила?

Что сказать, как утешить? Плюнул и в сторону пошёл – черти тебя носят!

Да только все мои повороты нынче плохо кончаются. Швырнуло меня в бок сначала, а потом спиной через оградку – только туфли сбрякали друг о дружку в воздухе.

Бабка мигом успокоилась – картина ясная.

– И-ии, нажрутся и бродют, вас черти забери.

И плюнув в мою сторону, прочь побрела.

Инцидент навёл на мысль. Ну, ладошки не отмыть – проще их в карманы спрятать. А вот черепно-мозговую….

Ленту траурную содрал с венка, вдвое сложил и голову перевязал – получилось что-то вроде панданы.

Двигаем дальше.

Дорога от кладбища одна, город знаю, как пять своих пальцев – дойду, обязательно найду дом на Сиреневой улице, обниму Наташу, поцелую Катюшу, браслет надену, переверну этот мир, и долго-долго буду трясти. Другого обращения он не заслуживает.

На дорогу вышел с посохом в руке. Ну, посох не посох, палка от оградки, а свою функцию исполняет. Тук-тук, тук-тук – раз по асфальту, раз по гравию – иду обочиной, закрыв глаза, и путь себе прощупываю.

Заслышав шум машины, в кювет спустился, сел передохнуть.

Вобщем-то не устал, физически, по крайней мере, а вот с душою нелады. Расстроились струны её, какую не тронь – фальшивит. Что я Билли плёл тогда? Мол, опека мне твоя обрыдла, надоела, хватит – хочу своим умом пожить и в этом мире. "Не скучно будет одному среди непосвящённых?" – он спросил. А я? "Мне нет, а ты себе найдёшь другого – вон их сколько, Гладышевых в Зазеркалье – и посвятишь". Обидел друга, эгоист. Перенадеялся и влип. Хлебаю полной ложкой дерьмо.

Я, Билли, так думаю, если выпутаюсь отсюда, заживём с тобой другою жизнью – обустроим Коралловый остров, всякой твари разведём, имеющуюся приручим, и время будем проводить в беседах философских….

Машина притормозила напротив, опустилось тонированное стекло.

– Отдыхаешь, дедушка? – молодой человек поднял на лоб солнцезащитные очки.

В задней дверце стекло опустилось. Приятной наружности дама пригласила:

– А подойдите к нам.

Я сидел, не шелохнувшись, безучастно взирая на мир, машину и её пассажиров.

Дверца открылась, женщина опустила на землю маленькую девочку в нарядном платьице, плюшку подала.

– Угости.

Малышка в кювет сбежала, напротив встала и гостинец протянула.

– На.

Улыбчивая, пригоженькая, с вздёрнутым носиком и васильковыми глазками – как Катюшка наша.

Принял из маленькой ручки подношение, а поцеловать, погладить, даже поблагодарить не решился – только поднялся, опираясь на посох. И долго стоял, глядя вслед проехавшей на кладбище машине.

Нет, Билли, если перевернём этот мир, долго трясти не будем.

Развилка.

Пойдёшь налево – в город попадёшь, направо – в коттеджный посёлок, именуемый финскими домами. Былинного здесь камня не хватает: в тюрьму – налево, а в семью – направо. Как говорится, выбор не велик.

И вот я на своей улице Сиреневой….

Чувствуешь, дружище Билли, приближение моё? Ни черта не чувствуешь, а то бы выбежал навстречу.

И я представил…. Бежит ко мне Катюшин пудель, в зубах оптимизатор.

Пёс был, браслета не было. Огромный, неизвестно чей, ротвейлер злобным лаем обдал меня, слюной прутья ограды.

Чья ты, зверюга? От недоброго предчувствия защемило сердце.

Нажал кнопку звонка – сим-сим, откройся. Ещё нажал.

– Какого…. на хрен! – от дома к калитке, в трико и майке, брюшком вперёд мужик незнакомый семенил.

– Здесь жили друзья мои, – я взялся за прутья решётки и убрал пальцы в тот самый момент, когда клыки ротвейлера готовы были в них вцепиться.

– А теперь я живу, – объявил незнакомец.

– Где прежние хозяева? – продолжил опасную игру с ретивым стражем.

– А хрен их знает. Мужика, говорят, повязали, а бабу выгнали, – новый владелец дома с пристрастием наблюдал погоню зубатой пасти за моими руками.

– У неё ребёнок был.

– Вместе и вытурили.

– Не знаете куда?

– Я с ними не общался.

Кровью окрасилась собачья слюна. Мне стало псину жаль, и я убрал в карманы руки.

– Как вам достался дом?

– Тебе что за причина знать?

– С мебелью, или прежние хозяева всё увезли?

– Хрен они что вывезли – бежали без оглядки. А дом я на аукционе купил вместе с мебелью. Все выяснил вопросы?

– Один остался. В ножку стула закатал рулончик с баксами – поделим, если впустишь.

Мужик опасливо огляделся и понизил голос:

– Ты кто?

– Какая разница? Скажем, владелец прежний.

– Тот, главный бандюган? В бегах что ль?

– Нет, меня и не задерживали. Лежал в больнице, – сдёрнул с головы повязку. – Вот с этим.

Пузан присвистнул.

– Убедительно. Только зачем тебя впускать – я баксы сам найду.

– Понятие порядочности знакомо?

– С такими отморозками? У меня с ними Рэкс разбирается.

– И страха не имеешь?

– А ты попугай, попугай – ушло ваше время. Где теперь твои братки?

– Тебе много не потребуется – одна лишь маленькая дырочка.

Сунул руку за полу френча. Мужик, округлив глаза, попятился.

– Э, кончай, кончай. Что там у тебя?

– Убери пса, – говорю. – Открой калитку.

– Рэкс, – приказал хозяин, – место.

Ретировались оба к дому, а потом ротвейлер вернулся.

– Кому служим? – упрекнул беспринципного пса.

Но времени на диалог не оставалось – с минуту на минуту могут примчаться стражи порядка. И я ретировался.

Видели бы как!

Десяток шагов пройду, глаза открою, осмотрюсь на предмет курса, препятствий и прочее, и дальше. Хорошо в престижном посёлке в послеполуденный час почти движений нет.

Топал прочь от бывшего своего, ставшего теперь недоступным дома, и думал, где укрыться от ментов, какие предпринять шаги. К Елене стоит заглянуть – она поможет.

И ноги понесли к её квартире. И не плохо, Вам скажу, несли. Может, переживания последнего часа, как-то доминировали над физическим ущербом, может, привычка прямохождения стала вырабатываться, только шёл городскими улицами более уверенно, выбросив палку у первой многоэтажки. Перекрёстки переходил пешеходными переходами. Светофоры, а их всего-то четыре штуки на весь город, не заморачивали. Хотя бывали скоротечные замешательства, приступы, но без тошноты и головокружительных падений. Обопрусь рукой о стену (ограду, столб), постою, закрыв глаза минуточку-другую, и дальше.

Меня замечали сердобольные:

– Вам плохо? Может, скорую?

Но я так пальчиком им пальчиком погрожу – спокойно, мол, без паники – и дальше.

Куда сложнее турне по городу дался мне подъём на второй этаж. Шаг на ступеньку – удар по мозжечку. Держусь за перила, лбом на них же, а подъездная лестница под ногами, будто канатная дорога над пропастью при ветре шквалистом.

Эх, пробитая моя головушка!

Но как ты, оказывается, чувствителен к перепадам высоты, организм без вестибулярного аппарата – каждые пятнадцать-двадцать сантиметров, будто многометровый полёт над бездной. И ведь действительно, вместе с головокружительной неустойчивостью, появился страх высоты, сжимает сердце. А лететь-то тут, кувыркаясь, каких-нибудь пятнадцать-двадцать ступеней.

Добрался, жму кнопку звонка. За дверью тишина – никаких звуков кроме трелей. Ещё жму. Наконец….

– Уехала она, – голос за спиной. – Не сказала куда, сказала, что надолго.

Медленно всем корпусом поворачиваюсь – не дай слететь с катушек, Бог.

В дверях напротив женщина в фартуке поверх домашнего халата.

– Ключи оставила – цветочки полевать.

– Что ж делать? – вслух себя спрашиваю.

– Не знаю, – женщина скрывается за дверью, скрипит ключ в её замке.

Ну, конечно, не должно быть Елены дома, я ведь сам сказал: не вернусь, ты скройся – эти люди свидетелей не любят оставлять….

Ну и молодец!

Спустился вниз не намного быстрее, чем поднимался. Присел на скамью.

Куда теперь пойти…. бомжаре? Елены нет. Наташеньку с Катюшей, где разыскивать? Не думаю, что они в городе. Да в таком состоянии скорее обузой буду им, а не заступником.

Помыслы вновь возвращаются к оптимизатору – без него ничего не исправить в своей судьбе и этом мире. С тупоголовым хозяином вряд ли сговориться. Как не крути, куда ни кинь, выход один – нужно "хазу брать". Проникнуть в дом, псом охраняемый, найти браслет, который возможно побывал в чужих руках и неизвестно где теперь лежит, без сноровки и подготовки вряд ли реально. Нужны сообщники – а где их взять?

Сначала мысли вернулись к обитателям заброшенного завода, а потом и сам побрёл, подгоняемый поблекшим светилом над западною кромкой горизонта.

На звук моих шагов бичи всполошились у костра. Боря Свиное Ухо, помешивая кипящую в котелке над огнём похлёбку, первым разглядел:

– А, явился, не запылился. Мы уже ОМОН в гости поджидали – думали, сбежал буржуй обиженным.

– Некуда бежать, – присел к костру, ноги скрестив. – Конкуренты всё отняли.

– Знакомо, – трактирщик подул в ложку, отхлебнул.

– Ты мясо пробуй, – советуют товарищи.

– Горяче сырым не бывает – подставляй, братва, чеплашки. Тебе во что, буржуй?

– Не нужна похлёбка ваша, – отстранился от костра.

– Там ёжики, – похвастал Макс. – Трёх штук на трассе подобрали.

– А ты никак оклемался? – Кащеевна потянулась к повязке на моей голове, но я уклонился от её руки.

Бичи разлили похлёбку по посудинам и разделили мясо.

– Сегодня всухомятку, джентльмены?

– Принёс чего?

– Не пью и пьяниц презираю.

– А чё тогда припёрся?

– За помощью.

– Нахаляву не работаем, – буркнул Уч-Кудук после отрыжки долгой.

Я без прелюдий:

– Мой дом пустили с молотка, а в нём тайник с деньгами.

– И в чём загвоздка?

– Пёс во дворе, в доме хозяева. Добудем свёрточек – разделим.

– Больша заначка-то? – поинтересовался Макс, хрустя ежиными костями на крепких зубах.

– Тридцать пять штук зеленью.

– Это ж поскольку на брата? – сморщила лоб Кащеевна.

– По пять, включая Звезданутого, – сосчитал Свиное Ухо.

– А в рублях?

– А какой нынче курс?

Бичи принялись обсуждать достоинства моего клада.

– Ну, так как, поможете мне взять? – после продолжительной полемики вернул их к теме основной.

– Вот так прям встали и пошли – собаке бошку проломили, хозяев в подпол покидали и кладом занялись твоим, – ворчал Уч-Кудук. – Всяко дело осмысления требут.

– Завтра пойдём, – поддержал его Упырь. – Ты нам покажешь хату, а мы подумаем, как в неё проникнуть.

– Верно, верно, – согласились остальные.

Поговорив ещё немного о деньгах, необходимом их количестве для счастья полного, бичи стали укладываться на ночлег.

– Ты, Звезданутый, совсем оклемался? – поинтересовалась Кащеевна. – И мужицкие вернулись силы? Ну, так айда ко мне.

Я отклонил такое предложение.

– Тогда расскажи, кем был, кто дом отнял – а то нам скучно без водяры.

И я поведал притихшей публике, что явился с другой планеты – жизнь хотел здесь изменить и сделать всех людей счастливыми. Сначала слушатели откликались репликами.

– Вот заливает!

– Что говорить – врать мастак.

– Тебя так звездануть – и ты бы плёл.

– А было б здорово.

Потом храпом.

Я умолк.

Филька Звонарь во тьме приполз, зашептал на ухо:

– Слышь, когда-то и я во всё это верил. По убогости своей в школу не ходил – меня мамка выучила читать. В библиотеке работала уборщицей, всякий раз домой несла выброшенные книги. Ребятишки букварь читают, а я Плеханова. Потом сочинения товарища Сталина и Маркса с Лениным осилил. По ним жизнь понимать учился.

– Понял? – спрашиваю.

– Все об одном гундят – работать надо. Только скажи, буржуй, я, скажем, на тракторе без выходных по шешнадцать часов…. А что такое сделал ты, что одет, обут, сыт и ещё зелень в доме прячешь?

– Так ты работал трактористом?

– Не важно. Я вообще говорю, о людях труда.

– А об умственной работе что-нибудь слыхал?

– Да слышал, только если утром трактор не запречь, нечего учёным и вам, буржуям, станет есть. Так почему вы в галстуках, а я в фуфайке?

– Сядь и напиши, чтобы тебя читали.

– Думаешь, не пробовал?

– Стихи, прозу, научные труды?

– Не умничай – я в мыслях писал. Читаю Маркса – нет, брат, вот здесь-то ты не прав, по-другому надо мыслить и говорить. И домыслился: мамка померла, меня с инвалидности сняли, а потом и из дома попёрли – сказали, не оформлены на собственность права. Вырыл землянку на пустыре, стал жить наедине с умными книжками. Читаю, перечитываю, силюсь понять: в чём правда жизни – почему одним всё, другим ничё. Жрать захочу, пойду – кому дров наколю, кому огород вскопаю, кому воды в дом притащу, иль грядки поливаю. Не пил совсем, а изгоем оказался. Прогнали из землянки – сказали, земля приватизирована. Вот здесь теперь я….

– Пить научился?

– Согревает. Зимой тут жуть.

– Зачем глухим притворяешься?

– Надоели болтуны. Да и не говорун – слушать люблю.

– Деньги добудем, как потратишь?

– Подумаю.

Филька лёг, натянул дерюжку.

– Слышь, буржуй, залазь ко мне – теплее будет.

– А мне не холодно.

– Да не стесняйся ты.

Почему, задал себе вопрос, философствуя, убогий Филька готов поделиться последнею дерюжкой, а миллионер Борисов, поправ законы, чужое отнимает? Неужто Всевышний этого не замечает?

– Я, буржуй, шоколадок куплю на все деньги, – сквозь дрёму вдруг сказал Звонарь.

– Лопнешь.

– Детишкам раздам, чтоб не дразнились.

Наверное, процесс реабилитации повреждённых органов и тканей шёл денно и нощно. Утром после сна, пока Борис трактирщик готовил завтрак из подручных продуктов, я, как доблестный Ланселот, вызвался проводить местную Женевьеру на процедуры водные. Точнее Надежда вызвалась показать дорогу к роднику незагаженному нечистотами. Ключ рождался на склоне оврага, а на дне его впадал в малюсенький водоём – лужу размером с ванну.

– Здесь и стираюсь, – Надежда объявила и, как была одета, в воду ухнула.

– Ах, хороша водица! Ох, холодна водица! – вопли купающейся нимфы огласили овражек. – Буржуй, спускайся, спину мне потрёшь.

– Нет, государыня-матушка, не поместимся вдвоём, – пристроился к ключу у его истока и всполоснул лицо.

Вот тут я вспомнил, что контужен, что имею причуды падать под ударом мозжечка. И, как назло, дёрнул головой, и подзатыльник получил. Рухнул в ручей, скатился вниз, попал в лапы Кащеевне.

– Что, худо? – сообразила Надюха, глянув мне в лицо.

Показал пальцем в рот – сейчас вырвет.

– Попей, попей водицы, я вытащу тебя, – Кащеевна взвалила меня на плечо и, надсадно хрипя лёгкими, свободной за кусты цепляясь рукой, скользя гипопотамовыми ступнями по крутому склону, выбралась из оврага.

– Итить сможешь? – поставила меня на землю.

Я тут же сел – земля качалась. Вот чёрт! Сюда шёл ни о чём не думал, в овраг спустился…. Откуда приступ?

– Допру, – Надюха объявила, взвалила на себя, лишь поменяв плечо.

У костра всё было готово к трапезе.

– Буржуй, будешь? – пригласили меня.

– Спасибо, отлежусь.

– Опять его трахнуло, – поведала Кащеевна.

– Трахнуло или трахнула? – Упырь хихикнул.

– Есть не будешь, сил не будет, – заметил Уч-Кудук. – Не поправишься.

– Он же инопланетянин, – вступился трактирщик. – Святым духом сыт.

И дважды прав был.

Я лежал, закрыв глаза, успокаивая карусель. Вместе с ней отпускала тошнота. Идти никуда не хотелось – поспать бы мне сейчас и проснуться с бодрым чувством, внезапно кинувшим в овраге. Между тем, бичи, закончив завтрак, засобирались в путь.

– Сможешь идти, буржуй?

– Да, – я поднялся.

– День жаркий будет, скинь пиджачишко, – посоветовала мокрая Кащеевна. – Пока дойдём, рубашка и штаны подсохнут.

– Возьми меня за руку, – попросил, закрыв глаза. – Поводырём послужишь?

Надюха взяла под руку, и бодренько, и скоро проволокла меня от щебзавода до коттеджного посёлка. На краю Сиреневой улицы остановились посовещаться.

– Какой, говоришь, дом, – руководство операцией принял Уч-Кудук, – двенадцатый? Ну, вот что, цыганским табором туда мы не пойдём – поодиночке, с интервалом. И глазеть во все моргала – всё подмечать, запоминать. Потом расскажет каждый, увидел что.